Старость — это возраст потерь. Очевид­но, что люди позднего возраста больше подвержены риску переживания тяжелых утрат, чем молодые люди. Для пожилых ста­новится очевидным, что жизнь не беспредельна, ограниченна, времени остается ма­ло. Не все утраты и потери могут быть чем-то компенсированы.

Первой потерей может стать смерть одно­го из супругов и близких членов семьи или друзей. По исследованию Р. Калиша, на во­прос: «Сколько людей, которых Вы лично знали, умерли за последние два года?» 33% 60-летних и более пожилых людей назвали от четырех до семи человек, 22% — восемь и более человек. Пожилые вынуждены ми­риться с тем, что в их годы постоянно при­ходится иметь дело со смертью близких для них людей (21).

Кастенбаум описывает «чрезмерную на­грузку от тяжести утраты» при повторении или наложении нескольких потерь. Не успев оправиться от смерти близкого чело­века, пожилой снова теряет кого-то. Вос­станавливающая сила организма может оказаться недостаточной.

Глубокое, всестороннее исследование переживания горя пожилыми людьми по­зволили Р. Калишу сделать вывод о том, что, несмотря на увеличивание потерь и ис­точников горя в позднем возрасте, старики переживают горе менее жестоко, чем моло­дые или люди среднего возраста (21).

В связи с этим возникает проблема, осу­ществляется ли в этом случае в полной мере очищающая «работа горя». Для описания процесса скорости часто используется мо­дель Кюблер-Росс [цит. по (25)]. Она пред­полагает чередование стадий отрицания, озлобленности, компромисса, депрессии,

адаптации. Считается, что нормальная ре­акция скорби продолжается до года.

Сразу после смерти близкого человека возникает острая душевная боль.

На первом этапе эмоциональному шоку сопутствует попытка отрицать реальность ситуации. Шоковая реакция иногда прояв­ляется в неожиданном исчезновении чувств, «охлаждении», словно чувства провалива­ются куда-то вглубь. Это происходит, даже если смерть близкого человека не была вне­запной, а ожидалась долгое время. Отрица­ется сам факт смерти — «Он не умер (она не умерла)», «Этого не может быть», «Я не верю этому» и т.п. Об умершем нередко го­ворят в настоящем времени, он принимает­ся во внимание при планировании будущего.

В процессе скорби наступает озлоблен­ность. Понесший утрату человек стремится обвинить кого-то в случившемся. Вдова мо­жет обвинять умершего мужа за то, что он оставил ее, или Бога, который не внял ее молитвам. Обвиняются врачи и другие лю­ди, способные реально или только в вооб­ражении скорбящего не допустить создав­шейся ситуации. Речь идет о настоящей злости. Если она остается внутри человека, то «подпитывает» депрессию.

После первой реакции на смерть близ­кого человека — шока, отрицания, злобы — происходит осознание утраты и смирение с ней. В статье «Скорбь и меланхолия» 3. Фрейд назвал процесс адаптации к не­счастью «работой скорби». Современные исследователи «работу скорби» характеризуют как когнитивный процесс, включаю­щий изменение мыслей об умершем, горечь утраты, попытку отстраниться от утрачен­ного лица, поиск своего места в новых об­стоятельствах. Этот процесс не является какой-то неадекватной реакцией, от кото­рой надо уберечь человека, с гуманистичес­ких позиций он приемлем и необходим. Имеется в виду очень тяжелая психическая нагрузка, заставляющая страдать. Консуль­тант способен доставить облегчение, однако его вмешательство не всегда уместно. Скорбь нельзя приостанавливать, она должна про­должаться столько, сколько необходимо [цит. по (25)].

Типичное проявление скорби — тоска по умершему. Человек, переживший утрату, хочет вернуть утерянное. Обычно это ирра­циональное желание недостаточно осозна­ется, что делает его еще глубже. Навязчи­вые мысли и фантазии об умершем посто­янно лезут в голову. Его лицо видится в толпе; пропадает интерес к событиям, кото­рые прежде казались важными, к своей внешности. Места и ситуации, связанные с умершими, приобретают особую значи­мость. Поиск умершего не бесцелен — он явно направлен на воссоздание утраченно­го человека. Не надо противиться символи­ческим усилиям скорбящего, поскольку таким образом он старается преодолеть ут­рату. С другой стороны, реакция скорби бы­вает преувеличена, и тогда создается культ умершего. В случае патологической скорби нужна помощь психотерапевта.

В разные периоды жизни люди испыты­вают амбивалентные чувства друг к другу. После смерти близкого человека прежняя амбивалентность является источником чув­ства вины. «Работа скорби» обуславливает возврат к отношениям, которые прервала смерть. Предпринимается попытка понять их значение в перспективе времени. Поне­сший утрату постоянно задает себе вопросы: «Все ли я сделал для умершего?», «Доста­точно ли уделял ему внимания?». Вспоми­наются случаи несправедливого отношения к умершему, и страдающий человек заверя­ет себя в своем ином поведении, будь воз­можность все вернуть (25).

Согласно обзору, проведенному Г. Крайг (29), многие специалисты сомневаются в целесообразности выделения определенных фаз в процессе горевания, поскольку это может побуждать людей предаваться горю согласно предписанной схеме. Сторонники же выделения последовательности фаз го­ревания отмечают, что первоначальные ре­акции часто включают шок, оцепенение, отрицание и неверие. Фаза шока часто про­должается несколько дней, а иногда гораздо дольше. После внезапной смерти люди, ко­торые были ближе всего к покойному, мо­гут находиться в оглушенном состоянии и участвовать в церемонии погребения меха­нически, не полностью осознавая утрату. Во второй фазе они могут более активно пере­живать горе: плакать, причитать или прибе­гать к другим способам выражения скорби. Они могут мучиться и тосковать по умершему. У некоторых людей горе имеет физи­ческие симптомы, проявляясь чувством сла­бости или опустошенности, а также бессон­ницей и отсутствием аппетита. Часто они утрачивают интерес к своим обычным заня­тиям и постоянно думают о покойном. У не­которых могут проявляться все симптомы депрессии. Со временем близкие покойно­го начинают чувствовать себя лучше, посте­пенно приспосабливаясь к новым обстоя­тельствам жизни. Они «отпускают» умершего и начинают уделять время и силы новым отношениям. Они воссоздают заново свою идентичность, без той ее части, которую со­ставляли отношения с покойным (29).

Разумеется, паттерны горевания сущест­венно различаются в зависимости от лич­ности человека, его возраста, пола, куль­турных традиций и отношений с покой­ным. К тому же некоторые факторы могут способствовать восстановлению нормаль­ного состояния. Например, в случае про­должительной болезни пожилого человека его близкие имеют возможность подгото­вить себя к его смерти. Вполне вероятно, что они переживают антиципаторное горе. Возможно даже, что в такой ситуации чув­ства утраты, вины или упущенных возмож­ностей обсуждаются с умирающим. Анти­ципаторное горе, однако, не устраняет го­ревания после смерти близкого человека. Оно, возможно, даже не делает его слабее. Но все же в случае длительной болезни по­койного его смерть переносится окружаю­щими не так тяжело, потому что они имели возможность подготовиться к ней, и им легче справиться со своим горем (29).

Пожилой человек часто долго болеет перед смертью, однако для его оставшейся жить «половины» смерть все равно предста­ет травматическим событием, потрясающим все основы прежней жизни. Пожилой вдо­вец (вдова) на время теряют интерес к жиз­ни и в душе постоянно остаются в прошлом. При этом для физических ощущений пожи­лых людей характерно ощущение нереаль­ности происходящего, сжатие в груди, не­достаток силы и нехватка дыхания. Смерть близкого порождает сомнение, рассеянность, попытки почувствовать смерть на себе, тре­вогу, ослабление чувства самосохранения. Однако для некоторых переживания горя и утраты в старости не сопровождаются потерей самоуважения, но могут привести к обо­стрению депрессии, чувства неудовлетво­ренности жизнью и частому обращению к мыслям о смерти (21).

Пожилой вдовец (вдова) стоит перед про­блемой строить свою жизнь в другом обще­стве, в другой социальной ситуации. Когда один из пожилых супругов умирает, проис­ходит ломка человеческих отношений, про­должавшихся десятилетиями, от которых остались многочисленные воспоминания и ассоциации. Смерть также напоминает вто­рому супругу о его уязвимости. Это обычно наносит тяжелый удар по повседневной жизни и чувствам овдовевшего.

Характерной чертой глубокого пережи­вания горя и утраты являются попытки всту-

пить в глубокую внутреннюю связь с умер­шим, что выражается в бесконечном внут­реннем диалоге с умершим. Отсутствие воз­можности выразить ему сочувствие, выска­зать благодарность за прошлое либо найти способ попрощаться приводят к тому, что оставшиеся в живых испытывают чувство неудовлетворенности, горечи и зачастую глубокой вины. Если же психотерапевт в состоянии включиться в существующие от­ношения и побудить возникновение эф­фективного эмоционального взаимного об­щения, процесс кончины и смерть могут стать событием, наполненным глубоким смыслом для всех, связанных с ним. Оно может привести к возникновению ощуще­ния соприкосновения с вечно действующи­ми силами Вселенной, которым подчиня­ются все живущие. При таких условиях люди почти не испытывают вины за челове­ческое страдание и смерть, отчего период горя и траура, видимо, значительно сокра­щается. Кроме того, участие в происходя­щем вместе с умирающим может повлиять на представления о смерти остающихся в живых, помочь им сформировать образ соб­ственной смерти, а также, возможно, благо­творно повлиять на их поведение, когда придет время последнего перехода (19).

Таким образом, переживания горя от ут­раты супруга (супруги) старым человеком не всегда проявляются во внешней острой реакции, но погружаются в более глубокие слои души, где «работа скорби» обогащает­ся обретением новых смыслов жизни — сохранения в памяти близкого человека для себя, сохранения памяти о нем для других и бессознательного обеспечения бессмертия покойного через его продолжение в других людях.

Сходный взгляд на переживания утраты как на обретение новых смыслов жизни в старости развивает Н.В. Хамитов (58). Он утверждает, что «мужчины тяжелее перено­сят утрату жены; женщины гораздо проще могут прийти в себя после смерти мужа — для того чтобы жить во имя детей. И вели­кодушная природа сделала так, что фено­мен вдовца значительно более редок, чем феномен вдовы. Вероятно, это является до­полнительным объяснением того, что во многих культурах ношение траура по умер­шему супругу обязательно только для жен­щин.

Как ни странно это звучит, но женщине привычно стать вдовой — такова логика развития вида «homo sapiens», где мужчины в среднем живут меньше женщин. Бытие женщины включает в себя мысль о вдовстве и бессознательную готовность к нему, бы­тие мужчины отгоняет эту мысль и готов­ность. Женщина значительно проще муж­чины смиряется со вдовством, соблюдая все его ритуалы, налагаемые родом. Вдовст­во мужчины находится по ту сторону разу­ма, вдовство женщины рационально.

Одиночество вдовца трагически уни­кально, одиночество вдовы — это одиноче­ство общности вдов. Дети никогда до конца не заменяют вдовцу их матери, вдова нахо дит в заботе о детях не только замену, но и завершение жизни с мужчиной. Она нахо­дит материю мужа в детях и успокаивается» (58, с. 124). Эти рассуждения подтверждены американскими исследователями, которые утверждают, что мужчины тяжелее перено­сят подобную утрату (29).

Если взаимная привязанность и любовь пожилых супругов была велика, подчерки­вает Н.В. Хамитов, то здесь приходится столк­нуться с «трагическим парадоксом. Чем глуб­же и истиннее любовь, тем в меньшей сте­пени вдовство может вызвать только боль и тоску. Любовь наполняет тоску по умерше­му светом, ибо, даруя любящим чувство бессмертия любви, дарует веру в возмож­ность соединения с любимым или любимой в новой жизни за пределами биологической смерти» (58, с 125).

Таким образом, эмоциональные пере­живания старого человека уникальны: пере­живания, связанные с мыслями о смерти, переживания утраты отличаются от пере­живаний молодого человека или человека зрелого. Переживание эти по сути и форме не аффект, а глубокая печаль и тоска, по­степенно отступающая в глубь души и про­растающая новым смыслом и готовностью принять в себя все положенное человеку и с достоинством до конца «нести свой крест».

Нельзя обойти вниманием переживание горя пожилым человеком, потерявшим свое­го ребенка. Здесь эмоциональный удар обыч­но очень велик. Потеря мечты, надежд, каких-то ожиданий для пожилого человека несравнимы с потерей детей. Это как бы оз­начает для него лишение права жить дальше. Хотя логическому объяснению такое мне­ние пожилого отца, перенесшего утрату ре­бенка, не поддается, оно всегда присутству­ет в его сознании. Старики, потерявшие детей, под тяжестью безысходности и утра­ты чувствуют себя обманутыми временем.

В ряде некоторых случаев пожилые лю­ди, проживающие отдельно от своих детей, ощущают эту потерю менее остро, однако только в том случае, если им удается пере­ключить внимание на других детей или вну­ков.

Горе от потери ребенка выражается и переживается острее, чем потеря спутника жизни, и позитивного итога в виде нового смысла (жить, чтобы помнить) не оставля­ет. Это горе может соединить пожилых ро­дителей, но может и навсегда их разлучить. Образ умершего ребенка будет бесконечно витать в сознании, вызывая тоску и жа­лость, горечь несбывшихся надежд на про­должение жизни в ребенке, чувство вины и отчаяния. Ни при каких обстоятельствах в первый период потери ребенка пожилой че­ловек не должен оставаться один, посколь­ку одиночество и связанные с ним пережи­вания — это особая внутренняя работа, ко­торая живет своими законами; оно — спутник старого человека, но не лекарь его.