Рано началась трудовая и революционная деятельность потомственного питерского пролетария Николая Николаевича Николаева.
В 13 лет он был определен учеником в типографию. В 1910 году вступил в РСДРП(б).
Молодой большевик нелегально сотрудничал в профессиональном союзе печатников. В 1912–1914 годах активно участвовал в сборе средств на издание большевистской «Правды». В годы первой мировой войны Николаев работал в подпольной большевистской типографии. За революционную деятельность его трижды арестовывала царская охранка.
После Февральской революции Николай Николаевич становится одним из организаторов Петроградского профессионального союза полиграфистов. Его избирают секретарем ЦК профсоюза столицы. По списку большевиков он становится гласным Петроградской городской думы.
Четвертого марта 1917 года во главе боевой дружины печатников Николаев занял типографию «Сельский вестник», в доме № 32, по набережной реки Мойки, где было организовано печатание газеты «Правда». В апреле того же года в редакции «Правды» с Николаем Николаевичем беседовал В. И. Ленин. Владимир Ильич рекомендовал руководителю печатников воздействовать через профсоюз на администрацию типографии, которая умышленно задерживала печатание «Правды». Это указание вождя помогло ликвидировать недочеты в выпуске газеты.
После июльских событий 1917 года, когда контрреволюция учинила разгром большевистской «Правды», Николаев по заданию ЦК и Петербургского комитета РСДРП(б) помог восстановить партийную типографию «Труд». В августе – октябре в этой типографии печатался Центральный Орган партии, выходивший тогда под названиями «Пролетарий», «Рабочий» и «Рабочий путь».
В дни Октябрьского вооруженного восстания Н. Н. Николаев был назначен помощником комиссара в только что созданный Петроградский комиссариат по делам печати. При его участии вскоре были закрыты буржуазные газеты, которые клеветали на Советскую власть, призывали к контрреволюционным мятежам. После этого Н. Н. Николаев был комиссаром Военно-революционного комитета в типографии бывшей буржуазной газеты «День».

Северная война (1700 – 1721 гг.) — война России со Швецией за выход к Балтийскому морю и за возвращение русских земель, захваченных шведами в течение трех столетий – Возвращение побережья Балтийского моря было жизненно необходимым для Русского государства.
«…Ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать.— писал Маркс, в таком отдаленном от моря положении, в каком первоначально находилось государство Петра Великого; никогда ни одна нация не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья в устьях рек были от нее оторваны; Россия не могла оставлять устья Невы, этого естественного выхода для продукции Северной России, в руках шведов, так же как устья Дона, Днепра и Буга и Керченского пролива в руках кочевников татар» (К. Маркс, Тай-ная дипломатия XVIII века). В ходе войны совершенствовалось военное искусство русской регулярной армии, созданной Петром I на основе рекрутского набора. В период этой войны строилась и совершенствовалась медицинская служба в русской армии.
Оценку деятельности Петра I как политического деятеля и полководца дали Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. Петр I «…этот действительно великий человек,— великий совсем не так, как Фридрих „Великий»,—послушный слуга преемницы Петра, Екатерины II,—первый вполне оценил изумительно благоприятную для России ситуацию в Европе. Он ясно увидел, наметил и начал осуществлять основные линии русской политики как по отношению к Швеции, Турции, Персии, Польше, так и по отношению к Германии» (К. Маркс и Ф. Энгельс, т. XVI, ч. II, стр. 12).

Общественные исполнительные комитеты возникли в условиях резко возросшей политической активности народа в ходе Февральской революции 1917 г. Они стали практическим воплощением стремления местного населения к самоорганизации, консолидации и участию в местном управлении. Заметим, что устоявшееся в исторической литературе наименование, приведенное и нами в названии статьи, условно. На практике существовало гораздо большее разнообразие в названиях этих местных организаций: Комитеты общественного спокойствия (Новгородская губ., г. Острогожск Воронежской губернии и др.) [11. Д.168. Л. 49; Д. 167. Л. 4], Комитет безопасности (г. Тирасполь Херсонской губ.) [11. Д. 167. Л. 17], Комитеты общественной безопасности (Амурская область, г. Красноярск Енисейской губ. и др.) [11. Д.168. Л. 4, 23], Обывательский комитет (г. Юрьев-Польский Владимирской губ.) [11. Д. 168. Л. 12], Народный комитет (Шлиссельбургский уезд Петроградской губ.) [5, с. 98]. Самарская городская дума дала наиболее вычурное из всех название – «Комитет охраны правильного течения жизни» [11. Д. 168. Л. 71]. Зачастую эти органы именовались гораздо проще, например,
«Исполнительный комитет города…» или «Временный комитет…». Следует учитывать, что в начальный период их существования могло и не быть вполне устоявшихся названий. Так, например, в одном сообщении из Курска от 3 марта 1917 г. образовавшийся орган именуется его руководителем Лоскутовым как «Временный комитет», в другом сообщении от того же числа – уже как «Исполнительный Комитет в г. Курске» [11. Д. 168. Л. 41]. В дальнейшем закрепилось именно последнее название.
Некоторые современники указывали на стихийный, митинговый характер формирования рассматриваемых органов: «Всё обыкновенно начиналось собраниями, митингами. Собрания эти выбирали Исполнительный Комитет. Этот комитет становился Комитетом безопасности» [14, с. 44]. Современный исследователь В.Ю. Черняев также подчеркивает, что общественные исполнительные комитеты формировались «стихийно»: «сначала городские, губернские, уездные, затем волостные и поселковые, с участием всех слоев населения» [4, с. 605]. В этот перечень следует добавить еще и так называемые «фабричные» общественные исполкомы, сведения о которых, впрочем, встречаются довольно редко [11. Д. 167. Л. 8; Д. 168. Л. 13, 60]. К сожалению, автор не пояснил, что он подразумевает под стихийностью. Более определенно в этом отношении высказался Г.А. Герасименко: «Народ властно вмешивался в дело создания нового аппарата управления и оказывал на него определяющее влияние», причем этот процесс происходил «без опоры на какие бы то ни было правовые акты» [5, с. 39, 50].

С конца XVIII в. презрение подкидышей и незаконнорожденных детей осуществлялось Воспитательными домами в столицах и органами местного самоуправления (приказами общественного презрения, а с 1864 года – земствами). В Москве и Санкт-Петербурге незаконнорожденные дети принимались в Воспитательные дома, а затем передавались частным лицам на воспитание. В земствах же существовали приюты, отделения для подкидышей при больницах и богадельнях, где дети вскармливались в первые дни своей жизни, а затем также передавались в крестьянские или городские семьи на воспитание за отдельную плату или без нее.
Однако существовавшая система презрения признавалась малоэффективной как земцами и руководством Воспитательных домов, так и врачами приютов, больниц и других подобных учреждений, представителями общественности. В связи с этим и в столицах, и в земствах занимавшиеся организацией презрения специалисты в конце XIX – начале XX вв. начали активный поиск лучшего во всех отношениях способа заботы о незаконнорожденных детях и подкидышах. С этой целью данный вопрос обсуждался на очередных и экстренных заседаниях губернских земских собраний, их представители обменивались опытом, создавали проекты по устройству приютов и организации патронажа [8, с. 713; 5, с. 301–303].
Благотворительные общества и организации, создававшиеся также с целью обеспечения заботы о детях, выступали за созыв съездов для «обсуждения вопроса о наиболее целесообразной помощи наибольшему числу бедствующих детей» [9, с. 11], поскольку «главная причина неудовлетворительного положения этого столь существенного дела заключается в разрозненности действий» различных учреждений [9, с. 5]. Так, в Москве с 28 апреля по 11 мая 1886 г. проходил съезд Московских благотворительных учреждений, призревающих детей, на котором присутствовали и представители Московского Воспитательного Дома. Среди докладов, прочитанных и обсуждавшихся на съезде, был «Доклад М.В. Духовского о помещении детей на воспитание в крестьянские семьи» [9, с. 145–151].

«Формирование общественного мнения – это процесс выработки и закрепления (кристаллизации) совокупности относительно устойчивых коллективных суждений, чувств, поведенческих установок различных социальных общностей по представляющим для них интерес проблемам» [9, с. 9]. Этот процесс связан с получением, восприятием и передачей информации.
Фундаментальным фактором зарождения общественного мнения являются потребности, стремление к удовлетворению которых побуждает человека к мыслительной, эмоциональной и физической активности. В основе формирующихся мнений лежат знания и представления, полученные в результате самостоятельной практической деятельности, а также в процессе непосредственного и опосредованного общения, сопровождающегося обменом мнений. На формирование общественного мнения также оказывают влияние интересы, ценностные ориентации, социально-психологические установки и стереотипы. Объект общественного мнения должен быть доступен пониманию общественности и затрагивать жизненно важные интересы. На динамику и распространенность общественного мнения оказывает влияние целенаправленное воздействие различных факторов, в т. ч. и периодической печати.
В качестве ценностной ориентации крестьян преобладали материальные выгоды и облегчение жизни, которые сулило знание грамоты (льготы по отбыванию воинской повинности, занятие выборных должностей, поступление на службу, расширение хозяйства). Значимость грамотности для развития религиознонравственных ценностей отмечали лишь 13,3 % крестьянского населения [7, с. 136]. Складывание стереотипов происходило главным образом на основе собственного жизненного опыта, личных наблюдений и эмоционально окрашенных представлений. Если крестьянин был доволен постановкой образовательного процесса в местном учебном заведении, такую же оценку он распространял и на другие школы данного типа. В случае недовольства он мог или распространить его на все учебные заведения и на учебный процесс в целом, или отдать предпочтение другому типу образовательных заведений. В этом случае большую роль играла дополнительно получаемая информация, в том числе публикации в прессе.

Домашнее обучение и воспитание, представленное в Российской империи иностранными и российскими гувернерами и гувернантками, было в дворянской среде достаточно распространенным феноменом. В данной статье мы попытаемся рассмотреть, как проходила процедура получения статуса домашнего учителя / учительницы иностранцами в соответствии с законодательством во второй четверти XIX в., когда удалось выстроить систему эффективного контроля за деятельностью домашних наставников.
Законодатель постоянно возвращался к теме регулирования деятельности иностранных учителей, в результате к 20-м гг. XIX в. были приняты нормативные документы с прописанной процедурой оформления статуса домашнего воспитателя. Практика выполнения этих распоряжений изучена нами по материалам СанктПетербургского и Московского учебных округов.
Для того, чтобы получить разрешение на обучение юношества в частных домах, иностранец должен был пройти испытания в университете и получить свидетельство на право обучения. Из протоколов испытательного комитета, действовавшего в СанктПетербургском университете, видно, что председательствовал на заседании комитета ректор университета. В конце 1820 – начале 1830-х это был А.А. Дегуров, француз по происхождению, специалист по латинскому языку. Заявления на его имя желательно было подавать на одном из этих двух языков, которыми ректор владел профессионально. Конечно, большинство заявлений поступало на французском языке, но встречались тексты на латыни (от особенно знающих кандидатов на учительские должности) и на родных языках претендентов (английский, немецкий), если те абсолютно не владели французским. В таком случае для Дегурова секретарь комитета делал краткое резюме о кандидате, и, главное, сообщал, в каком предмете предполагается проверка знаний. Пристрастие Дегурова к французскому языку было столь известно, что в комплексе дел испытательного комитета университета видны листы-просьбы на имя ректора, написанные по-французски откровенно чужой рукой, а все остальные документы претендент заполнял сам, но на другом языке. Отдельно надо было указать место жительства кандидата, и здесь кандидаты вписывали русские обозначения улиц так, как они их воспринимали на слух, без учёта падежей. Елизавета Ролин написала так: «жительство имею в Воснесенская улица в Доме Госпоже Ниелсон третием Этаже спрасить у самая Касайка Дом» [3. Д. 331. Л.1]. Большинство кандидатов просили проверить их знания в том или ином языке, но могли быть формулировки с просьбой проэкзаменовать, чтобы быть «as English governess» [3. Д. 552. Л. 1].

После крупных военных успехов России к середине Северной войны: Полтавы, завоевания Прибалтики, части Финляндии, крупные европейские государства всерьез заинтересовались событиями этого военного противостояния. В Европе неожиданно стало ясно, что Россия превратилась в крупнейшую морскую державу континента, и с ней придется считаться, а Швеция войну проиграла и потеряла почти все свои владения в Германии и Прибалтике. Если в первой половине Северной войны главной проблемой для государств Западной Европы являлась война за Испанское наследство, то после её окончания в 1713 г., Англия, Австрия, Голландия, Франция могли вмешаться в Северный конфликт. Утрехтский конгресс (1712–1713) формально устранил борьбу между Францией и морскими державами Англией и Голландией [16, с. 702], а мирный договор, подписанный там, санкционировал принцип политического равновесия в Европе. Продолжающаяся война между Россией, её союзниками и Швецией грозила нарушить этот принцип и превратиться в общеевропейскую войну.
Во время Утрехтского конгресса прусские и английские дипломаты впервые заговорили о политическом вмешательстве в северные дела [2, Кн. 2. с. 67]. Глава британской дипломатии У. Страффорд заявлял, что позиция Англии в русско-шведском конфликте будет опираться исключительно на доктрину баланса сил и что Англии не выгодно поражение Швеции [5, с. 93]. У. Страффорд пытался убедить русского дипломата, что Ливонию никак нельзя отнять у Швеции, вообще английский министр не скрывал враждебного настроения по отношению к России. Он внушал влиятельным людям в Голландии, что если Петр I будет иметь гавани на Балтийском море, то вскоре сможет выставить свой флот, к вреду не только соседям, но и отдаленным государствам [12, с. 26].

Война потребовала мобилизации всех сил и ресурсов страны на борьбу с врагом, она привела к изменению образа жизни, ухудшению бытовых условий, нарастанию материальных трудностей. Малозначимые, на первый взгляд вопросы, превращались в трудноразличимые проблемы: чем накормить себя, детей, стариков, во что одеть, обуть, как вылечить, вывести вшей и многие другие стали повседневными. От их решения во многом зависело душевное и физическое состояние тружеников тыла, их желание и возможность работать, выполнять общественные поручения, поддерживать близких на фронте.
В последнее время к социально-бытовым вопросам военной поры обращается всё больше исследователей [1–3; 16; 17; 23; 26; 33]. Большинство разделяет точку зрения А.В. Шалака, который считает, что наряду с описанием героических сражений, массового патриотизма, трудовых подвигов была и «другая сторона правды о войне – это реальная жизнь миллионов людей и каждого человека отдельно с их повседневными нуждами и заботами» [37, с. 3].
Война резко нарушила привычный образ жизни народа. Сократились реальные доходы, значительно ухудшился и без того низкий жизненный уровень. Трудноразрешимые проблемы возникли в удовлетворении самых насущных потребностей в пище, одежде, жилье, топливе. Прежде всего, были объективные причины ухудшения социально-бытового положения населения. Основную долю средств в условиях войны поглощали военные расходы, которые только за 1940–1942 гг. возросли на 91,2 %. Сумма же пособий по временной нетрудоспособности по стране возросла с 402 до 1669 млн рублей, что косвенно свидетельствовало о резком ухудшении состояния здоровья народа [20, с. 122; 32, с. 322, 324].
Потребности фронта и тыла постоянно заставляли изыскивать эффективные пути использования трудовых ресурсов, вовлекать в производство новые слои населения.

Тропов И.А. «Национализация информации»: Политическая власть и ЦСУ в послереволюционной России: моногр. – СПб.: Изд-во ГУАП, 2007. – 172 с.

Нельзя сказать, что истории становления и функционирования советского государственного аппарата «не повезло» в отечественной историографии. Напротив, государство «диктатуры пролетариата», казалось бы, изучено вдоль и поперек. Однако же автору рецензируемой монографии удалось найти то звено в политической системе России, которое оставалось до сих пор практически не изученным как в отечественной, так и в зарубежной историографии. Речь идет об истории создания и деятельности Центрального статистического управления (ЦСУ).
В рецензиях принято писать об актуальности избранной автором темы исследования. Не будем лукавить, порой это делается не в силу ее значимости, а именно потому, что «так принято». В данном случае актуальность проблемы, находящейся в центре научного исследования, сомнений не вызывает, более того, она, что называется, лежит на поверхности.
Вдумаемся – практически все исследователи, кто так или иначе затрагивает вопросы социально-экономического развития нашей страны в 1917–1920-е гг., обращаются к данным государственной статистики и опираются на них в своих обобщениях и выводах. Но статистические данные – это, прежде всего, исторический источник, который нуждается, как и любой другой источник, в критическом к себе отношении. Поэтому все, кто интересуется отечественной историей советского времени и уж тем более все, кто профессионально занимается ею, должны отчетливо представлять себе, как была организована работа ЦСУ, каковы были внешние условия существования данной организации, ее взаимоотношения с другими частями советского государственного аппарата, а также с органами политической власти в центре и на местах. Это позволяет с научных позиций подойти к одному из наиболее болезненных и трудных для решения вопросов – вопросу о достоверности данных ЦСУ, то есть тех данных, которые так щедро и порою совершенно некритически используются в «старых» и «новых» исторических исследованиях.

Во второй половине ХХ в. интеграционные процессы получили развитие в различных регионах мира. Заключая региональные торгово-экономические соглашения, государства брали курс на устранение ограничений в движении товаров, услуг, капиталов, людских ресурсов, на создание надгосударственных механизмов управления хозяйственным взаимодействием, на гармонизацию национальных законодательств. Однако, по мнению исследователей, в большинстве случаев региональное сотрудничество в Латинской Америке, Южной Азии, Африке, Среднем Востоке пока еще находится на начальных этапах и не дает существенного эффекта [1, с. 13]. Вместе с тем, некоторым интеграционным объединениям, таким как Европейский Союз, НАФТА (Североамериканское соглашение о свободной торговле), АТЭС (Форум «Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество») удалось достичь реального прогресса в осуществлении поставленных целей. В частности, европейские государства последовательно сформировали таможенный союз, единый внутренний рынок, Экономический и валютный союз, а также дополнили экономическое измерение интеграции сотрудничеством в области обеспечения внутренней и внешней безопасности.
В Западной Европе существовали весомые предпосылки для развития интеграционных процессов. «Здесь раньше, чем в других районах мира, сложилась достаточно развитая рыночная экономика, имелась сравнительная близость экономической, общественнополитической, правовой и культурной среды, а относительно небольшие размеры территорий государств подчеркивали узость национальных границ и внутреннего рынка, подталкивая страны к взаимовыгодному объединению усилий» [3, с. 21]. Различные авторы, начиная с эпохи Средневековья, разрабатывали проекты объединения европейских государств. Практическая реализация «европейской идеи» во второй половине ХХ века была представлена несколькими моделями.

В начале XXI столетия в исторических исследованиях все большее значение приобретают данные вещественных источников. Они значительно дополняют данные письменных источников. В свя- зи с этим возросла роль исторических дисциплин, непосредственно изучающих подобного рода источники. В предлагаемой статье делается попытка сделать некоторые наблюдения над особенностями исторического процесса в Юго-Восточной Европе на основе данных археологии и нумизматики.
В современной культурной традиции понятие «модернизации» носит преимущественно (если не исключительно) положительный характер. Однако необходимо отметить, что ситуация в данном вопросе была значительно более сложной. Попытки модернизации часто носили противоречивый и неоднозначный характер. В ряде случаев преобразования могли привести к нулевым или негативным результатам. Подобная ситуация могла быть вызвана как ошибками в ходе реформ, так и не хваткой средств. Наиболее негативные последствия преобразования имели в том случае, когда они поспешно проводились в эгоистических интересах правящей элиты, без учета объективной реальности, соотношения сил и имеющихся в государстве ресурсов. При этом данные вещественных источников, в том числе монетных находок, часто отражают те события, которые игнорировали официальные летописи и документы. Археологические раскопки и нумизматика часто разрушают красивую сказку о «мудрых» и «добродетельных» правителях.
Монетное обращение всегда было одним из наиболее динамичных элементов культуры. Политические и экономические перемены могли полностью и очень быстро изменить всю структуру денежной массы на той или иной территории. Все эти изменения нашли свое отражение в составе нумизматических и археологических материалов.
В период Средних веков государства Восточной Европы были вынуждены неоднократно проводить модернизацию своей денежной системы в погоне за меняющимися реалиями времени. Одним из периодов подобных преобразований и экспериментов в Восточной Европе стали XVI и XVII вв. Объясняется это той обстановкой, которая сложилась в европейской экономике и политике на рубеже Средних веков и Нового времени.

Подход к определению ценности крупного ученого военнопромышленного комплекса может быть двояким. Можно руководствоваться научным потенциалом, творческими и организаторскими возможностями самого ученого, то есть открытиями и технологиями, которые потенциально могут быть им осуществлены. С другой стороны, на обучение и подготовку любого выдающегося ученого-организатора в области, например, авиастроения, ракетостроения, электроники, ядерной физики, государство затрачивает огромные средства, поэтому его ценность может определяться прямыми и косвенными затратами на получение высокоэффективного научного работника.
При любом способе оценки выдающийся ученый, особенно если он владеет научными секретами в военно-технической сфере, представляет собой для государства очень большую ценность. Любая страна, в том числе и Советский Союз, осуществляет целый комплекс мер для охраны крупнейших ученых и секретов, которыми они владеют. Предпринимаемые государством охранительные меры можно условно подразделить на три уровня:
1) организация охраны на уровне территории (создание «закрытых городов»);
2) охрана на уровне отдельных научно-исследовательских учреждений и промышленных предприятий;
3) персональная охрана крупнейших ученых – организаторов атомного проекта.
В реализации атомного проекта принимали участие многие отрасли народного хозяйства, в том числе было привлечено более 20 крупнейших научных коллективов страны. Основной составляющей атомного комплекса стали закрытые режимные города, специализировавшиеся на производстве атомного оружия. Закрытые города или закрытые административно-территориальные образования (ЗАТО) создавались как своего рода элитарные поселения и отличались тщательно отобранным населением, привилегированным снабжением, повышенными стандартами материально-бытового обеспечения. Жизнь в закрытых городах была несравненно более комфортной, чем у большинства населения СССР, но и была подчинена многим ограничениям, связанным с режимом секретности и сохранением государственной тайны.