Отец: А куда ты собираешься поместить тему пагубных привычек?

Дочь: А я не уверена, что эта тема сюда вписывается.

Отец: Это интересная проблема, Кэп, о которой мы почти ничего не знаем - формально почти ничего. Это одна из крупных проблем, на базе которых происходит подъем и упадок цивилизаций. Я обсуждал ее с учеными в Эзалене.

Дочь: Ты разрабатывал тему алкоголизма, а также рассматривал гонку вооружений как пагубную привычку. С чего ты начинал при обсуждении?

Отец: Так как пагубные привычки - это системное явление, его можно моделировать. Я рассказал им старую историю о Норберте Винере и сумасшедшей машине. В Пало Альто мы дошли до степени понимания того, что шизофрения имеет что-то общее с метафорой. И Винер сказал мне: предположим, что я инженер и хочу, чтобы вы, как мой заказчик, определили характеристики, которые я должен буду заложить в машину, чтобы машина была сума­сшедшей.

Дочь: Трудно.

Меня постоянно удивляет та легкость, с которой ученые утверждают, что данную характерную черту организма можно объяснить, исходя из окружающей среды или генотипа. Давайте попытаемся объяснить то, что я считаю отношением, связью между этими двумя объяснительными системами. Именно в отношениях между этими двумя системами и происходит путаница, заставляющая меня колебаться, какой из них приписать данную характерную черту.

При описании организма рассмотрим любой компонент, подверженный изменению под воздействием окружающей среды, например, цвет кожи. У людей, не являющихся альбиносами, цвет кожи подвержен потемнению, или загару, при воздействии на кожу солнечных лучей. Представьте теперь, что мы ведем речь о конкретном человеке. Чему приписать коричневый оттенок его кожи? Определяется он генетически или фенотипически?

Ответ, конечно, будет включать и генотип, и фенотип. Некоторые люди рождаются с более смуглой кожей, чем другие, а все люди, насколько я знаю (за исключением альбиносов), могут стать более коричневыми под воздействием солнечных лучей. Поэтому мы можем сказать, что генотип срабатывает двумя способами: в определении начальной точки загара и в определении способности к загару. С другой стороны, окружающая среда включена в развитие способности к загару - придание фенотипического цвета данного индиви­дуума.

Дочь: Неужели ты подбираешься к сознанию?

Отец: Думаю, что да. Люди постоянно просят меня обсудить этот вопрос, а я обычно подозрительно к этому отношусь. В конце концов, пока мы не поймем, как движется информация внутри систем, мы не сможем многого добиться в особом случае, представленном сознанием.

Дочь: Вот это и есть сознание? Особый случаи передачи информации внутри человека?

Отец: Конечно, но это определение явно недостаточно. Существует также сдвиг в логических типах, так как сознание означает, что ты знаешь, что ты знаешь. Вот почему вопрос так сложен.

Дочь: Но, посмотри - здесь же еще одно сходство с теорией Ламарка. Генетическая информация характеризует весь организм, периодически возникая в каждой клетке. Изменения, вызванные окружающей средой, должны быть локальными, хотя могут быть и широко распространенными. Сдвиг в логических типах за­темняется фактом последующих поколений, но "природа" принадлежит более высокому логическому типу, чем "воспитание", не так ли? И, конечно, более консервативна.

Вторая группа примеров отказа от коммуникативной связи или незнания приводит нас несколько ближе к чисто биологическому. Эти примеры очень отличаются от данных мною ранее, но я считаю, что они сравнимы.

Кажется общепринятой истиной, что тело, приспосаблива­ющееся к стрессам и превратностям опыта, не находится в коммуникативной связи с ДНК, носителем генетических инструкций для следующего поколения. Никакая информация о приспосабливаемости тела не будет зарегистрирована в ДНК, чтобы сказаться затем на потомках. То есть не произойдет наследования приобретенных характеристик.

Подобным же образом, очевидно, необходимо, чтобы у нас не было знаний о процессах, в ходе которых формируются образы при ощущении и восприятии.

Можно ли сравнить друг с другом эти два очень разных запрета на передачу информации? А можно ли их сравнить с видами необходимого отказа от коммуникации, обсужденными в предыдущей главе? Я считаю, что если бы коммуникация проходила через так называемый барьер Вейсмана, разрушился бы весь процесс эволюции. Таким же образом, если бы мы знали процессы, посредством которых мы формируем мысленные образы, мы бы не могли более доверять им в качестве основы для действия. Говорят, что сороконожка умела неплохо ходить, пока не нашелся любопытный, желавший выяснить, какой ножкой она делает первый шаг.

Дочь: Как же все это трудно будет подготовить к печати!

Отец: Ну, тогда оставь это в покое. Не могу понять, почему ты этим занимаешься, когда улучшить ты не в состоянии.

Дочь: Да, ты так думаешь? Вот что меня беспокоит. Ты вставил в главу огромный кусок о молитвенном завтраке у губернатора, многое в нем - это рассказ внутри рассказа внутри рассказа. Например, ГБ (в 1980) о ГБ (в 1974) о Соле Таксе (в 1956) об индейцах (в более раннее время) о пристойности фильма об их ритуале. А разве сам ритуал не повествует о чем-то еще? Это (((()))) или даже (((())))((())))). Более того, могу тебе сказать, что редактор у Макмиллана хочет, чтобы я все это привела в порядок, убрала промежуточные стадии, изложила в косвенной речи и т.д. Отец: Гмм, я мог бы и сам этим заняться.

Дочь: Ну, наверное, ты не сделал это по причине лени. Но я все-таки думаю, что есть более весомые причины, по которым ты этого не сделал.

Отец: Ну-ну?

В процессах, называемых нами восприятием, познанием, действием, следует соблюдать определенный декорум, когда же эти туманные правила не соблюдаются, правильность наших мыслительных процессов находится под угрозой. Прежде всего эти правила касаются сохранения линий раздела священного от мирского, эстетического от возбуждающего низменные страсти, преднамеренного от бессознательного, мышления от чувства.

Я не знаю, поддержит ли абстрактная философия необходимость этих линий раздела, но уверен в том, что такое деление является обычным для человеческих эпистемологий и что оно является компонентом естественной истории человеческих знаний и действий. Подобные линии можно с уверенностью найти во всех человеческих культурах, хотя, конечно, каждая культура обладает своими уникальными способами решения возникающих в результате парадоксов. Я ввожу факт такого разделения как свидетельство того, что область Эпистемологий - умственного объяснения - является упорядоченной, реальной и должна быть исследована.

В настоящей главе я проиллюстрирую с помощью ряда рассказов, что случается, когда эти линии нарушаются или перед ними встает такая угроза.

Дочь: Почему вдруг успокаивающее? Почему, когда ты жалуешься на механистические взгляды человечес­ких существ, ты говоришь об успокаивающем, чтобы подчеркнуть их несовершенство? Успокаивающее - это только симуляция лекарства (не так ли?), которое ты даешь пациентам, и, возможно, их можно будет тем самым обмануть, чтобы они почувствовали себя лучше? Это только показывает, насколько доверчивы люди.

Отец: Никоим образом. Эффективность успокаивающих яв­ляется доказательством того, что человеческая жизнь, лечение и страдание принадлежат к миру мыслительного процесса. Где различия - идея, информация, даже их отсутствие - могут выступать в качестве причин.

Недавно у меня была возможность поговорить с группой врачей, собранных губернатором. Во время беседы я изложил им новую версию загадки из псалма: "Кто такой человек, чтобы знать болезнь и лечить ее?" и далее: "Что такое болезнь, чтобы человек мог узнать ее и вылечить?"

Видишь ли, физиологическая медицина похожа на бихевиористскую психологию и эволюцию по Дарвину. Все эти ребята обучались исключению разума в качестве объясняющего принципа, а профессиональное обучение склоняет врачей к материализму. В результате они не считают нужным говорить пациенту, что предписывают ему сахарную пилюлю. Только материальные причины являются "реальными".

Прежде чем предпринять попытку понять, что же все-таки такое - обладание чем-то священным, следует, по крайней мере, обозначить некоторые барьеры. Каждый участник в такой дискуссии должен четко оговорить свою позицию по большому количеству тем, относящихся к основным посылкам данной цивилизации, а также к религии и священному.

[Кажется, что центром эпистемологической запутан­ности, в которой мы все сегодня живем, является начало нового решения проблемы "тело-разум". Первый шаг к решению содержится в обсуждении различий, проведенных Юнгом между Плеромой и Креатурой, а именно, что разум является организационной характеристикой, а не отдельной "субстанцией". Материальные предметы, входящие в отопительную систему жилища - включая и хозяина дома - распределены таким образом, чтобы оказать поддержку определенным мыслительным процессам, таким, как реагирование на разность в температуре и самокоррекция. Такой способ видения, по которому мы рассматриваем умственное в качестве организационного, доступного для исследования, но не сводим его к материальному, предусматривает развитие монистического и унифи­цированного видения мира. Одной из ключевых идей, развитых на конференции по теме "Сознательная цель и человеческая адаптация[10]" около пятнадцати лет назад, было то, что каждая религия и многие другие системы мышления могут рассматриваться как предлагающие решение, полное или частичное, проблемы "тело-разум".] Из нескольких способов мышления о системе "тело-разум" большинство яв­ляются, по моему мнению, неприемлемыми решениями данной проблемы, они-то и составляют основу для возникновения целого ряда предрассудков, которые можно разделить на два класса.

Я предложил вниманию читателей различие между Креатурой и Плеромой, а сейчас настала необходимость начать разъяснение связи между этим различием и такими понятиями, как "форма", "структура", "истина" и, с другой стороны, такими понятиями, как "событие" или "процесс".

Я предложил в "Разуме и природе", чтобы мы смотрели на происходящее в биосфере - мире мыслительного процесса - как на взаимодействие между этими двумя: структурой (structure), или формой (form), с одной стороны, и процессом (process), или потоком (flux), с другой, или, скорее, как на взаимосвязь между элементами жизни, к которым относятся эти два понятия.

Уильям Блейк в "Свадьбе рая и ада" говорит; "Разум есть граница или внешняя окружность энергии", и в этом определении мы можем заменить его "разум" нашей "структурой", а его "энергию" нашим "процессом", то есть потоком событий, сдерживаемым в определенных границах.

Блейк был современником Томаса Янга (1773-1829), который ввел понятие "энергия" в физику в качестве технического термина: "произведение (его 1/2) массы или веса тела на квадрат числа, выражающего его скорость". Но Блейк, вероятно, не знал ничего об этом определении. Для него энергия была больше страстью или духовной силой. К языковой иронии судьбы можно отнести тот факт, что старое использование и более строгое физическое определение слились вместе в таком бессмысленном понятии, как "психологическая энергия", так что физическая энергия превратилась сейчас в прокрустову модель для живости, возбуждения, мотива и чувства. Фрейд зашел даже настолько далеко, что принял сохранение энергии в качестве метафоры, объясняющей определенные аспекты человеческой энергии, и размышлял об этих вещах в грубых количественных терминах, представляя себе какой-то бюджет психологической энергии.

Дочь: Папа, почему ты так много о себе говоришь?

Отец: Ты имеешь в виду, когда мы разговариваем? Не уверен, что я много говорю о себе. Конечно, есть много такого, что никогда не всплывает наружу,

Дочь: Да, это так. Но ты рассказываешь все время одни и те же истории. Например, ты представил свою эпистемологию в введении, рассказав, как ты к ней пришел, а сейчас ты рассказываешь об экскурсии в Чикагский зоопарк. А я слышала сотни раз, как ты ходил в зоопарк Сан-Франциско и любовался играющими выдрами. Но ты никогда не рассказывал о том, чем ты играл в детстве. Был ли у тебя щенок в детстве? Как его звали?

Отец: Тпру, Кэп. Этот вопрос останется без ответа. Но ты совершенно права относительно того, что, даже когда я рассказываю истории из моего опыта, я говорю не о себе самом. Эти истории о чем-то другом. Рассказ о выдрах - это рассказ о понятии, что для того, чтобы два организма могли играть, они должны быть способны послать сигнал - "это игра". А это ведет к пониманию, что этот вид сигнала, метакоммуникация, или сигнал о сигнале, будет частью их коммуникативной связи постоянно.

Прежде чем мы пойдем дальше, я хотел бы остановиться на контрасте между Креатурой и Плеромой, сделанном Карлом Густавом Юнгом. Это даст нам еще одну отправную точку для эпистемологии, такую, которая окажется лучшим первым шагом, чем разделение разума и материи, приписы­ваемое Рене Декарту. Вместо старого картезианского дуализ­ма, который говорил о разуме и материи как различных субстанциях, я хочу говорить о природе мыслительного процесса, то есть о мышлении в самом широком смысле этого слова, а также о соотношении между мышлением и материальным миром.

Я собираюсь включить в категорию мыслительного про­цесса (mental process) ряд явлений, которые многие люди не считают процессами мышления. Например, я включу процес­сы, которыми вы и я постигаем нашу анатомию - приказы, фальстарты, самокоррекцию, повиновение обстоятельствам и т.д., то есть такие процессы, благодаря которым мы достигаем дифференциации и развития зародыша. "Эмбриология" для меня - это мыслительный процесс. Также я включу более за­гадочные процессы, благодаря которым происходит так, что формальные связи нашей анатомии можно признать у челове­кообразной обезьяны, лошади и кита - то, что зоологи назы­вают гомологией, то есть в термин "мыслительный процесс" я наряду с эмбриологией включу и эволюцию.

Написание этой книги вылилось в последовательное, шаг за шагом осуществляемое исследование предмета обсуждения, общие очертания и размеры которого проявлялись постепенно - по мере возникновения связей и исключения разногласий.

Легче сказать о том, чего нет в этой книге, чем определить гармонию, к которой я стремился. Она не о психологии, или экономике, или социологии, хотя и они могут появляться для контрастного сопоставления в большем разделе знаний. Она и не об экологии или антропологии. Есть более широкий предмет под названием эпистемология, превосходящий все другие предметы. И мне кажется, что проникновение в порядок, высший, чем тот, который заключается в любой из этих дисциплин, пришло тогда, когда я соприкоснулся с фактом антропологического и экологического порядка.

В результате книга представляет собой сравнительное исследование вопросов, возникающих на основе антропологии и частной эпистемологии. Как антропологи мы изучаем этику каждого народа, переходя далее к изучению сравнительной этики. Мы стараемся увидеть и рассмотреть данную частную этику каждого племени на фоне нашего знания этики в других системах. Таким же образом возможно и даже начинает входить в моду исследование эпистемологии каждого народа, структур познаний и путей исчислений. Становится естествен­ным, отталкиваясь от такого исследования, переходить к сравнению эпистемологии, подразумеваемой в одной куль­турной системе, с эпистемологией в других системах.