Лагерь Тэнко: англичанка в японском плену, Кучинг, БорнеоНаш барак был одной большой комнатой с чердаком наверху, без всяких перегородок. На каждого приходилось около пяти квадратных футов, и если охранник желал занять их, не оставалось делать ничего другого, как подвинуться. Не то чтобы охранники проводили все время, полеживая возле нас, — большую часть времени они пили в караулке.
Порой они шутили нормально, весело — все-таки парни есть парни. Но иногда шутки становились грязными. Молодой человек с оружием мог подшутить, насмеяться, запугать, схватить, отхлестать по заду или по лицу. Присутствие оружия лишало игру легковесной веселости.
Из-за того, что существовали булочки, рис и привилегии в вольностях и поддержке со стороны охранников и не существовало способов поставить этих охранников на место, они иногда использовали нас как проституток. Одним из хороших доводов против такого «сотрудничества» было то, что у охранников имелись вши.
Они не были садистами или мазохистами. Они не были людьми Востока или Запада. Они были просто бандой опустившихся шалопаев, которые обладали неограниченной властью над сотней человек, не способных дать сдачи.
Раз в неделю приезжал потертый офицер в потертой моторной лодке, оба изрядно шумели. Он с равной дотошностью устраивал осмотр и нам, и охранникам. Предупрежденные мотором, охранники успевали натянуть портки, добежать до пристани и стать во фронт. Мы успевали спрятать в траве и в туалетах запрещенные дневники, книги и еду. Когда офицер уезжал, все переводили дух.
Жизнь на Берхале проходила согласно капризам охранников. А они были капризны. Они могли быть очень добрыми. Один охранник каждый день отдавал свои булочки детям, другой раздавал им хлеб. Они часто подкармливали нас остатками своих продуктов, говорили, что наша пища ужасна. Иногда они позволяли нам встречаться с нашими мужьями в открытую, а иногда били за мимолетную улыбку в их сторону.
Первые наши охранники на Берхале накануне своего отъезда составили речь. Они диктовали мне предложения на ломаном английском и велели писать их «в литературном стиле». Результатом наших усилий стало следующее:
«Джентльмены, леди и женщины. Японские солдаты очень добрые. Мы будем молиться за ваше здоровье, пока снова не повстречаемся с вами. Завтра мы возвращаемся в Сандакан. Нам вас очень жалко. Но если вы будете зазнаваться, мы собьем вас, побьем вас, изобьем вас и убьем вас».
Я сказала, что последнее предложение, пожалуй, излишне жестоко, но они особенно на нем настаивали.
На Кучинге мы всерьез учились кланяться. У нас были печатные инструкции, демонстрация и практика. Инструкции по «японскому» поклону были такими: «Согнуть корпус в талии под углом в пятнадцать градусов с обнаженной головой, руки на боку, ноги вместе. Сосчитать до пяти (про себя) и выпрямиться (если не собьют с ног)».
Первое время, когда нас учили кланяться на Кучинге, мы готовились оказать достойную встречу генерал-лейтенанту, для которого выращивали картошку.
День настал, и нас построили рядами — впереди монахини, позади женщины и дети, потому как считалось, что так мы принесем меньше вреда нашим неподобающим поведением. Прозвучал приказ кланяться. Многие сестры обладали замечательными выступающими частями, и при поклоне эти части подались назад. Мы стояли слишком тесно, кланялись слишком резко, так что выступающие части сестер столкнулись с нашими головами. Какой конфуз, какая суматоха! Порядок так и не удалось восстановить. Генерал-лейтенант заторопился смотреть свиней, которые к генерал-лейтенантам относились почтительнее либо просто еще не знали значения фразы «немая дерзость», в отличие от нас. Нас больше никогда не собирали группой для поклонов генералам.
...Все перемены были к худшему. Запретов становилось больше, еды — меньше, работы — больше, а сил — меньше. Растерянность росла, а оптимизм ни разу не оправдался. Сама надежда казалась лишь убежищем для тех, кто не хотел смотреть правде в лицо.
Дневной рацион, которым обеспечивали нас японцы, на человека составлял чашку жидкой рисовой похлебки, пять ложек вареного риса, иногда немножко зелени, немного сахара, иногда соли и чай. Вот на чем, как думали японцы, мы должны выжить. Или они думали, что мы не должны выжить?
Добавкой к этой диете служили сладкие картофельные побеги, которые мы проращивали сами. Мы ели побеги, потому что слишком голодали, чтобы дождаться, пока картофель вырастет и созреет. Каждый квадратный фут лагеря использовался под огород, но почва была истощена, и мы тоже. В последние восемь месяцев плена тяжелую работу выполнять было почти невозможно, но мы ее делали. Мы вставали до восхода, чтобы выполнить работу в лагере, потом шли из лагеря трудиться на японцев. К девяти утра мы уже выбивались из сил.
Тогда стали торговаться с солдатами и покупать ободранных кошек и крыс, ели улиток и червей, все ели водоросли и траву, а многие из нас охотно съели бы друг друга.
Ньютон Кийт и ее семья пережили войну.