С конца XVIII в. презрение подкидышей и незаконнорожденных детей осуществлялось Воспитательными домами в столицах и органами местного самоуправления (приказами общественного презрения, а с 1864 года – земствами). В Москве и Санкт-Петербурге незаконнорожденные дети принимались в Воспитательные дома, а затем передавались частным лицам на воспитание. В земствах же существовали приюты, отделения для подкидышей при больницах и богадельнях, где дети вскармливались в первые дни своей жизни, а затем также передавались в крестьянские или городские семьи на воспитание за отдельную плату или без нее.
Однако существовавшая система презрения признавалась малоэффективной как земцами и руководством Воспитательных домов, так и врачами приютов, больниц и других подобных учреждений, представителями общественности. В связи с этим и в столицах, и в земствах занимавшиеся организацией презрения специалисты в конце XIX – начале XX вв. начали активный поиск лучшего во всех отношениях способа заботы о незаконнорожденных детях и подкидышах. С этой целью данный вопрос обсуждался на очередных и экстренных заседаниях губернских земских собраний, их представители обменивались опытом, создавали проекты по устройству приютов и организации патронажа [8, с. 713; 5, с. 301–303].
Благотворительные общества и организации, создававшиеся также с целью обеспечения заботы о детях, выступали за созыв съездов для «обсуждения вопроса о наиболее целесообразной помощи наибольшему числу бедствующих детей» [9, с. 11], поскольку «главная причина неудовлетворительного положения этого столь существенного дела заключается в разрозненности действий» различных учреждений [9, с. 5]. Так, в Москве с 28 апреля по 11 мая 1886 г. проходил съезд Московских благотворительных учреждений, призревающих детей, на котором присутствовали и представители Московского Воспитательного Дома. Среди докладов, прочитанных и обсуждавшихся на съезде, был «Доклад М.В. Духовского о помещении детей на воспитание в крестьянские семьи» [9, с. 145–151].

«Формирование общественного мнения – это процесс выработки и закрепления (кристаллизации) совокупности относительно устойчивых коллективных суждений, чувств, поведенческих установок различных социальных общностей по представляющим для них интерес проблемам» [9, с. 9]. Этот процесс связан с получением, восприятием и передачей информации.
Фундаментальным фактором зарождения общественного мнения являются потребности, стремление к удовлетворению которых побуждает человека к мыслительной, эмоциональной и физической активности. В основе формирующихся мнений лежат знания и представления, полученные в результате самостоятельной практической деятельности, а также в процессе непосредственного и опосредованного общения, сопровождающегося обменом мнений. На формирование общественного мнения также оказывают влияние интересы, ценностные ориентации, социально-психологические установки и стереотипы. Объект общественного мнения должен быть доступен пониманию общественности и затрагивать жизненно важные интересы. На динамику и распространенность общественного мнения оказывает влияние целенаправленное воздействие различных факторов, в т. ч. и периодической печати.
В качестве ценностной ориентации крестьян преобладали материальные выгоды и облегчение жизни, которые сулило знание грамоты (льготы по отбыванию воинской повинности, занятие выборных должностей, поступление на службу, расширение хозяйства). Значимость грамотности для развития религиознонравственных ценностей отмечали лишь 13,3 % крестьянского населения [7, с. 136]. Складывание стереотипов происходило главным образом на основе собственного жизненного опыта, личных наблюдений и эмоционально окрашенных представлений. Если крестьянин был доволен постановкой образовательного процесса в местном учебном заведении, такую же оценку он распространял и на другие школы данного типа. В случае недовольства он мог или распространить его на все учебные заведения и на учебный процесс в целом, или отдать предпочтение другому типу образовательных заведений. В этом случае большую роль играла дополнительно получаемая информация, в том числе публикации в прессе.

Домашнее обучение и воспитание, представленное в Российской империи иностранными и российскими гувернерами и гувернантками, было в дворянской среде достаточно распространенным феноменом. В данной статье мы попытаемся рассмотреть, как проходила процедура получения статуса домашнего учителя / учительницы иностранцами в соответствии с законодательством во второй четверти XIX в., когда удалось выстроить систему эффективного контроля за деятельностью домашних наставников.
Законодатель постоянно возвращался к теме регулирования деятельности иностранных учителей, в результате к 20-м гг. XIX в. были приняты нормативные документы с прописанной процедурой оформления статуса домашнего воспитателя. Практика выполнения этих распоряжений изучена нами по материалам СанктПетербургского и Московского учебных округов.
Для того, чтобы получить разрешение на обучение юношества в частных домах, иностранец должен был пройти испытания в университете и получить свидетельство на право обучения. Из протоколов испытательного комитета, действовавшего в СанктПетербургском университете, видно, что председательствовал на заседании комитета ректор университета. В конце 1820 – начале 1830-х это был А.А. Дегуров, француз по происхождению, специалист по латинскому языку. Заявления на его имя желательно было подавать на одном из этих двух языков, которыми ректор владел профессионально. Конечно, большинство заявлений поступало на французском языке, но встречались тексты на латыни (от особенно знающих кандидатов на учительские должности) и на родных языках претендентов (английский, немецкий), если те абсолютно не владели французским. В таком случае для Дегурова секретарь комитета делал краткое резюме о кандидате, и, главное, сообщал, в каком предмете предполагается проверка знаний. Пристрастие Дегурова к французскому языку было столь известно, что в комплексе дел испытательного комитета университета видны листы-просьбы на имя ректора, написанные по-французски откровенно чужой рукой, а все остальные документы претендент заполнял сам, но на другом языке. Отдельно надо было указать место жительства кандидата, и здесь кандидаты вписывали русские обозначения улиц так, как они их воспринимали на слух, без учёта падежей. Елизавета Ролин написала так: «жительство имею в Воснесенская улица в Доме Госпоже Ниелсон третием Этаже спрасить у самая Касайка Дом» [3. Д. 331. Л.1]. Большинство кандидатов просили проверить их знания в том или ином языке, но могли быть формулировки с просьбой проэкзаменовать, чтобы быть «as English governess» [3. Д. 552. Л. 1].

После крупных военных успехов России к середине Северной войны: Полтавы, завоевания Прибалтики, части Финляндии, крупные европейские государства всерьез заинтересовались событиями этого военного противостояния. В Европе неожиданно стало ясно, что Россия превратилась в крупнейшую морскую державу континента, и с ней придется считаться, а Швеция войну проиграла и потеряла почти все свои владения в Германии и Прибалтике. Если в первой половине Северной войны главной проблемой для государств Западной Европы являлась война за Испанское наследство, то после её окончания в 1713 г., Англия, Австрия, Голландия, Франция могли вмешаться в Северный конфликт. Утрехтский конгресс (1712–1713) формально устранил борьбу между Францией и морскими державами Англией и Голландией [16, с. 702], а мирный договор, подписанный там, санкционировал принцип политического равновесия в Европе. Продолжающаяся война между Россией, её союзниками и Швецией грозила нарушить этот принцип и превратиться в общеевропейскую войну.
Во время Утрехтского конгресса прусские и английские дипломаты впервые заговорили о политическом вмешательстве в северные дела [2, Кн. 2. с. 67]. Глава британской дипломатии У. Страффорд заявлял, что позиция Англии в русско-шведском конфликте будет опираться исключительно на доктрину баланса сил и что Англии не выгодно поражение Швеции [5, с. 93]. У. Страффорд пытался убедить русского дипломата, что Ливонию никак нельзя отнять у Швеции, вообще английский министр не скрывал враждебного настроения по отношению к России. Он внушал влиятельным людям в Голландии, что если Петр I будет иметь гавани на Балтийском море, то вскоре сможет выставить свой флот, к вреду не только соседям, но и отдаленным государствам [12, с. 26].

Война потребовала мобилизации всех сил и ресурсов страны на борьбу с врагом, она привела к изменению образа жизни, ухудшению бытовых условий, нарастанию материальных трудностей. Малозначимые, на первый взгляд вопросы, превращались в трудноразличимые проблемы: чем накормить себя, детей, стариков, во что одеть, обуть, как вылечить, вывести вшей и многие другие стали повседневными. От их решения во многом зависело душевное и физическое состояние тружеников тыла, их желание и возможность работать, выполнять общественные поручения, поддерживать близких на фронте.
В последнее время к социально-бытовым вопросам военной поры обращается всё больше исследователей [1–3; 16; 17; 23; 26; 33]. Большинство разделяет точку зрения А.В. Шалака, который считает, что наряду с описанием героических сражений, массового патриотизма, трудовых подвигов была и «другая сторона правды о войне – это реальная жизнь миллионов людей и каждого человека отдельно с их повседневными нуждами и заботами» [37, с. 3].
Война резко нарушила привычный образ жизни народа. Сократились реальные доходы, значительно ухудшился и без того низкий жизненный уровень. Трудноразрешимые проблемы возникли в удовлетворении самых насущных потребностей в пище, одежде, жилье, топливе. Прежде всего, были объективные причины ухудшения социально-бытового положения населения. Основную долю средств в условиях войны поглощали военные расходы, которые только за 1940–1942 гг. возросли на 91,2 %. Сумма же пособий по временной нетрудоспособности по стране возросла с 402 до 1669 млн рублей, что косвенно свидетельствовало о резком ухудшении состояния здоровья народа [20, с. 122; 32, с. 322, 324].
Потребности фронта и тыла постоянно заставляли изыскивать эффективные пути использования трудовых ресурсов, вовлекать в производство новые слои населения.

Первая мировая война стала ключевым событием в истории не только европейских государств, но и переломным моментом в истории стран, находящихся далеко от Европы. Несмотря на то, что страны Восточной Азии фактически не принимали участия в противостоянии Антанты и Четверного союза, отголоски первого глобального военного конфликта ХХ в. оказали большое влияние на лидеров региона – Японию и Китай. Для Китая формальное участие в Первой мировой войне не смогло предотвратить децентрализацию страны и только усилило ограничение государственного суверенитета. Япония использовала Первую мировую войну в качестве плацдарма для расширения сфер влияния в Азиатско-Тихоокеанском регионе и подъема экономики.
Позиция Японии в Первой мировой войне предопределялась общим вектором развития внешней политики Японии после революции Мэйдзи, когда в кратчайшие сроки произошла переориентация с политики самоизоляции на агрессию по отношению к соседним странам с целью завоевания источников сырья и рынков сбыта. К моменту начала Первой мировой войны Япония различными путями установила полный контроль над Кореей, Тайванем, Ликейскими островами, Южным Сахалином и Курильскими островами. Дальнейшему расширению сферы влияния Японии в регионе препятствовало неминуемое столкновение с ведущими державами мира. С конца ХIХ в. Англия, Франция и Германия уже владели рядом территорий Китая на правах долгосрочной аренды.
Накануне Первой мировой войны одной из наиболее актуальных проблем японской внешней политики являлось определение союзников. Сложность этого выбора определялась заключенными Японией международными договоренностями и возможностями присоединения владений европейских государств на территории Китая.

Тропов И.А. «Национализация информации»: Политическая власть и ЦСУ в послереволюционной России: моногр. – СПб.: Изд-во ГУАП, 2007. – 172 с.

Нельзя сказать, что истории становления и функционирования советского государственного аппарата «не повезло» в отечественной историографии. Напротив, государство «диктатуры пролетариата», казалось бы, изучено вдоль и поперек. Однако же автору рецензируемой монографии удалось найти то звено в политической системе России, которое оставалось до сих пор практически не изученным как в отечественной, так и в зарубежной историографии. Речь идет об истории создания и деятельности Центрального статистического управления (ЦСУ).
В рецензиях принято писать об актуальности избранной автором темы исследования. Не будем лукавить, порой это делается не в силу ее значимости, а именно потому, что «так принято». В данном случае актуальность проблемы, находящейся в центре научного исследования, сомнений не вызывает, более того, она, что называется, лежит на поверхности.
Вдумаемся – практически все исследователи, кто так или иначе затрагивает вопросы социально-экономического развития нашей страны в 1917–1920-е гг., обращаются к данным государственной статистики и опираются на них в своих обобщениях и выводах. Но статистические данные – это, прежде всего, исторический источник, который нуждается, как и любой другой источник, в критическом к себе отношении. Поэтому все, кто интересуется отечественной историей советского времени и уж тем более все, кто профессионально занимается ею, должны отчетливо представлять себе, как была организована работа ЦСУ, каковы были внешние условия существования данной организации, ее взаимоотношения с другими частями советского государственного аппарата, а также с органами политической власти в центре и на местах. Это позволяет с научных позиций подойти к одному из наиболее болезненных и трудных для решения вопросов – вопросу о достоверности данных ЦСУ, то есть тех данных, которые так щедро и порою совершенно некритически используются в «старых» и «новых» исторических исследованиях.

Во второй половине ХХ в. интеграционные процессы получили развитие в различных регионах мира. Заключая региональные торгово-экономические соглашения, государства брали курс на устранение ограничений в движении товаров, услуг, капиталов, людских ресурсов, на создание надгосударственных механизмов управления хозяйственным взаимодействием, на гармонизацию национальных законодательств. Однако, по мнению исследователей, в большинстве случаев региональное сотрудничество в Латинской Америке, Южной Азии, Африке, Среднем Востоке пока еще находится на начальных этапах и не дает существенного эффекта [1, с. 13]. Вместе с тем, некоторым интеграционным объединениям, таким как Европейский Союз, НАФТА (Североамериканское соглашение о свободной торговле), АТЭС (Форум «Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество») удалось достичь реального прогресса в осуществлении поставленных целей. В частности, европейские государства последовательно сформировали таможенный союз, единый внутренний рынок, Экономический и валютный союз, а также дополнили экономическое измерение интеграции сотрудничеством в области обеспечения внутренней и внешней безопасности.
В Западной Европе существовали весомые предпосылки для развития интеграционных процессов. «Здесь раньше, чем в других районах мира, сложилась достаточно развитая рыночная экономика, имелась сравнительная близость экономической, общественнополитической, правовой и культурной среды, а относительно небольшие размеры территорий государств подчеркивали узость национальных границ и внутреннего рынка, подталкивая страны к взаимовыгодному объединению усилий» [3, с. 21]. Различные авторы, начиная с эпохи Средневековья, разрабатывали проекты объединения европейских государств. Практическая реализация «европейской идеи» во второй половине ХХ века была представлена несколькими моделями.

В начале XXI столетия в исторических исследованиях все большее значение приобретают данные вещественных источников. Они значительно дополняют данные письменных источников. В свя- зи с этим возросла роль исторических дисциплин, непосредственно изучающих подобного рода источники. В предлагаемой статье делается попытка сделать некоторые наблюдения над особенностями исторического процесса в Юго-Восточной Европе на основе данных археологии и нумизматики.
В современной культурной традиции понятие «модернизации» носит преимущественно (если не исключительно) положительный характер. Однако необходимо отметить, что ситуация в данном вопросе была значительно более сложной. Попытки модернизации часто носили противоречивый и неоднозначный характер. В ряде случаев преобразования могли привести к нулевым или негативным результатам. Подобная ситуация могла быть вызвана как ошибками в ходе реформ, так и не хваткой средств. Наиболее негативные последствия преобразования имели в том случае, когда они поспешно проводились в эгоистических интересах правящей элиты, без учета объективной реальности, соотношения сил и имеющихся в государстве ресурсов. При этом данные вещественных источников, в том числе монетных находок, часто отражают те события, которые игнорировали официальные летописи и документы. Археологические раскопки и нумизматика часто разрушают красивую сказку о «мудрых» и «добродетельных» правителях.
Монетное обращение всегда было одним из наиболее динамичных элементов культуры. Политические и экономические перемены могли полностью и очень быстро изменить всю структуру денежной массы на той или иной территории. Все эти изменения нашли свое отражение в составе нумизматических и археологических материалов.
В период Средних веков государства Восточной Европы были вынуждены неоднократно проводить модернизацию своей денежной системы в погоне за меняющимися реалиями времени. Одним из периодов подобных преобразований и экспериментов в Восточной Европе стали XVI и XVII вв. Объясняется это той обстановкой, которая сложилась в европейской экономике и политике на рубеже Средних веков и Нового времени.

Подход к определению ценности крупного ученого военнопромышленного комплекса может быть двояким. Можно руководствоваться научным потенциалом, творческими и организаторскими возможностями самого ученого, то есть открытиями и технологиями, которые потенциально могут быть им осуществлены. С другой стороны, на обучение и подготовку любого выдающегося ученого-организатора в области, например, авиастроения, ракетостроения, электроники, ядерной физики, государство затрачивает огромные средства, поэтому его ценность может определяться прямыми и косвенными затратами на получение высокоэффективного научного работника.
При любом способе оценки выдающийся ученый, особенно если он владеет научными секретами в военно-технической сфере, представляет собой для государства очень большую ценность. Любая страна, в том числе и Советский Союз, осуществляет целый комплекс мер для охраны крупнейших ученых и секретов, которыми они владеют. Предпринимаемые государством охранительные меры можно условно подразделить на три уровня:
1) организация охраны на уровне территории (создание «закрытых городов»);
2) охрана на уровне отдельных научно-исследовательских учреждений и промышленных предприятий;
3) персональная охрана крупнейших ученых – организаторов атомного проекта.
В реализации атомного проекта принимали участие многие отрасли народного хозяйства, в том числе было привлечено более 20 крупнейших научных коллективов страны. Основной составляющей атомного комплекса стали закрытые режимные города, специализировавшиеся на производстве атомного оружия. Закрытые города или закрытые административно-территориальные образования (ЗАТО) создавались как своего рода элитарные поселения и отличались тщательно отобранным населением, привилегированным снабжением, повышенными стандартами материально-бытового обеспечения. Жизнь в закрытых городах была несравненно более комфортной, чем у большинства населения СССР, но и была подчинена многим ограничениям, связанным с режимом секретности и сохранением государственной тайны.

С началом переосмысления отечественной истории советского периода самой популярной стала тема массовых репрессий 1937–1938 гг. Однако понять механизмы функционирования репрессивного аппарата в этот период нельзя без исследования процессов происходивших в конце 20-х гг. прошлого столетия.

Одним из мероприятий «наступления социализма по всему фронту» стала чистка государственного аппарата 1929–1932 гг., которая была развернута как типичная для этого периода кампания – шумная и крикливая, которая прошла через периоды: инициирования, кульминации и затухания.
Основной задачей провозглашалась борьба с бюрократизмом.
В рамках этой борьбы предполагалось решить проблемы «улучшения личного состава госаппарата» и сокращение его численности.
Генеральная чистка была организованной сверху кампанией, создающей видимость широкой поддержки снизу со стороны трудящихся и массового участия трудовых коллективов. Чистки не были случайным явлением, а были логическим следствием политической и социальной ситуации в стране, сложившейся к тому времени.
Одной из предпосылок генеральной чистки стало нагнетание особой идеологической обстановки и формирования «образа врага», как внутреннего, так и внешнего, который якобы активно воздействовал на процессы, происходившие в стране.
Истерия, связанная с возможной угрозой нападения на СССР, сопрягалась с необходимостью борьбы против тех, кто был против ускорения темпов социалистического строительства. Это положение легло в основу организации чистки, когда проводилась проверка того, как и каким образом сотрудники наркоматов участвовали в подготовке первого пятилетнего плана. В действиях тех, кто реально оценивал возможности развития той или иной отрасли, усматривали преступные намерения снизить темпы социалистического строительства.

Приближающееся 100-летие возникновения Первой мировой войны побуждает вновь и вновь возвращаться к политике и политикам, ответственным за эту катастрофу. Германские лидеры сыграли не последнюю роль в инициировании войны. Первый марокканский кризис – звено в цепи международных кризисов, приведших к столкновению великих держав.


Скоро человечество отметит важную трагическую дату своей истории – 100-летие начала Первой мировой войны, катастрофы, как назвал ее позже американский дипломат и историк Кеннан. Разразившаяся война была продолжением политики великих держав предвоенных лет в гонке вооружений, в стремлении подчинить себе еще свободные территории. Марокко входило в число немногих государств, которые еще сохраняли независимость и за которые разворачивалась дипломатическая борьба.
В соперничестве за Марокко столкнулись интересы Франции и Германии. Для Франции интерес к северо-западной африканской стране был обусловлен ее соседством с Алжиром, постепенным включением султаната в сферу своих интересов и твердым намерением ограничить контроль над Марокко европейских держав.
Германия же проявляла в большей степени экономический интерес к султанату. Однако во внешнеполитическом ведомстве под влиянием тайного советника Фридриха Гольштейна Марокко предлагалось рассматривать в более широком контексте германской мировой политики. Гольштейн исходил при этом из своей «доктрины» о несовместимости англо-французских колониальных интересов. Исходя из этого, по его мнению, в интересах Германии было бы лучше всего, чтобы марокканская «рана» осталась открытой [6, т. 4, № 682, 696, 717].