Один из авторитетных советских исследователей этой проблемы В.А. Архипов также полагал, что к 1931 г. легальная частная торговля в СССР в профессиональной форме перестала существовать. Она сохранялась только в виде торговли крестьян сельскохозяйственными продуктами, кустарей – изделиями собственного изготовления, а также «случайных лиц» – предметами личного потребления [1, с. 78]. Со ссылкой на юбилейный статистический сборник «Народное хозяйство СССР» он констатировал полное отсутствие в 1931 г. частной торговли в форме предпринимательства.
Схожие взгляды высказывали и современные исследователи. Е.В. Демчик, автор ряда статей и монографии по этой проблеме, датирует период ликвидации частной торговли 1927–1930 гг., когда ряд административных мер был дополнен кампанией по борьбе с сокрытием доходов в форме обысков, арестов частных предпринимателей и их семей, конфискации имущества, достигшей апогея в
1930 г. [5, с. 206–207].
Е.А. Осокина в своей обстоятельной монографии о сфере потребления в годы первых пятилеток фактически обходит стороной вопрос о вытеснении частника с рынка, кратко констатируя, что уже в начале 1930-х гг. с легальным частным производством и патентованной торговлей в основном покончили, в результате чего «остались осколки легального рынка и империя черного» [7, с. 63–64].
По мнению уральского исследователя А.П. Килина, последний (репрессивный) период в отношении к частному капиталу пришелся на 1927–1931 гг. Он полагает, что уже к 1930-м гг. в стране был установлен необходимый с точки зрения партийной номенклатуры «Порядок», а общество стало более управляемо, лишившись такого неудобного и стихийного элемента, как частный торговец. Он делает оговорку, впрочем, что к концу 1931 г. на Урале оставалось 184 частных торговых заведения, которые не играли уже никакой роли в товарообороте [6, с. 29, 31].
Схожие взгляды высказывали и современные исследователи. Е.В. Демчик, автор ряда статей и монографии по этой проблеме, датирует период ликвидации частной торговли 1927–1930 гг., когда ряд административных мер был дополнен кампанией по борьбе с сокрытием доходов в форме обысков, арестов частных предпринимателей и их семей, конфискации имущества, достигшей апогея в
1930 г. [5, с. 206–207].
Е.А. Осокина в своей обстоятельной монографии о сфере потребления в годы первых пятилеток фактически обходит стороной вопрос о вытеснении частника с рынка, кратко констатируя, что уже в начале 1930-х гг. с легальным частным производством и патентованной торговлей в основном покончили, в результате чего «остались осколки легального рынка и империя черного» [7, с. 63–64].
По мнению уральского исследователя А.П. Килина, последний (репрессивный) период в отношении к частному капиталу пришелся на 1927–1931 гг. Он полагает, что уже к 1930-м гг. в стране был установлен необходимый с точки зрения партийной номенклатуры «Порядок», а общество стало более управляемо, лишившись такого неудобного и стихийного элемента, как частный торговец. Он делает оговорку, впрочем, что к концу 1931 г. на Урале оставалось 184 частных торговых заведения, которые не играли уже никакой роли в товарообороте [6, с. 29, 31].
Изучение истории религии в России стало в последние десятилетия достаточно популярным в академической среде. В то же время многообразие и сложность вопросов, встающих перед исследователями в рамках данной проблематики, определяют значительное количество научных проблем, требующих своего разрешения. Одной из таких проблем является историческая динамика развития конфессиональной культуры центральной России на протяжении XX в. Неотъемлемое условие ее изучения – анализ социально-политических и идеологических факторов, влиявших на религиозный быт верующих в этот период, а также выявление степени их разрушительного воздействия. Исчерпывающий анализ такого рода в отечественной науке до сих пор не проведен. В частности, несмотря на то, что борьба с религией стала одной из основополагающих характеристик советского строя, ее динамика и степень эффективности на разных этапах советской истории не становились предметом масштабных исследований. Недостаточно изучены и формы антирелигиозных мероприятий, направленных на отдельно взятые конфессиональные сообщества, находившиеся вне РПЦ. Данная статья призвана способствовать восполнению этого пробела. Ее задача – охарактеризовать условия существования провинциальных старообрядческих общин в 1920-е – 1930-е гг. в условиях активной антирелигиозной кампании советских властей. В частности, автор обратился к судьбе старообрядческого сообщества Курского края – типично провинциального региона центральной России, до 1928 г. входившего в состав Курской губернии, с 1928 по 1934 г. – в состав Центрально-Черноземной области, а с 1934 г. существующего в виде отдельной Курской области.
К настоящему моменту в России сформировалась демократическая модель отношений между государством, обществом и религиозными организациями. Если в Российской империи лишь официальное православие имело статус государственной религии, а в советское время всякая религия рассматривалась как негативное явление, более или менее терпимое, но подлежащее полному изживанию в исторической перспективе, то сегодня Российское государство декларирует намерение доброжелательно относиться к разным конфессиям. Это, бесспорно, положительный сдвиг, полностью соответствующий произошедшим в стране демократическим преобразованиям. Отечественная модель государственноцерковных отношений, как представляется, должна учитывать историческое, культурное и религиозное своеобразие страны и поддерживать религиозные структуры, которые внесли и способны вносить сегодня позитивный вклад в поддержание её национального достоинства.
К числу таких конфессий относится старообрядчество. Оно представляет собой православие в его наиболее консервативной форме и, в отличие от новообразовавшихся сект и «иностранных» религий, хранит традиции русской культуры. В то же время в сознании многих россиян староверы по-прежнему являются чуть ли не «диссидентами», а отношение к ним со стороны властей остаётся достаточно сдержанным.
Попытка объяснить историческую несправедливость такого рода была предпринята в монографии О.П. Ершовой «Старообрядчество и власть». Автором было высказано мнение, что трудности, испытываемые сегодня старообрядчеством в процессе конфессионального возрождения, имеют корни в дореволюционном прошлом России. В частности, указывается, что именно тогда сформировалось представление о мнимом «вреде», который приносят государству «раскольники», а ограничительно-запретительные мероприятия по отношению к ним были нормой [3, с. 194]. Признавая справедливость данного тезиса, нужно отметить, что имперский период российской истории располагает и положительным опытом в отношениях власти и старообрядческих сообществ. Цель данной статьи – рассмотреть, каким образом решался «старообрядческий вопрос» в 1905–1916 гг., использовав при этом материалы типичнопровинциального региона России – Курской губернии.
К числу таких конфессий относится старообрядчество. Оно представляет собой православие в его наиболее консервативной форме и, в отличие от новообразовавшихся сект и «иностранных» религий, хранит традиции русской культуры. В то же время в сознании многих россиян староверы по-прежнему являются чуть ли не «диссидентами», а отношение к ним со стороны властей остаётся достаточно сдержанным.
Попытка объяснить историческую несправедливость такого рода была предпринята в монографии О.П. Ершовой «Старообрядчество и власть». Автором было высказано мнение, что трудности, испытываемые сегодня старообрядчеством в процессе конфессионального возрождения, имеют корни в дореволюционном прошлом России. В частности, указывается, что именно тогда сформировалось представление о мнимом «вреде», который приносят государству «раскольники», а ограничительно-запретительные мероприятия по отношению к ним были нормой [3, с. 194]. Признавая справедливость данного тезиса, нужно отметить, что имперский период российской истории располагает и положительным опытом в отношениях власти и старообрядческих сообществ. Цель данной статьи – рассмотреть, каким образом решался «старообрядческий вопрос» в 1905–1916 гг., использовав при этом материалы типичнопровинциального региона России – Курской губернии.
Проблема формирования частной собственности на землю актуализировалась в условиях рыночной трансформации современного российского общества, в котором до настоящего времени преобладают представления о доминировании общинного землевладения в истории России. Концепция общинного землевладения как исконного института, возникшего еще у древних славян, утвердившего ценности коллективизма и предопределившего самобытное развитие России, была сформулирована в середине XIX в. историками-славянофилами. В дальнейшем она была не только подхвачена российскими социалистами всех мастей и стала базовой в марксистко-ленинской историографии советского периода, но и оказалась воспринятой представителями либеральной мысли современной России 5.
Между тем ведущая дореволюционная историческая школа – государственная – относила институциализацию общинной собственности на землю к довольно позднему периоду – XVII–XVIII вв. – и связывала этот процесс с формированием крепостного права и фискальными интересами государства 16. Однако стремление народа к обретению частной собственности на землю не было искоренено окончательно, о чем свидетельствуют многочисленные факты покупок крестьянами земли в условиях крепостного права и те законодательные уступки, на которые шло государство в первой половине XIX в., легализуя куплю-продажу крестьянской недвижимости 7, с. 294–295; 13, с. 393, 402–403. В данном контексте эволюция института частной собственности на землю в России представляется одним из вариантов формирования базовых элементов рыночной экономики, которые, по утверждению Э. де Сото, во все времена возникают благодаря созидательным усилиям народа и вопреки многочисленным препятствиям со стороны «меркантилистского» государства 19, с. 49.
Между тем ведущая дореволюционная историческая школа – государственная – относила институциализацию общинной собственности на землю к довольно позднему периоду – XVII–XVIII вв. – и связывала этот процесс с формированием крепостного права и фискальными интересами государства 16. Однако стремление народа к обретению частной собственности на землю не было искоренено окончательно, о чем свидетельствуют многочисленные факты покупок крестьянами земли в условиях крепостного права и те законодательные уступки, на которые шло государство в первой половине XIX в., легализуя куплю-продажу крестьянской недвижимости 7, с. 294–295; 13, с. 393, 402–403. В данном контексте эволюция института частной собственности на землю в России представляется одним из вариантов формирования базовых элементов рыночной экономики, которые, по утверждению Э. де Сото, во все времена возникают благодаря созидательным усилиям народа и вопреки многочисленным препятствиям со стороны «меркантилистского» государства 19, с. 49.
В современном политическом процессе важную роль играют ненасильственные акции, созданы и развиваются многочисленные организации, практикующие идеи ненасилия: «Международное братство примирения», «Комитет друзей мира», «Ненасильственные силы мира», «Международные бригады мира», «Центр имени Кинга», «Институт имени Альберта Эйнштейна», «Канадский фонд мира во всём мире имени Махатмы Ганди» и др. В 1989 г. был создан «Ненасильственный интернационал», – децентрализованная сеть, объединяющая тысячи активистов; проводится значительное количество международных научных конференций, посвящённых проблематике ненасилия. Различные движения («Фаслейн 365», «Оккупируй Уолл-стрит» и др.) также действуют в ключе принципиального ненасилия.
В третьей четверти XX в. получило распространение признание возможности использования ненасилия как методики сопротивления населения оккупационным войскам. В 1958 г. была опубликована книга британского офицера военно-морских сил и разведки Стивена Кинг-Холла «Оборона в ядерную эпоху», в которой утверждалось, что традиционная оборона с помощью вооружённых сил устарела. Автор книги призывал Британию к ядерному разоружению и к использованию в случае вторжения войск противника ненасильственного сопротивления.
Опубликование данной книги открыло научное обсуждение вопроса о применимости ненасилия в обороне от внешней агрессии, хотя случаи таких действий (в основном спонтанных) были зафиксированы не единожды в течение военных конфликтов XX в. Тем не менее не всеми политическими деятелями и учёными признаётся возможность успешного ненасильственного сопротивления вторжению противника. Этим обусловлена цель данного исследования, заключающаяся в том, чтобы доказать возможность ненасильственного сопротивления войскам противника на основе научного осмысления опыта исследований данной проблемы, а также самого масштабного социального эксперимента, посвящённого данному феномену – «Грайндстоунского эксперимента». Для достижения поставленной цели необходимо выполнить ряд задач: проследить эволюцию взглядов на изучаемую проблему в научном мире до и после «Грайндстоунского эксперимента»; изучить ход и результаты эксперимента; проанализировать современные рекомендации по повышению эффективности ненасилия в обороне.
В третьей четверти XX в. получило распространение признание возможности использования ненасилия как методики сопротивления населения оккупационным войскам. В 1958 г. была опубликована книга британского офицера военно-морских сил и разведки Стивена Кинг-Холла «Оборона в ядерную эпоху», в которой утверждалось, что традиционная оборона с помощью вооружённых сил устарела. Автор книги призывал Британию к ядерному разоружению и к использованию в случае вторжения войск противника ненасильственного сопротивления.
Опубликование данной книги открыло научное обсуждение вопроса о применимости ненасилия в обороне от внешней агрессии, хотя случаи таких действий (в основном спонтанных) были зафиксированы не единожды в течение военных конфликтов XX в. Тем не менее не всеми политическими деятелями и учёными признаётся возможность успешного ненасильственного сопротивления вторжению противника. Этим обусловлена цель данного исследования, заключающаяся в том, чтобы доказать возможность ненасильственного сопротивления войскам противника на основе научного осмысления опыта исследований данной проблемы, а также самого масштабного социального эксперимента, посвящённого данному феномену – «Грайндстоунского эксперимента». Для достижения поставленной цели необходимо выполнить ряд задач: проследить эволюцию взглядов на изучаемую проблему в научном мире до и после «Грайндстоунского эксперимента»; изучить ход и результаты эксперимента; проанализировать современные рекомендации по повышению эффективности ненасилия в обороне.
На рубеже XIX–XX вв. англо-германские противоречия становились все более важным фактором международных отношений. Трансваальский кризис входит в число тех событий, которые поставили две ведущие державы Европы на грань конфликта.
В Германии медленно, но неуклонно возрастало недовольство политикой Англии, продолжавшей расширять свои колониальные владения. Острейший англо-германский кризис возник вокруг Трансвааля, маленькой республики на юге Африки, в недрах которой оказались несметные богатства. С открытием огромных месторождений золота и алмазов в 80-е гг. XIX в. тысячи «уитлэндеров», главным образом британцев, стекались сюда, чтобы искать драгоценные камни и золото. Над большей частью приисков приобрела контроль финансовая группа С. Родса, который в 17 лет прибыл в Южную Африку и к 90-м годам стал одним из богатейших людей мира. Вскоре у Родса и руководимой им золотопромышленной компанией возникли конфликты с президентом республики Трансвааль П. Крюгером. При поддержке британского правительства Родс стремился создать колониальную империю в Африке от Кейптауна до Каира. В этих устремлениях он столкнулся с возрастающей экспансией Германии.
С Трансваалем немецкие промышленно-торговые круги связывали завышенные ожидания, поддерживаемые колониальными кругами. Последние же, в частности «Колониальное общество для Южной Африки», требовало концентрироваться в областях, которые в экономическом отношении обещали быстрое развитие и ориентировались особенно на Южную Африку [4, р. 177]. Германские лидеры не скрывали от Лондона, что они заинтересованы в Трансваале и не намерены допустить его захвата Англией. К этому времени в Трансваале проживало примерно 15000 граждан Германии, а немецкие инвестиции в эту страну составляли около 500 млн марок [10, р. 628]. Населявших Трансвааль буров-переселенцев из Голландии немецкая общественность идентифицировала с малым древнегерманским коренастым протестантским народом крестьян, которым угрожали «плутократы англосаксы».
В Германии медленно, но неуклонно возрастало недовольство политикой Англии, продолжавшей расширять свои колониальные владения. Острейший англо-германский кризис возник вокруг Трансвааля, маленькой республики на юге Африки, в недрах которой оказались несметные богатства. С открытием огромных месторождений золота и алмазов в 80-е гг. XIX в. тысячи «уитлэндеров», главным образом британцев, стекались сюда, чтобы искать драгоценные камни и золото. Над большей частью приисков приобрела контроль финансовая группа С. Родса, который в 17 лет прибыл в Южную Африку и к 90-м годам стал одним из богатейших людей мира. Вскоре у Родса и руководимой им золотопромышленной компанией возникли конфликты с президентом республики Трансвааль П. Крюгером. При поддержке британского правительства Родс стремился создать колониальную империю в Африке от Кейптауна до Каира. В этих устремлениях он столкнулся с возрастающей экспансией Германии.
С Трансваалем немецкие промышленно-торговые круги связывали завышенные ожидания, поддерживаемые колониальными кругами. Последние же, в частности «Колониальное общество для Южной Африки», требовало концентрироваться в областях, которые в экономическом отношении обещали быстрое развитие и ориентировались особенно на Южную Африку [4, р. 177]. Германские лидеры не скрывали от Лондона, что они заинтересованы в Трансваале и не намерены допустить его захвата Англией. К этому времени в Трансваале проживало примерно 15000 граждан Германии, а немецкие инвестиции в эту страну составляли около 500 млн марок [10, р. 628]. Населявших Трансвааль буров-переселенцев из Голландии немецкая общественность идентифицировала с малым древнегерманским коренастым протестантским народом крестьян, которым угрожали «плутократы англосаксы».
Самое необходимое условие при оценке событий Кавказской войны – избежать тенденциозности, оставаясь в рамках научности: не умалять значение борьбы горских народов за свою свободу и независимость, при этом не идеализируя их патриархальнотрадиционный жизненный уклад, отмечая негативные проявления и последствия русского влияния на Кавказе, не отрицать его безусловно прогрессивную роль.
И. Дзюба, предлагая взглянуть на события Кавказской войны XIX в. через восприятие известных российских писателейсовременников, отмечает обратную сторону проблемы присоединения к империи: «В европоцентрической модели цивилизации самобытная культура горцев, имевшая древние корни и традицию, представлялась бесперспективной, рудиментом патриархального состояния, обреченной уступить место принесенному извне прогрессу. Субъектом цивилизирования должна была стать Россия, и Пушкина тревожило лишь одно: чтобы способы цивилизирования были помягче... Лермонтову пришлось восстать против стойких предубеждений и представлений своего общества и своей офицерскодворянской касты и представить Кавказ как арену исторической драмы, превращенный в грандиозную бойню, место удовлетворения тщеславий, высвобождения атавистических инстинктов, добычи чинов, орденов, пенсий, карьер, богатств… Лев Толстой снял экзоторомантизирующий визию Кавказа, дал в контексте мирообъясняющих поисков личности суровую реалистическую картину столкновения двух сил, стихийно-автохтонной и государственнонаправленной, жуткую конкретность уничтожения целого самобытного мира» [7].
И. Дзюба, предлагая взглянуть на события Кавказской войны XIX в. через восприятие известных российских писателейсовременников, отмечает обратную сторону проблемы присоединения к империи: «В европоцентрической модели цивилизации самобытная культура горцев, имевшая древние корни и традицию, представлялась бесперспективной, рудиментом патриархального состояния, обреченной уступить место принесенному извне прогрессу. Субъектом цивилизирования должна была стать Россия, и Пушкина тревожило лишь одно: чтобы способы цивилизирования были помягче... Лермонтову пришлось восстать против стойких предубеждений и представлений своего общества и своей офицерскодворянской касты и представить Кавказ как арену исторической драмы, превращенный в грандиозную бойню, место удовлетворения тщеславий, высвобождения атавистических инстинктов, добычи чинов, орденов, пенсий, карьер, богатств… Лев Толстой снял экзоторомантизирующий визию Кавказа, дал в контексте мирообъясняющих поисков личности суровую реалистическую картину столкновения двух сил, стихийно-автохтонной и государственнонаправленной, жуткую конкретность уничтожения целого самобытного мира» [7].
Правоконсервативные (монархические, черносотенные) круги пытались оказать влияние на политику Российской империи не только через официальные организации, но и через неформальные связи и неформальные структуры, так называемые политические салоны и кружки [26].
Понятие «салон» французского происхождения, берущее свое начало со второй половины XVIII столетия. Согласно Большой советской энциклопедии это «светский политический, литературнохудожественный кружок, состоящий из избранных лиц…» [3, с. 625]. Сыграв огромную, в том числе и политическую, роль в истории Франции, салоны с конца XVIII в. стали появляться и в России. Однако вплоть до конца XIX в. они были по преимуществу либеральными или, в крайнем случае, умеренно-консервативными.
Только в связи с ростом национального самосознания русского народа и со становлением правой идеологии в России к концу ХIX столетия появляются собственно правомонархические салоны. Многие из них вышли из литературных кружков. Как правило, на таких «литературных» вечерах обсуждались как проблемы литературы, так и политики.
В Петербурге-Петрограде начала ХХ в. существовало довольно много правомонархических салонов. Наиболее крупные из них – салон издателя газеты «Гражданин» князя В.П. Мещерского, салон генерала от инфантерии Е.В. Богдановича, салон графини С.С. Игнатьевой. В годы Первой мировой войны ведущую роль играл кружок сенатора А.А. Римского-Корсакова и органично связанный с ним салон Б.В. Штюрмера, деятельность которых мы рассмотрим в данной статье.
Александр Александрович Римский-Корсаков (17 июля 1849 г. – 13 (26) сентября 1922 г.), дворянин Тверской губернии, представитель старинного дворянского рода, крупный помещик, был одним из основателей, руководителей и активных участников крупнейшей правомонархической организации – Союза русского народа (СРН).
Понятие «салон» французского происхождения, берущее свое начало со второй половины XVIII столетия. Согласно Большой советской энциклопедии это «светский политический, литературнохудожественный кружок, состоящий из избранных лиц…» [3, с. 625]. Сыграв огромную, в том числе и политическую, роль в истории Франции, салоны с конца XVIII в. стали появляться и в России. Однако вплоть до конца XIX в. они были по преимуществу либеральными или, в крайнем случае, умеренно-консервативными.
Только в связи с ростом национального самосознания русского народа и со становлением правой идеологии в России к концу ХIX столетия появляются собственно правомонархические салоны. Многие из них вышли из литературных кружков. Как правило, на таких «литературных» вечерах обсуждались как проблемы литературы, так и политики.
В Петербурге-Петрограде начала ХХ в. существовало довольно много правомонархических салонов. Наиболее крупные из них – салон издателя газеты «Гражданин» князя В.П. Мещерского, салон генерала от инфантерии Е.В. Богдановича, салон графини С.С. Игнатьевой. В годы Первой мировой войны ведущую роль играл кружок сенатора А.А. Римского-Корсакова и органично связанный с ним салон Б.В. Штюрмера, деятельность которых мы рассмотрим в данной статье.
Александр Александрович Римский-Корсаков (17 июля 1849 г. – 13 (26) сентября 1922 г.), дворянин Тверской губернии, представитель старинного дворянского рода, крупный помещик, был одним из основателей, руководителей и активных участников крупнейшей правомонархической организации – Союза русского народа (СРН).
Рождение детей – важнейшая часть жизненного цикла женщины. Отдельные аспекты этой темы (обряды и ритуалы в послеродовой период) разрабатывались в работах дореволюционных авторов: Н.Ф. Сумцова [24], Д. Успенского [25], В.Н. Добровольского [7], А.Н. Соболева [23], О. Семеновой-Тян-Шанской [21]. Много сделано и российскими историками и этнографами в исследовании ритуалов (Т.А. Листова [11], Д.А. Баранов [4], Г.И. Кабакова [8]). Обрядовой стороне во время беременности и родов значительное место уделено в монографии А.К. Байбурина [3], новые этнографические материалы представлены в сборнике «Родины, дети, повитухи в традициях народной культуры» [18], а также в работах историков повседневности и фамилистов В.Ю. Лещенко [9], В.А. Федорова [26], К.Э. Шумова и А.В. Черных [27], свой взгляд предложен и теми, кто реконструирует женскую историю (Н.Л. Пушкарева [15; 16, с. 17]; З.З. Мухина [14]). Как во всякой многобразной проблеме, не все попало в поле зрения исследователей, и весьма актуальный вопрос, касающийся изменений в повседневной жизни русской крестьянки в пореформенный период (по сравнению с дореформенным), не выделялся в историографии. В данной работе делается попытка осветить этот вопрос. В основу положены материалы недавно введенных в научный оборот выпусков многотомного издания «Русские крестьяне: Жизнь. Быт. Нравы: материалы «Этнографического бюро» князя В.Н. Тенишева» [20], географически охватывающие интересующий нас регион.
***
Функционирование традиционного крестьянского общества было обусловлено целым рядом социально-экономических факторов. В основе крестьянской экономики лежала семейная форма хозяйства, которая строилась на гендерном разделении труда и могла существовать при наличии как мужских, так и женских рабочих рук. Представления о семье и детях составляли фундамент всего уклада жизни. Брачно-семейные отношения являлись системообразующими для всего крестьянского общества. Священность института брака нашла свое отражение в нормах обычного права и в крестьянской этике: «Без мужа, что без головы; без жены, что без ума», «Без мужа голова не покрыта; без жены дом не крыт» [6, с. 289]. Только семейная жизнь давала индивиду возможность стать полноправным членом общества, поэтому вступление в брак рассматривалось как моральный долг. «Отношение же к тем, которые почемулибо остались без жены или медлят жениться, самое худое» (Тверская губ.) [20. Т. 1, с. 465, 467].
***
Функционирование традиционного крестьянского общества было обусловлено целым рядом социально-экономических факторов. В основе крестьянской экономики лежала семейная форма хозяйства, которая строилась на гендерном разделении труда и могла существовать при наличии как мужских, так и женских рабочих рук. Представления о семье и детях составляли фундамент всего уклада жизни. Брачно-семейные отношения являлись системообразующими для всего крестьянского общества. Священность института брака нашла свое отражение в нормах обычного права и в крестьянской этике: «Без мужа, что без головы; без жены, что без ума», «Без мужа голова не покрыта; без жены дом не крыт» [6, с. 289]. Только семейная жизнь давала индивиду возможность стать полноправным членом общества, поэтому вступление в брак рассматривалось как моральный долг. «Отношение же к тем, которые почемулибо остались без жены или медлят жениться, самое худое» (Тверская губ.) [20. Т. 1, с. 465, 467].
Как известно, епископ Виктор (Островидов) – первый из иерархов, кто открыто выступил против июльской церковной декларации
1927 г. и в целом церковно-политического курса заместителя патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), направленного на безоговорочную легитимацию светской власти и её политики. Он увидел в этом ущерб внутренней духовной свободе Церкви, вынужденной вновь следовать за прагматическими интересами светской власти вместо того, чтобы придерживаться принципов аполитичности при условии признания и подчинения правительству.
Осенью 1927 – начале 1928 г. епископом Виктором на территории Вятской губернии было создано параллельное сергианскому замыкающееся на нём церковное управление. По мнению протоиерея Всехсвятской церкви Александра Серебрянникова, управляющего канцелярией архиепископа Вятского и Слободского Павла (Борисовского), викторианский «несказанный раскол» можно было разделить на две группы: 1) те, кто идёт за епископом Виктором, благочинным о. Леонидом Юферевым, т. е. официальными руководителями движения; 2) тёмная масса, руководимая игуменьей Февронией (Юферевой) [4. Л. 224].
Осенью 1927 г. игуменья Феврония просила не принимать декларацию даже протоиерея Александра Серебрянникова. С этого времени по лето 1929 г. игуменья Феврония и монахини ликвидированных монастырей, пользуясь своим личным влиянием и авторитетом епископа Виктора, осуществляли массовые обращения верующих на свою сторону [2. Л. 6 об-7]. Руководство игуменьей«тёмной массы» можно назвать довольно условным. Оно носило, скорее, духовный, нежели организационно-управленческий характер. Религиозный авторитет Февронии был достаточно велик, чтобы значительные массы верующих, в особенности монахинь бывшего Покровского женского монастыря, на протяжении многих лет (а в отдельных случаях и десятилетий) почитали игуменью. Несмотря на то, что в материалах архивно-следственного дела о «церковномонархической контрреволюционной организации» при Воскресенском соборе г. Вятки особый акцент делался на организационный характер деятельности Февронии, во время следственных действий, а также после вынесения приговора её ввиду «болезненного состояния» оставили на свободе. Помимо состояния здоровья изоляция Февронии (в восприятии народа – «святой», а в «глазах» государства – «преступника») от общества осложнялось опасностью
возможных негативных настроений и массовых народных выступлений [3. Л. 220].
1927 г. и в целом церковно-политического курса заместителя патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), направленного на безоговорочную легитимацию светской власти и её политики. Он увидел в этом ущерб внутренней духовной свободе Церкви, вынужденной вновь следовать за прагматическими интересами светской власти вместо того, чтобы придерживаться принципов аполитичности при условии признания и подчинения правительству.
Осенью 1927 – начале 1928 г. епископом Виктором на территории Вятской губернии было создано параллельное сергианскому замыкающееся на нём церковное управление. По мнению протоиерея Всехсвятской церкви Александра Серебрянникова, управляющего канцелярией архиепископа Вятского и Слободского Павла (Борисовского), викторианский «несказанный раскол» можно было разделить на две группы: 1) те, кто идёт за епископом Виктором, благочинным о. Леонидом Юферевым, т. е. официальными руководителями движения; 2) тёмная масса, руководимая игуменьей Февронией (Юферевой) [4. Л. 224].
Осенью 1927 г. игуменья Феврония просила не принимать декларацию даже протоиерея Александра Серебрянникова. С этого времени по лето 1929 г. игуменья Феврония и монахини ликвидированных монастырей, пользуясь своим личным влиянием и авторитетом епископа Виктора, осуществляли массовые обращения верующих на свою сторону [2. Л. 6 об-7]. Руководство игуменьей«тёмной массы» можно назвать довольно условным. Оно носило, скорее, духовный, нежели организационно-управленческий характер. Религиозный авторитет Февронии был достаточно велик, чтобы значительные массы верующих, в особенности монахинь бывшего Покровского женского монастыря, на протяжении многих лет (а в отдельных случаях и десятилетий) почитали игуменью. Несмотря на то, что в материалах архивно-следственного дела о «церковномонархической контрреволюционной организации» при Воскресенском соборе г. Вятки особый акцент делался на организационный характер деятельности Февронии, во время следственных действий, а также после вынесения приговора её ввиду «болезненного состояния» оставили на свободе. Помимо состояния здоровья изоляция Февронии (в восприятии народа – «святой», а в «глазах» государства – «преступника») от общества осложнялось опасностью
возможных негативных настроений и массовых народных выступлений [3. Л. 220].
В событиях Февральской революции 1917 г. армии выпало сыграть исключительно большую роль не только в Петрограде, но и на местах. Это во многом было связано с тем, что русская армия, как и все общество в целом, тяжело переживала ужасы военных потерь в годы Первой мировой войны. На положении войск непосредственно сказывались остановка ряда промышленных предприятий, расстройство железнодорожной сети, нехватка оружия, боеприпасов, продовольствия, топлива и т. п., а также ставший затяжным характер войны при неясности ее целей и полной неопределенности перспектив ее завершения [1, с. 474; 20, с. 144–151].
К этим проблемам добавлялись и факторы субъективного свойства. Накапливались и все острее сказывались раздражение и усталость народа от войны. В действующей армии все активнее циркулировали слухи о «немецкой партии», сложившейся будто бы вокруг императрицы Александры Федоровны, о других «темных силах», окружавших престол, о продаже немцам территорий России за золото и т. п. Известный российский историк Г.Л. Соболев отметил весьма примечательный факт, что практически все визиты Александры Федоровны в Ставку были строго засекречены, так как в войсках существовало стойкое убеждение, «что после каждого такого посещения русская армия терпела поражения» [25, с. 61].
Традиционно главной силой в поддержании порядка и организованности в армии являлось офицерство. В России в начале ХХ в. существовала довольно стройная система подготовки офицерских кадров, которая обеспечивала решение всех насущных вопросов. Однако многомиллионное увеличение армии в условиях мировой войны и огромные потери командного состава, превысившие к началу 1917 г. 62 тыс. чел. [6, с. 32], вынуждали царскую власть срочно увеличивать количество офицеров. В последние годы войны обновление командного состава производилось в основном за счет «ускоренных» выпускников из военных училищ, курсов и трехмесячных школ прапорщиков.
К этим проблемам добавлялись и факторы субъективного свойства. Накапливались и все острее сказывались раздражение и усталость народа от войны. В действующей армии все активнее циркулировали слухи о «немецкой партии», сложившейся будто бы вокруг императрицы Александры Федоровны, о других «темных силах», окружавших престол, о продаже немцам территорий России за золото и т. п. Известный российский историк Г.Л. Соболев отметил весьма примечательный факт, что практически все визиты Александры Федоровны в Ставку были строго засекречены, так как в войсках существовало стойкое убеждение, «что после каждого такого посещения русская армия терпела поражения» [25, с. 61].
Традиционно главной силой в поддержании порядка и организованности в армии являлось офицерство. В России в начале ХХ в. существовала довольно стройная система подготовки офицерских кадров, которая обеспечивала решение всех насущных вопросов. Однако многомиллионное увеличение армии в условиях мировой войны и огромные потери командного состава, превысившие к началу 1917 г. 62 тыс. чел. [6, с. 32], вынуждали царскую власть срочно увеличивать количество офицеров. В последние годы войны обновление командного состава производилось в основном за счет «ускоренных» выпускников из военных училищ, курсов и трехмесячных школ прапорщиков.
Рождению авиации предшествовало развитие воздухоплавания в нашей стране. Первый полет в России, как известно, состоялся
5 декабря (24 ноября) 1783 г. на набережной Невы у Эрмитажа в день именин Екатерины II. Тогда в воздух был запущен тепловой аэростат диаметром около полуметра [2, с. 20]. В те годы было отмечено лихорадочное увлечение воздухоплаванием, и зажиточные люди запускали аэростаты в дни особых торжеств для развлечения. К сожалению, уже через несколько месяцев Екатерина II охладела к воздухоплаванию и 15 (4) апреля 1784 г. своим Указом № 15973 запретила полеты аэростатов в России с 12 (1) марта по 12 (1) декабря «под страхом заплаты пени 20 рублей в Приказ общественного призрения и взыскания вреда, ущерба и убытка тем причиняемого»[19].
Следующее знаменательное событие произошло 30 (18) июля 1803 г., когда на воздушном шаре поднялся первый россиянин – генерал С.Л. Львов. Пилотировал аэростат знаменитый французский аэронавт Андре Жак Гарнерен. Воздухоплаватели стартовали в Санкт-Петербурге, поднялись на высоту 3000 метров и перелетели Финский залив [7, с. 24].
В некоторых работах по истории воздухоплавания сообщается, что штаб-лекарь И.Г. Кашинский 6 октября (24 сентября) и 13 (1) октября 1805 г. совершил полеты на своем «градетуровом великолепном аэростате» [7, с. 26]. Однако точных сведений о полетах Кашинского нет [1, с. 129].
В период начала и середины XIX в. в России были замечательные энтузиасты воздухоплавания: Леппих, Ростопчин, Каразин, Ильинская, Леде, Снегирев, Архангельский, Черносвитов, Третесский, Соковнин и др., которые проектировали, строили воздухоплавательные аппараты и летали на них.
5 декабря (24 ноября) 1783 г. на набережной Невы у Эрмитажа в день именин Екатерины II. Тогда в воздух был запущен тепловой аэростат диаметром около полуметра [2, с. 20]. В те годы было отмечено лихорадочное увлечение воздухоплаванием, и зажиточные люди запускали аэростаты в дни особых торжеств для развлечения. К сожалению, уже через несколько месяцев Екатерина II охладела к воздухоплаванию и 15 (4) апреля 1784 г. своим Указом № 15973 запретила полеты аэростатов в России с 12 (1) марта по 12 (1) декабря «под страхом заплаты пени 20 рублей в Приказ общественного призрения и взыскания вреда, ущерба и убытка тем причиняемого»[19].
Следующее знаменательное событие произошло 30 (18) июля 1803 г., когда на воздушном шаре поднялся первый россиянин – генерал С.Л. Львов. Пилотировал аэростат знаменитый французский аэронавт Андре Жак Гарнерен. Воздухоплаватели стартовали в Санкт-Петербурге, поднялись на высоту 3000 метров и перелетели Финский залив [7, с. 24].
В некоторых работах по истории воздухоплавания сообщается, что штаб-лекарь И.Г. Кашинский 6 октября (24 сентября) и 13 (1) октября 1805 г. совершил полеты на своем «градетуровом великолепном аэростате» [7, с. 26]. Однако точных сведений о полетах Кашинского нет [1, с. 129].
В период начала и середины XIX в. в России были замечательные энтузиасты воздухоплавания: Леппих, Ростопчин, Каразин, Ильинская, Леде, Снегирев, Архангельский, Черносвитов, Третесский, Соковнин и др., которые проектировали, строили воздухоплавательные аппараты и летали на них.