Политический «новояз» (термин из романа-антиутопии Дж. Оруэлла «1984»). Этот вид языка пытается замаскировать сообщения, неприятные для власти или оппозиции к ней. Скажем, «ограниченный контингент» вместо «армия вторжения»; «интернациональный долг» вместо захватническая война; «огневой контакт» вместо «наши войска несут большие потери»; «контртеррористическая операция» вместо «война на Кавказе»» «повстанцы», «сепаратисты», «боевики» вместо «наёмные бандиты», «мятежники»; «шахиды» вместо «фанатики-убийцы»»; т.п.

Диалект — областной говор, он отличается от общенационального языка по всем показателям — фонетике, лексике, даже синтаксису. Литературный, нормативный язык — это, по сути, тоже диалект, только столичный, признанный за эталон (в России это новомосковский говор). В Архангельске услышишь: «Лонись»; в курской деревне: «Беживажить!»; в Курске в булочной попросишь продать хлеба, а продавщица-курянка отвечает, что, дескать, хлеба-то нет, остались одни булки; здесь в автобусе спрашивают попутчика: «Какая марка?» (на что правильнее ответить: «Икарус»); когда курянин скажет «кров», он будет иметь в виду не крышу, а кровь; когда он скажет «пионэры», «цвэты», «снех», «войтить у транвай», где «во всех есть билеты» (южнорусский говор перенял от соседнего украинского языка мягкое, фрикативное «г»/«х» и другие особенности произношения) и т.п., всякий соотечественник поймёт, с кем имеет дело.

Ругательства — «это скверная штука, — сказал Джек Лондон, — но произнесённые вовремя, они облегчают душу».
Многие соотечественники считают ненормативную лексику едва ли не национальным достоянием русского народа. Дескать, мы не ругаемся, а мыслим матом… На самом деле нецензурные ругательства — это симптом неизбывной бедности жизни, тяжести её условий и, следовательно, общего бескультурья. Превращённый из ругательства в обиходные выражения мат теряет свою побудительную, мобилизующую силу и не приносит желанного облегчения в тех ситуациях, когда он действительно полезен — кризисных, экстремальных.
Леонид Александрович Китаев-Смык, автор первых русских монографий о стрессе, объяснил в той же связи психофизиологическую функцию ругательств. Психологи выяснили экспериментально, что бранная речь у всех народов Земли — это мужская стрессовая субкультура.

«Канцелярит» (по определению Корнея Ивановича Чуковского) — путаница письменной, к тому же официальной речи и бытового просторечия, когда говорят казёнными формулами, газетными штампами, искусственно завышенными стилем. «Климатические условия» (вместо «погода»);
«быть в курсе» вместо («знать»); «повестка дня» (вместо «вопросы для об- суждения», «план беседы»); «на сегодняшний день» (вместо «нынче», «сегодня»); «дать добро» (вместо одобрить); многие другие. Некоторые штампы становятся таковыми именно в силу их постоянного повторения, нежелания и неумения заменить их каким-то ещё, иным, новым выражениям. Так и звучит повсеместно: задействовать, подъеду к трём, типа того, оплатить за проезд…
Уже мало кто в России способен понять такие нюансы искаженной речи, как,
например, распространённая адресовка: Иванову А. И. (инициалы после фамилии ставятся только в канцелярских списках, где важна алфавитная последовательность имен- но фамилий, во всех же остальных случаях имя-отчество должны бы идти впереди фамилии, ведь фамилия, в сущности, это просто и в прошлом — кличка, к тому характерная для многих однофамильцев, а имя и отчество выражают индивидуальность именно данной личности, которую в принципе надо уважать).

Жаргон (арго, сленг) — внутренний язык социальных или профессиональных групп (моряков, подростков, преступников и многих других). У студентов это язык молодежный, отчасти блатной («короче», «тащиться», «зависнуть», «прикид», «прикол», «наезд», «забить стрелку», «штука», «грузить» и т.д., и т.п.). У жаргона есть свои преимущества. Это всегда новый слой языка, который расширяет рамки нейтральной лексики за счет дополнительных, чаще всего образных, ярких выражений, которые ведь подчиняются общим нормам национального языка — склоняются, спрягаются по его правилам. В прошлом многие ныне литературные выражения пришли из разных вариантов жаргона: втирать очки (шулерами на игральных картах), отчаливать (кораблю) и т.п. Жаргон обычно честнее официальной речи, он помогает общению «родственных душ», ибо выражает их сопричастность, отвергает ценности большого мира, обнажает суть явлений, снижает ложный пафос, разоблачает и отвергает лицемерие, словесный обман.

Излишние заимствования из чужих языков, сейчас в основном английского. Вообще-то около половины нашей лексики — неславянского происхождения. Почти на каждое искони славянское слово можно найти его иноязычную кальку, давно и прочно вошедшую в наш язык («лошадь» — «конь»; «секира» — «то- пор»; «дом» — «хата»; и т.д., и т.п. Одни иностранные слова почему-то не приживаются в русском языке, а другие делают это с успехом. Так, моментально «голкипер» стал «вратарём», «аэроплан» — «самолётом», «геликоптер» — «вертолётом»; и т.д. А вот французское слово «шофёр» ужилось наравне с «водителем». Нет славянских или русских слов для обозначения большинства научных и философских понятий. Почти все они калькированы с латинского или греческого языков, причем главным образом при посредничестве французского, немецкого или английского языков (к примеру, республика, амнистия, милиция, космос, атом, герой, реформа, пропаганда, атом, грамматика, механика, тетрадь, фонарь, лаборатория, формула, доктор, экзамен, телефон, телеграф, телевизор и т.д., и т.п.). Из арабского языка пришли к нам алгебра, химия, альманах, гарем, алкоголь, нашатырь и многие другие. Тюркские языки (степных соседей Руси– России) выделили нам такие названия, как жемчуг, артель, лапша, балаган, бакалея, базар, башмак, болван, казна, караул, кутерьма, чулан, чулок, тулуп, ямщик и многие другие. Слова, пришедшие из Италии: купол, кабинет, бюллетень, скарлатина, газета, симфония, соната, касса, галерея, балкон, опера, оратория, тенор, сопрано, сценарий и т.д.

Своего рода «мусор» в повседневной речи. Слова-«паразиты»: вот; значит(ь); да; так сказать; это самое; ну; как бы; некоторые другие, вставляемые вместо пауз, пока говорящий думает; или же просто так, по речевой безалаберности, а то по излишней нервозности, даже невротичности. Вместе с тем, подобные вставки придают устной речи естественность, непринуждённость. А высказываемые в ответ, слушателем чьей-то речи, даже требуются правилами вежливости, поскольку обозначают интерес к сообщению.
Сейчас самыми частотными, «модными» в российской речи выступают такие выражения, как типа, на самом деле, реально и особенно как бы. На первый взгляд, это просто заразительные штампы, случайно залетевшие в нашу речь. Через какое-то время они сменятся новыми. Но, если вдуматься, можно предположить, что именно эти словечки отражают особую обстановку 1990-х – начала 2000-х годов в истории нашей страны. Мгновенная ломка традиций, зыбкость новых порядков, случайность успеха или краха, непредсказуемость завтрашнего дня — вот вам и как бы. То есть не на самом деле, а понарошку… Или типа — то есть примерно, временно, условно.

Самая тяжёлая и массовая — элементарная безграмотность, общее бескультурье говорящего с непростительными ни по каким меркам ошибками. Когда школа оканчивается формально, без видимых последствий для интеллекта и эрудиции выпускника. Например, неправильные ударения: средства, нужно, звонит, принять, начать, свекла (вместо свёкла); ложить вместо класть, положить; курей вместо кур; путаница предлогов («приехал с Москвы», «говорить за что-то» (а не о чём-то»); «пришла со школы» — украинизмы; наоборот, сейчас всё чаще говорят «в Украине», что пока режет ухо); падежей (пойти к мамы; писать письмо Светы; у сестре).
Как ни парадоксально, не слишком грамотные люди чаще образованных настаивают на том или ином варианте языковой нормы. На самом деле эта норма со временем меняется. Скажем, иностранные по происхождению слова «пальто» и «кофе» («кофий) первоначально по-русски были исключительно мужского рода. Однако на протяжении XX века всё больше образованных людей стали употреблять их в среднем роде. Теперь для этих слов оба рода считаются словарями русского языка равноправными.

По отношению людей к языку, которым они пользуются, филологи делят их на две группы. «Пуристы» (от латинского рurus — чистый) всегда обращают внимание на правильность своей и чужой речи и настойчиво добиваются её грамматической правильности. Они обращают внимание на ошибки в речи и предлагают все их исправлять. Напротив, «нигилисты» (латинское nihil — ничто) говорят и слушают, как придётся, они не замечают ни мелких, ни грубых ошибок в своей и чужой речи. Надо признать, что по-своему правы и те, и другие. Пуристы заботятся о «здоровье» языка и конкретной «языковой личности», «языкового коллектива». Кто хочет или должен научиться говорить и писать правильнее, может этому поучиться. А нигилисты протестуют против своего рода «языкового расизма», который несправедливо унижает хороших людей только потому, что они говорят не слишком гладко. Помирить пуристов с нигилистами не- трудно. Обратим внимание, что ошибки обязаны исправлять пользователи профессионального языка, а в сфере просторечия по сути нет правых и виноватых. В приложении к этой лекции объясняется, почему даже «реальные пацаны» обязаны «фильтровать базар», если не хотят серьёзно пострадать от языковых ошибок в своих профессиональных «языковых играх».

Важнейшие разделы семиотики:
• семантика — отношение слов и предложений ко внеязыковой реальности, т.е. учение о значении и смысле языковых выражений; с ее точки зрения языку задается вопрос «Что?» (именно выражают слова и предложения);
• синтаксис — структура знаковых систем, т.е. правила их образования и преобразования; иначе говоря, «Как?» (сочетаются слова и предложения друг с другом внутри данного языка);
• прагматика — отношение пользователей языка к его словам, т.е. тех индивидов и групп, которые применяют определенный язык для своих целей; говорят и слушают; «Кто?» они;
• стилистика занимается выразительностью, красотой языковых по- строений; «Насколько?» те гармоничны;
• риторика — трактует убедительность речи для аудитории, «Кому?» адресуется речевое высказывание.

Будучи прежде всего, как уже говорилось, знаковой системой, язык изучается и моделируется такой научной дисциплиной, как семиотика (греческое semа — знак) — общая теория знаковых систем. Эта наука выясняет принципы отношений между значением и смыслом элементов языка. С точки зрения семиотики, объяснить любое слово можно двумя разными способами. Во-первых, — указать на тот предмет или событие, который (которое) оно обозначает. Скажем, определяя слово «карандаш», показать таковой. Так мы укажем на его значение. Это будет экстенсиональное определение. Во-вторых, можно раскрыть смысл этого же термина словесно (Согласно словарю русского языка, «от тюркских слов «кара» — «черный» и «таш» — «камень»; тонкая палочка графита или сухой краски в деревянной или пластиковой оболочке для письма, рисования, черчения»). Это будет интенсиональное определение. Экстенсия здесь называется так- же денотацией, а интенсия — коннотацией. Все наши слова (термины) обретают смысл в составе языка либо при помощи денотации, либо при помощи коннотации.

На ход и результаты общения влияет также его внешний фон —
• интерьер помещения или участок уличного, природного пространства; своя или чужая территория; размер компании; обыденная, рабочая, праздничная, либо ритуальная обстановка.
В общении прямо или косвенно участвуют многие другие материализованные символы, вроде знаков дорожного движения; формы одежды собственной и собеседников; прически;
• Даже молчание, пауза при речевом общении решает важные языковые задачи. Невербальные компоненты общения влияют на него в большей или меньшей
степени; обычно это влияние весьма высоко. То есть люди склонны оценивать собеседника и его речь не столько по словам, сколько по общему стилю его высказываний.