«Стать культурным» – это одна из важнейших установок партийно-государственной власти СССР в послереволюционный период, обращенная к населению страны и нацеленная на формирование нового типа личности с присущим ему коммунистическим мировоззрением. Впрочем, смысл, «наполняемость» этого лозунга менялась на протяжении 20–30-х гг.
В последних письмах и статьях В.И. Ленина вопрос о «культурничестве» ставился наиболее широко. Речь шла об охвате культурным развитием «всей народной массы», о развитии «строя цивилизованных кооператоров», обеспечивающего «смычку» города и деревни и, наконец, о подготовке необходимых материальных условий, «ибо для того, чтобы быть культурным, нужно известное развитие материальных средств производства, нужна известная материальная база» [13, с. 372–377].
К концу десятилетия идея культурной революции была незаметно сужена. По всем направлениям происходила дегуманизция культуры, культурно-просветительная деятельность заменялась агитационно-пропагандистской работой, элементарность содержания которой «неизбежно вела к схоластике и догматизму» [15, с. 51]. В то же самое время предвоенное десятилетие ознаменовалось и так называемым «великим отступлением» [26] в системе транслируемых обществу социокультурных установок. Основой исторической динамики «великого отступления» стало формирование специфической «амальгамы» из традиционной русской культуры, а также коммунистических идей и поведенческих образцов. Гораздо больше внимания, чем раньше, уделялось вопросам семейной жизни, профессиональной карьеры, классического образования. Происходили быстрые перемены в обиходе, вкусах, манерах, рождались образцы культурной жизни, имитировавшие некоторые черты стиля жизни образованных слоев дореволюционного общества. Словом, происходила известная «нормализация» повседневной жизни, возрождение некоторых традиций в новых исторических условиях.
Идеологическое воздействие в условиях формирования тоталитарного государства так или иначе затрагивало все слои общества.
Но, пожалуй, основные усилия были направлены все же на формирование общественного сознания городских рабочих. По мнению Шейлы Фицпатрик [20] наряду с базовым уровнем, который включал в себя грамотность, чтение газет и журналов, минимальную политическую осведомленность на уровне советских лозунгов, городские рабочие, в особенности их авангард (например, стахановцы) должны были освоить и другой уровень культуры – навыки поведения в публичных местах, дисциплинированность, эрудированность, знание коммунистической идеологии, большевистского языка и ритуалов.
Немалую роль в формировании этих культурных «доминант» сыграла организация досуга фабрично-заводских рабочих. Бесспорно, что объем, структура и содержание досуга являются показателями культурных ориентиров населения, во многом влияют на его ментальные представления и поведенческие реакции. Не случайно в обществах индустриального типа возник вопрос о регулировании досуга косвенным, но вполне цивилизованным путем – посредством законодательства о продолжительности рабочего дня. На юбилейной сессии ЦИК СССР, посвященной десятилетию Октябрьской революции (1927) был провозглашен переход на семичасовой рабочий день. Однако уменьшение продолжительности рабочего дня не привело к расширению досуга. Результаты проведенного в 1933 г. обследования свободного времени рабочих показали, что величина досуга в рабочей среде не возросла по сравнению с 1923 г. Мужчины отводили на развлечения и бездеятельный отдых, на учебу и самовоспитание примерно 4,5 часа в день, а женщины – 3,5 часа. При этом бездеятельный отдых стал занимать у молодых рабочих больше времени, чем у людей старших возрастов [11, с. 55]. Таким образом, правовые нормы не смогли окончательно решить проблему увеличения свободного времени в рабочей среде.
Каким же образом заполнялся досуг рабочих в 20–30-е гг.? Прежде всего большую роль в качестве центров идейно-политического просвещения и воспитания людей играли библиотеки – как центральные и районные, так и производственные (фабричнозаводские). Круг чтения для пролетарской среды в годы первых пятилеток определялся строгим нормированием литературы, в чем можно усматривать развитие наметившихся в 20-е гг. тенденций политизации библиотек [25, с. 289–306]. Из обихода были изъяты книги не только оппозиционеров и эмигрантов, но и многие произведения классической русской и иностранной литературы. Вместо них рабочему предлагались новые нормы в области чтения, призванные воспитывать личность в коммунистическом духе. Классическая литература, которая была разрешена к переизданию, по словам заведующего издательством «Молодой гвардии» Н. Полянского, должна была квалифицироваться как произведения, «отражающие детство разных социальных групп» [6]. К таковым относились: «Детство» Л. Толстого, «Детство» М. Горького, «Детство Темы» Н. ГаринаМихайловского.
Особое место занимала литература «социалистического реализма». «Для нашей молодежи Пушкин и Лермонтов непонятны будут, – считала работница с фабрики «Красная нить». – Вот "Как закалялась сталь" – это другое дело» [18]. Не менее популярным был и другой рекомендованный к прочтению роман – «Мать», написанный М. Горьким. В систему пролетарской культуры книги входили преимущественно не как факторы интеллектуального развития личности, а как «орудие пропаганды коммунизма», как один из каналов формирования сознания «нового», советского человека.
С целью более широкого приобщения рабочих к чтению литературы фабрично-заводские библиотеки регулярно проводили в цехах, в «красных уголках» и в рабочих общежитиях «читки» политической и иногда художественной литературы, а также газет и журналов. Правда, эти мероприятия не всегда были рассчитаны на уровень понимания рабочих. «Я долгое время считала, что слово "бдительность" означает "плохо", – жаловалась одна из работниц [18]. Тем не менее «громкие читальни» были весьма эффективным способом вовлечения наиболее отсталых рабочих в «политпросветработу».
В целом за годы первых предвоенных пятилеток количество читателей в фабрично-заводских библиотеках заметно возросло. Если в первой половине 20-х гг. крупной можно было считать клубную или фабрично-заводскую библиотеку, насчитывавшую 20 тыс. книг и
500 читателей [25: 289], то в конце 20-х – 30-е гг. ситуация изменилась. Так, библиотека Балтийского завода в Ленинграде имела в

1936 г. 6 тыс. активных читателей и выдала за год более 170 тыс. книг. На «Большевичке» количество читателей в том же году было еще большим, составляя примерно 8 тыс. человек [21, Л. 55]. Кроме того, рабочих обслуживали 2240 передвижных профсоюзных библиотек, а на 190 небольших предприятиях открылись филиалы библиотек [21, Л. 30].
Особым спросом на предприятиях пользовались газеты и журналы. Перепись 1929 г показала, что из 10 металлистов Ленинграда
9 регулярно читали газету. В августе 1936 г. на фабрике «Равенство» на 2400 рабочих выписывалось 1900 газет (включая многотиражную фабричную газету), 206 журналов [22, Л. 7], причем спрос полностью удовлетворен не был из-за ограниченной подписки на ряд изданий. Помимо центральных газет, большой популярностью у рабочих пользовались многотиражные газеты. Если в 1929 г. выходило 140 многотиражек, то в 1935 г. – уже 248 наименований газет. Фабрично-заводские газеты освещали все вопросы жизни и трудовой деятельности рабочих, чутко откликались на актуальные проблемы. На страницах заводских многотиражек печатались заметки самих рабочих с предложениями, замечаниями, откликами на то или иное событие. В многотиражных газетах существовали специальные разделы, освещающие определенные стороны жизни предприятия и рабочих, их трудовые будни и досуг.
Традиционными для досуга рабочих стали походы в кино. По данным проведенного опроса в Ленинграде в 1929 г. регулярно смотрели кинокартины 96 % юношей и 91 % девушек. Причем революционные фильмы предпочитало 50% опрошенных, «душещипательные» – 30 %, «трюковые» – 20 % [4, с. 34]. Рабочие считали кино наиболее притягательной формой развлечений, предпочитая походы в кинотеатры гостевому общению, клубным вечеринкам, танцам. Советское киноискусство быстро развивалось. В годы первых пятилеток отечественные фильмы почти полностью вытеснили зарубежные. В Ленинграде осенью 1933 г. демонстрировалось
34 кинокартины, из них 29 советского производства [19, с. 155]. Западные фильмы были большой редкостью.

Органы государственной власти возлагали на кинематограф большие надежды. Он должен был способствовать укреплению советской идеологии в сознании рабочих, «организовывать мысли и чувства зрителя в нужном пролетариату направлении», способствовать углублению «классового самосознания рабочих» [7, с. 169]. Впрочем, не следует думать, что политизация киноискусства происходила исключительно под давлением партийно-государственной власти. В кинематографе, как и в других областях, находились люди, формулировавшие идеи, принципы и подходы, созвучные интересам власти. Так, например, во время работы Всесоюзного партийного совещания по вопросам кино, проходившего в Москве в марте 1928 г., среди его участников было распространено письмо группы известных режиссеров (Г.В. Александрова, С.М. Эйзенштейна, Г.М. Козинцева и др.). Видные кинематографисты сетовали на отсутствие «твердой идеологической диктатуры» и призывали создать при Агитпропе ЦК ВКП(б) особый орган, ставящий «исчерпывающие задания политического и культурного порядка» [3, с. 14–15].
Кинематография превращалась, говоря языком упомянутого выше партийного совещания, в «киноучасток культурного фронта», становилась одним из важных инструментов формирования общественного сознания рабочих. В целях наиболее полной реализации задач идейно-политического воспитания трудящихся масс с конца
20-х гг. при местных комитетах комсомола стали создаваться «киногруппы» из представителей рабочих. В их задачу входила организация на заводах и фабриках киноконференций, чтение и критический разбор киносценариев [24, Л. 58]. Тем самым под видом «повышения культуры» рабочих масс обеспечивался контроль за кинорепертуаром, «правильное» с идеологической точки зрения отношение рабочих к кинофильмам и пропагандируемым в них идеям. К концу
30-х гг. просмотры кинокартин уже являлись нормой проведения досуга городских рабочих.
Одной из доминант в культурной политике 30-х гг. был театр. Важную роль в приобщении рабочих к театральному искусству сыграл существовавший в 1925–1932 гг. Театр рабочей молодежи (ТРаМ). Его ярко выраженная политизированность составляла особую гордость создателей ТРаМа. Один из руководителей «трамовского» движения М. Соколовский заявлял следующее: «Мы меньше всего театр, мы больше всего группа энтузиастов, группа комсомольцев, строителей новой жизни, нового быта, но все-таки это строительство проводим мы через театр, средствами театра… Для нас, трамовских работников, нет театральной правды, для нас существует классовая правда» [23, Л. 10, 15]. В своих постановках ТРаМ уделял большое внимание общественно-политическим и экономическим вопросам: он пропагандировал социалистическое соревнование, выполнение и перевыполнение пятилетнего плана, борьбу с «разложившимися» партийными функционерами.
Отношения рабочего с театральным искусством не были простыми. «Говорить о какой-то разборчивости и особых пристрастиях рабочего-театрала не приходится», – пишет о ситуации начала 20-х гг. С.В. Яров [25, с. 319–320]. Ситуация не претерпела каких-либо качественных изменений и в дальнейшем. Рабочие довольно редко посещали театры: например, в 1928 г. в Ленинграде рабочие составляли лишь 20% от числа посетителей театров [19, с. 119]. Пытаясь приобщить рабочие массы к театру, власти достаточно часто организовывали культпоходы, передовикам производства билеты предоставлялись почти бесплатно и в первую очередь. Рабочие приходили с семьями, в сопровождении духового оркестра. После просмотра пьесы на заводских и фабричных собраниях устраивались обсуждения увиденного, на которых рабочим предлагалось высказывать свое мнение о постановке пьесы, об актерах и сюжете.
В отличие от клубных и фабрично-заводских театров с их революционно-пролетарскими пьесами, больше напоминавшими «агитки», академические театры так и не стали центром массового проведения досуга для городских рабочих. Рядовых рабочих, пришедших в театр по собственной инициативе, практически не было. Останавливали их не только цены на билеты и отсутствие соответствующей одежды. Походы в театр воспринимались чаще всего не как развлекательное мероприятие, а как норма жизни для привилегированных и более образованных слоев советского общества. Театральный зал представлял собой своеобразный слепок советского общества: «Зал заполнялся в соответствии с социальной иерархией советского общества. В царской ложе сидят местные партийные боссы, на балконах толпятся колхозники, инженеры, чиновники и, наконец, стахановцы, самые шумные, болтливые и фанатичные сторонники режима, их очень много, это горячечные, одержимые…, кажется, остальные присутствующие в зале их не очень-то жалуют» [17, с. 108].
Далеко не традиционной формой проведения досуга в рабочей среде оставалось посещение музеев. Стремясь упрочить связи с рабочими, идти навстречу их запросам, сотрудники музеев специально выясняли отношения посетителей к экспозициям с помощью анкетирования, проводились специальные наблюдения в залах за реакцией посетителей на те или иные произведения. Многие музеи принимали шефство над предприятиями. Так, например, Эрмитаж шефствовал над заводом «Электросила», широкие связи у музея были установлены с такими крупными предприятиями Ленинграда, как «Красный треугольник», «Светлана», «Большевик», Сестрорецкий завод, фабрика им. Синицына. Сотрудники Эрмитажа читали для рабочих лекции, которые, подобно многим другим мероприятиям, проводимым в годы первых пятилеток, носили политизированный характер. Среди лекций, прочитанных сотрудниками
«Эрмитажа» на предприятиях города, особой популярностью у рабочих пользовались вовсе не лекции об экспозициях музея, а такие как «Великий пост, евангельские рассказы и второй большевистский сев» или «Воскресающие боги и происхождение Пасхи» [19, с. 172]. Многие музеи города практиковали и выездные выставки для рабочих, которые размещались в Домах культуры. Так в начале 1931 г. в Московско-Нарвском ДК демонстрировалась выставка «Папство и крестовые походы». Однако приобщить рабочих к посещению музеев так и не удалось. Подтверждением этому могут служить сведения о посетителях Эрмитажа, среди которых рабочие составляли лишь
22,1 % от общего числа [19, с. 173].
Излюбленными формами проведения досуга в рабочей среде были посещения клубов, особенно в зимнее время, когда «экскурсии

закончились, пригороды притихли, сады, парки, площадки опустели, смолкли» [14]. В клубах часто проводились семейные вечера, читались лекции, работали различные кружки. «Напротив нашего завода был такой клуб, назывался клуб Орлова. Он "Светлане" принадлежал, – вспоминал А.А. Валяшкин, – … там была всякая спортивная и культмассовая работа. Там был, с одной стороны, спортивный зал, с другой стороны зрительный зал. Они частенько приглашали туда, вот лекция какая-нибудь хорошая, с удовольствием шли… Там все время были выездные спектакли, и мы все ходили. Там билеты были недорогие» [16, с. 30–31].
Очень популярными в рабочей среде в годы предвоенных пятилеток были танцы – на летних танцплощадках и в клубах. Танцевать учились в кружках, а чаще всего – друг у друга. «…Наша жизнь была веселее, – вспоминала Е.И. Правдина, – ходили в клубы, на танчики ходили. У нас были такие плавные бальные танцы хорошие. Фокстроты. Пойдешь сам научишься. Конечно, вначале стеснялись, но ничего – научишься, и очень хорошо» [16, с. 81].
Но не всегда рабочие были довольны работой клуба. Во многие клубы «взрослые рабочие» не ходили, и о причинах этого сообщали следующее: «а что в нем толку-то? Вечные танцы и хулиганские драки. Того и гляди, что тебе голову сломают» [10]. В некоторых клубах было очень тесно – «кружок на кружке», «не только что сидеть, но и стоять негде». «Получается бестолочь», «сходишь раздругой, да и потом все проклянешь» [14].
Из-за плохой организации клубной работы многие рабочие по выходным и в дни отдыха собирались на квартирах. Например, рабочий «Путиловца» Соколов писал в «Ленинградскую правду»:
«Нарвская застава по субботам превращается в сплошную вечеруху на квартирах. На таких вечерухах: духота… шум, гомон, пьют, танцуют, потом драка, а в конце драки – карета скорой помощи. На "Путиловце" настоящий клубный голод» [14].
Популярными в рабочей среде были также и спортивные развлечения. «Обеденный перерыв был час, – вспоминал рабочий завода им. Энгельса А.А. Валяшкин, – …примерно за полчаса успевали все пообедать, а полчаса на какие-то или культурные мероприятия, или волейбол, между цехами соревнования» [16, с. 29]. Иногда всей бригадой рабочие выезжали на природу за город. «Так интересно было. Зимой кросс в выходной день. Ездили за город всей бригадой. Очень интересно» [16, с. 78].
Не последнюю роль в жизни человека в дореволюционный период играла религия. Новая государственность с первых дней своего существования проявила свою атеистическую направленность. Отделение церкви от государства влекло за собой резкое сокращение сферы ее мировоззренческо-нормализующего влияния на население. Форсированная сталинская индустриализация предполагала быстрое создание «индустриального менталитета», в формировании которого важную роль должна была сыграть промышленная дисциплина. Настоящий промышленный рабочий должен был в первую очередь стать атеистом. Свою главную задачу руководство страны видело в отстранении церкви от участия в повседневной жизни населения. 24 января 1929 г. в письме ЦК ВКП(б) «О мерах по усилению антирелигиозной работы» подчеркивалось: «Партийным комитетам и исполкомам необходимо поставить вопрос об использовании ЗАКсов в целях борьбы с поповщиной, церковными обрядами и пережитками старого быта» [5, с. 37].
Но антирелигиозная пропаганда и борьба с «поповщиной» иногда лишь скользила по поверхности, не затрагивая повседневную жизнь рабочих. Прежде всего, верующими в рабочей среде были
«новые рабочие», вчерашние крестьяне. Хотя антиклерикальные настроения в деревне при Советах возросли, все же среди сельского населения еще велика была доля лиц, сохранявших бытовую религиозность. Боязнь трудностей, которые испытывал сельский житель, попавший в большой город, способствовала усилению его интереса к церкви. Среди квалифицированных рабочих крупных предприятий верующие встречались весьма редко, чаще это были люди старшего поколения, особенно неквалифицированные и малограмотные работницы. В ряде случаев при переезде крестьян в Ленинград их религиозность в первое время даже возрастала. Происходило это по следующей причине. В 20–30-е гг. влияние духовенства в деревне было в значительной мере подорвано. Многие

верующие из среднего и старшего поколения по 10–15 лет не бывали в церкви и стали отвыкать от обрядности и канонов. В Ленинграде же им предоставлялась возможность посещать действующие храмы. Их величественная архитектура, хоры, внутреннее убранство и известный профессионализм священников производил на малокультурных людей сильное эмоциональное воздействие. Пожилая крестьянка, жена рабочего, впервые приехавшая в Ленинград и посетившая службу в Никольском Морском соборе, говорила, что она
«будто в раю побыла» [1, с. 36]. У некоторых рабочих в квартирах висели иконы, лампады, часть рабочих совершали молитвы прямо в квартире. А на вопрос: зачем им это, они отвечали: «Когда горят лампадки, то как-то уютнее делается в квартире», «иконы нам не мешают» [8]. Эти «пережитки» прошлого постоянно осуждались не только на заводских собраниях, но и в рабочей прессе. «Есть у нас такие партийцы, как, например, в Кузнечном цехе один товарищ, – сообщала одна многотиражная газета, – который действует и направо и налево: в партии хочу быть и бога жаль забыть» [9].
Особенно религиозные настроения были сильны в дни религиозных праздников: накануне Пасхи, Рождества и др. Об этом свидетельствовали и факты нарушения трудовой дисциплины в эти дни. Все это говорило о необходимости проведения воспитательной работы среди рабочих – выходцев из деревни. И такая работа проводилась. На предприятиях для рабочих читались антирелигиозные лекции, на страницах многотиражных и центральных газет печатались статьи антирелигиозной направленности.
Одной из мер, предпринятых властями в наступлении на религию, была замена религиозных праздников на революционные. Так Преображение 6 августа 1929 г. был заменен на праздник Первого дня индустриализации. В этот день рабочим предлагалось выйти на работу. Эта кампания широко пропагандировалась в периодической печати.
Для отвлечения рабочих от посещения церкви в дни крупных религиозных праздников в конце 20-х – 30-е гг. возобновились карнавалы и красочные шествия, которые проводились в клубах предприятий. Эти праздники носили атеистическую направленность.

Например, в 1930 г. массовое шумное веселье проходило на крупном ленинградском заводе «Красный путиловец» с целью отвлечь рабочих от походов в церковь на Пасху [12, с. 134].
Однако эффективность подобных мер была не велика. Значительно более действенной оказалась реформа рабочей недели. Согласно постановлению Совнаркома СССР от 24 сентября 1929 г. вся страна в связи с принятым правительственным курсом на форсированную индустриализацию перешла на непрерывную пятидневную рабочую неделю: пять дней рабочих, шестой – выходной. При этом дни отдыха на разных предприятиях не совпадали. При увеличении выходных сократилось число праздничных дней, а религиозные праздники исчезли из календаря вообще. Таким образом, нарушение традиционного трудового ритма, устоявшейся периодичности будней и праздников, связанный с пятилетками, повлекло за собой удаление религиозных торжеств из жизни рабочих. Свидетельством этого может служить анализ анкет «Автобиографий безбожников», проведенный И.Н. Дониной. Так, на вопрос о причине отхода от совершения религиозных обрядов большинство респондентов отвечало: «Даже не успеваю отдохнуть, не говоря уже о церкви» или «в церковь не хожу, так как восемь часов работаю, а остальное время провожу за работой дома» [2, с. 62,65].
Свою роль в пропаганде атеистических идей играли и «безбожные ударные бригады». Это были трудовые коллективы, члены которых считали необходимым демонстрировать не только пример высокопроизводительной работы, но и образцы новых форм жизни, в число которых обязательно входило декларирование своего неверия. Члены «безбожных бригад» проявляли свое крайне отрицательное отношение к формам обыденной религии. Они возглавляли кампании по снятию икон в домах рабочих, рейды которых проходили на многих предприятиях города.
Итак, формы проведения досуга в рабочей среде в конце 20-х –
30-е гг. были весьма разнообразными. На развитие этих форм влияли разные обстоятельства: с одной стороны, интересы, традиционные воззрения, уровень образованности рабочих, а с другой – интересы партийно-государственной власти. Библиотеки и музеи, театры и кино, а также многие другие формы проведения досуга удовлетворяли потребности городских рабочих в отдыхе и развлечениях, способствовали их культурному росту. В то же время они активно политизировались под нажимом партийно-государственных структур и при деятельном участии части интеллигенции, готовой обслуживать политико-идеологические требования власти. Все это позволяет говорить о наличии в конце 20-х – 30-е гг. симбиоза выполняемых учреждениями досуга функций – социокультурных и политических при очевидном приоритете последних.


Список литературы
1. Дзенискевич А.Р. Рабочие Ленинграда накануне Великой Отечественной войны. 1938 – июнь 1941. – Л., 1983.
2. Донина И.Н. Автобиографии безбожников как вид массового источника по социальной психологии рубежа 1920–1930х гг. // Клио. – 1998 – № 3(6).
3. Искусство кино. – 1964. – № 4.
4. Каган А.Г. Молодежь после гудка. – Л., 1929.
5. Кашеваров А.Н. Государство и церковь: Из истории взаимоотношений советской власти и русской православной церкви 1917–1945 гг. – СПб., 1995.
6. Комсомольская правда. – 1934. – 11 декабря.
7. КПСС о культуре, просвещении и науке. – М., 1963.
8. Красный железнодорожник. – 1928. – 18 дек.
9. Красный железнодорожник. – 1928. – 20 дек.
10. Красный железнодорожник. – 1929. – 31 июл.
11. Лебедев-Патрейко В.И. Бюджет времени рабочей семьи. – Л., 1933.
12. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920/1930 годы. – СПб., 1999.
13. Ленин В.И. Полн. соб. соч. – Т. 45.
14. Ленинградская правда. – 1928. – 4 октября.
15. Маслов Н.Н. Об утверждении идеологии сталинизма // История и сталинизм / сост. А.Н. Мерцалов. – М., 1991.
16. На корме времени. Интервью с ленинградцами 1930-х годов / сост. М. Витуховская. – СПб., 2000.
17. Селин Л.-Ф. Безделицы для погрома // Невский архив: Историкокраеведческий сборник. – Вып. 2. – М.; СПб., 1995.
18. Смена. – 1936. – 10 фев.
19. Степанов З.В. Культурная жизнь Ленинграда 20-х – начала 30-х гг. – Л., 1976.
20. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: Город. – М., 2001.
21. Центральный государственный архив историко-политических документов (ЦГА ИПД). Ф. 25. Оп. 8. Д. 13.
22. ЦГА ИПД. Ф.25. Оп. 10. Д. 42.
23. ЦГА ИПД. Ф. К-598. Оп. 2. Д. 107.
24. ЦГА ИПД. Ф. К-598. Оп. 2. Д. 118.
25. Яров С.В. Конформизм в Советской России: Петроград 1917–1920-х годов. – СПб., 2006.
26. Timashev N. The Great Refreat: The growth and decline of communism in Russia. – New York, 1946.