Рождению авиации предшествовало развитие воздухоплавания в нашей стране. Первый полет в России, как известно, состоялся
5 декабря (24 ноября) 1783 г. на набережной Невы у Эрмитажа в день именин Екатерины II. Тогда в воздух был запущен тепловой аэростат диаметром около полуметра [2, с. 20]. В те годы было отмечено лихорадочное увлечение воздухоплаванием, и зажиточные люди запускали аэростаты в дни особых торжеств для развлечения. К сожалению, уже через несколько месяцев Екатерина II охладела к воздухоплаванию и 15 (4) апреля 1784 г. своим Указом № 15973 запретила полеты аэростатов в России с 12 (1) марта по 12 (1) декабря «под страхом заплаты пени 20 рублей в Приказ общественного призрения и взыскания вреда, ущерба и убытка тем причиняемого»[19].
Следующее знаменательное событие произошло 30 (18) июля 1803 г., когда на воздушном шаре поднялся первый россиянин – генерал С.Л. Львов. Пилотировал аэростат знаменитый французский аэронавт Андре Жак Гарнерен. Воздухоплаватели стартовали в Санкт-Петербурге, поднялись на высоту 3000 метров и перелетели Финский залив [7, с. 24].
В некоторых работах по истории воздухоплавания сообщается, что штаб-лекарь И.Г. Кашинский 6 октября (24 сентября) и 13 (1) октября 1805 г. совершил полеты на своем «градетуровом великолепном аэростате» [7, с. 26]. Однако точных сведений о полетах Кашинского нет [1, с. 129].
В период начала и середины XIX в. в России были замечательные энтузиасты воздухоплавания: Леппих, Ростопчин, Каразин, Ильинская, Леде, Снегирев, Архангельский, Черносвитов, Третесский, Соковнин и др., которые проектировали, строили воздухоплавательные аппараты и летали на них.
5 декабря (24 ноября) 1783 г. на набережной Невы у Эрмитажа в день именин Екатерины II. Тогда в воздух был запущен тепловой аэростат диаметром около полуметра [2, с. 20]. В те годы было отмечено лихорадочное увлечение воздухоплаванием, и зажиточные люди запускали аэростаты в дни особых торжеств для развлечения. К сожалению, уже через несколько месяцев Екатерина II охладела к воздухоплаванию и 15 (4) апреля 1784 г. своим Указом № 15973 запретила полеты аэростатов в России с 12 (1) марта по 12 (1) декабря «под страхом заплаты пени 20 рублей в Приказ общественного призрения и взыскания вреда, ущерба и убытка тем причиняемого»[19].
Следующее знаменательное событие произошло 30 (18) июля 1803 г., когда на воздушном шаре поднялся первый россиянин – генерал С.Л. Львов. Пилотировал аэростат знаменитый французский аэронавт Андре Жак Гарнерен. Воздухоплаватели стартовали в Санкт-Петербурге, поднялись на высоту 3000 метров и перелетели Финский залив [7, с. 24].
В некоторых работах по истории воздухоплавания сообщается, что штаб-лекарь И.Г. Кашинский 6 октября (24 сентября) и 13 (1) октября 1805 г. совершил полеты на своем «градетуровом великолепном аэростате» [7, с. 26]. Однако точных сведений о полетах Кашинского нет [1, с. 129].
В период начала и середины XIX в. в России были замечательные энтузиасты воздухоплавания: Леппих, Ростопчин, Каразин, Ильинская, Леде, Снегирев, Архангельский, Черносвитов, Третесский, Соковнин и др., которые проектировали, строили воздухоплавательные аппараты и летали на них.
Во второй половине XIX в. сельское хозяйство оставалось основной отраслью экономики России. Поэтому в конце XIX в. российским правительством были приняты организационные меры, направленные на стимулирование передовых методов ведения сельского хозяйства. В 1894 г. Министерство государственных имуществ было преобразовано в Министерство земледелия и государственных имуществ, главной задачей которого определялось улучшение состояния аграрной отрасли.
Одновременно укреплялась система разнообразных учреждений в области сельского хозяйства: расширялась деятельность Вольного экономического общества, усилилась работа земств, увеличилась сеть сельскохозяйственных высших и средних учебных заведений. Активнее стали внедряться различные машины, приспособления, оборудование. Большую роль в распространении новейших технологий в сельском хозяйстве играли специализированные журналы, издававшиеся в Санкт-Петербурге в конце XIX – начале XX в. Это, прежде всего, известные специализированные издания:
«Северное хозяйство»; «Крестьянское хозяйство»; «Деревня»; «Хуторское хозяйство»; «Сельский хозяин».
Цель работы – показать, как новые технологии в сельском хозяйстве России пропагандировались периодической печатью.
Вторым компонентом крестьянского хозяйства после полевого хозяйства было животноводство, без которого не могло вестись и само земледелие, причем в отдельных районах животноводство приобретало преимущественное значение [1, с. 142].
В северных регионах страны из-за климатических условий короткого вегетационного периода, обильных дождей производство зерновых культур было затруднено. В отличие от северных в южных губерниях затраты на производство хлеба были намного меньше. Эти причины вели к распространению и увеличению травосеяния и пропаганде правильной постановки молочного животноводства в регионе [16, с. 97].
Одновременно укреплялась система разнообразных учреждений в области сельского хозяйства: расширялась деятельность Вольного экономического общества, усилилась работа земств, увеличилась сеть сельскохозяйственных высших и средних учебных заведений. Активнее стали внедряться различные машины, приспособления, оборудование. Большую роль в распространении новейших технологий в сельском хозяйстве играли специализированные журналы, издававшиеся в Санкт-Петербурге в конце XIX – начале XX в. Это, прежде всего, известные специализированные издания:
«Северное хозяйство»; «Крестьянское хозяйство»; «Деревня»; «Хуторское хозяйство»; «Сельский хозяин».
Цель работы – показать, как новые технологии в сельском хозяйстве России пропагандировались периодической печатью.
Вторым компонентом крестьянского хозяйства после полевого хозяйства было животноводство, без которого не могло вестись и само земледелие, причем в отдельных районах животноводство приобретало преимущественное значение [1, с. 142].
В северных регионах страны из-за климатических условий короткого вегетационного периода, обильных дождей производство зерновых культур было затруднено. В отличие от северных в южных губерниях затраты на производство хлеба были намного меньше. Эти причины вели к распространению и увеличению травосеяния и пропаганде правильной постановки молочного животноводства в регионе [16, с. 97].
Важнейшей составляющей модернизационных процессов в современной России выступает формирование гражданского общества. Отсюда несомненная политико-практическая актуальность обращения к концепции гражданского общества, разработанной идеологами отечественного либерализма в начале ХХ в. и включавшей в себя как теоретическое осмысление феномена гражданского общества, так и программу по его формированию в России. Данная тема имеет и научно-теоретическое значение, поскольку, несмотря на всплеск интереса к истории отечественного либерализма в последнее двадцатилетие, взгляды неолибералов на гражданское общество остаются малоизученными. Более обстоятельное освещение в современной историографии получила программа формирования гражданского общества в России [15, с. 14–70].
В настоящей работе ставится задача анализа сущности, структуры, генезиса гражданского общества в отечественной либеральной мысли начала ХХ в., а также трансформации данных теоретических воззрений в программу формирования гражданского общества в России.
Зарождение гражданского общества либералы связывали с модернизационными процессами Нового времени, в социальном плане сутью которых было разрушение сословной структуры, установление гражданско-правового равенства.
Последнее было для либералов фундаментом, на котором базируется система прав и свобод личности. Ранжируя данные права, большинство либеральных теоретиков исходили из истории их закрепления в законодательстве. Как указывали мыслители, первым правом, предоставленным личности, была свобода совести, провозглашенная в XVI в. в Англии пуританами и повлекшая за собой утверждение целого ряда других свобод: свободы слова, печати, собраний, корреспонденции [3, с. 535], а также принципа неприкосновенности личности, без реализации которого все прочие свободы оказались бы иллюзией. Исходя из этого, Б.А. Кистяковский считал необходимым поставить неприкосновенность личности по значимости на первое место среди прочих личных прав [7, с. 322]. Вышеперечисленные свободы, а также свобода собственности, передвижения и труда, указывал С.И. Гессен, вошли в перечень субъективных прав, получивших законодательное закрепление в Декларации прав человека и гражданина [3, с. 536].
В настоящей работе ставится задача анализа сущности, структуры, генезиса гражданского общества в отечественной либеральной мысли начала ХХ в., а также трансформации данных теоретических воззрений в программу формирования гражданского общества в России.
Зарождение гражданского общества либералы связывали с модернизационными процессами Нового времени, в социальном плане сутью которых было разрушение сословной структуры, установление гражданско-правового равенства.
Последнее было для либералов фундаментом, на котором базируется система прав и свобод личности. Ранжируя данные права, большинство либеральных теоретиков исходили из истории их закрепления в законодательстве. Как указывали мыслители, первым правом, предоставленным личности, была свобода совести, провозглашенная в XVI в. в Англии пуританами и повлекшая за собой утверждение целого ряда других свобод: свободы слова, печати, собраний, корреспонденции [3, с. 535], а также принципа неприкосновенности личности, без реализации которого все прочие свободы оказались бы иллюзией. Исходя из этого, Б.А. Кистяковский считал необходимым поставить неприкосновенность личности по значимости на первое место среди прочих личных прав [7, с. 322]. Вышеперечисленные свободы, а также свобода собственности, передвижения и труда, указывал С.И. Гессен, вошли в перечень субъективных прав, получивших законодательное закрепление в Декларации прав человека и гражданина [3, с. 536].
Крашение – это искусство Востока, которое проникло в другие края и удачно приспособилось к местной сырьевой базе.
В данной статье автор ставит своей целью изучить вопросы традиционного восприятия цвета и приёмы крашения, принятые в практике народных мастериц чеченцев в прошлом. Слабую изученность этой темы в исторической литературе мы попытаемся восполнить этнографическими сведениями, собранными в 90-е гг. в сёлах горной Чечни.
Актуальность темы объясняется тем, что в обществе всё больше возрастает интерес к народным изделиям и традиционной технологии производства и крашения. Возрождение лучших национальных традиций чеченцев сегодня нельзя представить без возрождения забытых народных промыслов, которые являются частью народной культуры.
Первые сведения об искусстве крашения датируются 3 тыс. до н. э. и относятся к Египту, где найдены настенные человеческие изображения в цветной одежде. Красители как животного, так и растительного происхождения известны с давних времён. Первое упоминание о красителе животного происхождения – пурпуре, изготовляемого из морских моллюсков, встречается в древнеегипетских рукописях, датируемых 2 тыс. до н. э. Однако широкое распространение имели красители растительного происхождения, особенно марена красильная (Rubia tinktorum), с корнями, насыщенными красящим пигментом – ализарином. Упоминание о ней встречается в Талмуде [11]. Само название «ализарин» происходит от названия корня марены – «лизари», «ализари», который так называли в странах восточной части Средиземного моря (Леванта).
В Европе и на Кавказе марена появилась намного позже, но активно культивировалась вплоть до появления искусственных красителей. Пространные маренные плантации были в районе Дербента и Шуши на Кавказе.
В данной статье автор ставит своей целью изучить вопросы традиционного восприятия цвета и приёмы крашения, принятые в практике народных мастериц чеченцев в прошлом. Слабую изученность этой темы в исторической литературе мы попытаемся восполнить этнографическими сведениями, собранными в 90-е гг. в сёлах горной Чечни.
Актуальность темы объясняется тем, что в обществе всё больше возрастает интерес к народным изделиям и традиционной технологии производства и крашения. Возрождение лучших национальных традиций чеченцев сегодня нельзя представить без возрождения забытых народных промыслов, которые являются частью народной культуры.
Первые сведения об искусстве крашения датируются 3 тыс. до н. э. и относятся к Египту, где найдены настенные человеческие изображения в цветной одежде. Красители как животного, так и растительного происхождения известны с давних времён. Первое упоминание о красителе животного происхождения – пурпуре, изготовляемого из морских моллюсков, встречается в древнеегипетских рукописях, датируемых 2 тыс. до н. э. Однако широкое распространение имели красители растительного происхождения, особенно марена красильная (Rubia tinktorum), с корнями, насыщенными красящим пигментом – ализарином. Упоминание о ней встречается в Талмуде [11]. Само название «ализарин» происходит от названия корня марены – «лизари», «ализари», который так называли в странах восточной части Средиземного моря (Леванта).
В Европе и на Кавказе марена появилась намного позже, но активно культивировалась вплоть до появления искусственных красителей. Пространные маренные плантации были в районе Дербента и Шуши на Кавказе.
Основным элементом любого сельского населенного пункта является крестьянская усадьба, которая определяет его планировку, внешний вид и функциональность хозяйственных построек. Выбор способа застройки усадьбы обусловлен не только вкусами хозяев, но и природно-географическими и климатическими факторами, спецификой крестьянского хозяйства, уровнем состоятельности каждой семьи, традициями строительной культуры населения.
Хозяйственно-бытовые постройки мордовского населения гармонично примыкают к жилому дому, образуя в зависимости от местных условий, национальных традиций и бытовых потребностей различные застройки усадьбы. По способу примыкания построек к жилищу выделялась покоеобразная (буквой П) и глаголеобразная застройка (буквой Г). Если строения стояли в один ряд, то такая за стройка считалась однорядной. Двурядная застройка представляет разобщенную связь жилого дома и надворных построек, расположенных в два ряда, параллельно друг другу. Торцевые стороны огораживаются обычно изгородью и забором с воротами [3, с. 28–29]. Характерную особенность мокшанского двора составлял открытый, со стороны улицы, навес (латал) в форме полукруга или прямоугольника, расположенный рядом с воротами. Здесь ставили телеги, сельскохозяйственные орудия, вешали сбрую, привязывали лошадей. Латалня была отгорожена со двора плетнем, но находилась под общей крышей с двором [1, с. 178]. У мордвы-эрзи чаще встречались закрытые дворы [2, с. 572]. Для мордовских усадеб Дальнего Востока был характерен открытый двор. По свидетельству информаторов, «раздельное помещение надворных построек считается наиболее удобным и безопасным вариантом на случай пожара» (ПМА: Валянина, Попова).
Хозяйственно-бытовые постройки мордовского населения гармонично примыкают к жилому дому, образуя в зависимости от местных условий, национальных традиций и бытовых потребностей различные застройки усадьбы. По способу примыкания построек к жилищу выделялась покоеобразная (буквой П) и глаголеобразная застройка (буквой Г). Если строения стояли в один ряд, то такая за стройка считалась однорядной. Двурядная застройка представляет разобщенную связь жилого дома и надворных построек, расположенных в два ряда, параллельно друг другу. Торцевые стороны огораживаются обычно изгородью и забором с воротами [3, с. 28–29]. Характерную особенность мокшанского двора составлял открытый, со стороны улицы, навес (латал) в форме полукруга или прямоугольника, расположенный рядом с воротами. Здесь ставили телеги, сельскохозяйственные орудия, вешали сбрую, привязывали лошадей. Латалня была отгорожена со двора плетнем, но находилась под общей крышей с двором [1, с. 178]. У мордвы-эрзи чаще встречались закрытые дворы [2, с. 572]. Для мордовских усадеб Дальнего Востока был характерен открытый двор. По свидетельству информаторов, «раздельное помещение надворных построек считается наиболее удобным и безопасным вариантом на случай пожара» (ПМА: Валянина, Попова).
В жизни как рядового обывателя, так и советского общества в целом органы власти играли заметную роль. Не является исключением из этого правила и внерабочее время советского горожанина. Стремления власти по развитию инфраструктуры и организации интеллектуального досуга несколько активизировались с конца 1940-х – начала 1950-х гг.
Выбор хронологических рамок обусловлен тем, что к 1948 г. в основном завершилось восстановление основных отраслей народного хозяйства и внимание властей начинает перемещаться на непроизводственный сектор. Верхней хронологической границей выбран 1953 г., потому что в этот год было образовано Министерство культуры, которое объединило все разрозненные ведомства, ориентированные на организацию досугового времени горожанина, что, в свою очередь, может быть рассмотрено как переход на иной организационный уровень.
Выбранный для анализа исторический период интересен тем, что в историографии, касающейся проблемы досуга, он практически не изучен. Одними из первых к проблеме досуга обратились экономисты и обществоведы в конце 1950-х – начале 1960-х гг. [6], поэтому нижняя временная граница их исследований относилась к концу 1950-х гг. Современные историки изучают досуг горожанина в конце 1940-х – начале 1950-х гг. [7], но они не акцентируют внимание на Ленинграде, более того, на интеллектуальной составляющей свободного времени горожанина.
В силу этих историографических лакун цель статьи заключается в выявлении основных элементов интеллектуального досуга ленинградцев в конце 1940-х – начале 1950-х гг.; анализе возникающих в этой области проблем и показе действий власти по их разрешению.
Выбор хронологических рамок обусловлен тем, что к 1948 г. в основном завершилось восстановление основных отраслей народного хозяйства и внимание властей начинает перемещаться на непроизводственный сектор. Верхней хронологической границей выбран 1953 г., потому что в этот год было образовано Министерство культуры, которое объединило все разрозненные ведомства, ориентированные на организацию досугового времени горожанина, что, в свою очередь, может быть рассмотрено как переход на иной организационный уровень.
Выбранный для анализа исторический период интересен тем, что в историографии, касающейся проблемы досуга, он практически не изучен. Одними из первых к проблеме досуга обратились экономисты и обществоведы в конце 1950-х – начале 1960-х гг. [6], поэтому нижняя временная граница их исследований относилась к концу 1950-х гг. Современные историки изучают досуг горожанина в конце 1940-х – начале 1950-х гг. [7], но они не акцентируют внимание на Ленинграде, более того, на интеллектуальной составляющей свободного времени горожанина.
В силу этих историографических лакун цель статьи заключается в выявлении основных элементов интеллектуального досуга ленинградцев в конце 1940-х – начале 1950-х гг.; анализе возникающих в этой области проблем и показе действий власти по их разрешению.
Важнейшим моментом в решении задач по ликвидации тяжелых последствий недавно закончившейся Великой Отечественной войны на территории Ленинградского региона стало использование всех имеющихся производственно-хозяйственных мощностей и людских ресурсов.
Гитлеровское нашествие нанесло огромный материальный ущерб городу и его пригородам – по довоенному курсу он оценивался в 38 млрд руб. Во время обстрелов и бомбежек было разрушено 840 и повреждено более 3 тыс. промышленных предприятий, разби то и уничтожено свыше 10 тыс. жилых домов. Мощность электростанций составляла лишь 38 % от довоенной [1, с. 310].
В силу чрезвычайной ситуации восстановление народного хозяйства потребовало активного участия всех структур государственного аппарата. Одной из этих структур являлось УИТЛК УМВД ЛО (Управление исправительно-трудовых лагерей и колоний Управления министерства внутренних дел по Ленинграду и Ленинградской области), в ведении которого находились все места лишения свободы с содержащимися в них заключенными.
Выявленные автором в ходе исследования материалов из архивных и других источников, ставших доступными в последнее время, факты свидетельствуют о том, что в послевоенное десятилетие на территории Ленинградского региона активно осуществляли производственно-хозяйственную деятельность места лишения свободы не только подчиненные УИТЛК УНКВД (УМВД) ЛО, но и подведомственные ГУЛАГу НКВД (МВД) СССР. Из последних, на территории Ленинграда и Ленинградской области функционировали, главным образом, лагеря таких структурных подразделений ГУЛАГа, имевших относительную самостоятельность, как ГУШОСДОР и Главпромстрой [15, с. 69].
Гитлеровское нашествие нанесло огромный материальный ущерб городу и его пригородам – по довоенному курсу он оценивался в 38 млрд руб. Во время обстрелов и бомбежек было разрушено 840 и повреждено более 3 тыс. промышленных предприятий, разби то и уничтожено свыше 10 тыс. жилых домов. Мощность электростанций составляла лишь 38 % от довоенной [1, с. 310].
В силу чрезвычайной ситуации восстановление народного хозяйства потребовало активного участия всех структур государственного аппарата. Одной из этих структур являлось УИТЛК УМВД ЛО (Управление исправительно-трудовых лагерей и колоний Управления министерства внутренних дел по Ленинграду и Ленинградской области), в ведении которого находились все места лишения свободы с содержащимися в них заключенными.
Выявленные автором в ходе исследования материалов из архивных и других источников, ставших доступными в последнее время, факты свидетельствуют о том, что в послевоенное десятилетие на территории Ленинградского региона активно осуществляли производственно-хозяйственную деятельность места лишения свободы не только подчиненные УИТЛК УНКВД (УМВД) ЛО, но и подведомственные ГУЛАГу НКВД (МВД) СССР. Из последних, на территории Ленинграда и Ленинградской области функционировали, главным образом, лагеря таких структурных подразделений ГУЛАГа, имевших относительную самостоятельность, как ГУШОСДОР и Главпромстрой [15, с. 69].
Предложения обеих комиссий обсуждались в городской думе в конце 1877 – начале 1878 г. Предлагалось в течение 15 лет выдавать пособия детям-сиротам нижних чинов (жителей С.-Петербурга), гарантировать всем детям бесплатное обучение в городских училищах, а по их окончании – помощь в дальнейшем образования или получении профессии. Кроме того, учредить городской приют на
50 детей обоего пола и выдавать пособия дочерям, сестрам, вдовам и женам убитых и раненых воинов для оплаты обучения [3, с. 1931–
1934]. Однако некоторые гласные (М.П. Митков, И.И. Домонтович, Ф.К. Сан-Галли и др.) выступили против подобной щедрости. Главным аргументом было то, что через 15 лет малолетних сирот раненых и убитых воинов уже не будет, а между тем, траты на их призрение потребовали бы значительных расходов. В итоге решено было особого приюта не учреждать, а распределять детей по уже существующим заведениям. Расходовать разрешалось только проценты с капитала, пожертвованного кредитным обществом [20. Л. 3–6]. Заниматься этим было поручено исполнительной комиссии по назначению городских стипендиатов (с 1889 г. она именовалась городской исполнительной комиссией по благотворительности) [6, с. 1139]. Она начала свою деятельность в январе 1878 г. [20. Л. 10].
На первых порах число обращавшихся за помощью оказалось не так велико. В 1878–79 гг. на воинский капитал призревалось 16 детей. Из них двое – дети рядовых, один – офицерский ребенок, семь унтер-офицерских детей и шесть – дети фельдшеров, лазаретных служителей, кузнецов и др. нестроевых. На них было истрачено чуть больше 1600 руб. [4, с. 431–439]. В 1884 г. воспитывался уже 71 ребенок в 15-ти учебных заведениях и приютах. Из них 22 были детьми рядовых, столько же – детьми унтер-офицеров, 18 – обер-офицерских детей, а остальные были детьми нестроевых чинов [5, с. 49–52; 79–84]. К 1900 г. состав призреваемых несколько изменился. Из 85 чел. 40 были детьми офицеров (включая и двух дочерей генерал-майоров), пять – детьми военных чиновников и врачей. Сократилось число солдатских (два чел.) и унтерофицерских детей (18 чел.). Офицерские дети воспитывались в высших учебных заведениях (пять чел. на Бестужевских курсах), в закрытых институтах и пансионах (23 чел.), а также гимназиях (восемь чел.). Прочие призревались в основном в приютах (26 чел.).
50 детей обоего пола и выдавать пособия дочерям, сестрам, вдовам и женам убитых и раненых воинов для оплаты обучения [3, с. 1931–
1934]. Однако некоторые гласные (М.П. Митков, И.И. Домонтович, Ф.К. Сан-Галли и др.) выступили против подобной щедрости. Главным аргументом было то, что через 15 лет малолетних сирот раненых и убитых воинов уже не будет, а между тем, траты на их призрение потребовали бы значительных расходов. В итоге решено было особого приюта не учреждать, а распределять детей по уже существующим заведениям. Расходовать разрешалось только проценты с капитала, пожертвованного кредитным обществом [20. Л. 3–6]. Заниматься этим было поручено исполнительной комиссии по назначению городских стипендиатов (с 1889 г. она именовалась городской исполнительной комиссией по благотворительности) [6, с. 1139]. Она начала свою деятельность в январе 1878 г. [20. Л. 10].
На первых порах число обращавшихся за помощью оказалось не так велико. В 1878–79 гг. на воинский капитал призревалось 16 детей. Из них двое – дети рядовых, один – офицерский ребенок, семь унтер-офицерских детей и шесть – дети фельдшеров, лазаретных служителей, кузнецов и др. нестроевых. На них было истрачено чуть больше 1600 руб. [4, с. 431–439]. В 1884 г. воспитывался уже 71 ребенок в 15-ти учебных заведениях и приютах. Из них 22 были детьми рядовых, столько же – детьми унтер-офицеров, 18 – обер-офицерских детей, а остальные были детьми нестроевых чинов [5, с. 49–52; 79–84]. К 1900 г. состав призреваемых несколько изменился. Из 85 чел. 40 были детьми офицеров (включая и двух дочерей генерал-майоров), пять – детьми военных чиновников и врачей. Сократилось число солдатских (два чел.) и унтерофицерских детей (18 чел.). Офицерские дети воспитывались в высших учебных заведениях (пять чел. на Бестужевских курсах), в закрытых институтах и пансионах (23 чел.), а также гимназиях (восемь чел.). Прочие призревались в основном в приютах (26 чел.).
Сегодня все более очевидным становится решающая роль морального, духовного фактора в достижении необходимого уровня боевой готовности войск, укреплении воинской дисциплины и правопорядка, повышения качества боевой учебы и службы. В сложившихся условиях государственная стратегия России должна постоянно опираться на историческое и духовное наследие своего народа. Поэтому закономерно усиление внимания к работе командования по укреплению морального духа личного состава в вооруженных силах, взятом, в том числе и в историческом аспекте.
Большое количество авторов как советских, так и современных российских работ занимались изучением роли морального фактора в войне. К советскому периоду относятся исследования М.П. Субботина [11], С. Ильина [4], Д.А. Волкогонова [1; 2]. На современном же этапе наибольший интерес представляют монографии В.Ф. Зима [3], Е.С. Сенявской [10], И.Д. Ковальченко [6], И.М. Капитанец [5], В.О. Левашко [9]. Большой вклад в разработку понятия духовных сил народа, роли морального фактора на войне внес профессор, доктор исторических наук Н.Д. Козлов [7; 8]. Однако в данных работах отдельно не рассматривался вопрос о методах командования Северного флота (СФ) по укреплению морального духа личного состава отдельных частей и соединений СФ накануне и в период Великой Отечественной войны.
Обеспечение высокого морального духа советских моряков осуществлялось на бригаде подводных лодок Северного флота (БПЛ СФ) посредством активной воспитательной (партийнополитической) работы, которая оставалась на протяжении всей Великой Отечественной войны основным каналом мобилизации краснофлотцев-подводников на самоотверженную службу Родине и успешное ведение боевых действий. Конечно, помимо воспитательной работы к факторам, влияющим тем или иным образом на боевой дух подводников, можно отнести межличностные отношения сослуживцев, авторитет командира подводной лодки (ПЛ) и офицерского (командирского), старшинского состава, общение с родными и близкими посредством полевой почты или при нахождении в отпуске, сообщения об успехах или неудачах РККА и РККФ на различных участках фронта. Однако все данные факторы тесно переплетались между собой.
Большое количество авторов как советских, так и современных российских работ занимались изучением роли морального фактора в войне. К советскому периоду относятся исследования М.П. Субботина [11], С. Ильина [4], Д.А. Волкогонова [1; 2]. На современном же этапе наибольший интерес представляют монографии В.Ф. Зима [3], Е.С. Сенявской [10], И.Д. Ковальченко [6], И.М. Капитанец [5], В.О. Левашко [9]. Большой вклад в разработку понятия духовных сил народа, роли морального фактора на войне внес профессор, доктор исторических наук Н.Д. Козлов [7; 8]. Однако в данных работах отдельно не рассматривался вопрос о методах командования Северного флота (СФ) по укреплению морального духа личного состава отдельных частей и соединений СФ накануне и в период Великой Отечественной войны.
Обеспечение высокого морального духа советских моряков осуществлялось на бригаде подводных лодок Северного флота (БПЛ СФ) посредством активной воспитательной (партийнополитической) работы, которая оставалась на протяжении всей Великой Отечественной войны основным каналом мобилизации краснофлотцев-подводников на самоотверженную службу Родине и успешное ведение боевых действий. Конечно, помимо воспитательной работы к факторам, влияющим тем или иным образом на боевой дух подводников, можно отнести межличностные отношения сослуживцев, авторитет командира подводной лодки (ПЛ) и офицерского (командирского), старшинского состава, общение с родными и близкими посредством полевой почты или при нахождении в отпуске, сообщения об успехах или неудачах РККА и РККФ на различных участках фронта. Однако все данные факторы тесно переплетались между собой.
Изучение повседневной жизни народа в экстремальных условиях военного времен в результате общественно-политических перемен в стране, переосмысления теорий социального развития и идеологических приоритетов, происходящих в обществознании начиная с 90-х гг. ХХ в., стало одной из наиболее активно изучаемых проблем в современной российской историографии. Появление новых концептуальных подходов и направлений, изменение содержания и источниковой базы, ее расширение в результате рассекречивания и публикации архивных документов по истории Великой Отечественной войны создали новые возможности для исследования истории повседневности, «человеческого измерения» войны.
В России понятие повседневности в исторических исследованиях появилось с середины 1980-х гг. Вклад в разработку теории предмета, структуры и содержания понятия «повседневность» и методов ее изучения внесли многие ученые страны ?59, с. 13; 55,
с. 79–98, 270–276, 281–282; 31, с. 5–25; 37, с. 18; 85, с. 75–78; 72, с. 26?, среди которых глубиной, четкостью понятийного аппарата и широтой охвата проблем выделяются труды известного историка Н.Л. Пушкаревой ?83, с. 4–5; 82, с. 49–63; 78; 80; 81, с. 1–5; 79; 77?. Тем не менее, понятие «повседневность», «повседневная жизнь» трактуется очень широко, порой включает в себя все, что происходит в жизни людей. В настоящее время, «несмотря на активные дискуссии о повседневной истории, исследователи не пришли к общему мнению, что понимать под термином. Однако, – пишет Н.Л. Пушкарева, – … современные ученые России продолжают использовать "повседневность" как понятие с устойчивым и всем понятным содержанием» ?77, с. 11?.
Вслед за одним из основоположников исследования повседневной жизни, немецким историком А. Людке, в задачу исследования
«повседневности» российские ученые включают «сферу человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных,
этнических и конфессиональных контекстах» ?76, с. 1?. Сюда входят условия жизни, труда и отдыха, быта, условия проживания, питание, способы лечения и социальной адаптации, другие факторы, влияющие на сознание, нормы поведения и эмоциональные реакции на события людей разных социальных слоев и регионов страны.
В России понятие повседневности в исторических исследованиях появилось с середины 1980-х гг. Вклад в разработку теории предмета, структуры и содержания понятия «повседневность» и методов ее изучения внесли многие ученые страны ?59, с. 13; 55,
с. 79–98, 270–276, 281–282; 31, с. 5–25; 37, с. 18; 85, с. 75–78; 72, с. 26?, среди которых глубиной, четкостью понятийного аппарата и широтой охвата проблем выделяются труды известного историка Н.Л. Пушкаревой ?83, с. 4–5; 82, с. 49–63; 78; 80; 81, с. 1–5; 79; 77?. Тем не менее, понятие «повседневность», «повседневная жизнь» трактуется очень широко, порой включает в себя все, что происходит в жизни людей. В настоящее время, «несмотря на активные дискуссии о повседневной истории, исследователи не пришли к общему мнению, что понимать под термином. Однако, – пишет Н.Л. Пушкарева, – … современные ученые России продолжают использовать "повседневность" как понятие с устойчивым и всем понятным содержанием» ?77, с. 11?.
Вслед за одним из основоположников исследования повседневной жизни, немецким историком А. Людке, в задачу исследования
«повседневности» российские ученые включают «сферу человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных,
этнических и конфессиональных контекстах» ?76, с. 1?. Сюда входят условия жизни, труда и отдыха, быта, условия проживания, питание, способы лечения и социальной адаптации, другие факторы, влияющие на сознание, нормы поведения и эмоциональные реакции на события людей разных социальных слоев и регионов страны.
Характеризуя состояние источников, связанных с историей отклоняющегося поведения в Советской России, историки отметили недоступность сведений о числе девиантов [10, с. 19]. Действительно, опубликовано крайне мало архивных документов, затрагивающих тем или иным образом проблему наркотизма в ПетроградеЛенинграде в конце 1910-х–1920-х гг. Это, однако, необязательно означает, что исследование проблемы затруднено в силу нехватки источников или их «закрытого» характера.
В данной работе выделяются несколько групп источников, доступных исследователю, с классификацией их по способу происхождения. Для каждой группы дается критическое описание, которое подчеркивает как преимущества данных источников, так и основные проблемные места.
Архивные материалы. Очевидно, что именно эти источники являются наиболее интересными и полезными для исследователя такой специфической проблемы, как история наркотизма в раннесоветской России, однако нельзя не отметить их относительную фрагментарность. Особую ценность представляют материалы Центрального государственного архива Санкт-Петербурга (ЦГА СПб), Центрального государственного архива научно-технической документации Санкт-Петербурга (ЦГА НТД СПб), Архива СанктПетербургской государственной медицинской академии им. И.И. Мечникова (СПбГМА), Архива музея В.М. Бехтерева СанктПетербургского научно-исследовательского психоневрологического института им. В.М. Бехтерева и др.
Значительная часть материалов ранее не была рассмотрена исследователями (в особенности это касается документов, связанных с организацией контроля за фармацевтическим делом в Ленинграде в 1924–1929 гг., а также с работой отделения социальных болезней Леноблздравотдела в конце 1920-х гг.). Среди материалов, оказавшихся особенно интересными, необходимо выделить документы, характеризующие повседневную деятельность региональных органов здравоохранения и внутренних дел, а также фонды медицинских лечебных, научно-исследовательских и образовательных учреждений (фонды 33, 131, 142, 2815, 3215, 4301 ЦГА СПб; фонд 313 ЦГА НТД СПб; научная часть Архива СПбГМА; фонды VII, VIII Архива музея В.М. Бехтерева).
В данной работе выделяются несколько групп источников, доступных исследователю, с классификацией их по способу происхождения. Для каждой группы дается критическое описание, которое подчеркивает как преимущества данных источников, так и основные проблемные места.
Архивные материалы. Очевидно, что именно эти источники являются наиболее интересными и полезными для исследователя такой специфической проблемы, как история наркотизма в раннесоветской России, однако нельзя не отметить их относительную фрагментарность. Особую ценность представляют материалы Центрального государственного архива Санкт-Петербурга (ЦГА СПб), Центрального государственного архива научно-технической документации Санкт-Петербурга (ЦГА НТД СПб), Архива СанктПетербургской государственной медицинской академии им. И.И. Мечникова (СПбГМА), Архива музея В.М. Бехтерева СанктПетербургского научно-исследовательского психоневрологического института им. В.М. Бехтерева и др.
Значительная часть материалов ранее не была рассмотрена исследователями (в особенности это касается документов, связанных с организацией контроля за фармацевтическим делом в Ленинграде в 1924–1929 гг., а также с работой отделения социальных болезней Леноблздравотдела в конце 1920-х гг.). Среди материалов, оказавшихся особенно интересными, необходимо выделить документы, характеризующие повседневную деятельность региональных органов здравоохранения и внутренних дел, а также фонды медицинских лечебных, научно-исследовательских и образовательных учреждений (фонды 33, 131, 142, 2815, 3215, 4301 ЦГА СПб; фонд 313 ЦГА НТД СПб; научная часть Архива СПбГМА; фонды VII, VIII Архива музея В.М. Бехтерева).
В России конца XIX в. с ее огромными территориями, редкими оазисами культуры, при отсутствии хороших путей сообщения и ограниченном количестве книг именно журнал становился единственным поставщиком и художественной литературы, и разнообразных сведений о злободневных событиях, и сообщений о достижениях науки [18, с. 34].
При изучении журналистики XIX в. исследователи прежде всего обращают внимание на направление периодического издания. Почти целый век в русской печати господствовал один тип издания – толстый ежемесячный журнал, представленный такими его разновидностями, как энциклопедическое или публицистическое издание.
В 1860 г. в связи с развитием капитализма в России появилась необходимость в источнике информации, который освещал бы события четко и оперативно и в дополнение к этому имел бы широкое распространение. Журналы, выходившие сравнительно редко и небольшими тиражами, не удовлетворяли этим условиям. Именно поэтому возросла роль газеты в жизни общества, но издатели попрежнему относились к ней настороженно, процесс проникновения капиталов в эту сферу шел медленно. Появление же Временных правил о печати, утвержденных Александром III 27 августа 1882 г., еще больше осложняло обстановку [10].
Временные правила о печати 1882 г. внесли ряд дополнений в существовавший до этого механизм контроля над прессой. Теперь дела об окончательном запрещении периодических изданий переходили из компетенции Сената к совещанию четырех министров: внутренних дел народного просвещения, юстиции и обер-прокурора Синода. Это совещание могло произвольно трактовать статьи закона. В 1882 г. был введен параграф, полностью ликвидировавший право редакционной тайны.
При изучении журналистики XIX в. исследователи прежде всего обращают внимание на направление периодического издания. Почти целый век в русской печати господствовал один тип издания – толстый ежемесячный журнал, представленный такими его разновидностями, как энциклопедическое или публицистическое издание.
В 1860 г. в связи с развитием капитализма в России появилась необходимость в источнике информации, который освещал бы события четко и оперативно и в дополнение к этому имел бы широкое распространение. Журналы, выходившие сравнительно редко и небольшими тиражами, не удовлетворяли этим условиям. Именно поэтому возросла роль газеты в жизни общества, но издатели попрежнему относились к ней настороженно, процесс проникновения капиталов в эту сферу шел медленно. Появление же Временных правил о печати, утвержденных Александром III 27 августа 1882 г., еще больше осложняло обстановку [10].
Временные правила о печати 1882 г. внесли ряд дополнений в существовавший до этого механизм контроля над прессой. Теперь дела об окончательном запрещении периодических изданий переходили из компетенции Сената к совещанию четырех министров: внутренних дел народного просвещения, юстиции и обер-прокурора Синода. Это совещание могло произвольно трактовать статьи закона. В 1882 г. был введен параграф, полностью ликвидировавший право редакционной тайны.