ПЕРЕОЦЕНКА ЛЮБВИ (О распространенном в наше время феминном типе) The Psychoanalytic Quarterely, Vol III (1934) Усилия женщины достигнуть независимости, расширить круг своих интересов и поле деятельности постоянно наталкиваются на традиционный скептицизм. Большинство считает, что такие усилия должны предприниматься только перед лицом экономической необходимости, и что они извращают внутреннюю сущность и естественные склонности женщины. Таким образом, все эти усилия объявляются не имеющими жизненно важного значения для женщины, чьи помыслы должны, по сути дела, крутиться исключительно вокруг мужчин и материнства, как поется в знаменитой песне Марлен Дитрих „Я знаю только любовь и ничего больше". В этой связи выдвигаются самые различные социологически обоснованные соображения; они хорошо всем знакомы и чересчур очевидны, чтобы требовать обсуждения. Такое отношение к женщине, каковы бы ни были его основания и как бы мы его не оценивали, отражает патриархальный идеал женственности, а именно — женщину, чье единственное страстное желание — любить мужчину и быть им любимой, восхищаться им и прислуживать ему, и даже творить себя по его образу и подобию. Те, кто отстаивают эту точку зрения, как правило, ошибочно выводят из внешнего поведения существование внутренней инстинктивной предрасположенности к нему; в то время, как в реальности инстинктивная внутренняя предрасположенность не может быть распознана как таковая, по той причине, что биологические факторы никогда не заявляют о себе в чистом незамаскированном виде, а всегда модифицируются традицией и средой. Как недавно указал Бриффо в работе „Матери", модифицирующее влияние „унаследованной традиции" не только на идеалы и верования, но и на эмоциональное отношение и так называемые инстинкты нельзя переоценить 1. Для женщины эта унаследованная традиция означает, как представляется, последовательное вытеснение из главных сфер деятельности (ее участие в них первоначально было, по-видимому, более значительным) и изгнание ее в узкую область эротизма и материнства. Приверженность данной унаследованной традиции выполняет сейчас определенные регуляторные функции, в которых заинтересовано как общество в целом, так и каждый конкретный человек; но о социальных аспектах этой традиции мы не будем здесь много говорить. Рассматривая ее с точки зрения индивидуальной психологии, нужно было бы только упомянуть, что эта ментальная конструкция во все времена причиняла мужскому роду великое беспокойство, и одновременно, с другой стороны, служила источником формирования и поддержки его специфической самооценки. Для женщины с ее традиционно заниженной самооценкой, напротив, на протяжении столетий она была мирным раем, в котором она освобождалась от напряжения и тревог, связанных у любого человека с развитием его способностей, и от необходимости борьбы за самоутверждение в условиях критицизма и соперничества. Поэтому, с социологической точки зрения, становится понятным, почему женщина, которая подчиняется побуждению к независимому развитию своих способностей, может это сделать только ценой тяжелой борьбы как против внешней оппозиции, так и против внутреннего сопротивления традиционному идеалу чисто сексуальной функции женщины. Мы не зайдем слишком далеко, если позволим себе утверждать, что в настоящее время это — конфликт любой женщины, отважившейся делать собственную карьеру, и в то же время не желающей платить за свою смелость отказом от женственности. Этот конфликт, таким образом,— один из тех конфликтов, которые обусловлены изменившимся положением женщины, и присущ только тем женщинам, которые чувствуют в себе призвание, следуют ему, имеют какие-то особые интересы или стремятся к независимому развитию своей личности, Социологический подход дает полное представление о существовании конфликтов такого рода, об их неизбежности, отдаленных последствиях и, в общих чертах, о многочисленных формах, в которых они проявляются. Он позволяет, к примеру, понять, как эти конфликты порождают жизненные установки, спектр которых простирается от полного отказа от женственности до противоположной крайности — тотального отвержения интеллектуальной деятельности или призвания. Границы области нашего исследования обозначены следующими вопросами: почему в каждом конкретном случае конфликт принимает именно такую, а не иную, форму; или — почему его разрешение достигается именно таким образом? Почему вследствие такого конфликта некоторые женщины заболевают или не могут раскрыть заложенные в них потенциальные способности? Какие факторы предрасполагают к такому результату? Каков возможный выход? И там, где встает проблема человеческой судьбы, мы, фактически всегда, входим в область индивидуальной психологии, психоанализа. Мои размышления порождены не интересом социаолога, а определенными проблемами, с которыми мы сталкиваемся при анализе большого числа женщин. Распространенность их наводит на мысль о наличии каких-то специфических факторов, их порождающих. Настоящий доклад базируется на семи собственных наблюдениях, полученных мной в процессе анализа, и на ряде других случаев, знакомых мне по психоаналитическим конференциям. Большинство этих пациенток не имеет выраженных симптомов. У двоих была тенденция к нетипичной депрессии и время от времени ипохондрическая тревога; у еще двоих изредка случались припадки, диагностированные как эпилептические. Но в каждом случае эти симптомы, в той степени, в какой они вообще присутствовали, терялись за осложнениями, связанными у каждой пациентки с отношением к мужчинам и к работе. Как это часто бывает, свои трудности пациентки более или менее отчетливо ощущали как обусловленные их личностью. Во всех случаях очень непросто было отыскать реальный конфликт, стоящий за этими трудностями. Первое впечатление не говорило ничего более того, что для этих женщин их отношения с мужчинами были очень важны. Однако, установить хоть сколько-нибудь удовлетворительные продолжительные отношения им никогда не удавалось: либо попытка создать прочные отношения проваливалась раз и навсегда, либо мы сталкивались с серией мимолетных связей, разрываемых или по инициативе самой пациентки, или ее мужчинами. В связях пациенток, сверх того, часто была некоторая неразборчивость. В других случаях, если устанавливались относительно продолжительные значимые отношения, они в конце концов также разбивались или об установку женщины, или о ее поведение. У всех этих женщин в то же самое время были затруднения в работе и более-менее выраженное оскудение интересов. До некоторой степени эти трудности были очевидны и находились в сфере сознания, но полностью пациентки их все же не осознавали, пока не прибегали к психоанализу. Только после достаточно продолжительной аналитической работы я сама, исходя из особенно ярких примеров, стала понимать, что центральная проблема была не в запрете на любовь, а в полной и исключительной сосредоточенности на мужчинах. Эти женщины как бы были охвачены единственной мыслью: „Я должна иметь мужчину". Эта одержимость сверхценной идеей, поглощала любую другую мысль настолько, что в сравнении с „главным" вся остальная жизнь казалась им тоскливой, бесцветной и никчемной. Их способности и интересы не значили для них ничего или утратили свою цену. Другими словами, конфликт в их отношении к мужчинам присутствовал и мог быть в значительной степени облегчен, но суть конфликта, в отличие от многих других случаев, была не в недооценке, а в невротической переоценке любовной жизни. В некоторых случаях у этих пациенток в процессе психоанализа появлялись и нарастали запреты, связанные с вовлеченностью в работу, и одновременно, вследствие анализа тревоги, связанной с сексуальностью, улучшались отношения с мужчинами. Эта перемена по-разному оценивалась пациентками и их близкими. Например, с точки зрения одного отца, который выражал удовольствие тем, что его дочь стала так женственна, пройдя курс анализа, что потеряла интерес к учебе и хочет только замуж — это был прогресс. Но с другой стороны, я многократно сталкивалась с жалобами пациенток, что установив в результате анализа лучшие отношения с мужчинами, они потеряли в продуктивности и способностях, утратили интерес к работе и теперь хотят только одного — находиться в мужском обществе. Над этим стоило задуматься. Очевидно, что такая картина действительно могла явиться результатом вмешательства анализа и быть интерпретирована как неудача лечения. Однако, лишь для некоторых женщин, а не для всех, исход был именно таким. Естественно, возникали вопросы. Какие же факторы предопределяли тот или другой исход? Было ли что-либо общим в конфликтах женщин, которых мы наблюдали? Я хотела бы упомянуть еще одну характерную черту всех этих пациенток, выраженную в той или иной степени — это страх не быть нормальной. Эта тревога проявлялась как в сфере эротизма, так и по отношению к работе или в более абстрактной и диффузной форме общего ощущения типа „я другая", „я хуже", которое пациентки сами чаще относили к наследственной и, следовательно, устойчивой предрасположенности. Есть две причины, по которым то, что у таких пациенток существует проблема переоценки любовной жизни, проясняется в процессе анализа только постепенно. С одной стороны, они обычно всем своим видом соответствуют традиционному представлению об „истинно женственной" особе, у которой нет иной цели в жизни, чем расточительное посвящение себя мужчинам.

Вторая трудность связана с самим психоаналитиком, нередко склонным преувеличивать важность любовной жизни, и поэтому расположенном относиться к малейшим неполадкам в этой области, как к своей главной задаче. Такой аналитик будет рад следовать за пациенткой, которая в соответствии со своими побуждениями, как правило, подчеркивает важность этого фактора в своих проблемах. Если бы пациентка сказала психоаналитику, что величайшая цель ее жизни — совершить путешествие к островам Южного моря, и она надеется, что анализ разрешит внутренние конфликты, стоящие на пути исполнения этого желания, аналитик, естественно, спросил бы ее: „Скажите, почему это путешествие так важно для вас?" Сравнение, конечно, несколько натянуто, потому что сексуальность безусловно важнее поездки к Южным морям, но оно позволяет показать, что наша уверенность в важности гетеросексуальных отношений, совершенно справедливая и уместная сама по себе, может иногда ослеплять нас, вплоть до невротической переоценки и бессознательного выпячивания этой сферы. Рассматривая проблему с этой точки зрения, мы обнаружим у обсуждаемой группы женщин наличие двух противоречивых тенденций. Их чувство к мужчине в действительности так сложно, я бы сказала, так амбивалентно, что их оценка гетеросексуальных отношений, почти как главной ценности в жизни — несомненно компульсивная переоценка. С другой стороны, их талант, способности, интересы, притязания и соответствующие возможности достичь успеха — гораздо выше, чем обычно считают они сами. Таким образом, мы имеем дело со смещением акцента со стремления к достижению или борьбы за достижение на сексуальную сферу, то есть мы, фактически, сталкиваемся с объективным (в той степени, в какой можно быть объективным в том, что касается системы ценностей) смещением системы ценностей. Потому что, хотя секс — очень важный, может быть даже самый мощный источник удовлетворения, но все же не единственный и не самый надежный. В ситуации переноса, по отношению к женщине-аналитику у этих пациенток доминируют две установки: на соперничество и взлет активности в отношениях с мужчинами 2. Из-за соперничества каждое улучшение, каждое продвижение кажется им не их собственным прогрессом, а успехом врача. Субъект дидактического анализа проецировала на меня свои желания таким образом: я не хочу на самом деле вылечить ее и советую ей обосноваться в другом городе, потому что боюсь ее соперничества. Другая пациентка реагировала на каждую мою (весьма корректную) интерпретацию сообщением, что ее работоспособность пока не улучшилась. Еще одна имела привычку (как только я начинала говорить о признаках прогресса) замечать, что она очень сожалеет об отнятом у меня времени. Демонстрация безнадежности, разочарования и жалобы в этих случаях явно скрывали упрямое желание обескуражить аналитика. Такие пациентки склонны особенно подчеркивать, что несомненное улучшение относится в действительности к факторам, внешним по отношению к анализу, в то время как перемены к худшему ими всегда оставляются на совести аналитика. Они часто испытывают трудности в вербализации свободных ассоциаций, и именно потому, что иное поведение помогло бы аналитику достичь успеха, а это значит, что надо было бы отказаться от торжества над ней. Одним словом, они хотят доказать, что аналитик ничего не может. Одна пациентка выразила это в шутку в такой фантазии: она поселится в доме напротив моего и повесит на мой дом броскую вывеску „Вон там живет единственная хорошая психоана-литичка", указывающую на ее дом. Другая трансферная установка, собственно, входит в установку на соперничество. В жизни пациентки, как и в том материале, который она выносит на анализ, на передний план, и притом часто в демонстративной форме, выдвигаются отношения с мужчинами, начиная от кокетства и кончая постелью. Один мужчина сменяется другим, и рассказ о том, что он сделал и чего не сделал, любит он или не любит, и что ему было сказано и сделано в ответ, занимают иногда почти весь часовой сеанс, упрямо вращаясь вокруг мельчайших подробностей. То, что эти рассказы и поведение представляют собой „игру на публику" (acting out) и являются проявлением сопротивления, вовсе не всегда становится очевидно сразу. Это происходит потому, что аналитик, желая, чтобы у пациентки сложились, наконец, отношения с мужчиной, принимает ее игру за попытку продемонстрировать, что у нее на самом деле складываются какие-то настоящие, возможно, жизненно важные отношения. Оглядываясь назад, я могу сказать, что более точное знание специфических проблем таких пациенток и особенности их трансферных реакций позволяет, как правило, уловить их игру и значительно ограничить ее. На передний план обычно выступают три трансферных тенденции. Они могут быть описаны следующим образом:

1. „Я боюсь зависеть от тебя как от женщины, от образа матери. Поэтому я должна стараться избегать привязываться к тебе какой бы то ни было любовью. Потому что любовь — это зависимость. Поэтому, спасаясь от любви к тебе, я должна стараться привязать свои чувства к кому-нибудь другому, к мужчине". Отсюда, например, сновидение пациентки, совершенно определенно принадлежавшей к рассматриваемому типу: она хочет прийти на сеанс, но сбегает с мужчиной, которого видит в приемной. Этот страх перед любовью к аналитику часто рационализируется примитивной неосознаваемой идеей, что поскольку аналитик все равно не оценит ее любви, нечего ее чувствам пропадать даром.

2. „Я лучше сделаю тебя зависимой от меня (через любовь ко мне). Поэтому я буду ухаживать за тобой и пытаться возбудить твою ревность тем вниманием, которое уделяю мужчинам". Здесь перед нами глубоко укорененное, во многом подсознательное убеждение в том, что ревность — высшая форма выражения любви.

3. „Ты завидуешь моим отношениям с мужчинами; ты на самом деле стараешься любым путем сделать так, чтобы у меня их не было, и даже не хочешь, чтобы я была привлекательной. А я все равно, назло тебе, буду". Желание аналитика помочь в лучшем случае воспринимается только интеллектуально, а иногда и этого нет, и когда через долгое время лед наконец ломается, то аналитика порой просто потрясает выражение искреннего изумления пациентки тем, что кто-то действительно хочет помочь другому найти счастье в этой сфере. С другой стороны, даже когда существует интеллектуально сконструированное доверие, реальная тревога и недоверие пациентки, а также гнев на аналитика выходят на свет всякий раз, когда попытка привязать к себе аналитика кончается неудачей. Этот гнев носит иногда паранойяльный характер, а его основное содержание — что именно аналитик отвечает за то или иное негативное событие в жизни пациентки и что она даже активно стремилась к тому, чтобы именно так и получилось. Серьезный взгляд на подобные тенденции пациенток приводит к искушению предположить, что ключ к их демонстративному поведению с мужчинами лежит в сильной, и в то же время ужасающей женщину гомосексуальности, что в свою очередь порождает патологическое цепляние за мужчину [как за последнюю спасительную соломинку — М. Р.] и одновременно стремление к „истинно мужскому поведению", причем усилия сделать зависимыми от себя и мужчин, и женщин являются только сознательным его выражением. Это предположение могло бы объяснить характерную неопределенность и определенную неразборчивость таких женщин в отношениях с мужчинами. Амбивалентность по отношению к женщинам, которая всегда характеризует гомосексуальность, объяснялась бы тогда подсознательной необходимостью бежать от гомосексуальности, бежать именно к мужчине, а также объясняла бы недоверие, тревогу и ярость, проявляемые по отношению к аналитику-женщине, пропорционально той степени, в какой она играет роль матери. Клинические наблюдения, на первый взгляд, не противоречат такой интерпретации. В сновидениях пациенток мы встречаемся с достаточно определенным выражением желания быть мужчиной, и в их реальной жизни под различными масками также часто проявляются образцы маскулинного поведения. Очень характерен тот факт, что в ярко выраженных случаях эти желания яростно отрицаются, потому что у таких женщин возникает парадоксальное отождествление: „быть мужчиной" значит „быть гомосексуальной". Тем не менее, элементы гомосексуальности, окрашивающие их отношения с женщинами, почти всегда присутствуют в те или иные периоды их жизни. То, что такие отношения не развиваются дальше зачаточной стадии, также согласуется с вышеизложенной интерпретацией, впрочем, также как и то, что в большинстве случаев дружба с другими женщинами играет потрясающе малую роль в жизни этих женщин. Все эти явления могут объясняться в свете механизмов защиты, предпринимаемой против проявлений явной гомосексуальности. Все это действительно похоже на истину. Однако, обескура-живет то, что во всех случаях такие интерпретации, базирующиеся на бессознательных гомосексуальных тенденциях пациенток и бегстве от этих тенденций, оказываются абсолютно неэффективны терапевтически. Таким образом, должны существовать другие, более корректные интерпретации. Я продемонстрирую это примером одной из ситуаций переноса 3. Одна моя пациентка в начале лечения все время посылала мне цветы, сперва анонимно, а затем открыто. Моя первая, предложенная ей интерпретация, что она ведет себя как мужчина, ухаживающий за женщиной, не изменила ее поведения, хотя она и приняла ее, рассмеявшись. Моя вторая интерпретация, что подарки предназначены компенсировать агрессию, которую она обильно проявляла на сеансах, тоже не имела эффекта. Но картина переменилась как по волшебству, когда изучение ассоциаций пациентки недвусмысленно показало, что она уверена — с помощью подарков можно сделать человека зависимым. Последовавшая за этой интерпретацией фантазия выявила глубоко скрытое деструктивное содержание, стоящее за желанием моей зависимости. Она бы хотела, говорила пациентка, стать моей служанкой и во всем мне угождать. Я бы стала зависеть от нее, доверилась бы ей полностью, и тогда в один прекрасный день она подсыпала бы мне яду в кофе. Она заключила свою фантазию фразой, абсолютно типичной для этой группы личностей: „Любовь — это средство убийства". Этот пример особенно ясно обнажает позицию, характерную для всей группы пациенток. В той степени, в какой сексуальные импульсы, направленные на женщин, воспринимаются сознательно, они, фактически, часто переживаются ими как sub specie (разменная монета) преступления. Инстинктивная установка при переносе, в той степени, в какой аналитик представляет образ матери или сестры, недвусмысленно разрушительная: цель состоит в том, чтобы взять верх и погубить, другими словами, она деструктивна и несексуальна. Более легкий штамп „гомосексуальности", таким образом, ведет нас ложным путем, потому что гомосексуальность обычно означает позицию с сексуальными целями, пусть к ней даже примешиваются деструктивные элементы, направленные на партнера того же пола. В данном случае деструктивные импульсы только отдаленно сочетаются с либидонозными. Немногие присутствовавшие здесь сексуальные элементы имели ту же историю, что и в пубертате: удовлетворительные отношения с мужчиной по внутренним причинам невозможны, и поэтому имеется большое количество свободного, „плавающего" либидо, которое может быть направлено на женщин. По причинам, которые я укажу позже, другие выходы для либидо, такие, как работа или аутоэро-тизм, закрыты. Кроме того, во всех этих случаях имеет место именно неудавшийся поворот к маскулинности (естественно, маскулинность благоприятствовала бы направлению сексуальных импульсов на женщин) и равно безуспешная попытка сделать деструктивные импульсы безвредными посредством либи-донозных связей. Такое сочетание факторов можно отчасти объяснить тревогой в отношении гомосексуальности. Вот почему во всех этих случаях сексуальные, или нежные, или даже дружеские чувства не направляются на женщин в сколько-нибудь значительной степени. Однако, достаточно беглого взгляда на женщин, у которых имело место вышеописанное развитие, чтобы почувствовать недостаточную адекватность объяснения явно присутствующей враждебности только тревогой, связанной с бессознательными гомосексуальными тенденциями. Ибо, хотя враждебные тенденции, направленные против женщин, откровенны и широко представлены в этой группе (как свидетельствует и перенос в процессе сеансов, и сама их жизнь), те же самые враждебные тенденции должны были быть (по только что данному определению гомосексуальности) обнаружены и у бессознательно гомосексуальных женщин в равной степени, а это не так. Тревога в отношении гомосексуальности, следовательно, не может иметь решающего значения для данной группы. Мне кажется, что у женщин, чье развитие пошло в гомосексуальном направлении, определяющий фактор развития лежит скорее всего в очень раннем и далеко идущем отказе от мужчин, неважно по каким причинам; так что эротическое соперничество с другими женщинами отошло у них более-менее на задний план, и привело не только (как иногда бывает и в рассматриваемой группе) к объединению сексуальных и деструктивных импульсов, а более того — к тому, что сама любовь становится для них способом сверхкомпенсации деструктивных тенденций. У женщин же, о которых мы говорим, эта сверхкомпенсация или не происходит, или не приобретает такой важности; и мы обнаруживаем, что соперничество с женщинами у них не только продолжает существовать, но фактически обостряется, потому что цель борьбы (окрашенной в данной группе ужасной ненавистью), .завоевание мужчины, не была оставлена. Следовательно из-за ненависти-то и существует тревога и страх возмездия, но никаких мотивов, чтобы ненависть прекратилась, нет, есть, скорее, заинтересованность в ее удержании. Эта почти патологически сильная ненависть к женщинам, порожденная соперничеством, включается в ситуацию переноса и распространяется на неэротические области, но особенно отчетливо выражается в эротическом поведении, в форме проекции4. Потому что, если основное ощущение пациентки — что женщина-аналитик мешает ее отношениям с мужчинами, значит в ее представлении аналитик — это не просто запрещающая мать, а именно ревнивая мать или, чаще — сестра, которые не потерпят феминного типа развития или успеха в феминной сфере. Только на такой основе, как мне представляется, можно полностью почать значение разыгрывания роли мужчины перед женщинои психоаналитиком в механизме сопротивления 5 пациентки. Намерение при этом, несомненно, одно: показать ревнивой матери или сестре, что она (пациентка) может завоевать мужчину. Но это возможно только ценой больной совести или тревоги. Из этого факта вытекает также открытая или скрытая ярость в ответ на любую фрустрацию. Борьба под ковром идет примерно гак: когда аналитик настаивает на анализе, не позволяя играть в „серьезные отношения с мужчиной", это бессознательно интерпретируется как запрет, оппозиция со стороны аналитика или аналитик при случае указывает, что без психоаналитиче'ский терапии попытки установить отношения с мужчиною или к чему, вероятно, не приведут, для пациентки это эмоционально означает повторение попыток матери или сестры снизить женскую самооценку пациентки — как если бы аналитик говорила: „Ты слишком маленькая, ты ничего не понимаешь, ты не слишком хорошенькая и не сможешь завлечь или удержать мужчину, где уж тебе". И вполне понятно, что реакцией будет демонстративное: „Нет, могу!". В случае юных пациенток это соперничество выражается непосредственно в подчеркивании своей юности и немолодого возраста аналитика: „Ты слишком старая, чтобы понять, как естественно для девушки хотеть мужчину больше всего на свете. Это гораздо важнее для меня, чем психоанализ". Нередко Эдипова ситуация детства пациентки оживает в почти первозданной форме, как например, когда пациентка чувствует, что отношение с мужчиной — это неверность аналитику 6. В переносе при этом, как обычно, имеет место особенно ясная и практически нецензурированная 7 редакция того, что происходит в остальной жизни пациентки. Пациентка почти всегда хочет завоевать мужчину, желанного для другой женщины, или так или иначе связанного с ней, и часто, невзирая ни на какие другие его качества. Или, в случаях сильной тревоги, напротив, возникает абсолютное табу именно на таких мужчин. Это, как в одном из моих случаев, иногда доходит до того, что все мужчины становятся табу 8— потому что, если так рассуждать, каждый мужчина обязательно уже занят какой-нибудь гипотетической женщиной. Другой пациентке, у которой соперничество шло в основном со старшей сестрой, после ее первого полового сношения приснился страшный сон, что сестра угрожающе гоняется за ней по комнате. Патологически гипертрофированное соперничество может принимать формы настолько хорошо известные, что нет нужды приводить новые примеры. Также нет нужды обосновывать хорошо известный факт, что большая часть эротических запретов порождена тревогой, ассоциированной с соперничеством деструктивного типа. Но главный вопрос, как мне представляется, все еще остается без ответа: что же так ужасно усиливает эту позицию соперничества и придает ей настолько анормально деструктивный характер? В историях этих женщин всегда присутствует одно обстоятельство, поражающее своей регулярностью и силой последействия. Все эти женщины занимали в детстве в соревновании за мужчину (отца или брата) второе место. Подозрительно часто — в семи случаях из тринадцати — у девочек была старшая сестра, которая оказывалась более искусной в умении захватывать место под солнцем и ходить в любимицах у отца, или, как еще в одном случае, у старшего брата, а в другом — у младшего. Проведенный анализ выявил огромный уровень скрытой агрессии против этих сестер за исключением одного случая, где сестра — любимица отца была гораздо старше девочки и, очевидно, сама не прилагала специальных усилий к тому, чтобы младшей не доставалось его внимания. Агрессия сосредотачивалась на двух пунктах. Во-первых, она относилась к женскому кокетству, которым сестра завоевывала отца или брата и, позднее, других мужчин. Во всех этих случаях агрессия была так сильна, что из скрытого протеста какое-то время девушки не развивались в этом направлении, практически полностью отказываясь от обычных женских уловок — избегали проявлений привлекательности в своей одежде, не ходили на танцы и вообще шарахались от всего эротического. Во-вторых, агрессия относилась к враждебности сестер непосредственно к пациенткам, причем о силе этой ответной враждебности можно было догадаться только постепенно. Обобщая и несколько упрощая, можно вывести некую общую формулу развития: во всех приведенных случаях в раннем детстве старшие сестры запугивали младших, частью прибегая к прямым угрозам, которые они действительно могли осуществить, потому что были физически сильнее и опережали в умственном развитии; частью — высмеивая все усилия младших сестер быть эротически привлекательными; а частью — и это было точно установлено в трех случаях, а еще в четырех — с высокой степенью вероятности — делая младших сестер зависимыми, вовлекая их в сексуальные игры. Последнее средство, как легко можно заключить, могло само по себе вызывать глубоко скрытое чувство агрессии, так как делало младших детей беззащитными — частично из-за возникшей сексуальной зависимости, а частично из-за чувства вины. Именно в этих случаях обнаруживались наиболее явные склонности к открытой гомосексуальности. В одном из этих случаев мать пациентки была чрезвычайно привлекательной женщиной, окруженной толпой поклонников и державшей отца в абсолютном подчинении. В другом случае, кроме того, что сестра ходила в любимицах отца, он был еще и в связи с другой родственницей, жившей в доме и, по всей вероятности, вообще увлекался женщинами. В третьем случае молодая и очень красивая мать пациентки занимала все внимание отца, сыновей и многочисленных мужчин, часто бывавших в доме. В последнем случае индивидуальные конфликты были сильно осложнены тем, что девочка от пяти до девяти лет состояла в интимных сексуальных отношениях с братом на несколько лет ее старше, хотя тот был любимцем матери и даже во взрослом состоянии продолжал быть эмоционально связанным с нею сильнее, чем с сестрой. Более того, в подростковом возрасте он, как считала пациентка — именно из-за матери неожиданно порвал отношения с сестрой, по крайней мере сексуальные. В четвертом случае отец делал сексуальные намеки пациентке, начиная с четырех лет, и с наступлением пубертата все более откровенные. В то же самое время он не переставал быть чрезвычайно зависимым от матери, которая, встречая всеобщее поклонение, тем не менее была абсолютно нетерпима к другим явным или потенциальным соперницам. Таким образом у девочки были все условия для формирования эмоционального впечатления, что для отца она только игрушка, которую бросают, когда она становится ненужной или на сцене появляются взрослые женщины. Итак, все эти женщины в детстве прошли через опыт интенсивного соперничества за внимание мужчин, и соперничество это или было безнадежно с самого начала, или кончалось поражением. Такой исход в отношении отца, конечно, наиболее типичная ситуация для нормальной семьи. Но в обсуждаемых случаях поражение вызывало особые и также — для этих случаев — типичные последствия в силу усиления соперничества тем, что мать или сестра абсолютно лидировали в ситуации эротически, или тем, что отец или брат пробуждали в девочке специфические иллюзии. Существует еще один дополнительный фактор, к значению которого я вернусь в иной связи. В большинстве этих случаев сексуальное развитие получило толчок более стремительный и мощный, чем обычно, по причине слишком раннего опыта сексуального возбуждения, произведенного именно другим лицом и обстоятельствами. Этот преждевременный опыт либидонозного возбуждения, более сильного и интенсивного, чем физическое удовольствие, получаемое из других источников (оральный, анальный и мышечный эротизм), привел к переоценке не только половой сферы, но также заложил основы для ранней инстинктивной переоценки важности борьбы за обладание мужчиной. Фактически, готовность к борьбе и обусловливает перманентную деструктивную позицию соперничества с женщинами. Эта реакция, очевидно, развивается в каждой соревновательной ситуации и у каждого однажды побежденного — он испытывает гнев в отношении победителя, чувствует, что ранено его самоуважение, оказываясь, таким образом, в менее благоприятной психологической позиции в последующих соревновательных ситуациях, и в конечном счете сознательно или бессознательно чувствует, что его единственный шанс на успех — смерть противника. Абсолютно то же самое можно проследить в обсуждаемых случаях; чувство подавленности, непреходящее ощущение собственной незащищенности, неадекватность самооценки своих женских качеств и ярость по отношению к более удачливым со-6 К.Хорни перницам. Характерно, что во всех этих случаях одновременно присутствует, скорее — как результат, частичное или полное избегание или запрет на соперничество с женщинами или же, напротив, явно компульсивная чрезмерно выраженная установка на соперничество. И чем сильнее чувство побежденности, тем глубже укореняется специфический психологический фон отношения к сопернице: только с твоей смертью я буду свободна. Эта ненависть к торжествующей сопернице может проявляться по-разному. Если она остается в значительной степени предсознательной, то вина за эротическую неудачу возлагается на других женщин. Если она вытесняется, причина неудач видится в своих собственных качествах, и тогда самоистязающие сетования сочетаются с чувством вины, происходящим от вытесненной ненависти. При переносе часто можно отчетливо наблюдать не только то, как одна установка сменяется другой, но и как подавление9 одной автоматически усиливает другую. Если подавлен гнев на сестру или мать, как правило, усиливается чувство вины пациентки; если слабеют самообвинения, начинает бить ключом ненависть к другим. Формула достаточно проста — кто-то же должен отвечать за мои несчастья: если не я, так другие; если не другие — значит я сама. Из этих двух установок чувство собственной ответственности вытесняется гораздо сильнее. Сомнение: «А не виновата ли в неудачных отношениях с мужчинами я сама?», как правило, в процессе анализа появляется не сразу; чаще вначале оно лишь присутствует как общее убеждение в том, что дела идут не так, как надо бы; нередко пациентки чувствуют или всегда чувствовали тревогу: „А нормальна ли я?"... Иногда эта тревога рационализируется, как опасения, что они функционально или органически нездоровы. Иногда механизм защиты против таких сомнений проявляется в форме настойчивого подчеркивания своей нормальности. Если у пациентки акцентирована защита, психоаналитическая терапия часто воспринимается как нечто постыдное, так как является еще одним свидетельством того, что все идет не так, как следует (естественно, такие пациентки стараются скрывать то, что они ходят к аналитику). В процессе терапии ментальная установка у одной и той же пациентки может изменяться от одной крайности к другой — от безнадежной уверенности, что психоанализу не под силу исправить такие фундаментальные неполадки, до прямо противоположной уверенности, что все в порядке, и поэтому не надо никакого психоанализа. Самая частая форма, которую принимают эти сомнения в сознании — это убеждение пациентки, что она безобразна и поэтому не может нравиться мужчинам. Это убеждение обычно достаточно независимо от реальных фактов; его можно встретить, например, у необычайно хорошеньких девушек. Как правило, оно основывается на реальном или воображаемом дефекте внешности — у меня волосы не вьются, руки или ноги слишком велики, я толстая, рост слишком большой или маленький, не те возраст или фигура. Эта самокритика неизменно связана с глубоким, патологическим в своей природе, чувством стыда. Одна пациентка, например, переживала за свои ступни и бегала по музеям, чтобы сравнить свои ноги с ногами статуй, чувствуя, что покончит с собой, если у нее они не такие, как надо. Другая пациентка, естественно — в свете собственных переживаний, не могла понять, как это ее муж все еще не умер со стыда за свои скрюченные пальцы на ногах. Еще одна неделями голодала, потому что ее брат как-то мимоходом заметил, что руки у нее слишком полные. В некоторых случаях стыд относился к одежде, а рационализация состояла в том, что нельзя быть красивой без красивой одежды. В попытках приблизиться к идеалу у этих пациенток всегда особое место отводится одежде, однако, независимо от реальных возможностей, успех и здесь недостижим, так как сомнения постоянно вторгаются и в эту сферу, делая ее источником вечных терзаний. Для них абсолютно невыносимо, если они замечают, что те или иные части одежды не вполне идеально сочетаются друг с другом, если платье полнит, кажется слишком длинным или коротким, слишком простым или элегантным, слишком вычурным, слишком молодежным или недостаточно модным. Зная, что одежда действительно важна для женщин, может быть, в этом и не стоило бы особо копаться, однако, обращают на себя внимание достаточно неадекватные проявления связанных с одеждой чувств — стыда, незащищенности и даже ярости. Одна пациентка, например, должна была обязательно разорвать платье, если ей казалось, что оно ее полнит; другие обращали весь свой гнев на портниху или кого-то еще. Конечно, все эти случаи — проявление неадекватных форм защиты. Другой род защиты — желание быть мужчиной. „Как женщина я ноль",— говорила одна пациентка,— „мне бы мужиком быть",— и сопровождала свое замечание специфически мужским жестом. Третий, и, как мне представляется, самый важный, способ защиты состоит в том, что пациентка хочет во что бы то ни стало всем доказать, что она чрезвычайно привлекательна для мужчин. Здесь мы снова сталкиваемся с той же гаммой чувств: быть без мужчины, никогда не иметь с ними дела, остаться девственницей, незамужней — все это позор, и может б* вызвать только презрение. Соответственно, иметь мужчину — поклонника, друга, любовника или мужа — доказательство „нормальности". Отсюда — безумная погоня за мужчиной. По сути от него требуется только одно — быть мужского пола. Если у него есть и другие качества, чтобы потешить нарциссизм женщины — тем лучше. В остальном неразборчивость женщины может быть потрясающая, особенно в сравнении с уровнем требований, предъявляемых ею в других отношениях. Но и этот способ защиты, как и тот, который касается одежды, не приносит успеха — в любом случае женщине ничего не удается доказать наверняка ни себе самой, ни другим. Если даже в нее влюбляется один мужчина за другим, она подыщет причины, по которым все они будут не в счет: „не было под рукой других женщин, чтобы в них влюбиться"; „да кто он вообще такой?"; „это я сама его вынудила"; „он любит меня лишь за то, что я умная, что я могу быть ему полезна" и т. п. Во всех этих случаях анализ в первую очередь обнаруживает особую тревогу по отношению к своим половым органам, ее типичное содержание — что пациентка повредила себе мастурбацией или причинила себе какую-нибудь травму. Часто страхи выражаются в виде характерной идеи, что при этом случайно был разорван гимен, или что в результате мастурбации у нее не может быть детей 10. Под прессом этой тревоги мастурбация полностью подавляется, как правило, даже воспоминания о ней вытесняются (в любом случае достаточно типично заявление, что такого якобы вообще никогда не было). В относительно редких случаях, когда пациентки прибегают к мастурбации в более позднем возрасте, она сопровождается жесточайшим чувством вины. Основу такой сильнейшей защиты от мастурбации следует искать в нередко сопутствующих ей экстраординарно садистских фантазиях об издевательстве над женщиной: она находится в тюрьме, ее унижают, оскорбляют, пытают или, что характерно, калечат ее гениталии. Эта последняя фантазия вытесняется особенно сильно, но, как представляется, является существенным элементом в психодинамике многих случаев. По моему опыту, эта фантазия никогда не бывает явной, тем более, что иногда в процессе онанистических актов наслаждаются другими представлениями жестокости. Однако эту фантазию всегда можно реконструировать по ее эквивалентам, как, например, в случае пациентки, которая рвала одежду, если ей казалось, что она ее полнит. Вначале мне казалось, что такое поведение — эквивалент онанизма, но потом по ряду признаков я поняла, что после этого пациентка чувствовала себя так, как если бы она совершила убийство, следы которого во чтобы то ни стало нужно скрыть; затем выяснилось, что полнота символизирует для нее беременность и напоминает о беременности матери (когда пациентке было пять лет); и лишь потом, когда было установлено, что в сознании пациентки особым образом связаны представлен ния о беременностях (в том числе моих, как женщины — аналитика) и их возможных последствиях — внутренних разрывах, ко мне наконец, пришло понимание того, что когда она рвет свое платье — она как будто раздирает половые органы матери. Другой пациентке, по ее словам, полностью преодолевшей привычку мастурбировать, во время болезненных менструаций казалось, что ее внутренности как бы вырывают из нее. Она испытывала сексуальное возбуждение, когда слышала об абортах; она вспомнила, как в детстве у нее были представления, что муж делает что-то насильственное с телом жены с помощью иголки и нитки. Газетные заметки о насилии и убийствах возбуждали ее. В ее сновидениях постоянно крутился один и тот же сюжет: половые органы девочки оперирует или просто режет женщина, так что они кровоточат. Такое сделала (по данным криминальной хроники) с одной девочкой учительница в исправительном заведении, и пациентка в своих фантазиях хотела бы сделать тоже самое с аналитиком или со своей ненавистной матерью. Аналитический опыт позволяет предполагать наличие таких деструктивных импульсов и у других пациенток, прежде всего на основании сходным образом выраженного страха репрессалий, как, например, преувеличенная тревога, что любая женская половая функция может оказаться болезненной и кровавой, в особенности дефлорация и роды. Фактически, во всех случаях мы обнаруживаем, что в бессознательном наших пациенток все еще действуют, практически — в неизменившейся форме и с неослабевающей силой, деструктивные импульсы, направленные против матери или сестры в раннем детстве. Мелани Клейн придавала большое значение этим импульсам. Легко понять, что их редукции препятствует преувеличенное и озлобленное соперничество. Первоначальные эти бессознательные импульсы против матери как бы означают: ты не должна вести с моим отцом половую жизнь, ты не должна иметь от него детей, а если будешь, ты будешь так изуродована, что никогда не сделаешь этого снова и станешь навсегда безвредной; или — как позднейшая переработка — станешь страшилищем, отпугивающим всех мужчин. Но это все, по неумолимому закону талиона, господствующему в бессознательном, возвращается затем в виде страха той же самой участи. Если я желаю такой травмы тебе и навлекаю ее на тебя в своих фантазиях при мастурбации, я должна бояться, что то же самое случится со мной, когда я окажусь в той ситуации, в которой я желала, чтобы испытывала страдание ты. Фактически, в определенном числе таких случаев дисменорея развивается как раз тогда, когда девушка начинает обыгрывать идею половых отношений. Иногда, более того, развивающаяся в это время дисменорея воспринимается девушкой совершенно сознательно и открыто как наказание за возникающие деструктивные желания. В других случаях страхи пациенток носят менее специфический характер, проявляясь в основном в виде запрета на половой акт. Эти страхи наказания относятся отчасти к будущему, как уже было указано, но отчасти и к прошлому: поскольку я переживала все эти деструктивные импульсы при мастурбации, эти самые вещи произошли и со мной; я изуродована так же, как она, или, как позднейшая переработка — я такая же уродина, как она. Такая связь полностью осознавалась и высказывалась вслух одной моей пациенткой, у которой реальные сексуальные авансы со стороны отца породили необычайно сильные проявления патологического соперничества — до прохождения анализа она не осмеливалась глядеться в зеркало, думая, что безобразна, хотя на самом деле была удивительно хорошенькой. Когда в процессе анализа прорабатывались ее конфликты с матерью она вновь пережила сильный аффект, и в момент высвобождения аффекта она увидела себя в зеркале с лицом своей матери. Во всех рассматриваемых случаях наблюдаются также деструктивные импульсы по отношению к мужчинам. В сновидениях они обычно проявляются как кастрационные импульсы, а в жизни — в определенной степени всегда присутствующего желания причинить страдание мужчине, или в форме защиты против таких побуждений. Однако, эти, направленные против мужчин, импульсы, очевидно, только относительно связаны с идеей собственной анормальности, их раскрытие в процессе анализа происходит обычно при малом сопротивлении и совсем не меняет общей картины. С другой стороны, тревога исчезает с раскрытием и проработкой деструктивных побуждений, направленных против женщин (матери, сестры, психоаналитика), и, наоборот, она остается неизменной, пока избыток этой тревоги препятствует возможности что-то сделать с жестоким чувством вины и всеми связанными с ним побуждениями. Защита в таком случае выглядит как сопротивление анализу, на которое я уже ссылалась, но является по сути защитой против чувства вины, и имеет приблизительно такое содержание: нет, я, конечно, не причинила себе никакой травмы, я так просто так уж устроена. Последнее в то же время служит поводом для многочисленных жалоб на судьбу, которая так несправедливо распорядилась; или на наследственную предрасположенность: что дано от рождения — это все раз и навсегда; или, как в двух случаях,— на сестру, которая что-то сделала с гениталиями пациентки; или на постоянное угнетение в детстве, от которого не было избавления. Ясно видна функция таких жалоб — это защита от чувства вины, и поэтому пациентка за них держится. Первоначально я предполагала, что устойчивость идеи своей анормальности определялось иллюзией маскулинности, а сопутствующее чувство стыда — идеей утраты пениса или опасением, что он вырастет из-за мастурбации; я считала, что погоня за мужчиной была определена отчасти вторичным сверхподчеркиванием женственности и отчасти желанием иметь мужчину, если уж нет возможности им быть. Но по ходу дела, как я говорила выше, я пришла к убеждению, что фантазии о маскулинности не представляют динамически эффективного фактора и являются только выражением вторичных тенденций, имеющих корни в вышеописанном соперничестве с женщиной, и в то же время содержат рационализованное тем или иным путем обвинение несправедливой судьбе или матери в том, что не родила мужчиной, или являются выражением необходимости создавать в виде сновидений или фантазий средства уйти от мучительных конфликтов с женщинами. Имеются, конечно, клинические случаи, в которых приверженность иллюзии „я — мужчина" действительно играет динамическую роль, но у этих женщин наблюдается совершенно иная картина: в явно заметной степени имеет место идентификация с определенным мужчиной — отцом или братом — на основе которой, в основном, и происходит развитие в гомосексуальном направлении или формирование нарциссической установки. Таким образом, переоценка отношений с мужчинами может иметь свой источник совсем не там, где мы до сих пор его видели, то есть не в необычайной силе сексуального импульса, а в факторах, лежащих за пределами отношений мужчина — женщина, а именно — в восстановлении травмированной самооценки и в вызове торжествующей сопернице. Поэтому представляет интерес вопрос о том, действительно ли в погоне за мужчиной играет, и в какой степени, роль стремление к сексуальному удовлетворению. Несомненно, что сознательно борются именно за него, но верно ли это с точки зрения инстинктов? Весьма существенно, в этой связи, напомнить о том важном факте, что этого удовлетворения ищут не со средним усердием, а определенно и непомерно переоценивают. Такая установка периодически была довольно отчетливой также и на сознательном уровне, но я вначале была склонна недооценивать ее, принимая во внимание, с одной стороны, силу сексуальных запретов, а с другой, силу непроизвольного стремления к мужчине, имеющую другое происхождение; следовательно, я воспринимала обсуждаемую установку как в значительной степени рационализацию, служащую для сокрытия бессознательных мотивов и для демонстрации стремления к мужчине как чего-то „вполне нормального и естественного". Теперь я считаю, что это стремление, без сомнения, является также и рационализацией, но в данном случае мы находим подтверждение еще и старому правилу, что пациент всегда — в некотором смысле — прав. Отдав должное как самому естественному стремлению к сексуальному удовлетворению, так и сопутствующим ему внесексуальным элементам, мы, кроме того, должны согласиться с постоянным присутствием у наших пациенток избытка сексуального влечения, и особенно к гетеросексуальному половому акту. Если бы гиперсексуальность этих женщин была по сути, только средством протеста против самого факта существования других женщин или средством самоутверждения („нарциссической компенсацией"), то было бы очень нелегко объяснить тот факт, что в реальности, часто не осознавая этого, и, фактически — вразрез со своей сознательной позицией, они жадно ищут половых контактов практически с любым партнером. Они часто высказывают идеи, что без этого просто не могут чувствовать себя здоровыми и работоспособными. Эта рационализация возникает или из наполовину понятых идей психоанализа, или теорий о гормонах, или просто заимствуется из мужской идеологии о вреде воздержания 11. Насколько половой акт важен для них, видно по тому, что их усилия, чем бы они не были детерминированы в других отношениях, имеют общий знаменатель: обеспечение себя половым сношением, или хотя бы гарантией того, что не окажешься неожиданно лишенной возможности его совершить. Эти усилия реализуются тремя путями, по сути очень различными, но равнозначными по стоящей за ними мотивацией: это фантазии о проституции, стремление выйти замуж и желание быть мужчиной. Фантазии наших пациенток о проституции и замужестве с этой точки зрения почти однозначны и означают, при такой их основе, что под рукой всегда будет доступный мужчина. Желание быть мужчиной или ненависть к мужчинам при этом нередко обусловлены мифом о том, что мужчина может иметь сношение всегда, когда захочет.

Я считаю, что за такую переоценку сексуальности ответственны следующие три фактора:

1. С точки зрения экономии либидо, в типичной психологической структуре таких женщин много особенностей, толкающих их именно в сферу сексуальности, потому что путь к другим возможностям удовлетворения [или сублимации либидо — М. Р.] оказался слишком трудным. Гомосексуальные импульсы отвергаются, потому что они сочетаются с импульсами деструктивного характера и из-за позиции соперничества с другими женщинами. Мастурбация не удовлетворяет, даже если она, как в большинстве случаев, не была полностью подавлена. Остальные формы аутоэротического удовлетворения в широком смысле, как в прямом, так и в сублимированном виде — все, что делают и чем наслаждаются в одиночку (еда, зарабатывание денег, искусство, природа) — заторможены, и, главным образом, потому, что такие женщины, как и все люди, чувствующие себя обделенными жизнью, лелеют сильнейшее желание иметь что-нибудь для себя одной, не позволяя больше никому наслаждаться ни каплей своего сокровища, желание все забрать у всех — вытесняемое из-за порождаемой им ответной тревоги и из-за его несовместимости с прочими нормами поведения индивидуума. В дополнение к этому запреты у них проецируются на все сферы деятельности, которые, в соответствии со здоровым честолюбием, избираются другими людьми и приносят им громадное внутреннее удовлетворение.

2. Вышеописанный фактор позволяет объяснить реальное усиление сексуальных потребностей, а следующий — составляет непосредственную основу завышенной ценности половой жизни для этих женщин. Я говорю об изначальном поражении в сфере женского соперничества, в результате которого возник глубокий страх перед тем, что другая женщина постоянно будет мешать гетеросексуальной активности пациентки, что реально и достаточно ясно проявляется в ситуации переноса. Это, фактически, что-то вроде „афанизиса" 12, описанного Эрнстом Джонсом, хотя здесь это не тревога относительно утраты способности к сексуальным переживаниям, а скорее страх быть лишенной их навсегда внешними обстоятельствами. От такой тревоги женщина ограждается попытками достичь вышеупомянутой защищенности. Эта тревога приводит к переоценке сексуальности в такой степени, в какой любая цель, становящаяся объектом спора, всегда переоценивается.

3. Наличие третьего источника кажется мне менее надежным, так как я не смогла обнаружить его присутствие во всех случаях. Некоторые из этих женщин, как уже было упомянуто, припоминали пережитое в раннем детстве сексуальное возбуждение, похожее на оргазм. О том, что у некоторых женщин такое переживание имело место, можно было судить по таким явлениям, как страх достичь оргазма при половом акте, хотя сновидения выдавали, что он им знаком. Пережитое в раннем детстве возбуждение испугало или из-за специфических условий, в которых произошел оргазм, или из-за его силы, сокрушительной для незрелого субъекта, вследствие чего переживание было вытеснено. Пережитый опыт, однако, оставил ощущение удовольствия, намного превосходящего любое другое, и чего-то странно живительного для всего организма. Я склонна думать, что это бессознательная память об этом детском ощущении принуждает тех женщин, которые его испытали,— в гораздо большей степени, чем это происходит обычно — принимать сексуальное удовлетворение за эликсир жизни, которым могут снабдить только мужчины, без которого любая женщина должна иссохнуть и зачахнуть и недостаток которого делает невозможным успех в любой другой сфере. Последнее, однако, нуждается в дальнейших подтверждениях. Несмотря на то, что погоня за мужчинами обусловлена многочисленными внутренними факторами и несмотря на энергичность предпринимаемых усилий, все попытки достижения этой цели, как правило, обречены на неудачу. О причинах неудачи уже было сказано. Ее корни в том же, что однажды уже привело к поражению в соревновании за мужчину, и в то же время заставляет снова прилагать исключительные усилия для его завоевания. Установка на озлобленное соперничество с женщинами вынуждает обсуждаемую группу пациенток демонстрировать вновь и вновь свое эротическое превосходство, но в то же время их деструктивные импульсы, направленные на женщин, неизбежно связывают любое соперничество за мужчину с глубокой тревогой. В соответствии с силой этой тревоги и, возможно, даже более в соответствии с субъективным осознанием неизбежного поражения и последующего снижения самооценки, конфликт между преувеличенным стремлением соперничать с другими женщинами и преувеличенной тревогой, возникающей вследствие соперничества, приводит внешне или к избеганию такого соперничества или к увеличению усилий в этом направлении. Следовательно, внешние проявления могут быть абсолютно различными: от женщины, чрезвычайно заторможенной в проявлении хоть какой-нибудь, необходимой для завязывания отношений, симпатии к мужчинам и одновременно стремящейся к ним так отчаянно, что это исключает любое другое желание; и до женщины — настоящего Дон-Жуана. Основанием для включения всех этих женщин в одну категорию, вопреки из внешнему несходству, является не только подобие их основных конфликтов, но также подобие их эмоциональной ориентации, несмотря на разницу в их образе жизни, точнее — несмотря на отличие их установок в сфере эротики. Уже было упомянуто, что «успех» у мужчин для женщин этой группы, даже в случае его достижения, не имеет какой-либо эмоциональной ценности сам по себе. Это обстоятельство является важным проявлением их внутреннего сходства. Более того, ни в одном случае эти женщины не достигали физически или психически удовлетворительных отношений с мужчиной. Оскорбленная женственность влечет этих женщин как прямо, так и через страх не быть нормальной к тому, чтобы доказать свою женскую состоятельность самой себе; но так как эта цель недостижима из-за постоянного самоуничижения, возникает необходимость постоянной смены мужчин. Их интерес к мужчине порой так силен, что может создавать у окружающих иллюзию безумной влюбленности, ослабевающей однако, как правило, как только он «завоеван» — то есть, как только он стал эмоционально зависимым от них. Уже описанная мной характерная для переноса тенденция — делать человека зависимым через любовь, имеет еще один обусловливающий фактор. Она определяется тревогой, которая подсказывает, что зависимость — это опасность, которой надо избегать любой ценой, а поскольку любовь или любая эмоциональная привязанность создает сильную зависимость, то она и представляет собой то самое зло, которого нужно избегать. Страх стать зависимой — это, другими словами, глубокий страх перед разочарованиями и унижениями, которого они ждут как неизбежного результата своей влюбленности. Пережив унижение в детстве, теперь они хотят унижать других. Исходный опыт, оставивший после себя такое сильное чувство уязвимости, как правило, был связан с мужчиной, но стереотипы поведения, явившиеся его следствием, направлены почти в равной степени и на мужчин, и на женщин. Например пациентка, как раз та, которая хотела сделать меня зависимой с помощью подарков, как-то выразила сожаление, что не пошла к психоаналитику-мужчине, потому что мужчину легче заставить влюбиться, и тогда — игра выиграна. Самозащита от эмоциональной зависимости соответствует, таким образом, желанию быть неуязвимой, более Зигфрида из немецкой саги, искупавшегося для этого в крови дракона. В других примерах механизм защиты проявляется в деспотических тенденциях и бдительном наблюдении за тем, чтобы партнер остался более зависимым от нее, чем она от него, и это желание, конечно, вызывает открытую или подавленную ярость в ответ на любые малейшие проявления независимости партнера. Двойным образом обусловленному непостоянству в отношениях с мужчинами в полной мере соответствует глубоко скрытое желание взять реванш или другое желание, также возникшее после первого поражения; это желание извлечь из мужчины все, что можно, и отбросить его в сторону, отвергнуть его, также, как она сама была когда-то брошена в сторону и отвергнута. Из сказанного очевидно, что шансов найти подходящий объект у этих женщин очень мало или даже просто не существует (а по причинам, связанным отчасти с их отношением к другим женщинам, а отчасти — с их самооценкой, эти женщины слепо хватаются за любого мужчину). Эти шансы, более того, в двух третях случаев, разбираемых здесь, еще сильнее снижались из-за фиксации на отце, то есть том лице, за которого, в основном, и шла борьба в детстве пациенток. В этих случаях сначала создавалось впечатление, что они фактически ищут отца или его образ, что они бросают мужчин очень быстро именно потому, что те не соответствуют этому идеалу, а также потому, что они становятся объектом возмездия, первоначально предназначенного отцу. Другими словами, фиксация на отце составляет ядро невротических расстройств у этих женщин. Хотя эта фиксация фактически является усиливающей, тем не менее, несомненно, что в генезисе данного типа нарушений этот фактор не специфичен. Во всяком случае, фиксация на отце не составляет динамической сути особых проблем, в которых мы здесь разбираемся, потому что приблизительно в одной трети случаев не было обнаружено никаких признаков того, что уровень фиксации на отце превосходил бы обычный по интенсивности или по каким-то другим параметрам. Я упоминаю здесь об этом чисто по техническим причинам, так как опыт показывает, что когда в процессе анализа проходишь через эти ранние фиксации, не проработав сперва всю проблему в целом, то быстро заходишь в тупик. Для таких пациенток существует чуть ли не единственный рациональный выход из этой печальной ситуации, а именно — чего-то достичь, заслужить уважения, удовлетворить честолюбие. Все такие женщины без исключения ищут этот выход, и на этом пути у них чрезвычайно развивается амбициозность. Ими движут могущественные импульсы, исходящие из раненой женской самооценки и из преувеличенного чувства соперничества. В основе их поведения легко обнаруживается стремление восстановить самооценку, базируясь на своих успехах и достижениях, и таким образом торжествовать над всеми соперницами, и если не удается в эротической сфере — то на другом поле деятельности, выбор которого определяется личными способностями 13. Однако, они обречены на неудачи и на этом пути. Рассмотрим теперь причины неизбежности этих неудач. Мы можем это сделать быстро, потому что трудности в этой сфере достижений по сути те же самые, которые мы видели в эротической сфере, и все, что нужно рассмотреть — это форму, в которой они проявляются. Параллелизм поведения таких женщин в эротической сфере и прочих сферах достижений, наиболее очевиден, конечно, в ситуации соперничества. У тех, кто почти патологически одержим идеей исключить всех остальных женщин из соревнования, существует сознательное честолюбие и стремление к признанию в любом виде соревновательной деятельности, но ясно видно, что за этим стоит отсутствие ощущения собственной защищенности. Такое поведение проявлялось в трех случаях, которые, несмотря на непомерное честолюбие женщин, представляют, фактически, образец абсолютной обреченности на провал упорного преследования заданной цели. Даже самая мягкая критика всегда обескураживала их, и этого же достигала похвала. Критика затрагивала их тайный страх перед своей неспособностью успешно соревноваться, а похвала — боязнь какого бы то ни было соперничества, особенно, конечно, удачливого. Второй элемент, повторяющийся в этих случаях с неизменным постоянством — был их Дон-Жуанизм. Точно также, как им постоянно были нужны все новые мужчины, они не могли связать себя каким-либо постоянством в деятельности. Они любили говорить, что привязанность к определенной работе лишает их возможности следовать своим другим интересам. То, что это рационализация, выдает тот факт, что на самом деле они чаще всего не преследовали никаких других интересов. У тех, кто избегает любого соперничества в эротической сфере под действием навязчивой идеи о своей неспособности понравиться, честолюбие как таковое также почти полностью подавлено. В присутствии тех, кто даже только по внешнему впечатлению умеет что-то делать лучше, они чувствуют, что их полностью оттеснили на задний план, чувствуют себя ненужными и реагируют на такие ситуации страшными взрывами ярости — точно так же, как и в ситуации переноса, и затем легко впадают в депрессию. Когда дело доходит до замужества, их собственное подавленное честолюбие нередко переносится на мужа, и тогда со всей силой их собственных амбиций они требуют успехов от него. Но этот перенос честолюбия имеет только частичный успех, потому что вследствие их собственной неизменной установки на соперничество они в то же время бессознательно ожидают от него неудачи. Какая именно установка по отношению к мужу возьмет верх, зависит от силы его собственной потребности в мужских достижениях (sex-maximation). Таким образом, на основании тех же умозаключений, с помощью которых она приходит к отказу от эротического соперничества, с самого начала муж может оцениваться как недосягаемый соперник, по отношению к которому женщина всегда оказывается перед угрозой падения в пропасть чувства некомпетентности, сопровождаемого глубокой обидой на него. Во всех этих случаях имеется и еще одна первостепенной важности неразрешимая проблема, возникающая из-за поразительного расхождения между раздутым честолюбием пациенток и их пониженной уверенностью в себе. Все эти женщины могли бы продуктивно использовать свои индивидуальные способности: как писатели, ученые, врачи, художники или организаторы. Но совершенно очевидно, что для любой продуктивной деятельности необходима определенная самоуверенность, а заметный ее недостаток оказывает парализующее действие. Это верно, конечно, и здесь. Рука об руку с их преувеличенным честолюбием с самого начала идет недостаток смелости, происходящий от их подавленного душевного состояния. В то же время, большинство пациенток не осознают вызванного их неудовлетворенным честолюбием ужасного напряжения, в котором они работают. Это расхождение имеет практические последствия. Эти женщины хотят, не осознавая того, достигнуть вершин с самого начала — например, прекрасно уметь играть на пианино, не упражняясь, или замечательно рисовать, не овладев техникой рисунка, достигнуть успеха в науке без тяжелого труда, или ставить диагноз по сердечным шумам и легочным хрипам не практикуясь. Свою неизбежную неудачу они не приписывают своим нереальным и преувеличенным ожиданиям, но относят ее на счет своей общей неспособности. При этом они склонны бросить любую работу, какой занимались, и поэтому им не удается приобрести через терпеливый труд знания и умения, необходимые для достижения успеха, и так происходит дальнейшее расхождение между повышенным честолюбием и недостаточной уверенностью в себе. Чувство неспособности чего-либо достичь, которое так же мучительно в области практической деятельности, как и в эротической сфере, из которой оно происходит, как правило, очень устойчиво. Пациентка полна решимости доказать себе и другим,и, главным образом, психоаналитику, что она не умеет делать ничего, что она просто глупая и неловкая. Она отметает все доказательства противоположного и принимает каждую похвалу как лживую лесть. Что же питает эти тенденции? С одной стороны, убежденность в собственной неспособности предоставляет прекрасное прикрытие, под которым можно ничего не делать, и замечательно защищает от опасности успешного состязания. Но приверженность неспособности что-либо делать содействует не столько этой защите, сколько позитивному стремлению, доминирующему в общей картине, а именно — стремлению добыть себе мужчину, или, скорее, выманить мужчину у судьбы вопреки всему, и сделать это, раздавая доказательства своей слабости, зависимости и беспомощности. Такой «коварный план» всегда существует абсолютно бессознательно, но тем упрямее ему следуют, а то, что вначале кажется бессмысленным, при рассмотрении с позиции бессознательных ожиданий, оказывается спланированным и целенаправленным стремлением к определенному результату. «План» выходит на поверхность различными путями, например, в виде некоторых смутных, но тем не менее упорных представлений об альтернативе между мужчиной и работой, или о том, что работа и независимость отрезают путь к мужчинам. Объяснения, что такая идея не имеет реальных оснований, не производят на таких пациенток ни малейшего впечатления. Та же судьба постигает объяснения, что альтернатива между мас-кулинностью и феминностью, пенисом и детьми — ложна. Их упрямство становится понятно, если его рассматривать как выражение вышеизложенного «плана», даже если он не осознан. Одна пациентка, у которой идея такой альтернативы играла значительную роль в ее сильнейшем сопротивлении любой работе, в ситуации переноса проявляла свое скрытое желание в следующей фантазии: платя гонорар аналитику, она потратит все свои деньги и постепенно дойдет до нищеты. Анализ, однако, не поможет ей преодолеть ее запреты на работу. Она будет лишена всех средств к существованию и не сможет зарабатывать на жизнь. Аналитику тогда придется о ней заботиться, в особенности ее первому аналитику (мужчине). Эта же пациентка пыталась заставить аналитика запретить ей работать, настойчиво подчеркивая не только свою неспособность к работе, но даже вред, наносимый ей работой. Когда ее убеждали заняться работой, которая бы ей подходила и с которой она бы справлялась, пациентка реагировала — достаточно логично, в общем-то — гневом, который шел от фрустрации в ее тайном плане, в то время как его осознаваемым содержанием было то, что аналитик 175 смотрит на нее только как на рабочую лошадь и хочет фрустри-ровать ее женское развитие. В других случаях основное содержание ожиданий выражалось в зависти к женщине, которую мужчина поддерживает или помогает ей продвинуться в работе. Близких по теме фантазий было не счесть: о получении от мужчины помощи или подарков, детей или сексуального удовлетворения, духовной или моральной поддержки. Содержание соответствующих орально-садистских фантазий явствовало из сновидений. В двух случаях это были отцы собственной персоной, которых пациентки вынуждали их содержать, демонстрируя свою неспособность содержать себя самим. Их установка остается неизменной до тех пор, пока влезает в рамки их тайного ожидания: если я не могу получить любовь от моего отца (что значит — от мужчины) естественным путем, я добуду ее, став беспомощной. Это магическое взывание к отцовской жалости и являлось в действительности задачей их ма-зохистской установки, невротически искаженным средством достижения гетеросексуальной цели, которой, как считали пациентки, они не достигнут другим путем 14. Упрощая, можно сказать: источник их ощущения, что им очень трудно работать, находится в этих случаях в их неспособности заинтересоваться работой. Фактически слова «трудно работать» не отражают существа дела адекватно, потому что в большинстве случаев дело доходит до ощущения полной пустоты в голове. Их цели остаются фиксированными в эротической сфере, конфликты, существующие в этой сфере, переносятся на работу и, наконец, запрет на работу «компенсируется» их желанием вымогать любовь, по крайней мере косвенным путем, в форме сострадания и нежной заботы. Так как работа согласно «плану» остается не только непродуктивной и не приносящей удовлетворения, но становится реально болезненной, такие пациентки рвутся с удвоенной силой обратно в сферу эротики. Этот вторичный процесс может быть запущен личным сексуальным опытом, например замужеством, или подобными событиями в окружении. Это служит объяснением уже упомянутой возможности того, что анализ тоже может стать запускающим фактором вторичного процесса, а именно, в том случае, когда аналитик, неверно оценив истинное положение вещей, делает с самого начала упор на сексуальную сферу. Трудности, естественно, углубляются с возрастом. Молодая девушка легко утешается после эротических неудач и надеется на лучшую «судьбу». Экономическая независимость, по крайней мере в среднем классе общества, пока еще не представляет ейострой проблемы, а сужение сферы интересов сказывается еще не очень жестко. С возрастом же, скажем, около тридцати, продолжение неудач в любви воспринимается как фатальное, возможность создать приносящие удовлетворение отношения постепенно становится все более призрачной, в основном по внутренним причинам: растущая неуверенность в себе, замедление общего развития и, следовательно, неспособность достичь очарования зрелых лет. Чем дальше, тем больше обременяет экономическая зависимость. И, наконец, все в большей степени ощущается пустота в сфере работы и достижений, так как с годами на достижениях фиксируется все больше внимания как самой женщиной, так и ее окружением. Ей кажется, что жизнь теряет смысл и постепенно развивается озлобленность, потому что такая женщина неизбежно все больше и больше запутывается в двойном самообмане. Она думает, что может обрести счастье только через любовь, в то время как оставаясь такой, как она есть, она неспособна к любви, а с другой стороны — она неспособна ни к чему, так как у нее нет веры в свои способности. Каждый читатель по всей вероятности заметил, что тип женщины, изображенный здесь, часто встречается в наши дни, во всяком случае в интеллектуальных кругах среднего класса, хотя, может быть, и не в такой явной форме. В начале статьи я выразила мнение, что распространенность этого типа во многом определена социальными причинами, а именно, узостью сферы женской деятельности. В описанных здесь случаях, однако, ясно, что особенности невротических расстройств были в не меньшей степени обусловлены неудачным индивидуальным развитием. В итоге может возникнуть впечатление, что две группы обстоятельств — социальных и индивидуальных — отделены друг от друга. Конечно, это не так. Можно доказать в каждом отдельном случае, что такой тип женщины мог сложиться только на основе индивидуальных факторов, но я полагаю, что в нынешней социальной обстановке относительно небольших трудностей личного развития достаточно, чтобы повести женщину по направлению к описанному типу женственности, чем и объясняется его распространенность. 1 Бриффо Р. «Матери» — Лондон, 1927. Том 2, стр. 253: «Половое разделение труда, на котором было основано социальное развитие в первобытных обществах, было отменено великой экономической революцией, вызванной началом земледелия. Женщина, бывшая в положении главного производителя, стала экономически непродуктивной, лишенной собственности и зависимой... Лишь одна экономическая ценность была оставлена за ней — ее пол». 2 Установка по отношению к мужчине-аналитику может быть той же самой. Как вариант, перенос может представлять, временно или постоянно, картину, описанную Фрейдом как «логика лапши и супа». В первом случае аналитик-женщина представляет, преимущественно, мать или сестру (но никоим образом не всегда, и, следовательно, каждая ситуация должна рассматриваться по существу). •Во втором случае хроническая нужда завоевывать мужчину, характерная для этой группы пациенток, направляется на самого психоаналитика. 3 Меня неоднократно потрясало, что, когда бы я ни демонстрировала этим пациенткам их желание быть мужчиной, свободное от любых объектных отношений, они неизменно реагировали наивным недоверием, как если бы я «попрекала» их гомосексуальностью [К. X.]. Перенос — особые отношения, которые возникают между пациентом и аналитиком в процессе терапии, при этом — эти отношения всегда в определенной степени моделируют ранние эмоциональные стереотипы общения, в которых пациент испытывал удовольствие или чувство защищенности, поэтому нередко возникает проекция на аналитика тех инфантильных установок и аффективных желаний пациента, которые испытывались им по отношению к родителям или лицам их заменяющим [М. Р.]. 4 Проекция — бессознательная и чаще всего ошибочная уверенность, что субъект общения обладает такими же точно мыслями, желаниями и влечениями или, также бессознательное, наделение его своими собственными чувствами [М.Р.]. 5 Сопротивление — один из механизмов психологической защиты, связанный со стремлением не допустить в сознание ранее вытесненные, имеющие бессознательную природу, мысли, желания или влечения. Наиболее ярко проявляется во время психоаналитических сеансов в форме, например, полного отказа от продукции свободных ассоциаций или заявлений, что возникающие ассоциации «абсолютно бессмысленны», «не имеют значения» и т. п. [М. Р. ]. 6 В ситуациях аналитика-мужчины такие фантазии являются достаточно обычными и практически всегда требуют специальной работы с переносами [М.Р.]. 7 Цензура — структура психики, ответственная за предотвращение перехода на сознательный уровень неприемлемых для личности мыслей или желаний [М.Р.]. 8 Табу — запрет, нарушение которого предполагает чаще всего суеверно обусловленное и, следовательно, имеющее индивидуально-психологическую природу, наказание [М. Р.]. 9 Подавление — один из механизмов психологической защиты, характеризующий, как правило, «выталкивание» какого-либо психического содержания в подсознание и удержание его там [М. Р.]. 10 Создается впечатление, что эта тревога глубочайшим образом связана с мастурбацией, тем не менее пока трудно вынести определенное суждение об этом без точных данных в его поддержку. Во всяком случае, желание иметь детей чрезвычайно сильно у всех таких женщин и в большинстве случаев изначально сильно вытеснено. 11 Длительное воздержание в период половой зрелости, и особенно после 35—40 лет, действительно вредно для обоих полов, и даже более для женщин, нежели для мужчин, так как, если у последних оно может иногда вызывать лишь преждевременное ослабление сексуальной фукнции, то у женщин неудовлетворенная сексуальность нередко становится одним из психофизиологически обусловленных факторов развития различных соматических заболеваний [М. Р.]. 12 Эрнст Джонс ввел этот термин для обозначения глубокого страха перед утратой сексуальных стремлений и, соответственно, возможности сексуального удовлетворения. [К. X]. Афанизис (греч.) — исчезнование, превращение в невидимое, уничтожение [М.Р.]. 13 Сейчас, в 90-е годы мы реально наблюдаем, что этим полем деятельности нередко становится политика, при этом в нее привносится практически вся упомянутая автором атрибутика отношений как к мужчинам, так и к женщинам [М.Р.]. 14 Ход рассуждений здесь, в основном, тот же самый, что и у Райха в его «Ма-зохистском характере» (Intern Zeitsch, 1932), в частности, в той степени, в которой Райх демонстрирует нам мазохистское поведение субъекта в целях достижения в конце удовольствия [К. X.]. Аналогичные тенденции и основы поведения мной наблюдались и у мужчин, у которых беспомощность и неспособность ни к чему была лишь маской страха неуспеха гетеросексуальных отношений и одновременно выражением неосознаваемой установки на получение во что бы то ни стало всеобъемлющей материнской заботы и всепрощающей материнской любви. Как мне представляется, эти, не такие уж редкие, тенденции представляют собой разновидность садомазохизма, в основе которого лежит невротически искаженный способ сексуальной поведенческой адаптации [М. Р.].