С началом правления в России Петра I в первой четверти ХVIII в. активизируется имперская политика на Кавказе. Нарастают и претензии Сефевидского Ирана и Османской Турции на господство в регионе Северо-Восточного Кавказа, а также над странами по западному побережью Каспийского моря. В то же время повстанческое движение местных народов перерастает в национально-освободительное движение. В тисках трех великих империй происходит и поиск путей своей политической ориентации народов Северо-Восточного Кавказа. Приоритетным становится в этот период подданство России. Безусловно взвешенная и достаточно прагматичная, а зачастую и щедрая на дары местным владетелям, политика предопределила перспективы дипломатических, политических, военных успехов России на Кавказе.
XVIII в. с уверенностью можно определить как новый этап в развитии отношений России с народами Кавказа. Известно, что любая по целям и способам внешняя политика – это продолжение политики внутренней. Время преобразований Петра I в первой четверти ХVIII в. отмечено складыванием бюрократического аппарата и регулярной армии, укреплением военно-политического потенциала страны; это период формирования основных принципов имперской политики России; это точка отсчета, с которой Петр I и его сподвижники проявили весьма заинтересованное внимание к Востоку, в связи с чем и завязался, образно говоря, «кавказский узел» в восточной политике России первой четверти ХVIII в.
Ответной волной нарастали претензии Сефевидского Ирана и Османской Турции на господство в регионе Северо-Восточного Кавказа, а также над странами по западному побережью Каспийского моря.
XVIII в. с уверенностью можно определить как новый этап в развитии отношений России с народами Кавказа. Известно, что любая по целям и способам внешняя политика – это продолжение политики внутренней. Время преобразований Петра I в первой четверти ХVIII в. отмечено складыванием бюрократического аппарата и регулярной армии, укреплением военно-политического потенциала страны; это период формирования основных принципов имперской политики России; это точка отсчета, с которой Петр I и его сподвижники проявили весьма заинтересованное внимание к Востоку, в связи с чем и завязался, образно говоря, «кавказский узел» в восточной политике России первой четверти ХVIII в.
Ответной волной нарастали претензии Сефевидского Ирана и Османской Турции на господство в регионе Северо-Восточного Кавказа, а также над странами по западному побережью Каспийского моря.
Личности Якова Вилимовича Брюса (1669–1735) исследована в большом количестве исторической литературы [2; 3; 4; 6; 7; 8; 15;
16]. К числу наиболее крупных исследований, прежде всего, следует отнести, ставшим классическим труд М.Д. Хмырова «Главные начальники русской артиллерии: Второй генерал-фельдцейхмейстер граф Яков Вилимович Брюс (1704–1726)» [17, № 2, с. 81–136; № 3. с.153–194; № 4. с. 249–291].
В данной статье предполагается введение в научный оборот новых документов и материалов, которые расширят и дополнят уже опубликованные сведения о личности самого Я.В. Брюса и его вкладе в развитие инженерно-артиллерийских школ и организацию их к концу первой четверти XVIII в. Автор не ставит перед собой цели дать подробное исследование историографии по данной теме, тем более что им это уже было сделано [5, с. 72–75], и истории инженерно-артиллерийских школ и ограничивается задачей рассмотрения некоторых вопросов, связанных с выяснением той роли, которую Я.В. Брюс сыграл в организации подготовки национальных артиллерийских и инженерных кадров для русской армии в первой четверти XVIII в.
Я.В. Брюс начал военную службу в 1686 г. в звании прапорщика, участвовал в Крымских (1687, 1689 гг.) походах князя Голицына. В 1695 г. Я.В. Брюс уже в чине капитана принимал участие в 1-м Азовском походе, в котором руководил инженерными работами. Он также принимал участие и во 2-м Азовском походе (1696 г.) и за отличия 19 июля 1696 г. был произведен в полковники [12, с. 220]. В конце 1697 г. в составе великого посольства Я.В. Брюс выехал за границу. В январе 1698 г. Брюс вместе с Петром I отплыл из Амстердама в Лондон, где слушал лекции по математике, посещал обсерваторию, изучал монетное дело в Туре [12, с. 220].
16]. К числу наиболее крупных исследований, прежде всего, следует отнести, ставшим классическим труд М.Д. Хмырова «Главные начальники русской артиллерии: Второй генерал-фельдцейхмейстер граф Яков Вилимович Брюс (1704–1726)» [17, № 2, с. 81–136; № 3. с.153–194; № 4. с. 249–291].
В данной статье предполагается введение в научный оборот новых документов и материалов, которые расширят и дополнят уже опубликованные сведения о личности самого Я.В. Брюса и его вкладе в развитие инженерно-артиллерийских школ и организацию их к концу первой четверти XVIII в. Автор не ставит перед собой цели дать подробное исследование историографии по данной теме, тем более что им это уже было сделано [5, с. 72–75], и истории инженерно-артиллерийских школ и ограничивается задачей рассмотрения некоторых вопросов, связанных с выяснением той роли, которую Я.В. Брюс сыграл в организации подготовки национальных артиллерийских и инженерных кадров для русской армии в первой четверти XVIII в.
Я.В. Брюс начал военную службу в 1686 г. в звании прапорщика, участвовал в Крымских (1687, 1689 гг.) походах князя Голицына. В 1695 г. Я.В. Брюс уже в чине капитана принимал участие в 1-м Азовском походе, в котором руководил инженерными работами. Он также принимал участие и во 2-м Азовском походе (1696 г.) и за отличия 19 июля 1696 г. был произведен в полковники [12, с. 220]. В конце 1697 г. в составе великого посольства Я.В. Брюс выехал за границу. В январе 1698 г. Брюс вместе с Петром I отплыл из Амстердама в Лондон, где слушал лекции по математике, посещал обсерваторию, изучал монетное дело в Туре [12, с. 220].
Обращение к мифологии, к мифу и мифотворчеству традиционно считается уделом антропологов, культурологов, психологов. Поэтому учебное пособие, принадлежащее перу автора известного учебника по концепциям современного естествознания, знатока истории науки, вызвало неподдельный интерес. Создание учебника по мифологии само по себе является трудной задачей, ибо для того, чтобы вскрыть историю мифотворчества, провести сравнительный анализ концепций мифологии, принадлежащих разным эпохам, разным школам и авторам, необходимо владение разными методами исследования и редкая способностью и вкус к синтезу. Только тогда книга становится органичным произведением, дающим системное знание о предмете. Не будем забывать и о просветительской задаче, поставленной автором, считающим, что знание науки о мифотворчестве поможет обновить курсы социально-гуманитарных дисциплин.
Рассмотрим структуру учебника. Пять частей выстроены в соответствии с периодизацией развития культуры от Античности до нашего времени. Концепции мифа ХХ в. представлены по основным школам, в девятой части исследуется состояние мифотворчества и науки о мифе в начале нашего века. Каждая глава дополнена контрольными вопросами, основные положения изложены четко и ясно, в тексте много интересных вставок и ссылок на источники. Список предложенной литературы включает в себя классические работы отечественных и зарубежных авторов по психологии, истории религии и культуры. Список цитируемой литературы отсылает нас к философским произведениям разных эпох. Язык автора ясный, доступный для студентов, обучающихся по любым специальностям. Стиль изложения неторопливый, спокойный, чтение такого учебника приносит не только пользу, но и удовольствие. Все это уже вызывает желание не только вспомнить мифы, но и ознакомиться с концепциями мифографии, мифотворчества и мифологии.
Рассмотрим структуру учебника. Пять частей выстроены в соответствии с периодизацией развития культуры от Античности до нашего времени. Концепции мифа ХХ в. представлены по основным школам, в девятой части исследуется состояние мифотворчества и науки о мифе в начале нашего века. Каждая глава дополнена контрольными вопросами, основные положения изложены четко и ясно, в тексте много интересных вставок и ссылок на источники. Список предложенной литературы включает в себя классические работы отечественных и зарубежных авторов по психологии, истории религии и культуры. Список цитируемой литературы отсылает нас к философским произведениям разных эпох. Язык автора ясный, доступный для студентов, обучающихся по любым специальностям. Стиль изложения неторопливый, спокойный, чтение такого учебника приносит не только пользу, но и удовольствие. Все это уже вызывает желание не только вспомнить мифы, но и ознакомиться с концепциями мифографии, мифотворчества и мифологии.
Достаточно долго исследователи полагали, что договорные теории возникновения государства и права появились в Новое время. Однако уже в XIX в. некоторые ученые обратили внимание на первых ученых-обществоведов, создателей политических теорий, живших в V в. до н. э., именно старших софистов [7]. При дальнейших исследованиях выяснилось, что многие положения, считавшиеся достоянием гораздо более позднего времени, были разработаны старшей софистикой [5, с. 43]. Это относится и к договорной теории возникновения государства [3, с. 6].
В своих попытках объяснить происхождение и сущность закона и права вообще софисты приходили к мысли об условности, «искусственности», произвольности человеческих законов [2, с. 120]. Однако они не могли не видеть, что люди вполне подчинились этим произвольным установлениям. Софисты пытались решить вопрос о роли положительных законов государства как регулятора человеческих взаимоотношений. Некоторые софисты отдавали предпочтение естественному праву человека перед положительными законами. Потребность в праве, доказывали они, не была заложена в человеке изначально. Поэтому софистические мыслители пытались найти логическое объяснение, почему люди вступили когда-то в государственное общение, что приобрели и что потеряли, став гражданами цивилизованного государства.
До нас дошли, по крайней мере, три более или менее законченные теории договорного происхождения государства и права: Гиппия, Антифонта и неизвестного софиста, которую Платон в «Государстве» излагает устами своего брата Главкона (II, 358 e – 359 a).
Из этих перечисленных хуже всего сохранилась теория Гиппия. Исходным пунктом для ее восстановления могут служить несколько фраз, переданных Платоном (Protag. 337 c-d; Hipp. Min. 367a; maj.
284 d), и диалог Ксенофонта «Гиппий, или о справедливост и» (Mem. IV, 4, 1-25), в котором передается общий смысл рассуждений софиста. У Гиппия впервые четко противопоставляется «природа» и «закон» и выделяется в связи с этим представление о естественном праве людей.
В своих попытках объяснить происхождение и сущность закона и права вообще софисты приходили к мысли об условности, «искусственности», произвольности человеческих законов [2, с. 120]. Однако они не могли не видеть, что люди вполне подчинились этим произвольным установлениям. Софисты пытались решить вопрос о роли положительных законов государства как регулятора человеческих взаимоотношений. Некоторые софисты отдавали предпочтение естественному праву человека перед положительными законами. Потребность в праве, доказывали они, не была заложена в человеке изначально. Поэтому софистические мыслители пытались найти логическое объяснение, почему люди вступили когда-то в государственное общение, что приобрели и что потеряли, став гражданами цивилизованного государства.
До нас дошли, по крайней мере, три более или менее законченные теории договорного происхождения государства и права: Гиппия, Антифонта и неизвестного софиста, которую Платон в «Государстве» излагает устами своего брата Главкона (II, 358 e – 359 a).
Из этих перечисленных хуже всего сохранилась теория Гиппия. Исходным пунктом для ее восстановления могут служить несколько фраз, переданных Платоном (Protag. 337 c-d; Hipp. Min. 367a; maj.
284 d), и диалог Ксенофонта «Гиппий, или о справедливост и» (Mem. IV, 4, 1-25), в котором передается общий смысл рассуждений софиста. У Гиппия впервые четко противопоставляется «природа» и «закон» и выделяется в связи с этим представление о естественном праве людей.
В середине 1950-х гг. в результате вступления силу закона «О государственных пенсиях» [16, с. 7–22] в Советском Союзе была создана система всеобщего пенсионного обеспечения рабочих и служащих. После упорядочения пенсионного обеспечения этих категорий назрела объективная необходимость ввести государственное пенсионное обеспечение и для членов колхозов. К 1965 г. размеры пенсий для своих стариков, инвалидов и сирот устанавливались каждым колхозом в отдельности, в зависимости от имеющихся у них собственных фондов. В начале 60-х гг. ХХ в. НИИ труда провел выборочное обследование по колхозам нескольких областей РСФСР, в результате чего был выявлен большой разнобой в определении размеров пенсионных отчислений и размеров самого пенсионного обеспечения. Так «в Ульяновской области колхоз им. Куйбышева отчислял в фонд помощи престарелым и нетрудоспособным 3,16 % валового дохода, колхоз им. Кирова – 2,51, колхоз «Россия» – 2,10, колхоз «Волга» – 1,30, колхоз «Советская Россия» – 3,10 %. Однако более высокий размер отчислений не всегда соответствовал более высокому уровню пенсии. Например, в колхозе «Советская Россия» отчисляли в фонд помощи в 1,5 раза больше, а размер пенсии в 1,8 меньше, чем в колхозе «Россия». Это объясняется тем, что в «Советской России» удельный вес престарелых в полтора раза выше, чем в колхозе «Россия» [8, с. 21–22]. В ряде советских колхозов пенсионное обеспечение устанавливалось только для тех, кто не имел родственников.
Зарождение оппозиционных настроений среди советской молодежи в послевоенное «сталинское» десятилетие
Молодежная субкультура – явление, знакомое любому обществу. Она легко узнаваема по своим внешним признакам – одежде, музыке, особенностям поведения молодых людей. Послевоенная советская молодежь представляет собой уникальный социальный феномен. Это поколение, в отличие от предшественников, не знало страха 37-го года и было свободно от круговой поруки прошлого, а также молодежь первых послевоенных лет еще не испытала разочарования от краха надежд, как это случилось с их преемниками.
По мнению историка Е.Ю. Зубковой, «…критический запал поколения победителей в силу целого ряда причин остался до конца не реализованным, но он питал мысли и поступки послевоенной молодежи. У нее, по сравнению с предшественниками, было больше иллюзий, меньше поводов для разочарований, а значит, и больше надежд. И еще немаловажный момент: в глазах тогдашних молодых
– тех, кто умел и хотел думать – существующая в стране система не имела ореола "святости". У этого поколения, чье детство пришлось на тяжелые военные годы, по сравнению со сверстниками, выросшими в мирное время, был какой-то особый запас внутренней самостоятельности и была потребность эту самостоятельность реализовать...» [4, с. 132].
Именно поэтому первые ростки политического инакомыслия проросли на той почве, где правящий режим мог ожидать этого менее всего – среди молодого поколения. Так, в своем выступлении на пленуме ЦК ВЛКСМ секретарь ленинградского областного и городского комитетов комсомола А.В. Пашков отмечал: «…теперь, когда наша военная и экономическая сила хорошо известна буржуазным странам, они, естественно, усиливают попытки идеологического проникновения в нашу среду, попытки идеологического влияния, в частности на молодежь. Расширение международных отношений не сужает, а расширяет эти возможности. Заграничные фильмы, всякие журналы вроде «Британского союзника», различные устные разглагольствования иностранцев – все это доходит до молодежи и оказывает на нее влияние… Кроме того, в годы войны в буржуазных европейских странах по разным причинам побывала значительная часть наших молодых людей. Поэтому сейчас мы имеем дело с молодой аудиторией, которая непохожа на нашу довоенную молодежь…» [11. Л. 5].
По мнению историка Е.Ю. Зубковой, «…критический запал поколения победителей в силу целого ряда причин остался до конца не реализованным, но он питал мысли и поступки послевоенной молодежи. У нее, по сравнению с предшественниками, было больше иллюзий, меньше поводов для разочарований, а значит, и больше надежд. И еще немаловажный момент: в глазах тогдашних молодых
– тех, кто умел и хотел думать – существующая в стране система не имела ореола "святости". У этого поколения, чье детство пришлось на тяжелые военные годы, по сравнению со сверстниками, выросшими в мирное время, был какой-то особый запас внутренней самостоятельности и была потребность эту самостоятельность реализовать...» [4, с. 132].
Именно поэтому первые ростки политического инакомыслия проросли на той почве, где правящий режим мог ожидать этого менее всего – среди молодого поколения. Так, в своем выступлении на пленуме ЦК ВЛКСМ секретарь ленинградского областного и городского комитетов комсомола А.В. Пашков отмечал: «…теперь, когда наша военная и экономическая сила хорошо известна буржуазным странам, они, естественно, усиливают попытки идеологического проникновения в нашу среду, попытки идеологического влияния, в частности на молодежь. Расширение международных отношений не сужает, а расширяет эти возможности. Заграничные фильмы, всякие журналы вроде «Британского союзника», различные устные разглагольствования иностранцев – все это доходит до молодежи и оказывает на нее влияние… Кроме того, в годы войны в буржуазных европейских странах по разным причинам побывала значительная часть наших молодых людей. Поэтому сейчас мы имеем дело с молодой аудиторией, которая непохожа на нашу довоенную молодежь…» [11. Л. 5].
С учетом масштабов территории России, ее геополитического положения, базовых социально-экономических и военностратегических интересов железные дороги стали главным видом транспорта, на котором на протяжении многих десятилетий лежала основная нагрузка, связанная с грузовыми и пассажирскими перевозками. И в современной России большая часть грузов и значительная часть пассажиров перемещается по железным дорогам. Из всех видов сообщений железнодорожный транспорт занимает приоритетное место.
Одним из исторических периодов развития России, когда железнодорожное строительство приобрело ключевое значение, стала последняя треть XIX в. – начало ХХ в. Потребности экономики в развитых путях сообщения хорошо осознавались в правительстве и на местном уровне. На всех уровнях присутствовало понимание необходимости расширения сети путей сообщения как исходя из гигантских масштабов страны, так и в соответствии с решением задач освоения природных ресурсов. Поэтому строительство железных дорог, бесперебойное функционирование железнодорожного хозяйства было предметом внимания всего общества.
Передовая общественность и предприниматели понимали назревшую необходимость развития путей сообщения в СевероЗападном регионе. Это было обусловлено необходимостью обеспечения устойчивой связи с побережьем Белого и Баренцева морей.
Возникала настоятельная потребность искать новые всесезонные пути перемещения все возрастающих в тот период потоков людей и грузов. Значение железных дорог особенно важно для северозападных территорий, изобилующих природными богатствами.
Одним из исторических периодов развития России, когда железнодорожное строительство приобрело ключевое значение, стала последняя треть XIX в. – начало ХХ в. Потребности экономики в развитых путях сообщения хорошо осознавались в правительстве и на местном уровне. На всех уровнях присутствовало понимание необходимости расширения сети путей сообщения как исходя из гигантских масштабов страны, так и в соответствии с решением задач освоения природных ресурсов. Поэтому строительство железных дорог, бесперебойное функционирование железнодорожного хозяйства было предметом внимания всего общества.
Передовая общественность и предприниматели понимали назревшую необходимость развития путей сообщения в СевероЗападном регионе. Это было обусловлено необходимостью обеспечения устойчивой связи с побережьем Белого и Баренцева морей.
Возникала настоятельная потребность искать новые всесезонные пути перемещения все возрастающих в тот период потоков людей и грузов. Значение железных дорог особенно важно для северозападных территорий, изобилующих природными богатствами.
Во второй половине XIX – начале ХХ в. в России возникли особые исторические условия, обострившие проблему сиротства. Одной из важнейших причин этого стало разрушение патриархальных устоев российского общества, массовый «исход» крестьян в города.
Традиционный уклад Российского общества до начала реформ середины XIX в. обусловил формирование достаточно устойчивых и
развитых институтов опеки и попечительства, основанных на сословном принципе. Эти институты отдельно были установлены законом для дворянства, купечества и крестьянской общины. В то же время фактически до начала реформ институты опеки и попечительства не требовали подробной законодательной регламентации, поскольку основывались на традиции и сложившихся этических принципах патриархального общества.
Э.Ф. Шамсумова отмечает исторически сложившуюся к началу исследуемого периода «слабость государственного начала России, которая, с одной стороны, мешала формированию определенных юридических форм, правовых основ общества и правовой культуры в целом, ибо патриархальный уклад государственности порождал и соответствующие типы нормативного регулирования общественных отношений: традиционные (обычаи, передаваемые изустно, через поведенческие акты), морально-религиозные и патриархальносемейные, хотя при этом уже существовали письменные юридические тексты» [19, с. 43]. Недаром, даже в XIX в. помещика и всякого начальника крестьяне называли отцом (в том же ряду «царь-батюшка»), а себя – его детьми [9, с. 15].
Традиционный уклад Российского общества до начала реформ середины XIX в. обусловил формирование достаточно устойчивых и
развитых институтов опеки и попечительства, основанных на сословном принципе. Эти институты отдельно были установлены законом для дворянства, купечества и крестьянской общины. В то же время фактически до начала реформ институты опеки и попечительства не требовали подробной законодательной регламентации, поскольку основывались на традиции и сложившихся этических принципах патриархального общества.
Э.Ф. Шамсумова отмечает исторически сложившуюся к началу исследуемого периода «слабость государственного начала России, которая, с одной стороны, мешала формированию определенных юридических форм, правовых основ общества и правовой культуры в целом, ибо патриархальный уклад государственности порождал и соответствующие типы нормативного регулирования общественных отношений: традиционные (обычаи, передаваемые изустно, через поведенческие акты), морально-религиозные и патриархальносемейные, хотя при этом уже существовали письменные юридические тексты» [19, с. 43]. Недаром, даже в XIX в. помещика и всякого начальника крестьяне называли отцом (в том же ряду «царь-батюшка»), а себя – его детьми [9, с. 15].
Публикуемые ниже «Обязательства и обязанности агитатора» представляют собой важный источник для изучения форм и методов идеологического воздействия на крестьян в 1918 г. Советское государство на всем протяжении своего существования подвергало своих граждан постоянной идеологической обработке. Политизированные ритуалы, призванные внедрить догматы марксистско-ленинского учения в сознание, сопровождали советского гражданина в течение всей сознательной жизни. Формирование идеологической машины советского государства началось с первых дней его существования. Основы методов агитационного и пропагандистского воздействия на население, доказавшие свою эффективность в XX в., были заложены в первые годы существования большевистской власти.
Для более подробного рассмотрения конкретных мероприятий советской власти в области агитации и пропаганды на ранней стадии развития советского общества обратимся к «Обязательствам и обязанностям агитатора». Они были рекомендованы в 1918 г. отделом агитации и пропаганды Петроградского комитета РКП(б) идеологическим работникам, посылаемым из столицы в провинцию.
Данный документ должен был регламентировать деятельность агитаторов, направляемых из столицы в уезды и волости северозападных губерний. Он состоит из пяти основных разделов: «памятка агитатора», «обязанности агитатора», «план работы агитатора Ц.И.К.», «обязанности руководителя группы», «общие положения для руководства агитаторам и пропагандистам». Последний, в свою очередь, делится на следующие подразделы: «забастовки», «по вопросу о злоупотреблению властью (Комиссародержавие)», «при обсуждении продовольственного вопроса».
В первой, «преамбульной», части этого документа даются общие рекомендации о том, с помощью каких методов необходимо найти общий язык с населением, среди которого предстоит вести «агитационную работу». В этом разделе постулируются цели, которые ставит агитационный отдел перед агитатором, кроме того, он содержит практические советы по проведению агитационного выступления.
Для более подробного рассмотрения конкретных мероприятий советской власти в области агитации и пропаганды на ранней стадии развития советского общества обратимся к «Обязательствам и обязанностям агитатора». Они были рекомендованы в 1918 г. отделом агитации и пропаганды Петроградского комитета РКП(б) идеологическим работникам, посылаемым из столицы в провинцию.
Данный документ должен был регламентировать деятельность агитаторов, направляемых из столицы в уезды и волости северозападных губерний. Он состоит из пяти основных разделов: «памятка агитатора», «обязанности агитатора», «план работы агитатора Ц.И.К.», «обязанности руководителя группы», «общие положения для руководства агитаторам и пропагандистам». Последний, в свою очередь, делится на следующие подразделы: «забастовки», «по вопросу о злоупотреблению властью (Комиссародержавие)», «при обсуждении продовольственного вопроса».
В первой, «преамбульной», части этого документа даются общие рекомендации о том, с помощью каких методов необходимо найти общий язык с населением, среди которого предстоит вести «агитационную работу». В этом разделе постулируются цели, которые ставит агитационный отдел перед агитатором, кроме того, он содержит практические советы по проведению агитационного выступления.
Проблема возникновения и разрешения трудовых конфликтов является одной из актуальных в историографии рабочего движения XX в. Анализ данного феномена общественных отношений предполагает обращение не только к истории, но и к психологии, социологии, праву.
Долгое время данная проблема не изучалась исследователями, и этот факт был обусловлен множеством причин. Одна из них заключается в том, что существенная часть источников, затрагиваю Зайцева Оксана Олеговна, слушательница, Европейский университет в
Санкт-Петербурге, аспирант, Санкт-Петербургский институт истории РАН щих проблему трудовых конфликтов, находилась в партийных архивах и не была доступна большинству исследователей для всестороннего изучения и анализа. В опубликованных источниках во многих деталях затрагивался процесс развития промышленности в период осуществления новой экономической политики, но из таких сборников составителями нередко исключались документы, в которых имелись сюжеты, касавшиеся конфликтов между рабочими и представителями государственной власти [1; 11]. Необходимо подчеркнуть, что с начала 1990-х гг. начался процесс массовой публикации архивных документов, некоторая часть из которых затрагивала проблему трудовых конфликтов среди рабочих [2; 10]. Комплекс источников из фондов архивов Санкт-Петербурга, составленный и впервые опубликованный без оглядки на цензуру, можно встретить в приложениях к монографии С.В. Ярова [15; 16], в сборнике статей «Трудовые конфликты в советской России 1918–
1929 гг.» [13].
Долгое время данная проблема не изучалась исследователями, и этот факт был обусловлен множеством причин. Одна из них заключается в том, что существенная часть источников, затрагиваю Зайцева Оксана Олеговна, слушательница, Европейский университет в
Санкт-Петербурге, аспирант, Санкт-Петербургский институт истории РАН щих проблему трудовых конфликтов, находилась в партийных архивах и не была доступна большинству исследователей для всестороннего изучения и анализа. В опубликованных источниках во многих деталях затрагивался процесс развития промышленности в период осуществления новой экономической политики, но из таких сборников составителями нередко исключались документы, в которых имелись сюжеты, касавшиеся конфликтов между рабочими и представителями государственной власти [1; 11]. Необходимо подчеркнуть, что с начала 1990-х гг. начался процесс массовой публикации архивных документов, некоторая часть из которых затрагивала проблему трудовых конфликтов среди рабочих [2; 10]. Комплекс источников из фондов архивов Санкт-Петербурга, составленный и впервые опубликованный без оглядки на цензуру, можно встретить в приложениях к монографии С.В. Ярова [15; 16], в сборнике статей «Трудовые конфликты в советской России 1918–
1929 гг.» [13].
Среди всего разнообразия информационных потоков, ориентирующих людей в окружающей действительности, помогающих взаимодействовать с другими гражданами, социальными институтами и органами государственной власти, адресно-справочные книги выступают источником ценных сведений, обобщенных, структурированных, подобранных и выстроенных в соответствии с принятой методологической концепцией, сложившейся в системе общественных отношений в конкретный временной отрезок. В этом заключается непреходящее практическое и историческое значение адресносправочной литературы, которая равно актуальна как в начале XX в., так и в наши дни.
В данной статье предпринята попытка выяснить эволюцию адресно-справочных книг «Весь Петроград – Ленинград» в 1920–1930 гг. как наиболее доступного, объективного, стремящегося к полноте и всеохватности канала актуальной информации, характеризующего своими структурно-содержательными чертами чрезвычайно сложный и противоречивый период в истории России. ПричиПричины и закономерности трансформации справочников были обусловлены изменениями в общественно-политической жизни, они отражают те резкие повороты во внутренней политике, господствующей идеологии, режиме свободы слова, которые были присущи 1920-30 гг.
Адресно-справочные книги и путеводители 1920–30-х гг. служили средством удовлетворения информационных потребностей городского населения и иногородних приезжих. В них можно было почерпнуть множество данных самого разного характера: положение с жилищным фондом, описание промышленных предприятий города и учебных заведений, материалы по культурной жизни Петрограда-Ленинграда и т. д.
В 1920 и 1930-е гг. вышло всего 15 адресно-справочных книг:
В данной статье предпринята попытка выяснить эволюцию адресно-справочных книг «Весь Петроград – Ленинград» в 1920–1930 гг. как наиболее доступного, объективного, стремящегося к полноте и всеохватности канала актуальной информации, характеризующего своими структурно-содержательными чертами чрезвычайно сложный и противоречивый период в истории России. ПричиПричины и закономерности трансформации справочников были обусловлены изменениями в общественно-политической жизни, они отражают те резкие повороты во внутренней политике, господствующей идеологии, режиме свободы слова, которые были присущи 1920-30 гг.
Адресно-справочные книги и путеводители 1920–30-х гг. служили средством удовлетворения информационных потребностей городского населения и иногородних приезжих. В них можно было почерпнуть множество данных самого разного характера: положение с жилищным фондом, описание промышленных предприятий города и учебных заведений, материалы по культурной жизни Петрограда-Ленинграда и т. д.
В 1920 и 1930-е гг. вышло всего 15 адресно-справочных книг:
У нас часто жалуются, что «нет людей»,
когда в сущности нет не людей,
а условий для их деятельности
А. Ф. Кони
когда в сущности нет не людей,
а условий для их деятельности
А. Ф. Кони
История Министерства юстиции Российской империи получила определенное освещение в отечественных исторических и историко-правовых исследованиях [3; 4; 8; 9; 16]. Вместе с тем все еще остаются отдельные аспекты данной темы, которые не привлекли должного внимания ученых. К такого рода аспектам относится кадровая политика Министерства юстиции Российской империи. В этой связи есть необходимость восполнить существующий пробел в изучении дореволюционной истории судебного ведомства.
Фактически сразу после министерской реформы и образования Министерства юстиции Российской империи остро встала проблема кадрового обеспечения данного ведомства. (В России министерская реформа организации высших органов государственного управления прошла в начале ХІХ в. Манифестом от 8 сентября 1802 г. «Об учреждении министерств» учреждались восемь первых министерств: военно-сухопутных дел, военно-морских сил, внутренних дел, иностранных дел, финансов, коммерции, народного просвещения и юстиции).