В дореформенное время для России были характерны сословность и ведомственность образовательных учреждений, в том числе и начальных. Не существовало также и определённой системы подготовки учителей для начального обучения. «В учители приходских училищ определяются штатным смотрителем уезда люди всякого состояния, но не иначе, как доказав на испытании в уездном училище, что имеют нужные для сего знания и способность обучать», – говорилось в Уставе учебных заведений 1828 г. [5, c. 155] Но на практике первоначальным обучением мог заниматься любой грамотный человек. В бытность министром просвещения А.С. Шишкова (1824–1828) в Казанском учебном округе сенатор Желтухин во время ревизии выявил 54 учителя, которые не имели разрешения на обучение детей.
Лишь немногие губернии имели специализированные учебные заведения для подготовки учителей, причем эта ситуация была связана с особенностями этноконфессионального состава населения этих территорий Российской империи. Традиция специальных учительских семинарий сложилась в германских государствах в XVIII в. (Гёттинген, Галле и др.). В Российской империи распространение учебных заведений этого типа началось с Остзейских губерний, где в системе образования применялась именно немецкая практика. С 1818 г. действовала учительская семинария с образцовой школой при ней, в Дерпте. Это заведение было рассчитано на 10 воспитанников и готовило учителей только для Дерптского округа, являвшегося образцово-показательным в империи. С 1842 г. семинария стала выпускать не только учителей начальной школы, но и учителей русского языка для уездных училищ округа. В 1835 г. было принято решение об открытии еще одной семинарии в Дерптском округе в Иервенском уезде для крестьян Эстляндской губернии.
В то же время – в 1839 г. – по представлению попечителя Белорусского учебного округа была закрыта витебская семинария приходских учителей, необходимость в которой якобы отпала, так как, с точки зрения учебного начальства, для 62 училищ округа не было надобности в собственном заведении, готовившем учителей. Витебская учительская семинария просуществовала всего пять лет, но это были годы после польского восстания (1830–1831), а в деятельности витебской семинарии сказывалось влияние католической церкви, проявившей себя нелояльно во время этих событий.
Учителя для приходских училищ могли получать подготовку способом взаимного обучения. Так, в 1852 г. в вятских городских приходских училищах были учреждены должности двух сверхштатных учителей. Вятский губернатор планировал таким образом постепенно готовить кадры для училищ других городов губернии, на что должны были выделяться 200 р. в год из городских доходов. Губернские власти следили за раскладкой этой суммы между городами.
В целом же до 1864 г., т. е. до появления Положения о народных училищах, предусматривавшего создание широкой сети начальных школ, прежде всего для крестьян и по их собственной инициативе, системы специальных учреждений для подготовки учителей в начальные учебные заведения в России не существовало. Со стороны государства предполагалась система формальной поддержки открытия народных школ, но финансовая сторона дела при этом находилась в зависимости от решений конкретных крестьянских, а также городских обществ. После принятия Положения о народных училищах Министерство народного просвещения (МНП) открыло в Молодечно первую учительскую семинарию для Западного края, что объяснялось неспокойной политической обстановкой в
этой части империи. Необходимо было обеспечивать в Западном крае не только распространение грамотности, но и воспитывать

благонадежных подданных. Еще со времени правления Екатерины II государство рассматривало воспитательную функцию образовательных учреждений любого уровня как не менее важную, чем собственно просветительскую.
В 1870 г. было издано Положение об учительских семинариях, в соответствии с которым должны были создаваться правительственные учебные заведения по подготовке учителей народных школ. Их деятельность строилась на основании инструкции для учительских семинарий Министерства народного просвещения, действовавшей с
1875 г. В соответствии с этим документом в учительские семинарии принимались лица всех сословий православного исповедания не моложе 16 лет, предоставившие отзыв о благонравном поведении и выдержавшие приёмные испытания в объёме программы
2-классного начального училища Министерства народного просвещения. В учебный план семинарий входили закон божий, русский язык, церковнославянский язык, арифметика, геометрия, русская и всеобщая история, география, естествознание, чистописание и рисование, основы педагогики, гимнастика, пение. Организовывалась и педагогическая практика. В сущности, учительские семинарии являлись средними специальными учебными заведениями, готовившими учителей не только для начальных народных, но и для уездных училищ.
Нуждающиеся воспитанники семинарий получали стипендии и после окончания обучения были обязаны отработать учителями начальных школ не менее четырех лет. Обычно среди них преобладали дети крестьян, которые в течение трёх или четырёх лет обучения жили в интернате и обеспечивались, кроме учебных пособий, минимальным набором предметов повседневного обихода (мебелью, бельём, посудой и т. п.). Быт семинаристов предполагал освоение
ими элементарных правил санитарии и гигиены, не характерных для повседневной жизни крестьян. В смете Самарской учительской семинарии, составленной ее директором для того, чтобы получить дополнительные бюджетные ассигнования, было предусмотрено даже приобретение водоочистительных машинок по 10 р. [3. Л. 9 об.]
В соответствии с утверждёнными в 1871 г. штатами учительских семинарий (в современной терминологии – штатного расписания, являвшегося обязательным приложением к любому учредительному документу) годовой бюджет учебного заведения составлял 2000 р. [3. Л. 1], из которых 1200 р. уходили на наём помещения для семинарии (они крайне редко располагались в специально построенных домах), оплату квартиры директора, а также на жалованье законоучителю и трём наставникам; поэтому средств на текущие нужды оставалось недостаточно.

Исключение составляли учебные заведения, открывавшиеся на целевые пожертвования, как это было, например, в Тамбове. Здесь в 1870 г. на средства капитала в 250 тыс. р., переданного в распоряжение Министерства народного просвещения действительным статским советником Нарышкиным, был открыт учительский институт для приготовления учителей начальных народных училищ. В память жены Нарышкина институту было присвоено наименование Екатерининского. В июне 1870 г. было утверждено Положение о новом учебном заведении [1]. При составлении этого документа за основу было взято положение о подчинённой МНП Молодечненской учительской семинарии. Екатерининский институт в Тамбове обеспечивал воспитание и полное содержание тридцати шести молодых людей всех сословий православного исповедания. На содержание одного воспитанника в год предусмотрено было 180 р., в том числе на приобретение учебников и других пособий, которые становились собственностью каждого учащегося. При этом ежегодное содержание всего учебного заведения обходилось в 15 тыс. р. В случае досрочного оставления института воспитанник должен был вернуть соответствующую сумму. Из такого же расчёта обеспечивалось содержание стипендиатов обществ, земств и других ведомств. Преподавательский корпус формировался по выбору директора из лиц православного исповедания, преимущественно получивших образование в одном из российских высших учебных заведений. Каждый из преподавателей, включая учителя начального училища при институте, кроме жалованья обеспечивался казёнными квартирами. Но ситуацию с Екатерининским институтом в Тамбове нельзя было назвать типичной: его финансовое благополучие было скорее исключением из общего правила, характерного для учебных заведений, подведомственных МНП.
Вот, например, какие материальные проблемы стали предметом рассмотрения прибывшего с ревизией в Самарскую губернию в
1880 г. сенатора И.И. Шамшина. Ревизору была предоставлена переписка директора Самарской учительской семинарии с попечителем Казанского учебного округа. Директор семинарии просил последнего ходатайствовать перед министерством о выделении ещё 1000 р. из Государственного казначейства на обеспечение оплаты квартир, дров, освещения и прочих нужд преподавателей семинарии. На отпускавшиеся с особого разрешения попечителя Казанского учебного округа 800 р. директор на договорной основе арендовал помещения для четверых наставников семинарии и учителя начальной школы при ней, где семинаристы проходили педагогическую практику. «Таковые квартиры настолько незначительны (по
размерам не превышают 10 кв. саженей), что наставникам приходится входить в особые соглашения с хозяевами, приплачивая из собственных средств за добавочные помещения и отопление» [3. Л. 10].
Управляющий Казанским учебным округом, помощник попечителя Малиновский в ответ на просьбу директора семинарии ссылался на указания МНП «о затруднительности испрашивания сверхсметных средств» [3. Л. 10 об.], в связи с чем и он «затруднялся ходатайствовать» и не усматривал оснований согласиться с соображениями директора о необходимости обеспечения
«испрашиваемых условий жизни» для преподавателей семинарии. Управляющий округом выдвигал встречное предложение: холостых учителей размещать в свободных помещениях городского училища, а также в квартире самого директора семинарии (как видим, впервые идея «уплотнения» пришла в голову вовсе не большевикам!). Расход на освещение семинарии, по мнению Малиновского, также не мог быть увеличен, поскольку в Самарской семинарии не было интерната, и воспитанники в возрасте от 17 до 22 лет жили на квартирах; в такой ситуации в смету включались только расходы на отопление здания семинарии [3. Л. 4 об.].
Управляющий учебным округом предлагал также рассмотреть возможность перевода семинарии в уездный город или село (по примеру села Порецкого Алатырского уезда) ввиду как более дешёвой жизни там, чем в губернском городе, так и готовности местного общества участвовать в содержании: «…Перевести не имеющую и не могущую вскоре иметь собственного дома семинарию из губернского шумного весьма промышленного, душного, пыльного приволжского города в один из уездных городов подобно Вольской семинарии или в местность подобно Порецкой учительской семинарии, где жить много дешевле, особенно при устройстве ученических конвиктов на артельном начале, в большинстве семинарий практикующемся, не говоря уже о нравственно-воспитательной пользе для будущих воспитателей и учителей, большею частию сельских, к чему готовятся семинаристы, жить подальше, поизолированнее от развлечений, шума и соблазнов огромного торгового города, проще и удобнее для Вашего и наставнического наблюдения, тише и ближе к будущему их быту» [3. Л. 6 об.].
В качестве примера приводилось желание жителей одного из сёл около уездного Ставрополя (ныне Тольятти) иметь у себя «высшее училище». Немаловажным аргументом в пользу решения о переводе семинарии была, как видно из письма, возможность более тщательного наблюдения за жизнью семинаристов, особенно во внеучебное время.
Проблема контроля над проведением молодежного досуга в это время волновала не только руководство учебного округа. Директор мужской классической гимназии С. Колосов в сопроводительном письме к отчету о деятельности своего учебного заведения сенатору Шамшину считал самым важным вопрос о внешкольной жизни учащихся. Он ссылался на сложность условий самарской жизни, выделяя следующие вредные для юношества влияния: борьбу разнородных и противоположных начал в обществе и литературе, а также утилитаризм, охвативший большую часть общества. Под последним подразумевалось «низменное» направление жизни, когда на первый план выходили «удовольствие, удобства, выгоды, интерес» без необходимости приложения для этого собственного труда. Колосов предлагал установить в гимназии специальные стипендии для стимулирования интереса к дальнейшему продолжению образования. Необходимым, с его точки зрения, было также устройство общих ученических квартир при правительственной помощи, что облегчило бы надзор за учащимися за пределами гимназии [3. Л. 112 об.].
Следует отметить, что среди учащихся как мужской, так и женской гимназий были лишь единицы представителей крестьянского
сословия; да и те, хотя и принадлежали (официально) к этому сословию, большая часть уже утратили связь с крестьянским трудом и образом жизни (их семьи жили в губернском городе и занимались различными видами деятельности, не связанной с земледельческим трудом). То же самое можно сказать об учащихся самарского реального училища. В последнем преобладали дети купцов и мещан. Необходимо также отметить, что Самара уже была городом, в котором были представлены различные этноконфессиональные группы (потомки немецких колонистов, мусульмане и др.), что отражалось на составе учащихся [3. Л. 109–168].
С 1850 г., когда Самара стала центром губернии, до 1897 г. – года проведения Первой всеобщей переписи населения – численность населения города выросла с 15 до 90 тыс. чел. [6]. Население
же Ставрополя насчитывало в 1897 г. 6 тыс. чел. Небольшие города, составлявшие значительную долю в общей численности, носили преимущественно аграрный характер, соответственно, уклад жизни и система ценностей в этих поселениях были ближе к крестьянским, традиционным.
Перевод учительской семинарии в такой город вряд ли мог повлиять на состояние умов и уровень культуры в глубокой провинции, а вот учащиеся лишались бы возможностей ближе знакомиться с условиями жизни страны в процессе индустриализации, к чему так или иначе они должны были готовить и своих будущих учеников. В то же время и Самара, приближаясь в 1880 г. по численности населения к группе крупнейших городов империи (свыше 100 тыс. чел.),
не могла похвастаться обилием учебных заведений. На 1880 год в ней насчитывалось 13 городских училищ (одно из них четырехклассное), семь частных училищ, мужская и женская гимназии, реальное училище, учительская мужская семинария, земская школа сельских учительниц (отчёт о её деятельности отсутствует в деле канцелярии сенатора, ревизующего по Высочайшему повелению Саратовскую и Самарскую губернии), три сиротских дома и детских приюта и три духовных учебных заведения (в т. ч. семинария) [4. Л. 17].
Что касается тезиса о готовности представителей других городских и сельских обществ принять у себя учительскую семинарию и финансово ее поддерживать, то о очевидной невозможности осуществления данного плана говорят доклады чиновников по особым поручениям, собиравшим сведения в разных местностях губернии, в том числе в бывших немецких колониях, в 1880–1881 гг. В этих докладах, извлечения из которых в ходе ревизии губернии нашли отражение в делах сенаторской канцелярии, отмечается крайняя нужда населения вследствие неурожайных лет. Неурожайными были два предшествующих года, в целом же урожайность сельскохозяйственных культур не превышала в этой поволжской губернии сам-3 – сам-4. Крестьяне были вынуждены продавать или забивать рабочий скот, а продажа земельных наделов за бесценок (от 1,5 до 2 р.) и уход на заработки в города стали весьма распространенным явлением [2. Л. 278–294].
Из материалов для исследования экономического положения сельского крестьянского населения Самарской губернии видно, что в 1879 г. в школах обучалось 3,2 % от общего числа всех наличных душ крестьян обоего пола. По уездам этот показатель колебался от
0,9 % в Бугурусланском, где преобладало мусульманское население, до 10,3 % – в Новоузенском, где была сосредоточена значительная часть поселений бывших колонистов (в ходе реформ 60–70х гг. колонисты утратили многие привилегии, которые получили от российского правительства еще в XVIII в., и влились в сословие свободных сельских обывателей). Во всей губернии в 1879 г. насчитывалось 659 сельских школ, 916 учителей в них и 60 545 учеников (40 108 мальчиков и 20 437 девочек). [2. Л. 49].
Наибольшее относительно численности населения количество школ было в Новоузенском и Николаевском уездах. Здесь, по официальным данным, проживало около 275 тыс. чел., из них великороссы – 32,9 %, малороссы – 18,3 %, немцы – 43,1 %, мордва –
0,9 %, татары – 3,3 % [2. Л. 342]. Наименьшее же число школ наряду с вышеупомянутым Бугурусланским уездом было в Ставропольском и Бугульминском. Совсем отсутствовали сельские школы в 59 волостях, в 71 волости вообще не было обучающихся девочек. На содержание школ общества тратили в среднем 363 р. 18 к. Для сравнения: на жалованье священникам и церковнослужителям общества в среднем тратили 477 р. 80 к., а на волостных старшин и писарей – 688 р. 83 к. в год. Несмотря на необходимость высоких расходов на содержание грамотного сельского управленческого персонала, в 43 волостях общества вообще не участвовали в содержании школ [2. Л. 49 об. – 50]. Исходя из этих данных можно сделать вывод о том, что перекладывание содержания учительской семинарии на плечи членов конкретного общества вряд ли было бы встречено с энтузиазмом.
Таким образом, утверждение управляющего учебным округом о целесообразности перевода семинарии из Самары выглядит довольно сомнительным.
Ответ управляющего учебным округом обсуждался на заседании педагогического совета учительской семинарии. Её директор изложил в письме сенатору свои соображения, подкреплённые решениями совета. Они сводились к следующему: все помещения в здании городского училища заняты и даже недостаточны при существующем количестве учеников; холостых учителей в наличном составе нет; а помещение квартиры директора, несмотря на значительные размеры, «в настоящем виде не может быть приспособлено хотя сколько-нибудь удобно для совместной жизни двух семейных лиц…» [3. Л. 9 об.].
В деле о сенаторской ревизии мы не находим окончательного решения рассматриваемой проблемы. Но на основании представленных документов можно сделать определённые выводы. Вопервых, на примере самарской семинарии видно, что существовавшая практика расходилась с нормативными документами МНП о создании компактных интернатов для учащихся; последние размещались на съёмных квартирах, при выборе которых основным критерием была стоимость жилья, не всегда отвечавшего элементарным требованиям санитарии.
Во-вторых, несмотря на то, что учительская мужская семинария в Самаре была учреждением «бюджетным», как бы сказали сейчас, и подчинялась Министерству народного просвещения, государственные структуры как на правительственном, так и на местном уровне вынуждали её директора прибегать к ходатайствам об ассигновании дополнительных, не предусмотренных утверждёнными штатами средств, а также к поиску негосударственных источников финансирования (частной благотворительности, сборов с местных обществ). Наряду с государственными уже существовали и земские учебные заведения (упоминавшаяся земская школа сельских учительниц), которые по определению содержались за счёт общественных средств.
В-третьих, возможность «оптимизировать» расходы на содержание учительской семинарии рождала со стороны администрации учебного округа предложения по её переводу в другие населённые пункты губернии (вплоть до сёл), где жизнь была дешевле, чем в губернском городе и с точки зрения начальства округа общества могли принимать участие в ее содержании, хотя это не соответствовало действительности, как было показано выше. С другой стороны – возникало больше возможностей для наблюдения за нравственностью и политическими взглядами как учащихся, так и учителей. При этом игнорировался тот факт, что перевод такого учебного заведения, как учительская семинария, в глубинку при существовавших коммуникативных возможностях вряд ли привел бы к росту культурного уровня среди местных жителей; скорее традиционалистский характер местного общества стал бы оказывать влияние на сообщество преподавателей и учащихся.
В-четвёртых, можно констатировать установку государственных структур на то, чтобы наставники в учительской семинарии работали, руководствуясь исключительно идейными соображениями, и были готовы довольствоваться малым в своей повседневной жизни.
Проблема же обеспечения научной и учебно-методической литературой и возможность поддержания профессионального уровня преподавателей, не говоря уже о повышении квалификации, вообще не рассматривалась.
Пример действовавшей в Самаре учительской семинарии, подчинявшейся Министерству народного просвещения и содержавшейся на казенные средства, показывает, что государственное финансирование такого рода учреждений, особенно в условиях отсутствия типовых учебных зданий и общежитий для слушателей, было далеко не достаточным. Общественная же поддержка данных учебных заведений носила случайный характер и в условиях экономического неблагополучия значительной части населения не могла
обеспечить его достойного функционирования.

Список литературы
1. Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ). Собр. 2-е. Т. 45. № 48469.
2. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1391. Оп. 1. Д. 3.
3. РГИА. Ф. 1391. Оп. 1. Д. 4.
4. РГИА. Ф. 1391. Оп. 1. Д. 5.
5. Сборник постановлений по Министерству народного просвещения за 1802–1888 гг. – Т. II. Ч. 1. – СПб., 1864.