С началом правления в России Петра I в первой четверти ХVIII в. активизируется имперская политика на Кавказе. Нарастают и претензии Сефевидского Ирана и Османской Турции на господство в регионе Северо-Восточного Кавказа, а также над странами по западному побережью Каспийского моря. В то же время повстанческое движение местных народов перерастает в национально-освободительное движение. В тисках трех великих империй происходит и поиск путей своей политической ориентации народов Северо-Восточного Кавказа. Приоритетным становится в этот период подданство России. Безусловно взвешенная и достаточно прагматичная, а зачастую и щедрая на дары местным владетелям, политика предопределила перспективы дипломатических, политических, военных успехов России на Кавказе.

XVIII в. с уверенностью можно определить как новый этап в развитии отношений России с народами Кавказа. Известно, что любая по целям и способам внешняя политика – это продолжение политики внутренней. Время преобразований Петра I в первой четверти ХVIII в. отмечено складыванием бюрократического аппарата и регулярной армии, укреплением военно-политического потенциала страны; это период формирования основных принципов имперской политики России; это точка отсчета, с которой Петр I и его сподвижники проявили весьма заинтересованное внимание к Востоку, в связи с чем и завязался, образно говоря, «кавказский узел» в восточной политике России первой четверти ХVIII в.
Ответной волной нарастали претензии Сефевидского Ирана и Османской Турции на господство в регионе Северо-Восточного Кавказа, а также над странами по западному побережью Каспийского моря.
Необходимо учитывать также и тот немаловажный факт, что в этот же период на Северо-Восточном Кавказе активизируется процесс национальной консолидации народов, формируются этнополитические объединения, устремленные к независимости и к выбору выгодной для них политической ориентации.
Влияние на социально-политические события на СевероВосточном Кавказе в первом десятилетии XVIII в., как и в XVII в., также оказывали и повстанческие движения русского крестьянства и казачества, городских низов и многонационального населения Поволжья.
Еще в конце XVII в., после подавления народных движений в России, тысячи русских людей, спасаясь от казней, устремлялись на Северный Кавказ, в том числе и на берега Терека и Сулака. Здесь они создавали целые городки и опорные базы антицаристского движения. Некоторые известные «разбойные» атаманы, такие как Костька Иванов и др., действовали среди чеченцев и кумыков в начале XVIII в. Со стороны царских властей на казаков-бунтовщиков и их союзников горцев совершались в отместку карательные экспедиции [21. Т. 1, с. 106].
События на Тереке оказались своеобразной прелюдией более грозных народных восстаний, вспыхнувших собственно в самой России. В 1704 г. началось крупное народное движение в Башкирии,
а летом 1705 г. – городское восстание в Астрахани. С самого начала оно переросло в движение всего «многонационального населения Нижнего Поволжья, в котором, кроме русских, участвовали астраханские татары и другие: нерусские люди», а также стрельцы Черного и Красного Яра на Волге. При этом астраханские повстанцы рассчитывали найти себе поддержку на Тереке.
Для «пущего возмущения» были разосланы астраханской беднотой письма к донским, терским и гребенским казакам.
«Зачинщики» главную надежду возлагали на казаков, «с их помощью они думали усилить смуту и пронести ее в сердце государства, до самой Москвы» [29, с. 11].
Терский воевода Д. Молостов, изгнанный из города, утверждал, что предводители терских повстанцев вынашивали широкие планы.
Он писал Петру I: «терские изменники собираются и пересылаясь с ханом крымским и с кубанцы и с астраханцы и башкирцы и

каракалпаки, соединяясь калмык побить и на твое государство иттить» [28. Кн. 8. Т. 15, с. 110].
Дореволюционная историография в событиях 1707–1708 гг., охвативших разом Башкирию, Поволжье, Дон и Северный Кавказ
(Кубань, Терек), видела проявление некоего «магометанства» и составную часть всеобщего заговора русской «старины» против того нового, что несли реформы Петра I. Стержневой фигурой
«магометанского» протеста и стал Мурат Кучюков, по происхождению чингизид из Каракалпакии, долгое время являвшийся заложником калмыцкого хана Аюки, от которого ушел к башкирам [29, с. 112].
В результате ожесточенных боев горские и ногайские участники движения захватили Терский город, за исключением цитадели, которую взяли в осаду. В случае же успеха Мурат Кучюмов, один из предводителей восстания башкиров, оказавшийся к тому времени в Чечне, «намерен был... идти [в Россию] и в Башкирцы», а по другому свидетельству повстанцы намеревались «захватить
Астрахань и затем соединиться с казаками (имеются в виду участники булавинского движения)». Это выступление как по характеру, так и по своим целям, явилось прямым отголоском башкирского, а также булавинского «бунта».
Благодаря крупным силам, переброшенным из Астрахани, повстанцы (кумыки, чеченцы, ногайцы) были разбиты, а плененный Мурат был вывезен в Казань и казнен [28. Кн. 9. Т. 16, с. 214; 26. Т. 50, с. 4, 11, 12].
Меры, принятые Петром I в борьбе с булавинской «ребелией», восстаниями на Тереке, были, по существу, карательными. В Башкирию, на Дон и Терек были отправлены войска, физически уничтожавшие население при малейшем неповиновении.
30 сентября 1708 г. на переговорах петровского военачальника П.М. Апраксина с калмыцким ханом Аюкой было заключено соглашение из восьми статей, в том числе «о преследовании чеченцев и ногайцев» [22. Д. 9. Л. 1; 20. Т. 4, с. 121].
В этот же период усиливается русско-турецкое соперничество и в Северо-кавказском регионе. Русско-турецкий мирный договор
1700 г., заключенный после окончания успешной войны коалицией России и европейских государств против Оттоманской Порты, не только закрепил за петровской державой Азов с прилегающей областью, но и создал новые возможности для активного влияния на северокавказские события. Недовольная результатами войны Османская империя пыталась поднять против России горские народы. В 1704 г. некоторые чеченские и кумыкские феодалы
намеревались заключить с вассалом султана, крымским ханом, союз с целью уничтожения царских укреплений на Тереке. Вместе с тем другие князья Чечни – «брагунские беки», вновь признали в 1706 г. «покровительство» России [9, с. 531].
Правители Крыма в тот же период стремились укрепиться в землях «черкесов» на Северном Кавказе и завязать отношения с
народами, находившимися вне сферы своего влияния. Это были, в первую очередь, кумыки и чеченцы. Новый крымский хан КапланГирей, посаженный Стамбулом на трон в 1707 г., решил направить войска на Северный Кавказ до самой Кабарды с целью полного подчинения горцев, не довольствуясь формальным признанием подданства и военным союзом. Первые отряды хана, размещенные в Кабарде, были истреблены, и Каплан-Гирей двинулся вновь в поход с силами в 30–40 тыс. чел. Осенью 1708 г. хан был разбит:
«от черкес побежден», бежал и был сменен другим ханом, ДевлетГиреем [27, с. 54–62].
Таким образом, была отбита одна из попыток ханства подчинить весь Северный Кавказ, ибо после покорения Кабарды хан намеревался двинуться далее на восток. Это и подтвердилось
позже, когда в 1735 г. Каплан-Гирей вновь утвердился на ханском троне и с 80-тысячным войском, покорив Кабарду, двинулся войной на Чечню [17, c. 154].
Оттоманская Порта в этот период не поддержала ни казаков, ни башкиров, ни горцев в антицаристском движении. И даже победа России в Полтавской битве 27 июня 1709 г. не изменила ее позицию, и лишь в конце 1710 г., оценив ситуацию, правительство султана Ахмеда III объявило войну русскому царю. Спешно султан Ахмед III призывал письмами и горских князей Северного Кавказа к войне с «неверными», которые, однако, не выказали стремления поддержать Турцию. В период очередного обострения своих отношений с Россией в 1712–1713 гг. турки вновь обратили
серьезное внимание на северокавказские народы. Посланцы крымского хана добрались до Чечни и Северного Дагестана «ко владельцу Андреевой деревни Салтан-Мамуту, другому – Алдигирею, тарковскому владельцу, чтоб оныя владельцы'и других тамошних владельцев пригласили и были б единомышленно воли крымского хана...», а князьям была дана от хана «немалая дача» [16. Т. 2, с. 11; 18. Т. 1, с. 338].
Эндирейский владелец Салтан-Мамут подошел с кумыкскочеченскими войсками к границам прорусски настроенной Кабарды, предлагая присоединиться к союзу с Крымом, чем «некоторых... поколебал». Петр Первый, не имея возможности под страхом столкновения с Портой открыто поддержать Кабарду, посылал к горским князьям крупные суммы денег и предпринимал
дипломатические усилия, стремясь удержать дагестанских и чеченских владельцев от давления на Кабарду [16. Т. 2, с. 12–14].

В донесении советника российского царя А. Бековича-Черкасского отмечалось, что привлечение горцев на сторону России отвечает жизненным как экономическим, так и политическим интересам государства [20. Т. 1, с. 108–110; 25, с. 223–225].
Царское правительство продолжало оказывать серьезную поддержку прорусски настроенной части аристократии Кабарды. С этой целью их «обороняли» как от посягательств крымского хана, так и от чеченских и дагестанский соседей. Кабардинцев всячески поощряли в их притязаниях на господство на плоскости Северного Кавказа.
В масштабном «набеге» донских казаков во главе с атаманом Краснощековым на Чечню в 1718 г. участвовали и кабардинцы. В результате нападения были разорены плоскостные аулы и захвачены 800 пленных, что резко дестабилизировало политическую ситуацию в крае. Чеченские и союзные им дагестанские силы открыли «явную войну» против Кабарды и царских укреплений на Тереке.
После ухода крымской армии астраханский губернатор А.П. Волынский отправился на Северный Кавказ с военнодипломатической миссией и в том же 1721 г. А.П. Волынский вновь пригласил донских казаков и совместно с терскими казаками организовал рейды к рекам Аграхани и Аксай против кумыков и чеченцев [11, с. 70; 16, с. 24, 32, 102; 25, с. 225–226].
По сообщению самого А.П. Волынского, рейд не достиг поставленной цели, так как донские казаки поступили самовольно: вместо нападения на Эндерейское владение, «оставя прямых неприятелей, ...разбили улус ногайского владельца султана Махмута, зело вашему величеству потребного, которого весьма озлобили; потом пошли в Кабарду по призыву Араслан-бека», где
вмешались в борьбу противоборствующих партий, «привели их между собою в ссору, и в том их оставя, а себя, богатя, возвратились на Дон» [28. Кн. 8. Т. 15–16, с. 372].
Таким образом, политическая ситуация на Северном Кавказе в
1720–1721 гг. стала складываться в пользу Крымского ханства. К
1721 г. усиление протурецких и прокрымских позиций приняло настолько серьезный характер, что возникла опасность объединения горских феодалов под эгидой крымского хана, начиная от кумыкских и чеченских на востоке и кончая черкесскими на западе региона. Такое объединение создало бы серьезную угрозу южным границам России, и, безусловно, способствовало бы консолидации горских народов.
В этот же период местные владельцы Северо-Восточного
Кавказа не исключали возможности налаживания добрососедских отношений с Россией. Так, в апреле 1720 г. кумыкские владельцы

обращались с просьбой к Петру I о «защите», но вместе с тем в случае отказа в помощи, они угрожали «к туркам... поклонися». В следующем 1721 г., в феврале, совет союзных горских князей и узденей (кумыкских, чеченских и ногайских) обращался к русским властям с выражением желания служить «царскому величеству» и просьбой наделить жалованьем. Представитель Петра I на Северном Кавказе А.П. Волынский вступил в переговоры с горскими князьями и ногайскими мурзами Северо-Восточного Кавказа [20. Т. 6, с. 165–167; 25, с. 227–228, 235–236, 257–258].
В Дагестане наиболее могущественным владением на тот период являлось Тарковское шамхальство. Значительным влиянием пользовались Кайтагское уцмийство, Казикумухское и Аварское ханства и феодальные владения Табасарана. Самостоятельными правителями в сношениях с иностранными державами выступали владетели Буйнака, Казанища, Эрпели, Дженгутая, Утамыша, Эндирея, Аксая, Цахура и Рутула. Наряду с феодальными владениями активную роль в политической жизни региона играли
некоторые союзы сельских общин. Лавирование между персами, османами, крымцами и Российской империей часто составляло основу внешнеполитической деятельности практически всех дагестанских владетелей. Итогом такого лавирования стало периодически возникавшее «общее холопство» – признание подчиненности одновременно российскому царю и персидскому шаху [18, с. 169]. История русско-дагестанских, дагестано-иранотурецких отношений в ХVII–ХVIII вв. знает немало примеров, когда дагестанские правители, в частности тарковские шамхалы, временами имели двойное подданство [25, с. 11–12].
В начале XVIII в. действия держав в регионе активизировались, но местная элита не изменила проверенной тактики лавирования –
разве что пришлось учитывать еще и османский фактор. Наряду с традиционным персидским присутствием становятся заметными притязания Стамбула. Кроме того, дагестанский правитель мог одновременно получать титулы от султана и шаха, жалованье от шаха и царя. До Каспийского похода российское правительство рассматривало Дагестан как сферу интересов Сефевидов. Это подтверждалось постоянным и щедрым шахским жалованьем шамхалам и уцмиям, зачастую принимавшим характер дани, о чем повествуют российские источники. В 1712 г. А.Б. Черкасский сообщал: «Персияне… для опасения своего кумыцким князьям и шевкалам… жалованье дают, и ежели, рассудить их дела, то подоно дани, и расход великой от шаха персидского владельцам кумыцким повсягодно бывает» [20. Т. 5, с. 109].
Вскоре политическая ситуация в регионе кардинально изменилась и этому способствовали, во-первых, непосильные

поборы наместниками Сефевидов – беглербергами и другими представителями шахской администрации, которые при сборе налогов произвольно увеличивали их, и, как правило, взыскивали с податного населения в два-три раза больше, чем было установлено; во-вторых, произошел отказ от политики веротерпимости. СултанХусайн (1694–1722) устроил гонения на суннитов в подвластных ему территориях, в том числе и на Кавказе.
Россия же в этот период, втянутая в военно-политическое противостояние с султанской Турцией и Швецией, остро нуждалась в экономических ресурсах. В этой связи вопросы восточной торговли и, соответственно, развитие транзитного ВолжскоКаспийского пути имели важное значение. Оттоманская Порта, в свою очередь, стремилась усилить свои позиции на Южном Кавказе, вплоть до прямого военного захвата Азербайджана, Восточной Грузии и Восточной Армении [См: 12; 30].
Особое место в реализации геополитических притязаний османов отводилось Северо-Восточному Кавказу, которому
предназначалась роль барьера на пути распространения российского влияния на Кавказе и транзитного коридора для переброски османо-крымских войск в Южный Кавказ в предстоящей борьбе с Персией. Крымский хан намеревался присоединить степные пространства междуречья Кубани и Волги и, опираясь на военно-политические союзы с владетелями Северо-Восточного Кавказа, усилить геополитическое влияние Крыма в Центральном Предкавказье. В контексте такого политического расклада утверждения ряда отечественных и зарубежных исследователей о том, что движение на Кавказ для России был не вопросом свободного выбора, а «суровая политическая необходимость», а также то, что в основе российского вмешательства в отношение
народов Закавказья лежало «опасение, что в противном случае этот регион и без того нестабильный, может стать базой для военных действий враждебной державы, азиатской или даже европейской, и новые территории на юге окажутся под угрозой» [17, с. 1; 13, с. 66;
31, c. 33; и др.] представляются состоятельными.
Российское правительство предпринимало меры для сохранения дружественных отношений с «дагистанскими» народами после заключения Константинопольского мира в 1700 г. и в последующие годы, что вызывало опасения в шахском правительстве. Военно-дипломатическая миссия в Кабарду в
1711 г., в Исфахане была воспринята как верное свидетельство
подготовки России к войне с Ираном, в связи с чем Ираном и был предпринят дипломатический шаг – в 1712 г. шахское посольство, в обозе которого насчитывалось около 700 подвод, прибыло в Москву [23. Д. 1. Л. 118]. Шахский посол Фазл Али-бек получил твердые

заверения о нерушимости добрососедских отношений России с Ираном, в подтверждение чего российским правительством были удовлетворены просьбы, касавшиеся прав персидских купцов в России [23. Д. 1. Л. 243]. Более того, Петр I предложил шаху военный союз против султанской Турции, отрицательный ответ в письменной форме был получен российским правительством в
1713 г. [23. Д. 1. Л. 270, 271].
Политическая обстановка на Кавказе достигла особой остроты в связи с тем, что национально-освободительная борьба народов Северо-Восточного Кавказа, а также Азербайджана против Ирана вступила в новую фазу, после того как движение возглавил
уроженец Мюшкюрского магала, глава местного суннитского духовенства Хаджи-Дауд. Ему удалось придать стихийным и разрозненным выступлениям более организованный и целенаправленный характер. Известно, что Хаджи-Дауд в своей борьбе руководствовался «особым духовным учением», основное содержание которого сводилось к «свержению иноземной власти и избавлению правоверных суннитов от тирании исказителей и врагов ислама – шиитов». По существу, это учение ничем не отличалось от
тех, которые проповедовал среди кумыков, ногайцев и чеченцев башкирский проповедник Мурад Кучуков.
Призывы Хаджи-Дауда к борьбе с персами нашли широкий отклик у различных слоев суннитского населения, в том числе и среди знати. Так, к восставшим вскоре примкнули кайтагский уцмий Ахмед-хан и казикумухский владетель Сурхай-хан [30, с. 47]. Продолжал борьбу и Али-Султан Цахурский [30, с. 46–47]. Остальные дагестанские владетели придерживались в основном
нейтральной позиции. Исключение составлял тарковский шамхал Адиль-Гирей, который прилагал немалые усилия для подавления антишахского восстания. «Когда бунт в Дагестане и Ширване начался, – подтверждает И.-Г. Гербер, – то шамхал по своей мочи трудился оное утушить, токмо он ни добротою, ни силою то учинить не мог» [11, с. 72].
Собрав, таким образом, вокруг себя достаточные силы, ХаджиДауд Мюшкюрский стал совершать беспрерывные нападения на
шахские гарнизоны и укрепления. По некоторым данным повстанцы в этот период овладели такими городами, как Шабран и Худат [6, с. 52].
Учитывая возможный крайне негативный для Ирана политический исход, российское правительство предпринимало меры по изучению экономической и военно-политической ситуации в Прикаспийских областях, Дагестане и в самом Иране.
В 1715–1718 гг. в Иране находилось российское посольство
А.П. Волынского [10], которому была дана письменная инструкция
Петра I, точно им и выполненная.

Подробно ознакомившись с ситуацией в целом, 8 июля 1717 г. А.П. Волынский направил в Коллегию иностранных дел донесение, содержащее сведения о нарастании внутриполитического кризиса в Персии, слабости центральных органов власти и сепаратизме северных вассалов, низкой обороноспособности Сефевидского государства и предложение о скорейшем вступлении России в войну с шахом [4. Д. 2. Л. 200 об.-202]. Подписав с шахом выгодный торговый трактат, в декабре 1718 г. А.П. Волынский вернулся в Санкт-Петербург, где представил российскому правительству обстоятельный доклад, к которому был приложен «Журнал на персидскую карту с кратким описанием провинций и городов... и где есть какие пути удобные или нужные к проходам армии» [см.: 10]. Петр I высоко оценил результаты дипломатической миссии А.П. Волынского и вскоре назначил его Астраханским генералгубернатором.
На основании донесений А.Б. Черкасского, А.И. Лопухина, А.П. Волынского и др. российское правительство решило тщательно
изучить побережье Каспийского моря и форсировать подготовку к предстоящему походу, что и было сделано в 1716–1719 гг. под видом изучения торговых путей в Северо-Восточном Кавказе. «Все это – дипломатия, и экономика, и разведочная работа, – указывали Е.С. Зевакин и А.М. Полиевктов, – были в самом тесном и сложном переплетении между собой» [14, с. 36–37].
Для усиления влияния России в регионе А.П. Волынский предпринял ряд мер дипломатического характера. Был установлен тесный контакт с царем Восточной Грузии (Картлии) Вахтангом VI и армянскими князьями-меликами, которые обещали выставить вспомогательные силы в случае похода русских войск в Прикаспий [об этом подробно см.: 1]. С калмыцким ханом Аюкой удалось
достигнуть некоторых договоренностей, усиливавших зависимость ханства от российского правительства. В июне 1719 г. для подтверждения новых условий подданства в Санкт-Петербург прибыл посол калмыцкого хана, о чем английский посол Дж. Джеффрис известил Лондон [24, с. 342–344]. Еще раньше, правильно оценив соотношение сил между Россией и шахским Ираном, тарковский владетель Адиль-Гирей последовательно шел на сближение с царским двором вопреки угрозам шахских властей лишить его титула шамхала [30, с. 51]. И.И. Голиков отмечал, что шамхал Адиль-Гирей «... видя с стороны Шахской худые распоряжения и слабость, обратился к Российскому Монарху, отдавая себя в подданство... Его Величества...» [12, с. 218].
В 1718 г. тарковский шамхал Адиль-Гирей вступает в
подданство России. В 1719 г. к российскому правительству обратился посол тарковского шамхала Адиль-Гирея Магомедбек

Алибкачев. Вслед за шамхалом к России обращались СултанМахмуд Аксаевский, уцмий Кайтагский и другие владетели Дагестана [4. Д. 3. Л. 13].
Приняв российское подданство и постоянно показывая примеры
усердного и верного служения, шамхал Адиль-Гирей в течение ряда лет пытался добиться через Россию официального утверждения его прав над частью равнинных территорий чеченцев и ингушей. Одновременно, учитывая выгодное политическое и экономическое положение Терского городка, а также возможность тесного сближения с терской администрацией, которая играла большую роль в делах Северного Кавказа, он теми же методами пытался вытеснить оттуда кабардинских князей и занять их место. В связи с этим Адиль-Гирей несколько раз обращался к российскому правительству и лично к Петру I с просьбой о предоставлении ему прав на владение всеми мусульманами, живущими в городе Терки [2, с. 91]. Он хотел «чтоб сын его (Хасбулат – ) имел команду в Терках над народом, нарицаемым аухом – черкесы, над которыми был начальником и беем Адиль-Гирей Тарковский» [25, с. 233]. Но Петр I послал грамоту шамхалу с отказом в его просьбе.
Вслед за шамхалом к Петру I обратились с посланиями другие кумыкские владетели. Чопан – шамхал Эндиреевский в 1719 г. передал в Коллегию иностранных дел послание, в котором он просил сообщить царю, что он и его ближние «служить великому государю готовы и пожитки свои, и улусы, и подданных всех под руки его величества» отдадут [19, с. 43].
В 1720 г. снарядил посланцев к Петру I Муртузали – шамхал
Буйнакский. Он также просил принять его в подданство России.
26 августа последовал указ [30, с. 49]. Однако вскоре Муртузали изза соперничества с Адиль-Гиреем склонился на сторону
проиранских дагестанских владетелей… Находившийся под влиянием кайтагского уцмия утемышский правитель СултанМахмуд, напав на представителей российского посольства, также занял враждебную позицию по отношению к России [30, с. 51].
В донесении Петру А.П. Волынский сообщал «Кумыцкой народ хотя и под персицкою протекциею, ….а между их народом великую силу имеет владелец Тарковский Алдигирей» и что «кумыцкой же владелец имянем Салтан Мамут Аксайской, который кочует близ Терка, а и оной также в их народе силен, и с которого уповал бы я впредь немалого плода также и ныне показывает некоторые верности токмо от управителей наших зело недоволен также и жалованья ему зело мало» [3. Д. 3. Л. 6, 7].
Астраханский губернатор предлагал: «Которые впредь
усмотрены будут из оных народов склонные к стороне его царского величества, таким хотя малое некоторое награждение по моему

мнению надлежало б, ибо тем и других привести к склонности возможно» [3. Д. 3. Л. 8]. Российский император Петр I в целом благосклонно отнесся к этому предложению и указал: «О сем разсмотря також писать кому и какое награждение учинить надлежит» [3. Д. 3. Л. 10].
Рассчитывая наладить дипломатические сношения с сопредельными странами, а возможно, и получить военнополитическую поддержку, Хаджи-Дауд Мюшкюрский направил
22 апреля 1721 г. к астраханскому воеводе И.В. Кикину два письма. В первом объяснялись причины восстания и раскрывались ближайшие планы повстанцев. В заключение воеводе И.В. Кикину предлагалось указать «чтоб приезжали к нам торговые люди… и чтоб они, торговые люди, ни в чем не опасались…» [7. Д. 1. Л. 4]. Во втором письме Хаджи-Дауд писал: «Хочу с вашей милостию дружелюбие иметь и соседство» [7. Д. 1. Л. 5]. Та легкость, с которой А.П. Волынскому удалось убедить Петра I в нецелесообразности принимать Хаджи-Дауда в свое подданство,
говорит о том, что планы повстанцев не только не соответствовали, но прямо противоречили намерениям самого императора. Негативный ответ российского правительства имел серьезные политические последствия, отразившись на внешнеполитической позиции руководителей восстания.
С осени 1721 г. Хаджи-Дауд и Сурхай-хан стали добиваться поддержки уже со стороны султанской Турции. Однако османское правительство, стратегические интересы которого в основном сосредоточились на Южном Кавказе, всячески затягивало решение этого вопроса и не торопилось открыто поддержать антииранское движение.
С начала 1722 г. Хаджи-Дауд Мюшкюрский стал совершать
нападения на сефевидские города и гарнизоны за пределами Ширвана, и в конечном итоге освобождение Шемахи явило собой конец более чем 200-летнего сефевидского господства в регионе. Власть в Ширване полностью перешла в руки повстанческих сил во главе с Хаджи-Даудом Мюшкюрским… «взял в Шемахе и оный город, как и всю провинцию, с Сурхаем разделил» [11, с. 95].
Тем временем геополитическая обстановка в регионе в связи с обострением российско-османского противоборства за персидское наследство на Кавказе все более осложнялась.
Астраханский губернатор А.П. Волынский предлагал российскому правительству предупредить османскую экспансию, незамедлительно начать военные действия и присоединить к России Прикаспийские провинции Ирана, для чего удобно использовать «шемахинский инцидент». Император Петр I принял предложение губернатора. В начале 1722 г. Коллегия иностранных дел предписала резиденту И.И. Неплюеву «на их турецкие поступки… прилежно смотреть и о подлинном их намерении всякими образы проведать и нам о том… доносить» [5. Д. 4. Л. 41], а также стараться, чтобы султан не принял Хаджи-Дауда и Сурхая в свое подданство, учитывая, что османы, пользуясь
«замешательствами в Персии, готовы к себе присовокупить»
владения на Кавказе [5. Д. 4. Л. 33].
Таким образом, для народов Северо-Восточного Кавказа вступление в ХVIII в. ознаменовалось, во-первых, борьбой за независимость и поиском самостоятельных путей политической ориентации. Во-вторых, необходимо признать, что более привлекательным для народов Северо-Восточного Кавказа становится подданство России. В-третьих, «кавказский узел» в восточной политике Петра I завязался достаточно прочно, что определило перспективы дипломатических, политических, военных и экономических успехов России в борьбе с Ираном и Турцией за господство на Кавказе.


Список литературы
1. Абдуллаев Г.Б. Азербайджан в XVIII в. и его взаимоотношения с Россией. – Баку, 1965; Алиев Ф.М. Антииранские выступления и борьба против турецкой оккупации в Азербайджане в первой половине XVIII в. – Баку, 1975; Боцвадзе Т.Д. Народы Северного Кавказа в грузино-русских политических отношениях в XVI–XVIII вв. – Тбилиси, 1974; Маркова О.П. Россия, Закавказье и международные отношения в XVIII веке. – М., 1966. Тер-Авакимова С.А. Армяно-русские отношения в период подготовки персидского похода. – Ереван, 1980.
2. Абдусаламов М.-П.Б. Кумыкские феодальные владения в политической жизни Дагестана в первой половине ХVIII века. – Махачкала, 2008.
3. АВПРИ. Ф. Кабардинские дела. Оп. 115. 1719–1720 гг.
4. АВПРИ. Ф. Сношения России с Персией. Оп. 77. 1716–1718 гг.
5. АВПРИ. Ф. Сношения России с Турцией. Оп. 89. 1722 г.
6. Алкадари Г.-Э. Асари-Дагестан. – Махачкала, 1994.
7. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. Дела Андреевской деревни. Оп. 101. 1721 г.
8. Ахмадов Я.3. История Чечни с древнейших времен до конца XVIII века. – М., 2001.
9. Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 гг. – СПб., 1869.
10. Бушев П.П. Посольство Артемия Волынского в Иран в 1715–1718 гг. (по русским архивам). – М., 1978.
11. Виноградов Б.В. Очерки этнополитической ситуации на Северном Кавказе в 1783–1816 гг. – Краснодар; Армавир, 2004.
12. Гербер И.Г. Описание стран и народов вдоль западного берега Каспийского моря // История, география и этнография Дагестана. Архивные материалы. – М., 1958.
13. Голиков И.И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам. Ч. VIII. – М., 1789.
14. Дегоев В.В. Большая игра на карте; история и современность. – М., 2001.
15. История Дагестана. – М., 2004. Т. 1.
16. Кабардино-русские отношения в XVI–XVIII вв. – M., 1957. – T. 2.
17. Кидирниязов Д.С. Взаимоотношения ногайцев с народами Северного Кавказа и Россией в XVI–XIX вв. – Махачкала, 2003.
18. Кидирниязов Д.С. Взаимоотношения ногайцев с народами СевероВосточного Кавказа в XVI начале XX в. – Махачкала, 2008.
19. Магомедов Р.М. Россия и Дагестан: страницы истории. – Махачкала, 1987.
20. Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Т. 1, V. – СПб., 1830.
21. Потто В.А. Два века Терского казачества. – Владикавказ, 1912. – Т. 1.
22. РГАДА Ф. 119.1708 г.
23. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 77. 1711–1713 гг.
24. Российско-иранские отношения: сб. Т. 61. – СПб., 1888.
25. Русско-дагестанские отношения в ХVII – первой четверти XVIII в. – Махачкала. 1958.
26. Сборник императорского Русского исторического общества. Т. 50. – СПб., 1886.
27. Сокуров В.Н. Канжальская битва и её отражение в кабардинском фольклоре // Актуальные проблемы кабардино-балкарской фольклористики и литературоведения. – Нальчик, 1986.
28. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. – СПб., 1873. Кн.9. Т.15-16.
29. Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. – М., 1984.
30. Сотавов Н.А. Северный Кавказ в русско-иранских и русско-турецких отношениях в ХVIII в. – М., 1991.
31. Хоскинг Дж. Россия: народ и империя (1552–1917) / пер. с англ. – Смоленск, 2001.