Весь религиозный мир Тибета, вообще говоря, делится на две части. К первой относятся сторонники строгого соблюдения моральных принципов и монашеских правил как средства спасения; ко второй – те, кто предпочитает интеллектуальный метод, освобождающий его сторонников от всех законов вообще.

Тем не менее четкого деления на эти две категории не существует. Хотя теории соответствующих групп всегда становятся любимым предметом споров между сторонниками обеих школ, редко случается, что кто– то становится в позу непримиримого воинственного противника тех, кто в оппозиционном лагере.

Даже монахи, приверженные морали, признают, что добродетельная жизнь и монастырская дисциплина хотя и имеют высокую ценность и подходят многим, но это всего лишь подготовка к более высокому пути. Что касается адептов второй системы, все они верят в благоприятные результаты приверженности моральным законам и правилам, налагаемым на членов религиозного ордена.

Более того, все единодушно провозглашают второй метод более безопасным из двух. Чистая жизнь, добрые дела, праведность, сострадание, отвлечение от мирских забот, эгоизма и спокойствие ума действуют, говорят они, как очистительный процесс, постепенно уносящий «нечистую пыль, которая покрывает глаза ума» (внутренний взор)[127] и тем самым ведет к просветлению, что само по себе уже спасение.

Что касается метода, который мистики называют «Краткий Путь», «Прямой Путь»[128], он считается самым рискованным. По мнению тех учителей, которые преподают его, идти по этому пути – все равно что сойти с дороги, что ведет вокруг горы, вздымающей вверх свою вершину, и попытаться добраться до нее по прямой, взбираясь по отвесной стене, по скалам, и преодолевая расселины с помощью веревки. Только первоклассные альпинисты, исключительные атлеты, полностью лишенные страха высоты, рискуют надеяться на успех в таком деле. Даже самые тренированные могут неожиданно потерять силы или получить головокружение. И тогда неминуемо ужасное падение – самонадеянный альпинист в лучшем случае поломает все кости.

Приводя такой пример, тибетские мистики подразумевают духовный срыв, ведущий к самой низкой, худшей степени заблуждения и извращенности – к степени демона.

Один ученый лама утверждал, как я слышала, что голая теория относительно полной интеллектуальной свободы и освобождения от всех правил вообще, которую исповедует большая часть адептов «Краткого Пути», – слабый отголосок учения, существующего с незапамятных времен в Центральной и Северной Азии. Этот лама был убежден, что эти доктрины согласуются с высшим учением Будды, которое можно проследить во всех его речах. Тем не менее, сказал лама, Будда хорошо знал, что для большинства лучше подчиняться правилам, созданным, чтобы избежать губительных последствий невежества, и призванным вести по пути, где нет смертельных опасностей. Именно поэтому всезнающий Учитель установил правила для мирян и монахов среднего ума.

Тот же самый лама выразил сильные сомнения в арийском происхождении Будды: предположил, что его предок принадлежал к желтой расе, и выразил уверенность, что ожидаемый его преемник, будущий Будда Майтрейя, появится в Северной Азии.

Откуда он взял эти мысли, мне так и не удалось выяснить. На востоке дискуссии – вещь невозможная. Когда один отвечает: «Я увидел это во время медитации», мало надежды получить дальнейшую информацию на этот счет. То же самое я слышала от непальцев; аргументы их сводились к тому, что родина Будды – их собственная страна. «Великий мудрец Индии, – говорили они, – относится к тому же племени, что и мы сами. Что касается нас, мы той же расы, что и китайцы».

Конечно, такие теории развивают только ученые ламы и мистики, обсуждающие «Путь правил» и «Краткий Путь». Теперь в Тибете, как и повсюду, осталось мало ученых и мыслителей. Поэтому, хотя большинство защитников «правил» живут в монастырях, учение о «полной свободе» является raison d'etre[129]для бесчисленного множества людей, едва ли способных добраться до вершин, но чью оригинальность нельзя отрицать.

Большинство колдунов скрываются за флагом именно последней партии. Но не все они ищут быстрого духовного обновления; в «Кратком Пути» их прежде всего привлекает свобода от оков дисциплины и разрешение проводить какие угодно эксперименты, которые способствовали бы их собственному развитию. Формула слишком обтекаемая, чтобы позволить себе ее интерпретировать, поскольку подходит под любые характеристики.

Общая классификация тибетских магов и постигающих магическое искусство подразделяет их на две категории. Первая – все те, кто прямо не стремится к власти над природой, а только желает приобрести силу властвовать над некоторыми богами и демонами, заручившись их поддержкой. Практикующие этот метод верят, что существа из другого мира есть на самом деле и полностью отличаются от нас. Они считают также, что их собственные способности и сила намного слабее, чем у существ, которых они жаждут поработить, и без их помощи они (маги) не добьются желаемых результатов. И опять-таки они полностью осознают, что, какие бы средства ни использовали – заговоры, чары и т. п., – их действенная сила, хотя и приводится в активное состояние человеком, который ею пользуется, исходит не от него.

Ко второй категории можно отнести только малую часть адептов. Иногда они пользуются теми же средствами, что и менее просвещенные коллеги, но по другим причинам. Они придерживаются мнения, что различные явления, которые простые люди считают чудесами, совершаются с помощью энергии, образуемой самим магом и зависящей от его знаний относительно истинной сущности вещей. Большинство этих адептов – мужчины, привыкшие к одиночеству, даже отшельники; не стремятся выделиться ни внешностью, ни поступками; не пытаются продемонстрировать свои способности и часто остаются никому не известными. И наоборот, маги первой группы полны самолюбования и стремятся привлечь к себе внимание яркостью и эксцентричностью одежды и поведения; это колдуны, предсказатели, некроманты и оккультисты всех мастей, от посредственностей из нищих классов до лиц с высоким социальным статусом. Любители странных речей и дел получают удовольствие, послушав обычные в таком обществе теории «интегральной свободы» и ее практики. Но за абсурдной экстравагантностью скрываются элементы знания, связанного с древней традицией, забытой историей и обращением к психическим силам, которые нужно собирать по крупицам. В эти круги, как и повсюду в Тибете, очень трудно пробиться.

Чтобы ступить на «Краткий Путь освобождения», не обязательно быть посвященным монахом. По мнению адептов учения, цену имеет только посвященность; поэтому многих мирян, если они признаны способными к духовному развитию, принимают в ученики к учителю-мистику и в свое время посвящают. Те же правила относятся и к изучающим магию; тем не менее большинство мистиков и магов начинают свою карьеру как послушники в религиозных орденах.

Выбор учителя, ведущего его по мистическому пути, трудному и полному обманов и миражей, – важное решение для кандидата в посвящение. Как после этого пойдет его жизнь, зависит полностью от характера ламы, им выбранного.

Есть такие, кто встречается с фантастическими приключениями, попросив принять их у дверей, которые лучше бы не открывать. И все же, если молодой монах попросит духовного руководства у ламы, не являющегося ни отшельником, ни «экстремистом» «Краткого Пути», новичку, вероятно, не грозят никакие трагические события.

Пока идет подготовительный период – а он длится неопределенно долго, – учитель познаёт характер нового ученика. После этого он иногда просто объясняет ему несколько философских трактатов и значение нескольких символических диаграмм (кьилкхоров), обучает его регулярным медитациям, для которых они используются. Если лама сочтет, что ученик способен продолжать занятия, он развернет перед ним целую программу мистической подготовки, состоящую из трех стадий, а именно: тава – смотреть, изучать; гомпа – думать, медитировать; чьод па – практиковаться, понимать; это уже плоды прохождения через две первые стадии.

Еще одна, реже встречающаяся программа состоит из четырех терминов примерно такого содержания: первая ступень – тон («значение», «причина»): исследование природы вещей, их происхождения, их конца; причин, от которых они зависят; лоб – «изучение» различных учений; вторая ступень – гом: медитирование или обдумывание того, что понято или изучено; практика интроспективной медитации; третья ступень – тогз: понимание; чтобы послушник мог выполнять все требуемые программой упражнения в тишине, почти всегда лама велит ему закрыться в цам [130].

Слово «цам» значит «барьер», «препятствие», «граница территории»; на религиозном языке «оставаться в цам» – значит «жить в уединении», «удалиться за барьер, который нельзя переходить». «Барьер» бывает разным. У опытных мистиков это чисто психологическое ограничение: говорят, они не нуждаются в материальных препятствиях, чтобы изолировать себя во время медитации.

Существует несколько категорий цам; каждая подразделяется на множество подвидов. Начиная с менее строгих, они движутся в сторону более суровых.

Лама или верующий мирянин закрывается в своей комнате или частном доме; не выходит оттуда или выходит в установленное время, чтобы выполнить некоторые религиозные предписания, – например, обходит вокруг религиозных зданий, простираясь на земле у каждого священного предмета или что-то в этом роде.

Согласно правилам, которые принял цамспа [131], он или остается видимым, или не показывается никому на глаза. В первом случае обычно разрешается коротко говорить с домашними, родными или слугами и даже принимать гостей; во втором случае цамспа видят только те, кто его обслуживает. Если к нему приходит гость, он остается за пределами комнаты цамспа и общается с ним только голосом. Вход закрывают занавесками, и собеседники не видят друг друга, как монахини некоторых римско-католических орденов.

Многие тибетцы время от времени обращаются к той или иной из этих мягких форм уединения не по религиозным мотивам, а просто чтобы их не беспокоили, когда они заняты изучением обычных в Тибете дисциплин: грамматики, философии, астрологии, медицины и так далее.

Затем следует назвать затворников, которых видят только слуги. Такой затворник отказывается разговаривать и дает знать о своих потребностях письменно. Есть такие, кто закрывает окно, чтобы не видеть окружающего пейзажа, только небо. Некоторые отказываются видеть и небо, закрывая окно полностью или поселяясь в комнате без окон, но освещаемой непрямыми лучами солнца. А иные отшельники не видят вообще никого. В таком случае, если у цамспа несколько комнат, еду приносят в одну, а он удаляется в другую; если комната одна, еду ставят у входа и кто-то стучит у двери, сообщая: то, что нужно, уже готово; домочадцы уходят в смежные комнаты или коридор на время, нужное цамспа, чтобы выйти за едой и чтобы его никто не видел. Любой предмет возвращается таким же образом: цамспа стучит в дверь или звонит в колокольчик, привлекая внимание к своей просьбе.

Среди тех, кто практикует такого рода цам, некоторые просят необходимые им вещи письменно; другие отказываются от этого средства. Следовательно, каковы бы ни были нужды цамспа, они их не высказывают; даже если те, кто ухаживает за ними, забывают принести им еду, они молча голодают.

Обычно цам в чьем-то доме длится недолго, особенно если это строгое уединение. Самый большой период – год; затворник обычно уединяется на три месяца, месяц или даже на несколько дней; миряне редко закрываются в своих домах больше чем на месяц. Ясно, что длительные и строгие цамс не удается практиковать в обычных домах: сквозь такой тонкий барьер, как закрытая дверь, до цамспа неизбежно доносятся звуки – ведь люди заняты мирскими делами, они двигаются.

Тишина и покой, которыми наслаждаются в высококлассных монастырях, не всегда и не для всех достаточны, и многие гомпа строят особые небольшие домики для своих членов, желающих жить в строгой изоляции. Такие домики называют цам кханг [132]. Иногда они располагаются на отдаленном от дорог месте, внутри монастырской стены, но чаще всего одиноко стоят на соседнем холме, на небольшом расстоянии от монастырских стен. Нередко можно встретить группу таких домиков для медитаций, стоящих в одиночестве, на расстоянии нескольких дней пути от родного монастыря.

План цам кханг зависит от вышеописанных правил и требований. Из окон некоторых затворник любуется превосходными пейзажами; другие окружены стенами, скрывающими вид на окружающие горы; в таком случае заграждением образован небольшой внутренний дворик или терраса, где цамспа прогуливается или сидит, не видя никого и невидимый никем.

Большинство цам кханг состоят из двух комнат: в одной сидит и спит затворник, в другой, на кухне, живет его слуга. Если цамспа никого не видит и ни с кем не разговаривает, его слуга живет в отдельной хижине: в этом случае устраивают двойную калитку в стене или двойную дверь в комнате затворника и через нее подают еду.

Основательную еду обычно подают только один раз в день, но чай со сливочным маслом приносят несколько раз в день. Если лама принадлежит к одной из сект «Красных шапок», чай чередуется с пивом[133]. У тибетцев есть привычка держать под рукой небольшой мешочек с ячменной мукой, так что затворник может есть ее с чаем или пивом когда захочет.

Только члены религиозных орденов удаляются в коттеджи, специально построенные в качестве домов для проведения медитаций. Некоторые остаются в изоляции в течение нескольких лет; канонический период – три года, три месяца, три недели и три дня. Есть такие, кто повторяет это длительное затворничество два или три раза в жизни и даже закрывается в цам на всю жизнь.

Существуют и более суровые виды цам, например затворничество в полной темноте. Медитация в темноте – практика, которую нельзя назвать только ламаистской, она известна и в других буддийских странах. В Бирме мне приходилось видеть различные комнаты для таких медитаций, специально построенные для этой цели, – сама пользовалась одной из них, когда останавливалась в горах Сагайна. Но если бирманские и другие буддийские монахи проводят в них время от времени несколько часов, то некоторые тибетские отшельники закрывают себя в этих жилищах– могилах на несколько лет или даже до самой смерти.

Когда требуется полная темнота, как ночью, или пребывание в цам кханг долгое, отшельники часто устраиваются в гротах или частично заглубленных зданиях, куда воздух попадает через каминную трубу, сконструированную таким образом, чтобы солнечный свет через нее не проходил в келью затворника, – но так делают очень редко. Обычно темные жилища отшельников проветриваются естественным путем, то есть очень плохо – через щели и т. п. Через них проходит и свет, но чисто теоретически – в таких мрачных жилищах невозможно ничего разглядеть. Правда, через какое-то время глаза цамспа привыкают к темноте и он успешно ориентируется в обстановке.

Судя по тому, что мне приходилось слышать от людей, проводивших много лет в темноте, в одиночестве, эти отшельники временами видят чудесные картины: их келья становится ярко освещенной, или в темноте все предметы начинают светиться, или перед ними возникает фантасмагория – сияющие цвета, красочные пейзажи, яркие, необычные люди. Оптические явления такого рода хорошо известны, – мне рассказывал о них в Бирме бхиккхус, который практиковал медитации в темноте; полагаю, каждый когда– нибудь видел нечто подобное ночью.

Тибетцы считают, что так испытывается степень концентрации ума. Калейдоскопические миражи, по их мнению, совершенно субъективное явление, вызываемое неконтролируемым возбуждением мозга. Когда последний доводится до состояния почти полного покоя, фантасмагории исчезают; остается только пятно (тигл) – либо темно окрашенное, либо приглушенный шар света. Поначалу это пятно движется, и нужно научиться фиксировать его положение.

Стадия, когда пятно неподвижно и не меняет ни размера, ни цвета, ни каких-либо других характеристик, означает, что мистик способен сконцентрировать мысли на любом предмете по своему выбору, не нарушая «однонаправленности» ума другими идеями. Следующая стадия знаменуется исчезновением пятна – оно ныряет в темноту. Но эта стадия не всегда достигается, – многие продолжают с гордостью наслаждаться сказочными видениями, воспринимая их как отблески рая.

Кроме развлечений такого рода, еще множество разных волшебств подстерегают цамспа в их уединении. Все это, считают религиозные учителя, не что иное, как ловушки, – в них завлекаются умные ученики, посмевшие ступить на мистический путь.

Когда цамспа, проведший много лет в темноте, приближается к окончанию своего затворничества, он начинает постепенно приучать глаза к дневному свету: в глиняной стене делается отверстие с булавочную головку; оно каждый день увеличивается, пока не достигнет размеров небольшого окна. Эта операция занимает иногда несколько месяцев и производится либо самим затворником, либо кем-то еще – его гуру или другом. Чем дольше время, проведенное в темноте, тем медленнее процесс проникновения света в келью.

Послушники, которые впервые закрываются от мира – в светлую или в темную келью, – обычно получают указания от своего гуру во время уединения. Лама говорит с ними снаружи через двойную калитку, используемую для передачи затворнику пищи. Гуру того цамспа, который ни с кем не видится, часто запечатывает вход в келью ученика собственной печатью. По этому поводу проводится религиозная церемония; вторая такая же церемония проводится, когда учитель ломает печать и затворник выходит из кельи.

Если цам не строгий, у дверей затворника поднимается флаг, а на нем написаны имена тех, кто заходит к нему в комнату, – слуг или посетителей, чьи посещения одобрены учителем. У жилища отшельника, который заперся на всю жизнь, в землю или в горшок втыкают сухую ветвь дерева.

Термин «цам кханг» чаще всего применяют по отношению к домикам для медитаций, которые строятся по соседству с монастырями. Те же домики, но в более удаленных местах, называют ритодами [134].

Ритоды никогда не строят на краю долины – их всегда возносят на самое возвышенное место, которое выбирается по особым правилам. В строках из известного тибетского стихотворения описаны главные условия строительства:



Gyab rii tag

Dun rii tso [135].



Горная скала позади,

Горное озеро впереди.



Говорят также, что жилище отшельника следует строить на возвышенном месте, под защитой скал, или, еще лучше, прямо у скалы – с видом на озеро или, по крайней мере на горный поток.

Разные другие правила выполняются в зависимости от требований той или иной духовной или психической тренировки, которая при этом осваивается. Так, некоторые жилища предоставляют отшельнику широкий обзор, чтобы он видел и восход, и заход солнца; шум от падающей воды или ветра как можно более приглушен; желательна близость леса, а иногда – голых скал и т. д.

Ритодпа не сидят закрытыми в своих домах: кроме периодов строгого цам, большинство в перерывах между медитациями или другими занятиями выходят на улицу. По правилам, предписанным их гуру или ими самими, они разговаривают или нет с соседями, когда набирают воду, собирают топливо или гуляют вокруг своего жилища. Медитация ритодпа на открытом воздухе также иногда проводится по совету духовного наставника. Занимается ритодпа и другими практиками на улице – по своему выбору.

Термин «ритод» (если точно) значит «группа жилищ отшельников»; но в современном значении он применяется ко всем одиночным изолированным жилищам отшельников, будь то хижина или пещера.

Именно в эти примитивные жилища, подальше от густонаселенных районов, удаляются скрытные налджорпа. Те, кто пребывает на первой, начальной ступени отшельничества, через длительные промежутки времени ходят к своему гуру и рассказывают ему о своих психологических экспериментах, о мыслях, которые родились во время медитаций, просят совета и духовной поддержки (ангкур рите); между такими встречами иногда проходят годы.

Что касается отшельников-учителей, некоторые из них разрешают нескольким подающим надежды ученикам жить неподалеку. «Неподалеку» также очень расплывчатый термин: ученик селится и на той же горе, что и наставник, и на месте, расположенном ниже, чем его жилье, и на расстоянии одного-двух дней пути.

Нетрудно понять, что не все обитатели многочисленных цам кханг и ритодов – святые или мудрецы. Ложное тщеславие и поддельный мистицизм давно проникли в мир тибетских отшельников. Даже на сверкающих снежных горах встречаешь лицемеров. Под маской гомчена, который хвалится познаниями в тайном учении и сверхнормальными способностями, часто скрывается простодушный крестьянин или пастух. Западному человеку кажется, что он дорого платит за материальные преимущества или славу, которой пользуется, – трудна отшельническая жизнь. Но сделку нужно рассматривать не с западной, а с тибетской точки зрения.

Тибетцы – люди сильные и выносливые: холод, сон на земле под открытым небом, одиночество и многое другое, при одном упоминании о чем средний человек на Западе содрогнется, ни в малейшей степени не пугают жителей Тибета. Мало кто из них, даже среди представителей высшего класса, не испытал на себе чего-то подобного во время путешествий или в других обстоятельствах. Предприимчивые клерикальные шарлатаны, часто неграмотные и из бедных семей, не надеющиеся на какое-либо положение в своих монастырях, наслаждаются более благополучной, чем где-либо еще, жизнью в ритодах.

Самые амбициозные действительно налагают на себя невероятно суровые испытания, чтобы снискать репутацию, но через несколько лет, добившись известности, отбрасывают всю строгость. Теперь они поселяются в частном доме, живя на подношения мирян, что позволяет им проводить свои дни с комфортом.

Другие вообще не предпринимают никаких усилий, чтобы привлечь к себе внимание, – просто селятся в хижине или в пещере, удобно расположенной – в нескольких милях от процветающей деревни или пастушьего местообитания. Жизнь здесь поначалу очень трудная, еды не хватает, но тибетцы не спешат, когда речь идет о доверии и преданности по отношению к «пришлому» ламе. Умный и знающий «способы» постепенно добивается успеха. Конечно же он является предсказателем и умеет изгонять демонов, вызывающих болезни. Если случай ему благоприятствует и большая часть его предсказаний сбывается, человек или животное выздоравливает после того, как он изгонит из них злых духов, – больше ничего и не нужно, чтобы обрести блестящие перспективы.

Мне кажется, немногим западным людям понравилась бы жизнь псевдоотшельника на тибетских просторах, но тибетцам она по душе. Обманы такого рода всегда заканчиваются тем, что мошенники попадаются на свой же трюк. Конечно, они не достигают блаженства, как подлинные мистики, но живут свободно и праздно, в уважении, получают достаточно чая, масла и цампа для ежедневных нужд, а хижина или пещера, которую вряд ли назовешь жилищем человека, служит этим невежественным, простоватым жуликам непритязательным кровом. Многие из них обладают совсем не вредным характером и даже чем-то симпатичны. Меня они почти всегда поражали способностями к розыгрышам, и смех, вызываемый их наивными хитростями, смягчал суровость моего приговора.

На Западе часто слышишь: человеку не дано выдерживать одиночество или полную изоляцию длительное время. Считается, что это неизбежно приводит к расстройству мозга и в конце концов – к слабоумию и безумию.

Это, вероятно, истинно для тех индивидуумов, на которых изучались результаты воздействия изолированности: смотрителей маяков; путешественников, выброшенных на необитаемый остров после кораблекрушения; исследователей, потерявшихся в безлюдных районах; преступников в отдаленных тюрьмах и так далее. Но к тибетским отшельникам результаты таких исследований применять нельзя. Отшельники и после десяти, двадцати и более лет, проведенных в диких условиях или цам кханг, далеки от безумия. Можно спорить относительно теорий, изучавшихся ими во время медитаций, но нельзя подвергнуть сомнению их психическое здоровье.

И ничего удивительного – эти люди подготовлены к одиночеству. Прежде чем запереться в цам кханг или поселиться в ритодах, они заполняют свои умы идеями, которые составят им компанию. Более того, не пассивны в своем затворничестве, каким бы длительным оно ни было: их дни заняты методичными духовными тренировками, исследованиями оккультных знаний или медитациями на философские темы; часто они так страстно увлечены многочисленными изысканиями и интроспекциями, что не замечают своего одиночества.

Никогда не слышала, чтобы тибетский отшельник сказал, что даже в самом начале своего затворничества страдал из-за отсутствия общения с людьми. Вообще те, кто попробовал жизнь отшельника, с трудом возвращаются к людям или стремятся получить удовольствие от регулярных социальных контактов.

Кстати, для тех, кто незнаком с этим, уединение, полное одиночество вовсе не лишено очарования. Не передать словами почти весомую сладость чувств, которую испытываешь, открывая дверь цам кханг или глядя вниз с высоты на первый зимний снег, что завалил долину и образовал вокруг скита на многие месяцы непроходимый белый, холодный крепостной вал. Лучше всего можно понять непреодолимое притяжение отшельнической жизни, столь сильное у многих восточных людей, испытав ее самому.

Практики тибетских затворников, закрывшихся в своих цам кханг и ритодах, многочисленны и разнообразны. Не стоит и пытаться составить их полный перечень, – вероятно, никто в мире не знает их все. В тибетской мистической литературе найдешь более или менее подробное описание нескольких практик, но, как правило, очень сдержанное в вопросах, интересующих нас более всего, то есть в раскрытии целей этих практик. Надежные сведения можно получить только у людей, знакомых с традиционным устным преподаванием каждого отдельного упражнения. Особенно следует остерегаться упрощенных интерпретаций: полные версии доступны лишь посвященным, они различны в разных сектах и даже у тех или иных учителей.

Ошибка – представлять всех тибетцев, живущих в уединении – в цам кханг или удаленном от всех жилище, – необыкновенно умными и погруженными в трансцендентальные проблемы. Говорилось уже о поддельных гомченах, сделавших религиозную жизнь своей профессией. Существует и немало искренних простаков, и людей со средними умственными способностями, погружающихся в своем затворничестве в суеверия популярного ламаизма. Многие из них проводят время в уединении, повторяя тысячи и даже миллионы раз одну простую формулу – обычно мантру на санскрите, которую не понимают. Другие твердят тибетские тексты, часто понимая в них не больше, чем в незнакомом тексте на иностранном языке. Самая обычная формула – хорошо известная «Аум мани падме хум »! Под «хорошо известной» имеются в виду слова, которые иностранцы встречают в книгах, но отсюда следует, что они хорошо понимают смысл этих слов.

Миряне-путешественники и даже востоковеды иногда слишком торопятся провозгласить бессмысленным то, что не поняли сразу. Эрудированные авторы и сегодня переводят первое слово этой формулы, «Аум», как обычное «Ах!», а последнее, «хум», – «аминь». В Индии существует обширная литература, посвященная объяснению мистического слова «Аум»: оно имеет экзотерическое, эзотерическое и мистическое значения. Иногда означает индуистскую троицу, состоящую из трех персон, – Брахмы, Вишны и Шивы; иной раз – брахмана, «одного без второго» из адваитской философии. Символизирует Невыразимый Абсолют – последнее слово, которое говорится в мистицизме, после него только молчание. Оно, по мнению Шри Санкарачарья[136], – «поддержка медитации» или, как говорится в тексте «Мундакопанишад», лук, с помощью которого индивидуальное «я» присоединяется к вселенскому[137].

Снова «Аум» – созидательный звук, его вибрациями образуются миры. Когда мистик способен слышать все в одном – бесконечные голоса, крики, песни и шумы, производимые всеми существами и вещами, что существуют и двигаются, – именно в этом уникальном слове, «Аум», все это приходит к нему. То же самое «Аум» вибрирует в самых глубинах его внутреннего «я». Произнося «Аум» с правильной интонацией, мистик творит чудеса; тот, кто знает, как правильно произносить его про себя, приобретает высшую степень свободы.

Тибетцы – а они заимствовали слово «Аум» из Индии вместе с мантрами, и с ними оно ассоциируется, – кажется, не имеют представления о его многочисленных значениях, знакомых их южным соседям; не знают они и того, какое важное место занимает оно в их религиях и философии. Ламаисты повторяют «Аум» вместе с другими санскритскими формулами, не обращая внимания на него самого, считая слоги «хум!» и особенно «пхат!» более сильными и используя их в магических и мистических ритуалах.

Ну, довольно о первом слове формулы – идем далее. «Мани падме» – санскритские термины, имеющие значение «драгоценность в лотосе». Здесь мы встречаемся, как представляется, со значением, которое понимаем немедленно, но, несмотря на простоту, оно требует пояснения. Простой народ считает: достаточно произнести «Аум мани падме хум!», чтобы обеспечить себе счастливое перерождение в Нуб Дева Чен (Западном Рае Великого Блаженства). Более «образованные» знают, что эти шесть слогов формулы связываются с шестью классами чувствующих существ и соотносятся с одним из мистических цветов, например:

Аум – с белым и с богами (лха).

Ма – с синим и с небогами (лхамайин) [138].

Ни – с желтым и с человеком (ми).

Пад – с зеленым и с животными (тудо).

Ме – с красным и с нелюдьми (Йидагами [139] или другими ми-ма-йин [140]).

Хум – с черным и с жителями чистилищ.

Существуют разные мнения относительно произнесения этих шести слогов. Народная традиция провозглашает – необходимо часто повторять эти формулы, чтобы попасть в Западный Рай Великого Блаженства. Те, кто считает себя более просвещенным, надеются, что чтение «Аум мани падме хум!» освобождает от нового рождения в любом из шести царств.

Формула «Аум мани падме хум!» используется для поддержки специальных медитаций; их можно кратко описать следующим образом.

Шесть видов существ идентифицируются с шестью слогами, а они изображаются шестью вышеназванными цветами. Так образуется что-то вроде бесконечной цепи, опоясывающей тело, начиная с вдоха через ноздри и далее к другим органам.

С повышением концентрации ума медитирующий видит, как длина цепи увеличивается. После этого, когда звенья цепи выходят из тела с выдохом, мистические слоги улетают вдаль, пока их снова не поглотит тело вместе с вдохом. Но цепь не рвется, а скорее растягивается, словно резиновая, – она всегда связана с медитирующим.

Постепенно очертания тибетских букв исчезают, и те, кто «обрел плод» этой практики, начинают ощущать эти шесть слогов в виде шести царств; в этих царствах рождается, движется, радуется, страдает и умирает бесконечное количество существ, относящихся к шести видам.

Теперь наступает время, когда медитирующий понимает, что шесть царств (весь мир явлений) субъективны – просто творение вообразившего их ума; именно в его фантазию они и погружены.

Более опытные мистики достигают с помощью практики состояния транса; в нем буквы этой формулы, как и все существа и их деятельность, – все погружается в То, что за неимением более подходящего термина махаянисты назвали Пустотой. Затем, поняв Пустоту, они освобождаются от иллюзии мира и в результате от новых рождений – плодов этой креативной иллюзии.

Еще одна из многих интерпретаций «Аум мани падме хум!» игнорирует подразделение на шесть слогов и воспринимает формулу в соответствии с ее прямым значением – «драгоценность в лотосе». Но эти слова воспринимаются как символы. Самое простое объяснение: в лотосе (то есть в мире) существует драгоценный камень учения Будды. В другом объяснении лотос – это ум; в глубине его с помощью интроспективной медитации человек способен найти драгоценный камень знания, правды, реальности, свободы, нирваны – все эти термины суть различные названия одного и того же понятия.

Теперь мы подошли к значению, которое относится к некоторым доктринам махаянистских буддистов. По их мнению, нирвана, высшее спасение, неотделима от сансары, мира явлений, но мистики находят первую в сердце второй, как «драгоценность» – в «лотосе». Нирвана, «драгоценность», существует, если существует просветление. Самсара, «лотос», – существует, пока существует иллюзия, скрывающая нирвану, как множество лепестков «лотоса» скрывают в своей сердцевине «драгоценность».

«Хум!» – своего рода мистический военный клич; произнося его, человек словно бросает вызов врагам. Кто его враги? Каждый, кого он создает таковым в своем воображении в виде либо могущественного беса, либо триединства дурных сущностей, которые связывают нас, вовлекая в круговорот рождений, – похоти, ненависти и глупости. Мыслящие тоньше видят его в виде «я». «Хум!» также обозначение ума, лишенного объективного содержания, и так далее и тому подобное.

Еще один слог добавляется, чтобы завершить произнесение формулы «Аум мани падме хум!» сто восемь раз на капельках росы в розарии, – это слог «хри!». Некоторые понимают его как выражение внутренней реальности, скрывающейся за внешностью, главной сущности вещей.

Кроме «Аум мани падме хум хри!», есть еще одна формула, которую повторяют много раз, – «Аум ваджра саттва!», то есть «Аум – самый совершенный (бриллиант) из всех существ». Под «совершенным» понимается Будда. Последователи секты «Красных шапок» часто повторяют: «Аум ваджра гуру падма сиддхи хум!» – хвалу своему создателю Падмасамбхаве. Эти слова означают «Аум – самый совершенный из могущественных гуру Падма, чудотворец, хум!».

Среди самых длинных формул одна из самых популярных называется «Къябдо» [141]. Она чисто тибетская, без примеси санскрита, выразительность ее проста, но не груба; текст такой: «Я удаляюсь во все святые убежища. Отцы и матери (предки), бродящие в круговороте рождений под личиной одного из шести видов чувствующих существ, чтобы обрести святость Будды, лишиться страха и сожалений, – обратите ваши помыслы к просветлению».

Часто эту формулу дают начинающим в их первый период в цам. Слова эти хорошо известны, их может повторять каждый, не обязательно закрываться для этого в цам, – они считаются похвальными и действенными в любых условиях. Вот и я выбрала их для себя во время путешествия в Лхасу, чтобы не повторять монотонно «Аум мани падме хум!», когда считала возможным погрузиться в религиозные занятия, чтобы избежать надоедливых разговоров и неудобных вопросов и не подвергать свое инкогнито опасности.

Общеизвестный «кьябдо-цам» состоит из пребывания в изоляции в хижине или в комнате и повторения вышеупомянутых формул сто тысяч раз, простираясь ниц столько же раз. Таким образом можно повторять любую формулу, сопровождая ее ста тысячами поклонов или паданий ниц.

Тибетцы выполняют поклоны двумя способами. Один очень напоминает китайский коутоу; разница в том, что, перед тем как упасть на колени, поднимают руки над головой, соединяют ладони, а затем подносят сложенные руки ко лбу, рту и сердцу. Это почтительное движение повторяют три раза перед статуями в храме, перед высокопоставленными ламами, собственным гуру и перед святыми книгами или зданиями.

Второй вид поклонов называют къянг чаг; делают на индийский манер – тело распростерто на земле; совершают лишь несколько благочестивых движений, таких, как практика кьябдо.

Цамспа, стремящиеся к званию чагбум, повторяют сто тысяч раз формулу кьябдо, падая ниц так много раз, чтобы лоб кланяющегося касается земли или пола комнаты. Такой повторяющийся контакт плоти с твердой поверхностью приводит к образованию шишки или даже потертости, с помощью которой (по некоторым признакам, известным экспертам) определяют, достигнута ли цель ритуала.

Цамспа, которые считают выше своего достоинства выполнять практику кьябдо, делают дыхательные упражнения. Состоят они из разных, часто очень необычных поз, – принимая их, исполнитель производит вдохи и выдохи, всякими способами задерживает дыхание. Часто цамспа тренируются обнаженными, и форма живота во время выполнения упражнения – признак, насколько хорошо ученик его освоил.

Кроме физических результатов (некоторые описаны в следующей главе), тибетцы утверждают, что дыхательные упражнения позволяют смирить любую страсть и гнев, а также чувственные желания, обрести спокойствие, подготовить мозг к медитации и пробудить духовную энергию.

«Дыхание – конь, а ум – всадник», – говорят тибетские мистики; очень важно, чтобы конь был объезжен. Но дыхание, в свою очередь, влияет на активность тела и ума. Потому и разработано два метода: самый легкий (успокаивает ум, контролируя дыхание) и самый трудный (регулирует дыхание с помощью мозга).

К дыхательным тренировкам, повторяющимся несколько раз в день, затворник часто добавляет созерцательную медитативную практику с кьилкхорами[142], играющими значительную роль в самом важном и приметном магическом ритуале – дубтхабе (метод успеха).

Кьилкхоры – это диаграммы, рисуемые на бумаге, ткани или гравируемые на камне, металле либо дереве. Иногда их конструируют из небольших флажков, алтарных ламп, ароматных палочек и ваз, содержащих различные вещества, например зерно, воду и т. д. Личности, которые, как предполагается, обитают в кьилкхоре, представлены в описанных реквизитах в виде пирамидального пирога под названием торма. Кьилкхоры рисуют также цветными порошками на полу храмов или на дощатых щитах; некоторые (я их видела) имели диаметр 7 футов.

Само слово «кьилкхор» означает круг, хотя среди огромного многообразия кьилкхоров есть формы и квадратные, и прямоугольные, а те, что используются в черной магии или для захвата в плен или уничтожения злобных сущностей, треугольные.

Монахи, желающие стать мастерами в этом виде искусства, проводят годы за изучением его правил. Один из четырех высших колледжей, существующих во всех больших монастырях, обучает искусству рисовать кьилкхоры – часть официальных ламаистских магических ритуалов. Что касается тайных рисунков, связанных с мистическими тренировками или черной магией, каждый студент изучает их индивидуально, с помощью своего собственного учителя.

Малейшая ошибка в рисунке кьилкхора или в положении торма внутри конструкции приводит к ужасным последствиям, так как кьилкхор – это магический инструмент, и он ранит того, кто обращается с ним без должных знаний. Более того, никто не смеет конструировать или рисовать кьилкхор, не получив на то разрешения путем правильно проведенной инициации, – каждый вид кьилкхора требует соответствующей инициации. Работу, сделанную непосвященным, нельзя оживить, она останется бессильной. Что касается символического смысла кьилкхоров и теорий, поддерживающих их использование в психических тренировках, об этом мало что известно. Не стоит говорить, что кьилкхоры, тщательно сделанные, а также больших размеров не найдешь в цам кханг: форма тех, что там присутствуют, сильно упрощена.

В начале духовного обучения учитель, вероятнее всего, обучает послушника способам конструирования диаграмм, используемым для удержания (ртен) внимания во время медитации.

Вот одно из упражнений, чаще всего используемых на практике (либо с кьилкхором, либо без него) на этой ступени обучения. Нужно представить себе божество; сначала оно созерцается одно; затем из его тела появляются другие формы, иногда такие же, как оно, иногда отличные от него. Чаще всего их четыре, но в некоторых медитациях – сотни или даже бесконечное множество.

Когда все эти персонажи проявятся вокруг центральной фигуры наиболее ясно, они один за другим исчезают в ней. Теперь первоначальное божество остается одно и само начинает постепенно исчезать: сначала ступни, затем, медленно, тело и в конце – голова. Остается одна точка – темная, цветная или просто светящееся пятно. Мастера мистики объясняют это как знак, показывающий степень духовного прогресса, достигнутого учеником. Затем точка движется к человеку, который смотрит на нее, и исчезает в нем; он должен заметить, в какой части тела она исчезла. За этим упражнением следует период времени, посвящаемый медитации. Упражнение делается столько раз, сколько хочется.

Можно также представлять лотос: он открывается, и на каждом лепестке стоит Бодхисаттва, а один восседает на троне посреди цветка. Через некоторое время, когда лотос начинает закрывать лепестки, каждый лепесток испускает луч света, исчезающий в сердцевине цветка; когда цветок полностью закрывается, свет исходит из его сердцевины и проникает в медитирующего человека.

Существует много видов подобных практик. Многие послушники не продвигаются дальше этого. Такое сухое описание ярчайших видений не может не показаться абсурдным, но все же они образуют нечто напоминающее увлекательную головоломку, принимая во внимание неожиданные и разнообразные их аспекты после определенного времени тренировок.

Видения эти обеспечивают затворника зрелищами, способными поспорить с самыми прекрасными театральными спектаклями. Даже уверенные в их иллюзорной природе ими наслаждаются, а верящие в реальное существование божественных исполнителей совершенно очарованы.

Однако видения не развлекают отшельников, их придумавших; их подлинная цель – привести ученика к пониманию, что миры и все явления, нами ощущаемые, всего лишь миражи, порожденные нашим воображением.



«Они исходят из мозга

и в мозг погружаются».



Вот оно, фундаментальное учение тибетских мистиков.

Рассмотрим теперь такой вариант: монах не отдает себя под духовное руководство ламы, постоянно живущего в монастыре, а рискует просить обучения у созерцательного отшельника, налджорпы, – тут подготовка совсем иная: методы необычные, иногда даже жестокие (как мы видели в предыдущей главе).

Триада «изучение, медитации, понимание» занимает особенно важное место среди последователей «Краткого Пути», и интеллектуальная деятельность ученика направляется исключительно к достижению именно этих результатов. Иногда средства, которые используются, экстравагантны, но при более пристальном рассмотрении видно, что цель их всегда рациональна. Ясно и то, что создатели этих любопытных методов превосходно разбирались в менталитете своих собратьев по религии и учитывали его при их рождении.

Падмасамбхава, считают, так описывал этапы мистического пути:

1) читать большое количество книг по разным религиозным и философским темам; слушать много ученых людей – выразителей различных учений; пробовать самому разнообразные методы;

2) выбрать одно учение среди множества изучаемых и отказаться от других, подобно орлу, который уносит из стада только одну овцу;

3) довольствоваться низким положением, быть скромным в поведении, не искать видного или важного места в миру; но за явной незначительностью позволить своему разуму воспарить над мирской властью и славой;

4) быть равнодушным ко всему; вести себя как собака или свинья, которые едят что попадается; пользоваться вещами, что встречаются на пути, не выбирая; воздерживаться от любых усилий приобрести что-то или избежать чего-то; принимать с равной долей равнодушия все, через что проходишь: богатство или бедность, хвалу или презрение; отказаться различать благодетель и порок, похвальное и стыдное, доброе и злое; не огорчаться и не расстраиваться по поводу сделанного и, с другой стороны, никогда не радоваться и не гордиться достигнутым;

5) относиться с совершенной невозмутимостью и непредубежденностью к противоборствующим мнениям и различным проявлениям деятельности людей; понимать, что такова уж сущность вещей, неизбежный образ действий каждой сущности, и оставаться всегда спокойным; смотреть на мир как человек, стоящий на вершине самой высокой горы в стране, смотрит на простирающиеся внизу долины и более низкие вершины[143].

6) говорят, шестую стадию нельзя описать словами; она соотносится с пониманием Пустоты[144], которая по ламаистской терминологии означает Невыразимую реальность.

Несмотря на эти программы, невозможно установить сколько-нибудь стабильную градацию разнообразных тренировочных упражнений, разработанных тибетскими отшельниками – мистиками. На практике эти разнообразные упражнения часто комбинируются; более того, каждый лама использует свой, особый метод и редко два ученика одного мастера следуют одному и тому же пути.

Подготовим наше восприятие к явному хаосу – естественному результату различных индивидуальных тенденций и подходов, с которыми гуру – адепты «Краткого Пути» не согласны расстаться. «Свобода» – вот девиз, господствующий в горах Страны снегов; довольно странно, однако, что ученики начинают идти по этой дороге полной свободы со строгого подчинения своему духовному наставнику. Правда, требуемое подчинение сводится к духовным и физическим упражнениям и предписанному мастером образу жизни; никаких догм не навязывается: ученик волен верить, отказаться или сомневаться во всем – в согласии со своими собственными чувствами.

Мне пришлось слышать, как один лама сказал, что роль мастера – адепта «Краткого Пути» – руководить «чисткой»: вызывать у ученика желание избавиться от верований, идеалов, приобретенных привычек и внутренних тенденций, то есть части его настоящего состояния ума и того, что развилось в ходе последовательной смены его жизней, начало их затеряно в ночи времен. С другой стороны, мастер предупреждает своего ученика: будь настороже и не принимай никаких новых верований, идеалов и привычек беспочвенно и нерационально, как те, что он уже отбросил.

Ученик, вступивший на «Краткий Путь», избегает воображаемых вещей. Воображение необходимо, например, в созерцательных медитациях, чтобы продемонстрировать: сознание – творец ощущений и чувств; природа восприятий и чувств, воспринимаемых нами как реальные, иллюзорна, ибо они основаны на нашем воображении. Единственное исключение – когда создание образов происходит бессознательно.

Тибетский реформатор Цонг Кхапа определяет медитацию как «средство[145], позволяющее отказаться от всех мнимых мыслей вместе с их семенами». Именно в этом «вырывании» из настоящего «мнимых мыслей» и сжигании их «семян» – ни одной выдуманной мысли в будущем – и состоит «чистка», о которой уже упоминалось.

Адепты мистического пути особенно настаивают на двух упражнениях.

Первое – наблюдать с большим вниманием за работой мозга и не пытаться ее остановить. Сидя в тихом месте, ученик как может воздерживается от сознательного течения мыслей в каком-то определенном направлении. Отмечает спонтанно появляющиеся мысли, воспоминания, желания и т. д. и думает, а они погружаются в темные тайники сознания и вытесняются новыми мыслями. Еще он наблюдает за субъективными образами, которые появляются у него в мозгу, пока он сидит с закрытыми глазами, и явно не связаны ни с какими мыслями или ощущениями: это люди, животные, пейзажи, движения толпы и т. д.

Во время этого упражнения ученик избегает воспоминаний о том, что когда-то видел, пассивно следя за непрерывным, быстрым, даже стремительным потоком мыслей и образов, – они вьются, толпятся, борются и пропадают у него в мозгу.

Говорят, ученик тогда готов воспользоваться плодами этой практики, когда освободится от роли зрителя – ее он играл до сих пор – и тоже (ему надо понять это) станет актером на этой шумной сцене. Его настоящие интроспекции, все его действия и мысли (вся их совокупность), все его собственное «я» становятся не чем иным, как эфемерными пузырями в водовороте бесконечного потока пузырей, которые то соединяются, то разъединяются, взрываются и образуются снова, следуя некоему легкомысленному ритму.

Второе упражнение призвано остановить странствование сознания, – человек концентрируется на одном-единственном предмете. Тренировка, ставящая целью развитие абсолютной концентрации ума, обычно считается необходимой для всех учеников без исключения; что касается наблюдений за работой мозга, они рекомендуются только самым способным.

«Однонаправленность» ума – цель практических тренировок во всех буддийских сектах.

В южных буддийских странах (Цейлон, Сиам, Бирма) для этой цели используется аппарат под названием казинас, который состоит из глиняных дисков разных цветов или круглых поверхностей воды или огня, – на него смотрят через экран с круглым отверстием. На любой из этих кругов смотрят, пока они не станут так же хорошо видны с закрытыми глазами, как и с открытыми.

Суть процесса не произвести гипнотический эффект, как говорят западные ученые, а научиться концентрировать сознание. Субъективный образ становится таким же живым, как объективный, – это указывает, по мнению покровительствующих методу, что достигается «однонаправленность» сознания. Тибетцы считают, что выбранный для тренировки объект сам по себе не важен. Предпочтение отдается тому, который наилучшим образом привлекает и удерживает мысли ученика.

В тибетском религиозном мире хорошо известна история, иллюстрирующая успехи этой практики. Молодой человек попросил духовного руководства у отшельника-мистика; учитель пожелал, чтобы тот начал упражняться в концентрации ума.

– Какую работу ты обычно выполняешь? – спросил отшельник нового ученика.

– Я пасу яков в горах, – ответил молодой человек.

– Хорошо, – сказал гомчен, – медитируй на яках.

Послушник направился в пещеру, едва пригодную для жилья, – такие укрытия можно найти в районах, где проживают пастухи, – и поселился там. Через некоторое время мастер пришел к нему и попросил ученика выйти из пещеры.

Тот услышал голос гомчена, встал и хотел выйти через вход в свое примитивное жилище. Но его медитация достигла цели: он настолько идентифицировал себя с предметом, на который направил свои мысли, что забыл о собственной личности и почувствовал себя яком. Проход, достаточный для человека, узок для быка, – натыкаясь на воображаемое препятствие, молодой человек ответил своему гуру:

– Я не могу выйти, мне мешают рога.

Несмотря на глубокое уважение, которое тибетцы питают ко всему, что связано с религией, они никогда не теряют чувства юмора и не преминули заметить, какой комический результат получается, если такого рода практики осваиваются недалекими послушниками. Вот что за историю рассказали мне во время моего путешествия с налджорпой из Гартога.

Проведя некоторое время со своим гуру и получив наставления, ученик вернулся в свой отшельнический скит. Еще по дороге он начал медитировать и по установившемуся очень уважаемому обычаю стал представлять, что его учитель сидит у него на голове. Через некоторое время, достигнув состояния транса, полностью уверился, что действительно несет своего ламу у себя на голове. Споткнувшись о камень или какое-то другое препятствие, упал, но такую сильную концентрацию ума не нарушил даже шок от падения, – ученик встал и громко извинился:

– Прошу простить меня, Драгоценнейший. Мне очень жаль, что я уронил вас; надеюсь, вы не ушиблись… Где же вы?..

И добрый ученик поспешил обследовать овраг поблизости, боясь, что лама упал туда.

Еще одну историю о «ламе на голове» я услышала от Дугпа[146] ламы. Эта шутка грубее, чем рассказанная выше, и отражает ум крепкого, крупного горца из Дугпа.

Духовный учитель одной монахини, рассказывал он, посоветовал ей представлять его сидящим у нее на голове во время медитации. Она так и поступила и добилась таких хороших результатов, что ощутила на себе немалый вес почтенного ламы, высокого и толстого. (Женщины из любой страны, мы в этом убедимся, особенно умны, если дело доходит до способов уладить свои проблемы.) Во время следующего посещения гуру он спросил ее, правильно ли она выполнила его инструкции, представляя его сидящим у себя на голове.

– Да, Драгоценнейший, – ответила монахиня, – но ваш вес слишком велик для меня, мне пришлось поменяться с вами местами и самой сесть вам на голову.

Разновидность упражнения на концентрацию – выбор какого-то определенного вида пейзажа, например сада, в качестве предмета медитации. Сначала ученик осматривает сад, замечая все детали: цветы, их виды, способы посадки; деревья, их относительный размер, форму ветвей, листьев и т. д., со всеми особенностями, которые можно рассмотреть. Составив субъективный образ сада, то есть представляя его с закрытыми глазами, точно так же, как он видит его с открытыми, ученик одну за другой отбрасывает детали, составляющие образ.

Постепенно цветы теряют цвет и форму, распадаются на крошечные кусочки, которые падают в пыль и в конце концов исчезают. Деревья тоже теряют листья, ветки становятся короче и как бы втягиваются в стволы, которые сужаются до простой линии, а она становится все прозрачнее, пока совсем не потеряется из виду. Остается пустая земля, – из нее послушник вытаскивает все камни и почву. Сама земля, в свою очередь, тоже исчезает…

Говорят, что с помощью этого упражнения человек благополучно удаляет из ума все идеи о форме и веществе и тем самым постепенно достигает различных состояний сознания, таких, как «чистое, безграничное пространство» и «безграничное сознание». В результате он достигает «сферы пустоты», а затем и сферы, где нет ни «сознания, ни бессознательного»[147].

Эти четыре созерцательные медитации часто упоминаются в ранних буддийских текстах и признаны всеми сектами в качестве составной части духовного образования; называются они «бесформенными созерцаниями».

Разработано множество методов, ведущих к достижению таких особенных состояний ума. Иногда эти состояния достигаются с помощью созерцания, абсолютно лишенного размышлений, тогда как в других случаях возникают после серии небольших интроспекций или в результате длительных исследований и размышлений о внешнем мире. Стоит сказать в конце о том, что есть люди, которые внезапно достигали того или иного состояния ума из упомянутых четырех без всякой подготовки, в любом месте или во время другой деятельности.

Следующее упражнение уже кратко описывалось в истории о человеке, который почувствовал себя яком; тем не менее оно включает достижения, которые остались неизвестными герою этой истории. Например, ученик выбрал дерево как предмет медитации и идентифицировал себя с ним. То есть можно сказать, что он потерял свою личность и стал испытывать те особенные чувства, которые можно приписать дереву: что состоит из твердого ствола с ветвями, ветер шевелит его листья; отмечал деятельность корней, питавшихся под землей, движение соков по всему дереву и т. д. Затем, став в своем воображении деревом (оно теперь стало субъектом), он смотрит на человека (который стал объектом), сидящего перед ним, и изучает его во всех подробностях. Сделав это, снова перемещает свое сознание в человека и созерцает дерево, как и раньше. Затем, снова переместив сознание в дерево, созерцает человека. Такая смена субъекта и объекта происходит несколько раз.

Это упражнение часто выполняют вне дома, с помощью статуи-палки под названием гом шинг (дерево для медитации)[148]. Горящие ароматические палочки также используются в затемненной или совсем темной комнате, чтобы склонить ум к медитации. Но снова подчеркнем, что используются они не для того, чтобы добиться гипнотического эффекта.

Подготовка к медитации называется ньямпар джагпа; она заключается в том, чтобы привести ум в совершенно спокойное состояние с помощью созерцания крошечных точек в огне на вершине палки.

Люди, регулярно практикующие методические созерцания, часто ощущают, садясь в назначенное время медитировать, что с них сваливается тяжесть или они сбрасывают тяжелые одежды и входят в тихое, удивительно спокойное место. Это впечатление освобождения и покоя тибетские мистики и называют ньямпар джагпа – «сделать ровным», «выровнять», то есть успокоиться, убрать все причины тревоги, которые волнами «проносятся» в уме.

Еще одно упражнение (практикуется, кажется, редко) – «перемещение сознания в свое собственное тело». Объяснение такое: мы ощущаем наше сознание в «сердце». Наши руки представляются нам «приложением» к телу, а ноги – далекой частью нашей личности. На самом деле руки, ступни и другие части тела рассматриваются нами как объекты для субъекта, находящегося где-то еще.

Теперь ученик пытается заставить «сознание» покинуть свое обычное место пребывания и перенести его, например, в руку; затем он чувствует себя в форме пяти пальцев и ладони, находящихся на краю длинного ответвления (руки), которое присоединено к большой, движущейся структуре – телу. То есть ощущает: вместо того чтобы пользоваться глазами и мозгом, которые помещаются в голове, воспользоваться ими, будто они находятся в руке, и уже рука осматривает голову и тело, нарушив обычный процесс, когда мы смотрим сверху вниз на руки и тело.

Какова цель такого странного упражнения? Самое частое объяснение, которое давали мне в ответ на этот вопрос, вероятно, покажется многим неудовлетворительным, хотя, наверное, оно самое правильное. С помощью этих необычных тренировок достигается психическое состояние, полностью отличное от того, к которому мы привыкли. Они позволяют нам выйти за пределы воображаемых границ, приписываемых нами своему «я». В результате мы постигаем, что наше «я» сложно и непостоянно, и «я», как «я» не существует.

Один лама ухватился за мое замечание, сделанное в поддержку его теории, когда он говорил о сердце как о вместилище мысли и ума. Я сказала, что люди на Западе, скорее всего, поместят мысли и ум в мозг.

– Видите ли, – немедленно ответил мой собеседник, – можно почувствовать и узнать ум в разных местах. Эти филинги ощущают процесс мышления в голове, я – в сердце, кто-то другой может ощутить его в ступне. Но все это только обманчивые ощущения. Ум не находится ни в голове, ни в сердце, ни где-либо еще в теле – он вне его, отдельно, в отдалении от него. И понимание этого достигается именно такой практикой.

Здесь мы снова встречаемся с процессом «очистки». Все эти упражнения имеют целью разрушить обычные представления, навязанные повседневностью и не проверенные личными исследованиями. Цель занятий – заставить понять, что на место привычных идей можно поместить другие. Учитель надеется, что его ученик придет к выводу: в идеях, почерпнутых в ощущениях, нет абсолютной правды, их отвергаешь – и их место занимают другие, совершенно противоположные идеи.

Сходные теории проповедуются последователями китайской секты Цан[149]. Они выражают их в загадочных фразах, наподобие таких:

– Гляди – облако пыли поднимается над океаном и рокот волн слышится над землей.

– Я иду пешком – и все же еду на спине быка.

– Когда я прохожу по мосту – смотри: вода стоит на месте, а плывет мост.

– Я иду с пустыми руками – и вот в моих руках уже лопата.

Один последователь секты Цан так определил суть их учения: «Искусство ощущения Полярной звезды в астральной полусфере». Это парадоксальное заявление напоминает мне ламу, сказавшего мне: «Каждый должен искать белое в черном и черное в белом». Процитирую популярный в Тибете вопрос, который отшельники – мистики и философы – задают своим ученикам: «Флаг движется. Что движется – флаг или ветер?» Ответ: «Ни флаг, ни ветер. В движении находится ум».

Последователи секты Цан приписывают происхождение этого вопроса шестому патриарху своей секты. Однажды во дворе монастыря он увидел двух монахов, которые смотрели на шевелящийся на ветру флаг; один заявлял: «Движется флаг»; другой утверждал: «Движется ветер». Тогда учитель объяснил им, что ощущение движения, которое они испытывают, в действительности не относится ни к ветру, ни к флагу, а к тому, что существует у них внутри.

Привнесен этот способ мышления в Тибет из Индии или из Китая – сомнительно. Приведу, однако, мнение, высказанное одним ламой: «Бон пос учили таким вещам задолго до того, как Падмасамбхава пришел в Тибет»[150].

Приостанавливая дальнейшие исследования трансцендентальных результатов переноса сознания в различные части тела, добавлю, что во время этих упражнений появляется особое ощущение тепла в том месте, куда «перемещается сознание».

Довольно трудно определить, повышается ли температура на самом деле или это субъективное ощущение. Сама идея проведения таких исследований нарушит концентрацию сознания и тем самым уничтожит причину появления тепла. Что же касается возможности наблюдать за другими людьми, это совершенно невозможно. Тибетские отшельники и их ученики не имеют ничего общего с западными профессиональными медиумами, работающими за деньги и позволяющими изучать явления, которые продуцируют. Самые жалкие из учеников гомпа удивились бы, обратись к ним с таким предложением; будто слышу ответ: «Мне нет дела, верите вы или нет в это явление, и у меня нет никакого желания убеждать вас. Я не жонглер, дающий цирковое представление».

Дело в том, что восточные люди, кроме грубых шарлатанов, не демонстрируют свои мистические, философские или психические знания. Самое трудное – заслужить их доверие в этих вопросах. Путешественник в поисках сведений гостит, скажем, у ламы несколько месяцев, ежедневно пьет с ним чай, уезжает, думая, что его хозяин – невежда, тогда как, напротив, лама ответил бы на все его вопросы и рассказал многое, о чем тот и не подозревал.

Настоящее или мнимое, тепло, выделяемое при этом упражнении, много раз согревало мои ноги и давало возможность отдохнуть и выспаться ночью в палатке или даже под открытым небом, в снегу. Но если человек не приобрел достаточного навыка путем длительных тренировок, это упражнение требует больших усилий, что делает его очень утомительным.

В заключение хотелось бы привлечь внимание к тому факту, что термины, которые я перевожу как «сознание» и «ум», несколько различаются по смыслу в тибетском и английском языках.

Тибетцы различают ни мало ни много одиннадцать видов «сознания» и имеют в своем языке три слова, которые мы вынуждены переводить как «ум», хотя каждое обладает особым философским смыслом.

Часто, чтобы оценить степень концентрации ума ученика, на голову ему ставят небольшую горящую лампу, при этом послушник спокойно продолжает медитировать. Тибетские лампы состоят из чашеобразной емкости, сделанной из металла или глины; основание лампы расширяется внизу, образуя форму, напоминающую вторую чашу, перевернутую вверх дном. Эти лампы наполняют растопленным маслом; фитиль помещают в небольшую полость, просверленную для этой цели в дне чаши. Когда масло застывает, образуя твердый кусок, лампу можно зажигать.

Это сооружение легко устанавливается на макушке, если человек сохраняет абсолютную неподвижность, но при малейшем движении оно сваливается. Поскольку полная концентрация ума связана с полной неподвижностью, любая неудача заканчивается падением лампы.

Говорят, что лама, который однажды поместил лампу на голову своего ученика, нашел его на следующий день все еще сидящим в медитации, но лампа стояла рядом на полу и в ней не было масла. В ответ на вопрос учителя послушник, который не понял цели упражнения, ответил:

– Лампа не упала, я сам снял ее, когда кончилось масло и она потухла.

– Как ты узнал, что лампа потухла, если достиг нужной концентрации ума? – недовольно проговорил учитель.

Иногда вместо лампы используют небольшую чашу, наполненную водой. Некоторые наставники заставляют своих учеников либо во время медитации, либо сразу после нее носить с места на место чашу, наполненную водой до самых краев. Это упражнение служит для того, чтобы выяснить степень спокойствия ума. Небольшое волнение ума независимо от причины (радость или грусть, воспоминания, желания и т. д.) непременно вызывает какое-нибудь движение тела. Малейшего содрогания пальцев достаточно, чтобы тряхнуть чашу и пролить воду, – количество подобных происшествий говорит о более или менее сильном волнении ума. На этом, во всяком случае, и строится теория.

На Востоке эта теория и эти упражнения широко известны. Индийцы рассказывают о них прелестные истории; вот одна из них.

У одного риши[151] был ученик, который, по его мнению, уже далеко продвинулся в духовном развитии. Пожелав, чтобы он получил дополнительные наставления от Джанаки, известного царственного мудреца, он послал молодого человека к нему. Сначала Джанака оставил вновь прибывшего на несколько дней у ворот дворца, не позволяя ему войти даже во двор. Вышколенный ученик, несмотря на свое высокое происхождение, не показал ни малейшего признака горя, обиды или недовольства таким пренебрежительным отношением к себе. Когда ему наконец разрешили явиться на глаза царю, у дверей тронного зала ему дали в руки чашу, наполненную до краев водой, и приказали обойти зал, неся ее в руках.

Джанака, хотя ум его совершенно равнодушен ко всем мирским благам, окружен настоящим восточным великолепием. Золото и драгоценные камни сверкали на стенах огромного зала; придворные, окружавшие своего господина, все в драгоценностях; дворцовые танцовщицы, прекрасные как богини и полуодетые, улыбались молодому чужестранцу, когда он проходил мимо. Все же ученик прошел через это испытание, не пролив ни капли воды. Джанака отослал его назад к его гуру, сказав, что он не нуждается больше в уроках.

Тибетцы знакомы с теорией, связанной с кхорлос (колесами), – главной в индуистском тантризме. Вероятнее всего, ее импортировали в Тибет из Индии или Непала, но интерпретация, данная ламаистами, отличается в некоторых пунктах от той, что известна в индуистских кругах.

Считается, что кхорлос – это центры энергии, расположенные в разных частях тела; их часто называют «лотос». Практики, связанные с кхорлос, относятся к эзотерическому учению. Главная цель тренировки, в которой кхорлос играют важную роль, – направлять поток энергии к высшему лотосу дабтонгу (лотосу с тысячью лепестков), расположенному на макушке головы. Различные виды упражнений в этой тренировке ставят своей целью утилизацию энергии, естественно выделяемой в животных проявлениях, связанных с сексом, чтобы использовать ее для развития интеллекта и супернормальных способностей.

Ламы, принадлежащие к секте Дзогчен, – практически единственные мастера этого учения.

Некоторым ученикам советуют созерцать небо и иногда ограничить себя этой практикой. Одни ложатся на спину на открытом воздухе, чтобы смотреть в небо и не видеть никаких других предметов вокруг. Это созерцание и идеи, которые возникают, ведут, как считается, к особому виду транса и ощущению неописуемого единения с Вселенной.

Все ламы признают пользу большинства этих изощренных тренировочных практик. И все же, когда читаешь трактаты о них или слушаешь устные объяснения мастеров-мистиков, нередко улавливаешь сдержанное нетерпение. Учитель, который инструктирует нас, говорит: «Да, все это необходимо, – возможно, даже очень необходимо большинству новичков, но только в качестве подготовительной тренировки, цель в другом». Позвольте нам поспешить и закончить с подготовительным процессом.

Следующий, более рациональный метод ближе к цели, – в любом случае его легче понять. Учитель приказывает ученику закрыться в цам и медитировать, сделав объектом созерцания своего Йидама (божество– хранителя). Послушник, живущий в полном одиночестве, концентрирует свои мысли на Йидаме – воображает его в том виде, в каком видел его в книгах и скульптурах. Повторение некоторых мистических формул и конструирование кьилкхора – части этого упражнения, цель которого – вызвать Йидама на глаза своего почитателя. По крайней мере, такую цель мастер называет начинающему. Ученик прерывает созерцание только на краткое время, совершенно необходимое ему, чтобы поесть[152], и на очень короткое время, отводимое на сон. Часто затворник даже не ложится, а только дремлет на одном из тех гомти, о которых говорилось в предыдущей главе[153].

Месяцы и даже годы могут пройти таким образом. Время от времени мастер интересуется успехами ученика. Наконец приходит день, когда послушник сообщает ему, что его усилия вознаграждены: Йидам появился. Как правило, видение смутно и длится недолго. Мастер объявляет, что это обнадеживающий успех, но не окончательный результат; желательно, чтобы затворник и далее наслаждался возвышенным общением со своим хранителем. Ученику налджорпы не остается ничего другого, как согласиться и продолжать свои усилия. Проходит еще много времени. Вслед за тем Йидам «фиксируется» – воспользуемся этим термином. Он поселяется в цам кханг, и затворник видит его все время в середине кьилкхора.

– Лучше не бывает, – говорит мастер, когда ему сообщают об этом событии, – но ищи большего. Продолжай медитации до тех пор, пока не дотронешься головой до ступни Йидама, пока он не благословит тебя и не заговорит с тобой.

Хотя предыдущая стадия заняла много времени, признаем ее самой легкой частью процесса. На следующую ступень подняться намного труднее – тут лишь немногие послушники добьются успеха. Успешные ученики видят, как Йидам обретает жизнь; ясно чувствуют прикосновение к его ступне, когда падают перед ним ниц и кладут ему на ногу голову; ощущают вес его рук, когда он благословляет их; видят движение глаз, губ, когда он говорит… И вот он выходит из кьилкхора и расхаживает по цам кханг.

Опасный момент: рассерженные полубоги или демоны, вызванные таким образом, никогда не позволят вызвавшему его выйти из кьилкхора, – эти магические стены станут ему темницей. Освободившись в нужное время, они отомстят человеку, посмевшему заключить их в этот тюремный замкнутый круг. Тем не менее Йидам, хотя пугает своей внешностью и силой, не опасен – затворник уже завоевал его расположение; следовательно, волен двигаться как ему вздумается по всему скиту или, еще лучше, пересечь порог и встать на улице. Следуя совету учителя, послушник выясняет, желает ли божество сопровождать его при выходе из дома.

Тут задача более трудная, чем все предыдущие. Как Йидаму, видимому и осязаемому в темном ските, наполненном запахом ароматных палочек, где действуют психические влияния, порожденные длительной концентрацией мысли, существовать в совершенно другом окружении: под лучами яркого солнца, подвергаясь не поддерживающим, а разрушающим воздействиям?

Снова среди учеников происходит естественный отбор. Йидамы большинства отказываются следовать за своими почитателями на улицу – упрямо остаются в каком-нибудь темном углу и иногда даже сердятся и мстят за неуважительные эксперименты над собой. С некоторыми отшельниками происходят странные случаи; другие добиваются успеха в своих начинаниях и, куда бы ни пошли, наслаждаются присутствием своего божественного защитника.

– Ты достиг желаемой цели, – говорит гуру своему ликующему ученику. – Мне больше нечему тебя учить. Ты снискал расположение хранителя более могущественного, чем я.

Некоторые ученики благодарят ламу и, гордые достигнутым, возвращаются к себе в монастырь или устраивают скит и проводят остаток жизни, играя со своим фантомом. Другие, наоборот, трепеща от душевной боли, падают в ноги гуру и признаются в своем ужасном грехе. Их разум полон сомнений; несмотря на большие усилия, они не в состоянии от них избавиться. Глядя на Йидама, даже разговаривая с ним или прикасаясь к нему, они ловят себя на мысли, что видят фантасмагорию, созданную ими самими.

Мастер притворяется, что огорчен этим признанием. Неверящий возвращается в цам кхан и снова начинает тренировку, чтобы победить свое неверие, столь неблагодарное по отношению к Йидаму, давшему ему свое покровительство.

Вера, однажды подорванная сомнениями, никогда не обретет былой твердости. Если бы не величайшее уважение, которое восточные люди испытывают к своим религиозным наставникам, недоверчивые ученики, вероятно, поддались бы соблазну бросить религиозную жизнь и все их длительные тренировки кончились бы в конце концов материализмом. Но почти все они стойко переносят это испытание и, даже сомневаясь в реальности своего Йидама, никогда не подвергают сомнению мудрость учителя.

Через некоторое время ученик повторяет то же признание, и оно становится еще более твердым, чем в первый раз. Дело теперь не в сомнениях, – он вполне убежден, что Йидам есть плод его ума и не имеет никакого другого существования, кроме того, что он дал ему сам.

– Именно это и нужно тебе понять, – говорит ему мастер. – Боги, демоны, вся Вселенная не что иное, как мираж, но мираж, который существует в нашем разуме, возникает из него и исчезает в нем[154].