Венгерский Лотос востока
Предание Востока гласит: если в мире рождается великий праведник или великий мудрец, то в Долине Священных Лотосов становится на один цветок больше.
Его называли Ксома де Кэрэш. Иногда Цома де Керез. Или Чома де Кёрёш. И можно было подумать, что речь идет о каком-то португальце или французе. А он был венгром. «Венгерец», часто упоминаемый Блаватской и Рерихами. Вот что, например, писала о нем Елена Петровна Блаватская в своей книге «Из пещер и дебрей Индостана»: «У всех свежо в памяти, а у нас тем более, как бедный венгерец, не только без средств, но почти нищий, отправился пешком в Тибет, чрез страны неизведанные, опасные, увлекаемый лишь любознательностью да желанием пролить свет на историческое начало своего народа. В результате вышло то, что были внезапно открыты неисчерпаемые рудники литературых сокровищ. В Тибете найдена неисчерпаемая литература на языке, о письменности которого не было ничего известно. Благодаря необыкновенному рвению Александра Ксомо де-Кэрэш, она им частью переведена, а частью анализована и выяснена. То, чего не могли бы добиться целые поколения ученых, то есть проникнуть в ламазерии Тибета и получить доступ к священной литературе этого вполне изолированного народа, того добился бедный странник, без средств и без протекции; быть может, и даже вероятно, только потому, что смотрел на диких монголов и тибетян, как на братий своих, а не как на низшую расу».
Елена Рерих упоминает о нем в своем письме от 19.12.1939 года: «Свидетельства таких ученых, как Томас Воган, Цома де Кёрёз и др. не менее историчны, нежели все данные о Пресвитере Иоанне, Аполлонии Тианском, Беловодье и т. д.».
На одном из главных трудов своей жизни – «Тибетско-английском словаре» – он с гордостью указал не только свое имя: Александр Чома де Кёрёш, но и страну, откуда был родом: «венгр-секей из Трансильвании».
Трансильвания, по-венгерски Эрдей, – ныне часть Румынии – в течение долгих веков была венгерской землей. Это родина многих славных князей и королей. Отсюда родом великий полководец, сокрушитель турок Янош Хуняди. Каждый день в полдень звонят колокола во всех церквах Европы – это в честь его победы над Мехмедом Вторым в 1456 году при пограничной крепости Венгерского королевства Нандорфехервар (сейчас это столица Сербии Белград). Здесь родился последний из великих венгерских королей – сын воеводы Яноша Матьяш Хуняди. Это – родина князя Иштвана Батори, больше известного у нас как польский король Стефан Баторий. Отсюда происходит и князь Ференц Ракоци – герой освободительной борьбы венгерского народа против имперской Австрии в начале XVIII века.
Легенды секеев утверждают, что их предки пришли сюда, в древнюю Дакию, задолго до прихода мадьяр – еще в IV веке вместе с гуннами Аттилы.
В южном пределе секейской земли, в небольшом селе Кёрёш, секейский воин Андраш Чома записал на обложке семейной Библии дату рождения своего первого сына Шандора – март 1784 года. Шести-семи лет смышленый, живой кареглазый паренек пошел в церковно-приходскую школу при реформатской церкви в родном селе. Но минуло несколько лет, прежде чем он смог продолжить свою учебу в городе Эньед, иначе Надьэньед, в колледже для бедняков. Туда он отправился пешком вдвоем с отцом, а расстояние в триста километров означало в те времена даже для верхового несколько дней пути. Это первое путешествие стало залогом будущих беспримерных пеших странствий по неизведанным землям Срединной Азии, где кончались проложенные европейцами дороги.
Вот некоторые свидетельства о его школьных годах: «Его обычной пищей были казенный хлеб, фрукты, творог да крошеный салат. Часто сидел на одной воде. Спал обычно на голой земле или на дощатом полу. Тщательно распределял свое время и силы, относился к себе очень строго и требовательно. Памятны его слова: „Перед сильной волей все преклонится, даже бедность, и она сумеет добыть себе независимое положение“. А вот черты его внешнего и духовного облика: „Он был среднего роста и телосложения, худощав, а не мускулист, скорее слаб, а не силен от природы, но обладал могучим здоровьем. Его никогда не видели больным. Его мягкие черты излучали симпатию, в глазах светилась некая тихая, приятная меланхолия. Говорил мало, но любезно, никогда не спорил громко с человеком противоположных убеждений, вряд ли был способен гневаться на кого-нибудь или приходить в ярость. Словом, он скорее жил жизнью своего сердца, нежели был погружен во внешние предметы. Он обладал глубоким умом, но не умел схватывать быстро, на лету. Это не был блестящий, пламенный ум, но тем больше было его трудолюбие и старание“.
По всем приметам ясно, какой высокий дух был воплощен в этом неприметном человеке.
К 1807 году, к моменту окончания Надьэньедского колледжа, у Шандора просыпается жажда объехать Азию – его главное стремление. За время учебы в Эньеде и затем в Геттингенском университете он овладел тринадцатью языками – мертвыми и живыми. Но все эти языки он изучал с одной целью – открыть тайну древней истории и происхождения венгров. Чома поставил себе целью отыскать колыбель венгерского народа и родственных ему народов, разгадать загадку: откуда родом венгры, кто они, с какими языками состоит в безусловном родстве их язык?
По признанию Кёрёши, в Геттингене для него зажглись новые маяки, которые осветили грядущий путь и обозначили новые ориентиры в его отважном начинании. Он надеялся разыскать сведения о происхождении венгров в древних арабских манускриптах, а также собирался найти в Азии уйгуров, о которых часто упоминалось в китайских хрониках. Некоторые ученые отождествляли уйгуров с уграми – древним племенем прародителей венгров. Поскольку об уйгурах было известно, что это тюркоязычный народ, Чома наряду с арабским начал изучать и турецкий.
По первоначальному плану он собирался добраться в Азию, отправившись из Одессы через Москву в Иркутск и далее в Сибирь до Великой Китайской стены. А раз путь его лежал через русские земли, то он потратил 8 месяцев, чтобы овладеть несколькими славянскими языками. Геттингенские профессора настоятельно советовали ему присоединиться к экспедиции знаменитого лингвиста Гумбольдта, направлявшейся в Сибирь, но Чома не принял ни помощи, ни советов. 23 ноября 1819 года он в одиночку пустился в свой путь, который продлился три с половиной года.
Изменив свой первоначальный план, Кёрёши решил из Бухареста отправиться в Константинополь, чтобы углубить свои знания турецкого языка и изучить арабские источники. Но ему было предначертано другое. Константинополь был охвачен чумой, которая вынудила Кёрёши плыть в Египет, в Александрию. Безусловно, его вели и направляли могущественные силы, и сколько таких вынужденных или случайных поворотов, возвращений ему еще предстояло! Сколько неожиданных встреч, бескорыстной помощи! Так, бродя по базарам Александрии, в пестрой разноязычной толпе Чома наткнулся на кузнеца из Тироля Йозефа Шафера, почти земляка, с которым мог поговорить по-немецки. Шафер предоставил ему кров и стол, из-за чего впоследствии Чома с благодарностью вспомнил о нем в предисловии к своему словарю.
Как и в бухте Золотой Рог, так и теперь в Александрии на пути Чомы Кёрёши встала чума. И вместо того чтобы плыть в Одессу, он отправился на сирийской галере на остров Кипр, а оттуда, пересаживаясь с одного судна на другое, – вдоль берегов Малой Азии на север, до Латакии. Дальше плыть он не мог – севернее портов уже не было, и ему нужно было сворачивать на восток, передвигаясь на «корабле пустыни» вместе с караваном. Однако европейцу путешествовать с азиатскими торговцами было небезопасно, и Чома шел один пешком по караванному следу до Алеппо 125 километров.
А каковы условия такого путешествия, описал другой европеец, побывавший в этих местах несколько десятилетий спустя: «Термометр показывает +62 градуса Цельсия, ощущение – как в раскаленной печи, с каждым вдохом легкие наполняются не воздухом, а пламенем, кожа разъедена потом, глаза слепит дрожащее марево, нестерпимые мучения причиняет отсутствие питьевой воды, так что мусульмане совершают обязательные ритуальные омовения песком».
Финансовые обстоятельства заставили его свернуть дальше в Багдад, где проживал купец, выходец из Венгрии, от которого Чома надеялся получить содействие для дальнейшего путешествия. И он вновь в азиатской одежде пошел по караванному пути до Мошула, неподалеку от которого темнели развалины библейской Ниневии. Оттуда до Багдада легко было спуститься по Тигру на плотах.
В Багдаде вновь явилась нежданная помощь – секретарь английского посланника, итальянец родом из Вены, то есть почти земляк, снабдил путника одеждой и пищей. 6 недель Чома, дожидаясь возвращения посланника, обновлял свои знания, углубившись в старинные книги. Так и не дождавшись английского дипломата, а тем самым помощи, на которую надеялся, он отправился дальше в Персию, чтобы оттуда попасть в населенный уйгурами Восточный Туркестан, на этот раз в европейской одежде, верхом на лошади и с караваном.
После долгого пути с многочисленными остановками караванщики прибыли в Тегеран. Там Чома вновь обратился в английское посольство, надеясь получить материальную поддержку: ведь английская благотворительность уже однажды помогла ему завершить учебу в Ганновере, и в его походном ранце лежал диплом Геттингенского университета. Более четырех месяцев пользовался Кёрёши английским гостеприимством, изучив за это время персидский язык. Тогда же он с тяжелым сердцем написал на родину, решившись все-таки попросить у своих патронов материальной помощи, которую ранее отвергал, обещая затем по возвращении на родину вернуть долг.
Письмо ушло в Константинополь, к тамошнему австрийскому консулу, но ответа долго не было, и Чома отправился в дорогу, оставив прощальное письмо своим британским покровителям. Там же он оставил завещание на случай своей гибели в пути и диплом.
Кёрёши намеревался отправиться в Бухарский эмират, а если позволят обстоятельства – в Самарканд. Путешествуя с караваном, чтобы не подвергать свою жизнь опасности и не вызывать ненависти религиозных фанатиков, которые равно не выносили гяуров-неверных, то есть европейцев, и суннитов, он переоделся армянским купцом. Христиан-армян мусульмане терпели как хороших торговцев.
Восточная Персия и соседние регионы всегда были неспокойными из-за нескончаемых религиозных междоусобиц, поэтому редкие караваны рисковали пробираться по этим опасным землям, да и им приходилось подолгу выжидать благоприятного момента. Путь в Бухару для Чомы затянулся почти на 7 месяцев. Но наконец он все же добрался до столицы бухарских эмиров и был на пороге Внутренней Азии – цели своего путешествия, где чаял найти венгерскую прародину. И вновь его карманы были пусты.
Но едва Кёрёши прибыл в Бухару, распространились слухи о приближении сильной русской армии для захвата города, и все чужестранцы поспешили покинуть его в противоположном от ожидаемого нападения направлении, дабы избежать обвинений в шпионаже в пользу Российской империи. Чома тоже почел за лучшее присоединиться к одному из караванов, направлявшихся на юг. Так он прибыл в Кабул.
Добравшись через пески Кара-Кума до мест Балх и Кулум, нужно было перевалить через горную цепь Гиндукуш в Бамьянской долине. Там, на середине пути от Балха к Кабулу, в Бамьянской седловине в 5000 метров высотой, Чома заметил вырубленные в скале колоссальные каменные статуи, одну большую и две поменьше. Впоследствии он первым из ученых описал их, считая, что они изображают Будду с учениками. Об истинном значении бамьянских колоссов можно прочесть в «Тайной доктрине» Е. П. Блаватской – на самом деле их пять, и они изображают пять основных рас в истории человечества.
В Кабуле Кёрёши не нашел земляков из Европы, но узнал, что близ Пешавара в Индии на службе у хана находятся два офицера-европейца. И вновь он оказался перед выбором: вернуться весной обратно в Бухару и из нее следовать дальше во Внутреннюю Азию или же разыскать этих европейских офицеров и с их помощью пробраться через Кашмир в Тибет, оттуда проникнуть в Китай и Монголию, куда он собирался первоначально. Безусловно, его выбор был предопределен его грядущей миссией, хотя на первый взгляд причина была весьма прозаическая: нехватка денег. Еще на афганской земле ему удалось встретить французских офицеров, которые были рады европейскому путешественнику, знавшему их язык. Верхом они сопровождали Кёрёши до самого Пешавара. В одиночку проникнуть в Индию он бы не смог: тут тянулась опасная зона, Ягистан, или Земля Мятежников, где в неприступных скалах скрывались афганские племена, нападавшие на всех подозрительных чужеземцев. По дороге бывшие наполеоновские генералы с изумлением слушали смелые планы венгерского путешественника. Они убедили Кёрёши не пытаться попасть в Тибет из Кашмира, так как в это время горные цепи непроходимы, а ехать с ними в Лахор, столицу княжества сикхов.
Там Чома распрощался с французами и отправился на восток, чтобы потом повернуть к северу, в Джамму и Сринагар. Из древней кашмирской столицы в компании с четырьмя паломниками он прошел 400 километров через горные перевалы в Лех, главный город королевства Ладак. Оттуда он думал двинуться с караваном в Восточный Туркестан, к Яркенду, но путь оказался непосильным, и он решил вернуться обратно в Лахор.
Дорогой он ночевал в караван-сараях, спал на голых досках или прямо на земле, питался же соленым чаем с бараньим салом, как это принято у монголов; лишь изредка мог есть немного рису или в кашмирском «райском саду» утолять свой голод и жажду парой фруктов.
На границе Кашмира его ждал последний, изменивший всю его судьбу поворот. Пока он в своем пыльном азиатском кунтуше брел по пыльной дороге вниз, навстречу ему поднимался верхом на коне европейский господин. Он был наверняка потрясен, когда путник в поношенных лохмотьях окликнул его по-английски. И не мог поверить тому, что рассказал о себе странник – ведь документов у Чомы с собой не было.
Однако британский уполномоченный, внимательно выслушав подозрительного странника, убедился, что перед ним не русский шпион, а человек чрезвычайно образованный, великолепно знающий европейские и восточные языки, хотя его материальное положение оставляло желать лучшего. Как человек практичный, он устроил ученому испытание – предложил перевести перехваченное у русского шпиона письмо. Это оказалось секретное послание русского министра иностранных дел графа Нессельроде к пенджабскому радже, крайне важное для британских властей. И хотя Чома отлично выдержал первое испытание, ему предстояло второе: он должен был выучить совершенно неизвестный тибетский язык. Уполномоченный британского правительства пообещал ему финансовую помощь, если это изучение пойдет успешно. Далее Чома должен был взяться за составление первого научного и практически пригодного англо-тибетского словаря. Материальное положение венгерского ученого вынуждало его принять это предложение, хотя и приходилось отступить от намеченной цели. Кроме того, Чоме вспомнилось мнение санкт-петербургского академика Шмидта о том, что уйгуры, которых он ищет, – не тюрки, а тибетцы. Он надеялся, что решит эту загадку, а заодно сможет разыскать в тибетских книгах интересные новые источники о древней венгерской истории. Он думал, что работа эта займет несколько месяцев, и даже не мог предположить, что она станет главным делом его жизни!
Задача была чрезвычайно сложна: не было ни словаря, ни учебника, ни вспомогательных материалов. Изучение тибетского шло с помощью человека, знавшего персидский и тибетский. Но хотя Чома был прилежным учеником, этого было явно недостаточно, и он задумал продолжить изучение языка в тибетских монастырях. Английский патрон одобрил эти планы, и Чома с рекомендательными письмами в кармане отправился в ламаистский монастырь в Занскар, на гору Зангла, что в самой западной части провинции Ладак. Он прибыл туда 26 июня 1823 года.
Когда Кёрёши прибыл в Занглу, то уже немного говорил по-тибетски и сумел объяснить ламе свои цели, склонив его помочь ему в их достижении. Этого ученого ламу звали Сангье Пунтцог. В предисловии к своему словарю Чома Кёрёши дает ему самые лестные характеристики. О своем пребывании в монастыре Чома писал так: «За время моего пребывания в Занскаре я при искусном руководстве высокоученого ламы изучил грамматику тибетского языка и познакомился с некоторыми сокровищами литературы, соединенными в 320 толстых печатных томов, составляющих основу тибетской учености и религии».
Пищу Чомы в монастыре составлял лишь соленый чай с молоком и маслом. Как жил в их деревне венгерский ученый, в Зангле помнили и сто лет спустя. Когда в начале ХХ века в тех местах побывал другой европейский путешественник, он встретился со стариками, которые по устным рассказам знали о Скандер-беге (то есть господине Шандоре – так на восточный манер именовал себя Чома). Они рассказали, что Скандер-бег ходил в простой одежде тибетцев, состоящей летом из грубого сермяжного кафтана, шапки-скуфьи с отогнутыми краями и войлочных сапог или плетеных соломенных лаптей. Зимой же на это надевалась овчинная шуба, а на ноги – кожаные сапоги на шерстяной подкладке.
Один из древних стариков поведал, что Скандер-бег, читая, постоянно держал руки под одеждой, согревая их за пазухой или под мышками, и высовывал их на мгновение лишь для того, чтобы перевернуть страницу. А учитывая, что в долгие занглайские зимы температура обычно бывала минус 20–30 градусов, а в нетопленых монастырях минус 15–20, то можно лишь поражаться подвижническому труду венгерского ученого. Топить было нельзя, так как печей в Ладаке не было, а дым открытого очага, разъедая глаза, сделал бы работу невозможной.
В монастырь, или, по-местному, гомпа, построенный в горах над деревней, вела узенькая тропка над пропастью. В самой обители грубо тесанная каменная лестница шла наверх, на второй этаж, где келья 3 ґ 3 метра была жилищем венгерского ученого, которое он делил со своим наставником, другом и помощником – ламой. А доктор Джерард, английский врач-гуманист, объезжавший эти края, чтобы делать прививки от оспы, так увековечил его дни: «В этом месте он, лама и слуга в течение трех или четырех месяцев теснились в помещении 9 ґ 9 футов: они не решались покинуть это убежище, потому что почву устилал снег и температура была ниже нуля. Тут он сидел, завернувшись в бараний тулуп, скрестив на груди руки, и в такой позе читал с утра до вечера, после наступления сумерек учил без огня или света плошек, спал на полу, и только стены защищали его от суровости климата».
«Беру на себя смелость признаться, – писал Чома, – что я – не только лингвист, я изучил множество языков для того, чтобы проникнуть в сокровищницы давно прошедших эпох, узнать культурные тексты, приобрести полезные знания». Венгерский исследователь впервые поведал миру о скрытых в тибетских монастырях священных и научных текстах. Он впервые описал и изучил их, с помощью ученого ламы составил список сакральных выражений. Уже во время пребывания в Зангле он установил, что тибетская литература почти целиком состоит из точных, выверенных переводов классических санскритских текстов. А поскольку оригиналы на санскрите большей частью утрачены, то эти переводы – Канджур и Танджур – имеют исключительное значение в истории буддизма. Кроме того, чтобы сориентироваться в совершенно новой и неизведанной области – тибетской литературе, – Чома просил образованнейших лам Тибета для него составлять компендиумы, глоссарии, краткие справочники, проливавшие свет на отдельные научные вопросы. Поэтому многие современные ученые уже в нашем веке неоднократно находили в различных тибетских монастырях рукописи, в клеймах которых стояло: «Составлено по просьбе европейца Скандер-бега».
Накопленных знаний Чоме уже хватало для того, чтобы составить тибетскую грамматику, краткую историю Тибета, описать его географию и литературу. Кёрёши радовался скорому завершению своего труда, так как надеялся вернуться к истинной цели своего путешествия – поиску прародины венгров. В рукописях и печатных томах Танджура он встретил упоминания о загадочных югарах и их стране Югере, а также текст, переведенный, как было указано, с языка югаров. Он подозревал, что под этим именем скрываются угры, то есть венгры, а потому стремился проникнуть глубже в Тибет и в священную Лхасу, в книгохранилищах которой надеялся узнать много нового о югарах.
После полуторалетнего беспримерного труда Чома покинул Занскар, собираясь продолжить сбор материалов для словаря в других монастырях. Еще в Зангле местные жители стали к нему подозрительны: почему он, интересуясь буддистскими книгами, не идет в монахи? Зачем изучает, помимо священных книг, историю и географию? Приближенные последнего ладакского короля могли думать, что он шпион какой-нибудь европейской державы или тайный уполномоченный индийско-британского правительства. Чома и не предполагал, что в английском поселке Сабатху он окажется под таким же подозрением, но только со стороны английских властей. Подозрение вызвало то, что он, европеец, прибыл в Сабатху в тибетской одежде. На донесение коменданта от начальства пришел ответ: «Прошу задержать европейского путешественника до получения мною указаний от главного консула из Дели». Для служаки-военного «задержать» означало «арестовать как шпиона». Ответ из Дели содержал требование «мистеру Чоме» написать подробный рапорт о себе и о своих планах. В нем он описал свой предшествующий путь, отчитался о своих научных трудах, изысканиях и планах на будущее, для осуществления которых попросил содействия и помощи от Калькуттского Азиатского общества. Ответ на рапорт разогнал сгустившиеся над Чомой тучи: его планы на основании его аргументов сочли важными и значительными и выделили ему ежемесячную стипендию в 50 рупий. Кёрёши вновь облачился в восточный кунтуш и пустился в путь, который на этот раз лежал на север, в провинцию Базехр, к монастырю в Канаме. Три года ровным счетом он прожил в лачуге возле канамского монастыря, готовя материалы для своего словаря. «Две грубые скамьи и пара еще менее удобных стульев составляли всю обстановку его маленького жилища, но помещение производило впечатление жилого, потому что вокруг его хозяина в стройном порядке были уложены тома Танджура и Канджура, тибетские произведения, манускрипты и тексты», – записал доктор Джерард, навестивший Чому в его канамском уединении. Все деньги, которыми снабжало его правительство Британской Индии, Чома тратил на оплату труда ламы, слуг из монастыря и на покупку книг, себе оставлял только минимум на скудное питание да простую одежду.
В ноябре 1830 года он покинул Канам, чтобы проследовать в Калькутту для издания своих трудов. И грамматика, и «Опыт словаря» были изданы в 1834 году тиражом по 500 экземпляров. Ученый не претендовал на гонорар: он предложил его своим патронам в качестве благодарности за их поддержку. Пока же его труды готовились к печати, он жил в особняке Бенгальского Азиатского общества. Там он жил несколько лет, после своего путешествия в Сикким, работая библиотекарем Общества, писал свои рукописи, составлял каталоги санскритских и тибетских книг, писал научные труды и статьи для научных журналов «Journal of the Asiatic Society of Bengal» и «Asiatic researches», посвященные тибетской литературе и языку. Именно они заложили основы совершенно новой отрасли в ориенталистике – тибетологии, которая теперь преподается в каждом уважающем себя европейском университете. Один из его трудов, «Будда и его учение», многократно переводился на разные языки и переиздавался в прошлом и нашем столетии. Помимо избрания почетным членом научных обществ в Великобритании и на родине, произошло еще одно радостное событие: собранные для Чомы по подписке по всей Венгрии деньги, посланные ему в Тегеран еще в 1821 году, наконец нашли своего адресата. Но Чома привык давать, а не получать. Поэтому он написал в Эньед своим профессорам, прося их в качестве благодарности за оказанную ему поддержку принять от него полученную с родины помощь и сэкономленные им деньги – всего 450 золотых.
Самое интересное свидетельство о его калькуттских годах оставил венгерский путешественник – художник Агоштон Шёффт, который нарисовал в Калькутте единственный достоверный прижизненный портрет Чомы Кёрёши. Шёффт запечатлел его не только карандашом, но и пером: «Между прочим, должен признаться, мне не доводилось встречать человека чуднее и необыкновеннее. Он живет затворником в здании Азиатского общества, откуда редко выходит. Вечером совершает краткую прогулку по двору, а затем велит запирать себя в комнате, и когда я во время моих вечерних прогулок верхом желал навестить его, мне всегда приходилось ждать, покуда слуги принесут ключи, и я всегда находил его среди книг. Он был весел, смеялся и всегда приходил в отличное расположение духа, когда мог поговорить о Венгрии».
Чома долго тянул со своей последней экспедицией. Вероятно, его подтолкнули слова Шёффта, который выразил опасения, что если Чома пробудет в Индии еще 10 лет, как собирался, то может не вернуться на родину. Кёрёши вспомнил о своем долге перед родиной, которая ждала от него открытия прародины венгров. Видимо, в нем совершалась внутренняя борьба: тягостные предчувствия сменялись новыми надеждами. Ибо, найдя немало совпадений в лексике монгольского и венгерского языков, он надеялся найти следы возможных общих предков венгров, тибетцев и монголов, а для этого хотел побывать в Бутане и, перевалив через Гималаи, в Монголии. История распорядилась иначе. По намеченному Чомой пути европейцы прошли только спустя 80 лет – это была Трансгималайская экспедиция Н. К. Рериха.
Современные языковеды выяснили, что родства между венгерским и тибетским или монгольским языками нет, речь может идти только о заимствованиях. Да и таинственные югары тоже к венграм не имеют отношения. Эти проживающие в Китае, точнее во Внутренней Монголии, желтые уйгуры – потомки выходцев из Средней Азии и соплеменники нынешних узбеков. Но это – прикладное языкознание, и кто знает, что говорит об этом языкознание эзотерическое. Ведь верования хантов и манси – ближайших родственников венгров по языку – хранят загадочные сведения о том, что их предки давным-давно спустились с вершин далеких южных пиков, где находится благословенная страна счастья.
Собираясь в дорогу, Чома, как когда-то при отъезде в Бухару, оставил завещание, распорядившись отдать все свои бумаги, рукописи, книги и прочие вещи Азиатскому обществу. В середине февраля 1842 года он пустился в путь. Двигался он так же, как во время предыдущего путешествия 6 лет назад: по реке Хугли, потом по притоку Ганга Махананде на весельных плотах вверх, в Сикким. Пройдя дикие заросли джунглей, кишевшие москитами и малярийными комарами, экспедиция двигалась дальше в горы по обрывистым склонам, пока не достигла Дарджилинга – южной точки британских колоний в Сиккиме. Для посещения Сиккима требовалось разрешение сиккимского раджи, и благоприятный ответ был более чем вероятен, ибо советника раджи поразили познания Чомы, и он обещал выхлопотать разрешение у своего господина. Но когда Чома, преисполненный надежд, дожидался в Дарджилинге письма от раджи, смертоносная болезнь уже угнездилась в нем, и часы его были сочтены. Он умер от малярии, и на другой день его похоронили на английском кладбище Дарджилинга.
На его могиле поставлен памятник – в одну из стен восьмиугольной, в восточном стиле, колонны вделана табличка из черного мрамора с английской надписью: «Здесь покоится Александр Ксома де Кёрёс, уроженец Венгрии, который прибыл на Восток для лингвистических исследований и в течение многих лет, проведенных им среди лишений, которые редко выпадают на долю человека, в результате упорных трудов во имя Науки создал словарь и грамматику тибетского языка; это самый выдающийся и истинный памятник ему. Желая продолжить свои труды, он скончался на пути в Лхасу на этом месте 11 апреля 1842 года в возрасте 58 лет. Его коллеги из Бенгальского Азиатского общества установили в память о нем эту табличку. Мир праху его».
Эту надпись читал в 1924 году Николай Рерих и в путевых записях оставил упоминание: «На кладбище Дарджилинга погребен загадочный человек. Венгерец родом. Живший в конце XVIII столетия. Пешком он прошел из Венгрии в Тибет и оставался много лет в неизвестных монастырях. В тридцатых годах прошлого века Цома де Керез скончался. В трудах своих он указывает учение из Шамбалы, установившее следующую за Буддой иерархию. Пришел этот ученый из Венгрии – характерно. Загадочна его деятельность».
И та же загадочность сквозит в посвященном ему стихотворении «Чома» поэта Леонида Володарского:
Не знавший ни денег, ни женщин, ни дома,
Куда же теперь поспешаешь ты, Чома?
Торопишься снова, венгерец двужильный!
Куда, если тело британский Дарджилинг
Отнял у тебя и землею закрыл?
Я вижу сияние огненных крыл.
Неужто поход превратился в полет?
Ни як, ни верблюд, ни галера, ни плот
Отныне в дороге тебе не нужны.
Внизу трансильванские скрипки нежны,
В них свадебный марш с похоронным напевом
Смешались. И стали Бессмертия Древом.
И каждый, кто Древа коснуться готов,
Попробует всласть незапретных плодов.
На родной земле Чомы Кёрёши, в секейском краю Зайзон, он стал героем народных легенд. Одна из них повествует о том, как двенадцати лет Чома отправился в путь по белу свету и получил от одного короля в дар волшебную золотую книгу, в которой были собраны все языки на свете, которые он выучил за одни сутки. Одевшись в хрустальный панцирь, прошел он бесчисленное множество стран, побывал в землях людей с песьими и волчьими головами, чтобы найти то место, где родился самый первый венгр. А потом прислал с края света кошель денег, чтобы раздать их всем беднякам.
Предание Востока гласит: если в мире рождается великий праведник или великий мудрец, то в Долине Священных Лотосов становится на один цветок больше.
Его называли Ксома де Кэрэш. Иногда Цома де Керез. Или Чома де Кёрёш. И можно было подумать, что речь идет о каком-то португальце или французе. А он был венгром. «Венгерец», часто упоминаемый Блаватской и Рерихами. Вот что, например, писала о нем Елена Петровна Блаватская в своей книге «Из пещер и дебрей Индостана»: «У всех свежо в памяти, а у нас тем более, как бедный венгерец, не только без средств, но почти нищий, отправился пешком в Тибет, чрез страны неизведанные, опасные, увлекаемый лишь любознательностью да желанием пролить свет на историческое начало своего народа. В результате вышло то, что были внезапно открыты неисчерпаемые рудники литературых сокровищ. В Тибете найдена неисчерпаемая литература на языке, о письменности которого не было ничего известно. Благодаря необыкновенному рвению Александра Ксомо де-Кэрэш, она им частью переведена, а частью анализована и выяснена. То, чего не могли бы добиться целые поколения ученых, то есть проникнуть в ламазерии Тибета и получить доступ к священной литературе этого вполне изолированного народа, того добился бедный странник, без средств и без протекции; быть может, и даже вероятно, только потому, что смотрел на диких монголов и тибетян, как на братий своих, а не как на низшую расу».
Елена Рерих упоминает о нем в своем письме от 19.12.1939 года: «Свидетельства таких ученых, как Томас Воган, Цома де Кёрёз и др. не менее историчны, нежели все данные о Пресвитере Иоанне, Аполлонии Тианском, Беловодье и т. д.».
На одном из главных трудов своей жизни – «Тибетско-английском словаре» – он с гордостью указал не только свое имя: Александр Чома де Кёрёш, но и страну, откуда был родом: «венгр-секей из Трансильвании».
Трансильвания, по-венгерски Эрдей, – ныне часть Румынии – в течение долгих веков была венгерской землей. Это родина многих славных князей и королей. Отсюда родом великий полководец, сокрушитель турок Янош Хуняди. Каждый день в полдень звонят колокола во всех церквах Европы – это в честь его победы над Мехмедом Вторым в 1456 году при пограничной крепости Венгерского королевства Нандорфехервар (сейчас это столица Сербии Белград). Здесь родился последний из великих венгерских королей – сын воеводы Яноша Матьяш Хуняди. Это – родина князя Иштвана Батори, больше известного у нас как польский король Стефан Баторий. Отсюда происходит и князь Ференц Ракоци – герой освободительной борьбы венгерского народа против имперской Австрии в начале XVIII века.
Легенды секеев утверждают, что их предки пришли сюда, в древнюю Дакию, задолго до прихода мадьяр – еще в IV веке вместе с гуннами Аттилы.
В южном пределе секейской земли, в небольшом селе Кёрёш, секейский воин Андраш Чома записал на обложке семейной Библии дату рождения своего первого сына Шандора – март 1784 года. Шести-семи лет смышленый, живой кареглазый паренек пошел в церковно-приходскую школу при реформатской церкви в родном селе. Но минуло несколько лет, прежде чем он смог продолжить свою учебу в городе Эньед, иначе Надьэньед, в колледже для бедняков. Туда он отправился пешком вдвоем с отцом, а расстояние в триста километров означало в те времена даже для верхового несколько дней пути. Это первое путешествие стало залогом будущих беспримерных пеших странствий по неизведанным землям Срединной Азии, где кончались проложенные европейцами дороги.
Вот некоторые свидетельства о его школьных годах: «Его обычной пищей были казенный хлеб, фрукты, творог да крошеный салат. Часто сидел на одной воде. Спал обычно на голой земле или на дощатом полу. Тщательно распределял свое время и силы, относился к себе очень строго и требовательно. Памятны его слова: „Перед сильной волей все преклонится, даже бедность, и она сумеет добыть себе независимое положение“. А вот черты его внешнего и духовного облика: „Он был среднего роста и телосложения, худощав, а не мускулист, скорее слаб, а не силен от природы, но обладал могучим здоровьем. Его никогда не видели больным. Его мягкие черты излучали симпатию, в глазах светилась некая тихая, приятная меланхолия. Говорил мало, но любезно, никогда не спорил громко с человеком противоположных убеждений, вряд ли был способен гневаться на кого-нибудь или приходить в ярость. Словом, он скорее жил жизнью своего сердца, нежели был погружен во внешние предметы. Он обладал глубоким умом, но не умел схватывать быстро, на лету. Это не был блестящий, пламенный ум, но тем больше было его трудолюбие и старание“.
По всем приметам ясно, какой высокий дух был воплощен в этом неприметном человеке.
К 1807 году, к моменту окончания Надьэньедского колледжа, у Шандора просыпается жажда объехать Азию – его главное стремление. За время учебы в Эньеде и затем в Геттингенском университете он овладел тринадцатью языками – мертвыми и живыми. Но все эти языки он изучал с одной целью – открыть тайну древней истории и происхождения венгров. Чома поставил себе целью отыскать колыбель венгерского народа и родственных ему народов, разгадать загадку: откуда родом венгры, кто они, с какими языками состоит в безусловном родстве их язык?
По признанию Кёрёши, в Геттингене для него зажглись новые маяки, которые осветили грядущий путь и обозначили новые ориентиры в его отважном начинании. Он надеялся разыскать сведения о происхождении венгров в древних арабских манускриптах, а также собирался найти в Азии уйгуров, о которых часто упоминалось в китайских хрониках. Некоторые ученые отождествляли уйгуров с уграми – древним племенем прародителей венгров. Поскольку об уйгурах было известно, что это тюркоязычный народ, Чома наряду с арабским начал изучать и турецкий.
По первоначальному плану он собирался добраться в Азию, отправившись из Одессы через Москву в Иркутск и далее в Сибирь до Великой Китайской стены. А раз путь его лежал через русские земли, то он потратил 8 месяцев, чтобы овладеть несколькими славянскими языками. Геттингенские профессора настоятельно советовали ему присоединиться к экспедиции знаменитого лингвиста Гумбольдта, направлявшейся в Сибирь, но Чома не принял ни помощи, ни советов. 23 ноября 1819 года он в одиночку пустился в свой путь, который продлился три с половиной года.
Изменив свой первоначальный план, Кёрёши решил из Бухареста отправиться в Константинополь, чтобы углубить свои знания турецкого языка и изучить арабские источники. Но ему было предначертано другое. Константинополь был охвачен чумой, которая вынудила Кёрёши плыть в Египет, в Александрию. Безусловно, его вели и направляли могущественные силы, и сколько таких вынужденных или случайных поворотов, возвращений ему еще предстояло! Сколько неожиданных встреч, бескорыстной помощи! Так, бродя по базарам Александрии, в пестрой разноязычной толпе Чома наткнулся на кузнеца из Тироля Йозефа Шафера, почти земляка, с которым мог поговорить по-немецки. Шафер предоставил ему кров и стол, из-за чего впоследствии Чома с благодарностью вспомнил о нем в предисловии к своему словарю.
Как и в бухте Золотой Рог, так и теперь в Александрии на пути Чомы Кёрёши встала чума. И вместо того чтобы плыть в Одессу, он отправился на сирийской галере на остров Кипр, а оттуда, пересаживаясь с одного судна на другое, – вдоль берегов Малой Азии на север, до Латакии. Дальше плыть он не мог – севернее портов уже не было, и ему нужно было сворачивать на восток, передвигаясь на «корабле пустыни» вместе с караваном. Однако европейцу путешествовать с азиатскими торговцами было небезопасно, и Чома шел один пешком по караванному следу до Алеппо 125 километров.
А каковы условия такого путешествия, описал другой европеец, побывавший в этих местах несколько десятилетий спустя: «Термометр показывает +62 градуса Цельсия, ощущение – как в раскаленной печи, с каждым вдохом легкие наполняются не воздухом, а пламенем, кожа разъедена потом, глаза слепит дрожащее марево, нестерпимые мучения причиняет отсутствие питьевой воды, так что мусульмане совершают обязательные ритуальные омовения песком».
Финансовые обстоятельства заставили его свернуть дальше в Багдад, где проживал купец, выходец из Венгрии, от которого Чома надеялся получить содействие для дальнейшего путешествия. И он вновь в азиатской одежде пошел по караванному пути до Мошула, неподалеку от которого темнели развалины библейской Ниневии. Оттуда до Багдада легко было спуститься по Тигру на плотах.
В Багдаде вновь явилась нежданная помощь – секретарь английского посланника, итальянец родом из Вены, то есть почти земляк, снабдил путника одеждой и пищей. 6 недель Чома, дожидаясь возвращения посланника, обновлял свои знания, углубившись в старинные книги. Так и не дождавшись английского дипломата, а тем самым помощи, на которую надеялся, он отправился дальше в Персию, чтобы оттуда попасть в населенный уйгурами Восточный Туркестан, на этот раз в европейской одежде, верхом на лошади и с караваном.
После долгого пути с многочисленными остановками караванщики прибыли в Тегеран. Там Чома вновь обратился в английское посольство, надеясь получить материальную поддержку: ведь английская благотворительность уже однажды помогла ему завершить учебу в Ганновере, и в его походном ранце лежал диплом Геттингенского университета. Более четырех месяцев пользовался Кёрёши английским гостеприимством, изучив за это время персидский язык. Тогда же он с тяжелым сердцем написал на родину, решившись все-таки попросить у своих патронов материальной помощи, которую ранее отвергал, обещая затем по возвращении на родину вернуть долг.
Письмо ушло в Константинополь, к тамошнему австрийскому консулу, но ответа долго не было, и Чома отправился в дорогу, оставив прощальное письмо своим британским покровителям. Там же он оставил завещание на случай своей гибели в пути и диплом.
Кёрёши намеревался отправиться в Бухарский эмират, а если позволят обстоятельства – в Самарканд. Путешествуя с караваном, чтобы не подвергать свою жизнь опасности и не вызывать ненависти религиозных фанатиков, которые равно не выносили гяуров-неверных, то есть европейцев, и суннитов, он переоделся армянским купцом. Христиан-армян мусульмане терпели как хороших торговцев.
Восточная Персия и соседние регионы всегда были неспокойными из-за нескончаемых религиозных междоусобиц, поэтому редкие караваны рисковали пробираться по этим опасным землям, да и им приходилось подолгу выжидать благоприятного момента. Путь в Бухару для Чомы затянулся почти на 7 месяцев. Но наконец он все же добрался до столицы бухарских эмиров и был на пороге Внутренней Азии – цели своего путешествия, где чаял найти венгерскую прародину. И вновь его карманы были пусты.
Но едва Кёрёши прибыл в Бухару, распространились слухи о приближении сильной русской армии для захвата города, и все чужестранцы поспешили покинуть его в противоположном от ожидаемого нападения направлении, дабы избежать обвинений в шпионаже в пользу Российской империи. Чома тоже почел за лучшее присоединиться к одному из караванов, направлявшихся на юг. Так он прибыл в Кабул.
Добравшись через пески Кара-Кума до мест Балх и Кулум, нужно было перевалить через горную цепь Гиндукуш в Бамьянской долине. Там, на середине пути от Балха к Кабулу, в Бамьянской седловине в 5000 метров высотой, Чома заметил вырубленные в скале колоссальные каменные статуи, одну большую и две поменьше. Впоследствии он первым из ученых описал их, считая, что они изображают Будду с учениками. Об истинном значении бамьянских колоссов можно прочесть в «Тайной доктрине» Е. П. Блаватской – на самом деле их пять, и они изображают пять основных рас в истории человечества.
В Кабуле Кёрёши не нашел земляков из Европы, но узнал, что близ Пешавара в Индии на службе у хана находятся два офицера-европейца. И вновь он оказался перед выбором: вернуться весной обратно в Бухару и из нее следовать дальше во Внутреннюю Азию или же разыскать этих европейских офицеров и с их помощью пробраться через Кашмир в Тибет, оттуда проникнуть в Китай и Монголию, куда он собирался первоначально. Безусловно, его выбор был предопределен его грядущей миссией, хотя на первый взгляд причина была весьма прозаическая: нехватка денег. Еще на афганской земле ему удалось встретить французских офицеров, которые были рады европейскому путешественнику, знавшему их язык. Верхом они сопровождали Кёрёши до самого Пешавара. В одиночку проникнуть в Индию он бы не смог: тут тянулась опасная зона, Ягистан, или Земля Мятежников, где в неприступных скалах скрывались афганские племена, нападавшие на всех подозрительных чужеземцев. По дороге бывшие наполеоновские генералы с изумлением слушали смелые планы венгерского путешественника. Они убедили Кёрёши не пытаться попасть в Тибет из Кашмира, так как в это время горные цепи непроходимы, а ехать с ними в Лахор, столицу княжества сикхов.
Там Чома распрощался с французами и отправился на восток, чтобы потом повернуть к северу, в Джамму и Сринагар. Из древней кашмирской столицы в компании с четырьмя паломниками он прошел 400 километров через горные перевалы в Лех, главный город королевства Ладак. Оттуда он думал двинуться с караваном в Восточный Туркестан, к Яркенду, но путь оказался непосильным, и он решил вернуться обратно в Лахор.
Дорогой он ночевал в караван-сараях, спал на голых досках или прямо на земле, питался же соленым чаем с бараньим салом, как это принято у монголов; лишь изредка мог есть немного рису или в кашмирском «райском саду» утолять свой голод и жажду парой фруктов.
На границе Кашмира его ждал последний, изменивший всю его судьбу поворот. Пока он в своем пыльном азиатском кунтуше брел по пыльной дороге вниз, навстречу ему поднимался верхом на коне европейский господин. Он был наверняка потрясен, когда путник в поношенных лохмотьях окликнул его по-английски. И не мог поверить тому, что рассказал о себе странник – ведь документов у Чомы с собой не было.
Однако британский уполномоченный, внимательно выслушав подозрительного странника, убедился, что перед ним не русский шпион, а человек чрезвычайно образованный, великолепно знающий европейские и восточные языки, хотя его материальное положение оставляло желать лучшего. Как человек практичный, он устроил ученому испытание – предложил перевести перехваченное у русского шпиона письмо. Это оказалось секретное послание русского министра иностранных дел графа Нессельроде к пенджабскому радже, крайне важное для британских властей. И хотя Чома отлично выдержал первое испытание, ему предстояло второе: он должен был выучить совершенно неизвестный тибетский язык. Уполномоченный британского правительства пообещал ему финансовую помощь, если это изучение пойдет успешно. Далее Чома должен был взяться за составление первого научного и практически пригодного англо-тибетского словаря. Материальное положение венгерского ученого вынуждало его принять это предложение, хотя и приходилось отступить от намеченной цели. Кроме того, Чоме вспомнилось мнение санкт-петербургского академика Шмидта о том, что уйгуры, которых он ищет, – не тюрки, а тибетцы. Он надеялся, что решит эту загадку, а заодно сможет разыскать в тибетских книгах интересные новые источники о древней венгерской истории. Он думал, что работа эта займет несколько месяцев, и даже не мог предположить, что она станет главным делом его жизни!
Задача была чрезвычайно сложна: не было ни словаря, ни учебника, ни вспомогательных материалов. Изучение тибетского шло с помощью человека, знавшего персидский и тибетский. Но хотя Чома был прилежным учеником, этого было явно недостаточно, и он задумал продолжить изучение языка в тибетских монастырях. Английский патрон одобрил эти планы, и Чома с рекомендательными письмами в кармане отправился в ламаистский монастырь в Занскар, на гору Зангла, что в самой западной части провинции Ладак. Он прибыл туда 26 июня 1823 года.
Когда Кёрёши прибыл в Занглу, то уже немного говорил по-тибетски и сумел объяснить ламе свои цели, склонив его помочь ему в их достижении. Этого ученого ламу звали Сангье Пунтцог. В предисловии к своему словарю Чома Кёрёши дает ему самые лестные характеристики. О своем пребывании в монастыре Чома писал так: «За время моего пребывания в Занскаре я при искусном руководстве высокоученого ламы изучил грамматику тибетского языка и познакомился с некоторыми сокровищами литературы, соединенными в 320 толстых печатных томов, составляющих основу тибетской учености и религии».
Пищу Чомы в монастыре составлял лишь соленый чай с молоком и маслом. Как жил в их деревне венгерский ученый, в Зангле помнили и сто лет спустя. Когда в начале ХХ века в тех местах побывал другой европейский путешественник, он встретился со стариками, которые по устным рассказам знали о Скандер-беге (то есть господине Шандоре – так на восточный манер именовал себя Чома). Они рассказали, что Скандер-бег ходил в простой одежде тибетцев, состоящей летом из грубого сермяжного кафтана, шапки-скуфьи с отогнутыми краями и войлочных сапог или плетеных соломенных лаптей. Зимой же на это надевалась овчинная шуба, а на ноги – кожаные сапоги на шерстяной подкладке.
Один из древних стариков поведал, что Скандер-бег, читая, постоянно держал руки под одеждой, согревая их за пазухой или под мышками, и высовывал их на мгновение лишь для того, чтобы перевернуть страницу. А учитывая, что в долгие занглайские зимы температура обычно бывала минус 20–30 градусов, а в нетопленых монастырях минус 15–20, то можно лишь поражаться подвижническому труду венгерского ученого. Топить было нельзя, так как печей в Ладаке не было, а дым открытого очага, разъедая глаза, сделал бы работу невозможной.
В монастырь, или, по-местному, гомпа, построенный в горах над деревней, вела узенькая тропка над пропастью. В самой обители грубо тесанная каменная лестница шла наверх, на второй этаж, где келья 3 ґ 3 метра была жилищем венгерского ученого, которое он делил со своим наставником, другом и помощником – ламой. А доктор Джерард, английский врач-гуманист, объезжавший эти края, чтобы делать прививки от оспы, так увековечил его дни: «В этом месте он, лама и слуга в течение трех или четырех месяцев теснились в помещении 9 ґ 9 футов: они не решались покинуть это убежище, потому что почву устилал снег и температура была ниже нуля. Тут он сидел, завернувшись в бараний тулуп, скрестив на груди руки, и в такой позе читал с утра до вечера, после наступления сумерек учил без огня или света плошек, спал на полу, и только стены защищали его от суровости климата».
«Беру на себя смелость признаться, – писал Чома, – что я – не только лингвист, я изучил множество языков для того, чтобы проникнуть в сокровищницы давно прошедших эпох, узнать культурные тексты, приобрести полезные знания». Венгерский исследователь впервые поведал миру о скрытых в тибетских монастырях священных и научных текстах. Он впервые описал и изучил их, с помощью ученого ламы составил список сакральных выражений. Уже во время пребывания в Зангле он установил, что тибетская литература почти целиком состоит из точных, выверенных переводов классических санскритских текстов. А поскольку оригиналы на санскрите большей частью утрачены, то эти переводы – Канджур и Танджур – имеют исключительное значение в истории буддизма. Кроме того, чтобы сориентироваться в совершенно новой и неизведанной области – тибетской литературе, – Чома просил образованнейших лам Тибета для него составлять компендиумы, глоссарии, краткие справочники, проливавшие свет на отдельные научные вопросы. Поэтому многие современные ученые уже в нашем веке неоднократно находили в различных тибетских монастырях рукописи, в клеймах которых стояло: «Составлено по просьбе европейца Скандер-бега».
Накопленных знаний Чоме уже хватало для того, чтобы составить тибетскую грамматику, краткую историю Тибета, описать его географию и литературу. Кёрёши радовался скорому завершению своего труда, так как надеялся вернуться к истинной цели своего путешествия – поиску прародины венгров. В рукописях и печатных томах Танджура он встретил упоминания о загадочных югарах и их стране Югере, а также текст, переведенный, как было указано, с языка югаров. Он подозревал, что под этим именем скрываются угры, то есть венгры, а потому стремился проникнуть глубже в Тибет и в священную Лхасу, в книгохранилищах которой надеялся узнать много нового о югарах.
После полуторалетнего беспримерного труда Чома покинул Занскар, собираясь продолжить сбор материалов для словаря в других монастырях. Еще в Зангле местные жители стали к нему подозрительны: почему он, интересуясь буддистскими книгами, не идет в монахи? Зачем изучает, помимо священных книг, историю и географию? Приближенные последнего ладакского короля могли думать, что он шпион какой-нибудь европейской державы или тайный уполномоченный индийско-британского правительства. Чома и не предполагал, что в английском поселке Сабатху он окажется под таким же подозрением, но только со стороны английских властей. Подозрение вызвало то, что он, европеец, прибыл в Сабатху в тибетской одежде. На донесение коменданта от начальства пришел ответ: «Прошу задержать европейского путешественника до получения мною указаний от главного консула из Дели». Для служаки-военного «задержать» означало «арестовать как шпиона». Ответ из Дели содержал требование «мистеру Чоме» написать подробный рапорт о себе и о своих планах. В нем он описал свой предшествующий путь, отчитался о своих научных трудах, изысканиях и планах на будущее, для осуществления которых попросил содействия и помощи от Калькуттского Азиатского общества. Ответ на рапорт разогнал сгустившиеся над Чомой тучи: его планы на основании его аргументов сочли важными и значительными и выделили ему ежемесячную стипендию в 50 рупий. Кёрёши вновь облачился в восточный кунтуш и пустился в путь, который на этот раз лежал на север, в провинцию Базехр, к монастырю в Канаме. Три года ровным счетом он прожил в лачуге возле канамского монастыря, готовя материалы для своего словаря. «Две грубые скамьи и пара еще менее удобных стульев составляли всю обстановку его маленького жилища, но помещение производило впечатление жилого, потому что вокруг его хозяина в стройном порядке были уложены тома Танджура и Канджура, тибетские произведения, манускрипты и тексты», – записал доктор Джерард, навестивший Чому в его канамском уединении. Все деньги, которыми снабжало его правительство Британской Индии, Чома тратил на оплату труда ламы, слуг из монастыря и на покупку книг, себе оставлял только минимум на скудное питание да простую одежду.
В ноябре 1830 года он покинул Канам, чтобы проследовать в Калькутту для издания своих трудов. И грамматика, и «Опыт словаря» были изданы в 1834 году тиражом по 500 экземпляров. Ученый не претендовал на гонорар: он предложил его своим патронам в качестве благодарности за их поддержку. Пока же его труды готовились к печати, он жил в особняке Бенгальского Азиатского общества. Там он жил несколько лет, после своего путешествия в Сикким, работая библиотекарем Общества, писал свои рукописи, составлял каталоги санскритских и тибетских книг, писал научные труды и статьи для научных журналов «Journal of the Asiatic Society of Bengal» и «Asiatic researches», посвященные тибетской литературе и языку. Именно они заложили основы совершенно новой отрасли в ориенталистике – тибетологии, которая теперь преподается в каждом уважающем себя европейском университете. Один из его трудов, «Будда и его учение», многократно переводился на разные языки и переиздавался в прошлом и нашем столетии. Помимо избрания почетным членом научных обществ в Великобритании и на родине, произошло еще одно радостное событие: собранные для Чомы по подписке по всей Венгрии деньги, посланные ему в Тегеран еще в 1821 году, наконец нашли своего адресата. Но Чома привык давать, а не получать. Поэтому он написал в Эньед своим профессорам, прося их в качестве благодарности за оказанную ему поддержку принять от него полученную с родины помощь и сэкономленные им деньги – всего 450 золотых.
Самое интересное свидетельство о его калькуттских годах оставил венгерский путешественник – художник Агоштон Шёффт, который нарисовал в Калькутте единственный достоверный прижизненный портрет Чомы Кёрёши. Шёффт запечатлел его не только карандашом, но и пером: «Между прочим, должен признаться, мне не доводилось встречать человека чуднее и необыкновеннее. Он живет затворником в здании Азиатского общества, откуда редко выходит. Вечером совершает краткую прогулку по двору, а затем велит запирать себя в комнате, и когда я во время моих вечерних прогулок верхом желал навестить его, мне всегда приходилось ждать, покуда слуги принесут ключи, и я всегда находил его среди книг. Он был весел, смеялся и всегда приходил в отличное расположение духа, когда мог поговорить о Венгрии».
Чома долго тянул со своей последней экспедицией. Вероятно, его подтолкнули слова Шёффта, который выразил опасения, что если Чома пробудет в Индии еще 10 лет, как собирался, то может не вернуться на родину. Кёрёши вспомнил о своем долге перед родиной, которая ждала от него открытия прародины венгров. Видимо, в нем совершалась внутренняя борьба: тягостные предчувствия сменялись новыми надеждами. Ибо, найдя немало совпадений в лексике монгольского и венгерского языков, он надеялся найти следы возможных общих предков венгров, тибетцев и монголов, а для этого хотел побывать в Бутане и, перевалив через Гималаи, в Монголии. История распорядилась иначе. По намеченному Чомой пути европейцы прошли только спустя 80 лет – это была Трансгималайская экспедиция Н. К. Рериха.
Современные языковеды выяснили, что родства между венгерским и тибетским или монгольским языками нет, речь может идти только о заимствованиях. Да и таинственные югары тоже к венграм не имеют отношения. Эти проживающие в Китае, точнее во Внутренней Монголии, желтые уйгуры – потомки выходцев из Средней Азии и соплеменники нынешних узбеков. Но это – прикладное языкознание, и кто знает, что говорит об этом языкознание эзотерическое. Ведь верования хантов и манси – ближайших родственников венгров по языку – хранят загадочные сведения о том, что их предки давным-давно спустились с вершин далеких южных пиков, где находится благословенная страна счастья.
Собираясь в дорогу, Чома, как когда-то при отъезде в Бухару, оставил завещание, распорядившись отдать все свои бумаги, рукописи, книги и прочие вещи Азиатскому обществу. В середине февраля 1842 года он пустился в путь. Двигался он так же, как во время предыдущего путешествия 6 лет назад: по реке Хугли, потом по притоку Ганга Махананде на весельных плотах вверх, в Сикким. Пройдя дикие заросли джунглей, кишевшие москитами и малярийными комарами, экспедиция двигалась дальше в горы по обрывистым склонам, пока не достигла Дарджилинга – южной точки британских колоний в Сиккиме. Для посещения Сиккима требовалось разрешение сиккимского раджи, и благоприятный ответ был более чем вероятен, ибо советника раджи поразили познания Чомы, и он обещал выхлопотать разрешение у своего господина. Но когда Чома, преисполненный надежд, дожидался в Дарджилинге письма от раджи, смертоносная болезнь уже угнездилась в нем, и часы его были сочтены. Он умер от малярии, и на другой день его похоронили на английском кладбище Дарджилинга.
На его могиле поставлен памятник – в одну из стен восьмиугольной, в восточном стиле, колонны вделана табличка из черного мрамора с английской надписью: «Здесь покоится Александр Ксома де Кёрёс, уроженец Венгрии, который прибыл на Восток для лингвистических исследований и в течение многих лет, проведенных им среди лишений, которые редко выпадают на долю человека, в результате упорных трудов во имя Науки создал словарь и грамматику тибетского языка; это самый выдающийся и истинный памятник ему. Желая продолжить свои труды, он скончался на пути в Лхасу на этом месте 11 апреля 1842 года в возрасте 58 лет. Его коллеги из Бенгальского Азиатского общества установили в память о нем эту табличку. Мир праху его».
Эту надпись читал в 1924 году Николай Рерих и в путевых записях оставил упоминание: «На кладбище Дарджилинга погребен загадочный человек. Венгерец родом. Живший в конце XVIII столетия. Пешком он прошел из Венгрии в Тибет и оставался много лет в неизвестных монастырях. В тридцатых годах прошлого века Цома де Керез скончался. В трудах своих он указывает учение из Шамбалы, установившее следующую за Буддой иерархию. Пришел этот ученый из Венгрии – характерно. Загадочна его деятельность».
И та же загадочность сквозит в посвященном ему стихотворении «Чома» поэта Леонида Володарского:
Не знавший ни денег, ни женщин, ни дома,
Куда же теперь поспешаешь ты, Чома?
Торопишься снова, венгерец двужильный!
Куда, если тело британский Дарджилинг
Отнял у тебя и землею закрыл?
Я вижу сияние огненных крыл.
Неужто поход превратился в полет?
Ни як, ни верблюд, ни галера, ни плот
Отныне в дороге тебе не нужны.
Внизу трансильванские скрипки нежны,
В них свадебный марш с похоронным напевом
Смешались. И стали Бессмертия Древом.
И каждый, кто Древа коснуться готов,
Попробует всласть незапретных плодов.
На родной земле Чомы Кёрёши, в секейском краю Зайзон, он стал героем народных легенд. Одна из них повествует о том, как двенадцати лет Чома отправился в путь по белу свету и получил от одного короля в дар волшебную золотую книгу, в которой были собраны все языки на свете, которые он выучил за одни сутки. Одевшись в хрустальный панцирь, прошел он бесчисленное множество стран, побывал в землях людей с песьими и волчьими головами, чтобы найти то место, где родился самый первый венгр. А потом прислал с края света кошель денег, чтобы раздать их всем беднякам.
Авторское право на материал
Копирование материалов допускается только с указанием активной ссылки на статью!
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Похожие статьи