Защита веры

Наука » Психология » НЛП » Мысли и разум
Вторая группа примеров отказа от коммуникативной связи или незнания приводит нас несколько ближе к чисто биологическому. Эти примеры очень отличаются от данных мною ранее, но я считаю, что они сравнимы.

Кажется общепринятой истиной, что тело, приспосаблива­ющееся к стрессам и превратностям опыта, не находится в коммуникативной связи с ДНК, носителем генетических инструкций для следующего поколения. Никакая информация о приспосабливаемости тела не будет зарегистрирована в ДНК, чтобы сказаться затем на потомках. То есть не произойдет наследования приобретенных характеристик.

Подобным же образом, очевидно, необходимо, чтобы у нас не было знаний о процессах, в ходе которых формируются образы при ощущении и восприятии.

Можно ли сравнить друг с другом эти два очень разных запрета на передачу информации? А можно ли их сравнить с видами необходимого отказа от коммуникации, обсужденными в предыдущей главе? Я считаю, что если бы коммуникация проходила через так называемый барьер Вейсмана, разрушился бы весь процесс эволюции. Таким же образом, если бы мы знали процессы, посредством которых мы формируем мысленные образы, мы бы не могли более доверять им в качестве основы для действия. Говорят, что сороконожка умела неплохо ходить, пока не нашелся любопытный, желавший выяснить, какой ножкой она делает первый шаг.

В главе VII я показал наличие сигналов в человеческих отношениях (описание, информация, посылки, запреты, предложения), которых не стоило бы передавать определен­ным частям определенных систем. Но я указал на это слишком в общем виде. Я не дал ни определения функциональны!" характеристикам таких сигналов, ни рассказал об условиях, при которых эти сигналы становятся патогенными; я не иссле­довал также применение данного понятия к другим видам сис­тем, таких, как организмы и популяции.

Если мы думаем об информации как о путешествии по цепочкам причинно-следственных связей, возможно ли тоща описать каким-то формальным способом, как любой данный сигнал располагается в цепочке, и отсюда определить, какие (пусть даже самые "правильные") сигналы не должны - ради блага всей системы - располагаться там-то и там-то?

Я сконцентрирую внимание на случаях, в которых патогенный процесс не вызван локальным воздействием только лишь сигнала, а является результатом отношения между сигналом и системой в целом. Таким образом, я исключаю как банальные случаи, в которых несчастье или патология, вызванные успешной коммуникацией, происходят только в части системы. Часто А не скажет В о том, что может повредить А или В. Мы запрещаем свои чувства и чувства друг друга. Иногда наши действия при этом оправданы. Есть, конечно, люди, которые считают своим долгом передать информацию, причиняющую боль, и иногда такие люди правы. Я не собираюсь здесь выносить свое суждение по этим вопросам, отмечу только, что эти люди образуют подвид, который спешит зайти туда, куда страшатся ступить ангелы. Меня интересуют только формальные характеристики последовательностей, в которых ущерб системе (А плюс В) наносится в результате сигнала и/или его передачи.

Этот вопрос порождает массу сложных соображений. Сначала идет путаница связей между первоначальным состоянием, новой информацией и результатом внутри (В) части системы, получающей новую информацию. Но эта путаница только начало. Затем идут сложности отношений между получателем (приемником информации - В) и передатчиком (А). Например, могут задать вопрос о личных связях, каким был контекст, каким - переданный сигнал и что мы дополнительно узнали об отношениях между этими людьми из сигнала и его передачи? Если мы будем пренебрегать относительно простыми проблемами такта и защиты гордости каждого отдельного человека, перед нами все равно останутся проблемы целостности связи.

Сказать, что сознание может сделать невозможной нуж­ную последовательность событий, - это только вызвать зна­комый опыт - общепринятый заменитель объяснения в науках о поведении. Таким образом можно установить досто­верность, но остается тайна.

Путь к объяснению лежит через силлогизм, малая посылка которого является лишь вероятной, к изложению самого явления и далее - к тавтологии. Где-то я говорил, что индивидуальный разум и филогенетическая эволюция - это обычно случаи, подходящие под похожие тавтологические правила. Если вы хотите объяснить психологическое явление, взгляните на биологическую эволюцию, а если вы хотите объяснить какое-то явление в эволюции, постарайтесь найти формальные психологические аналогии, а затем обратите внимание на свой опыт: что означает "иметь разум".

Поэтому я буду анализировать ошибку в гипотезе Ламарка и сравнивать ее с проблемой Старого Моряка (в стихотворении известного английского поэта С.Т.Колриджа рассказывается о Старом Моряке. Находясь в плавании, с палубы корабля он любуется причудливыми очертаниями водяных змей, их богатым убранством, прихотливыми движениями. И только когда он от всего сердца по наущению святого благословил их, тогда с его плеча упал в море Альбатрос. Читателю предлагается догадаться о символике этого стихотворения). Можно ли сказать, что "унаследование приобретенных характеристик" вызовет в биологической эволюции такое же замешательство, которое можно сравнить с замешательством, сопровождавшим освобождение Старого " Моряка от вины, которое заставило его отправиться в южные моря на поиски морских змей?

В настоящий момент меня интересуют только формальные возражения против гипотезы Ламарка. Вне сомнения, правильным будет то, что (А) нет экспериментального подтверждения такого унаследования и (В) нельзя представить себе какую-либо связь, при которой информация об унаследованной характеристике (скажем, укрепление бицепсов благодаря тренировкам) могла бы быть передана в яйца или сперматозоиды индивидуального организма. Но эти очень важные соображения не относятся к проблеме Старого Моряка и его самосознанию. В этом отношении не существует аналогии между Старым Моряком и гипотетическим организмом Ламарка. Имеется много подтверждений для утверждения о том, что сознательная цель может нарушить, исказить спонтанность и, к сожалению, многие пути внутренней коммуникативной связи, по которым могли бы приходить сигналы и запреты. Поэтому я спрашиваю, на что была бы похожа биология в целом, если бы унаследование приобретенных характеристик стало всеобщим? Каким было бы воздействие такого "гипотетического процесса на биологическую эволюцию?

Дарвина привело к ошибке Ламарка время. Он считал, что возраст земли недостаточен, чтобы хватило времени для эволюционного процесса, и, чтобы придать ускорение своей модели эволюции, он ввел в нее гипотезу Ламарка. Казалось недостаточным полагаться только на случайное генетическое изменение, а наследственность Ламарка давала возможность срезать угол, получить ускорение путем введения в систему цели. И заметьте, наша гипотетическая процедура извлечения вины Старого Моряка также была введением цели в систему. Следовало ли Старому Моряку отправиться в путешествие без цели или он должен был целенаправленно искать морских змей, чтобы благословить их и тем самым избавиться от вины? Цель сохраняет время. Зная, что он ищет, он не тратил бы времени на путешествие в северных морях.

Что же тогда такое кратчайший путь, путь напрямик или, как мы раньше говорили, срезка угла? Что плохого, неверного в предлагаемых кратчайших путях в эволюции и осво­бождении от чувства вины?

В подавляющем большинстве случаев - вероятно, во всех случаях, где кратчайший путь приводит к неприятностям, - в основе всего лежит ошибка в логических типах. Где-то в последовательности действий и идей мы надеемся найти класс, отождествляемый с одним из своих членов; уникальность, трактуемая как общность, или общность, трактуемая как уникальность. Является законным (и обычным) думать о процессе или изменении как об упорядоченном классе состояний, но было бы ошибкой принимать любое из этих состояний за класс, членом которого оно является. В соответствии с гипотезой Ламарка отдельный родительский организм должен передать своему потомку через знаковую систему генетики определенные соматические характерис­тики, приобретенные в ответ на стресс окружающей среды. Гипотеза утверждает, что "приобретенная характеристика наследуется", и на этом ставится точка, как будто в этих словах заключен смысл.

Для индивидуумов характерно изменение в определенных условиях окружающей среды. Но эта характеристика не передается: наследуется не потенциал к изменениям, а состояние, полученное в результате изменений, - харак­теристика, не являющаяся внутренне присущей для родителя. В соответствии с гипотезой, потомок должен отличаться от родителя в том, что у него проявится якобы унаследованная характеристика, даже если окружающие условия этого не требуют.

Но утверждать, что сотворенная человеком гипотеза о наследовании приобретенных характеристик является с точки зрения семантики чушью, - это не одно и то же, что утверждать, что если бы гипотеза была верна, весь процесс эволюции был бы сорван. Главное то, что индивидуум перенесет на потомка такую тугоподвижность, которой не страдал родитель. Именно потеря гибкости стала бы смертельной для всего процесса.

Итак, если бы была формальная аналогия между ламарковой "наследственностью" и сознательной целью, могущей помешать избавлению Старого Моряка от вины, нам следовало бы в последнем случае поискать ошибку в классификации, которая помешала осуществлению желаемого изменения, - ошибку, в которой процесс рассматривается как состояние. Именно сознательное овеществление своей вины в Альбатросе делает невозможным Старому Моряку избавиться от своей вины. Вина - это не вещь. И если Моряк должен решить свой вопрос - он не должен знать, что он это делает. [Сознание обязательно ограничено.] Это, вероятно, лучше всего доказывается примером из серии экспериментов по восприятию, предложенных офтальмологом Адельбергом Эймсом-младшим, увы, покойным. Он показал, что в акте видения мы полагаемся на целую серию допущений, которые нельзя проверить или выразить словами, - в качестве примера он приводит такие абстрактные правила, как параллакс и перспектива. Используя их, мы создаем мысленный образ.

Эпистемологически неверно говорить, что "вы видите меня". Нет, вы видите мои образ, составленный в ходе процессов, которые вы осознаете.

Было бы глупостью говорить о том, что "вы" создаете эти образы. У вас практически нет контроля над этим процессом.

Итак, мы все принимаем участие - мои мыслительные процессы делают это для меня - в создании этого прекрасного лоскутного одеяла. Когда я иду по лесу, передо мной пятна зеленого и коричневого, черного и белого. Но я не могу исследовать этот творческий процесс при помощи интроспекции. Я знаю, в каком направлении смотрят мои глаза, и осознаю продукт ощущений, но я ничего не знаю о срединном звене процесса, благодаря которому формируются образы.

Это срединное звено управляется допущениями. Адельберг Эймс открыл метод исследования этих допущений, и отчет о его экспериментах позволяет прийти к признанию важности этих допущений, о существовании которых мы, как правило, не знаем.

Если я еду в поезде, то во время движения поезда мне кажется, что коровы, которых я вижу из окна, остаются позади, в то время как более отдаленные горы движутся вместе со мной. На основе этой разницы создается образ, в котором горы изображены дальше от меня, чем коровы. Базовая посылка состоит в том, что то, что остается позади, ближе ко мне, чем то, что якобы движется вместе со мной или что остается позади, двигаясь медленнее.

Один из экспериментов Эймса демонстрирует, что механизмы бессознательного процесса у каждого нормального человека полагаются на математические закономерности такого параллакса.

Пачка сигарет "Лаки страйк" помещена посреди узкого стола. На дальнем конце стола, примерно в 5 футах от человека, находится коробок спичек. Эти объекты приподняты над столом при помощи спиц длиной примерно 6 дюймов. Экспериментатор велит испытуемому отметить размер и положение этих предметов сверху, а затем велит ему наклониться, чтобы смотреть на них через круглое отверстие в планке, стоящей на краю стола со стороны испытуемого. Последний обладает в этом случае монокулярным зрением, но тем не менее оба предмета кажутся ему находящимися на своих местах и имеющими знакомые размеры.

Затем Эймс просит испытуемого наклонить планку в сторону, продолжая смотреть через отверстие. Сразу же изменяется образ. Пачка сигарет кажется расположенной на дальнем конце стола, причем выглядит она увеличенной в два раза. Она выглядит как макет пачки в какой-то витрине. Коробок спичек кажется приблизившимся и находится теперь на том месте, где раньше были сигареты, но теперь его размеры составляют половину от прежних и он выглядит как предмет из кукольного домика.

Иллюзия достигается с помощью рычагов под столом. Когда испытуемый наклоняет планку, предметы также передвигаются.

Другими словами, ваш механизм восприятия управляется системой допущений, которую я называю вашей эпистемологией - цельной философией, находящейся глубоко у вас в мозгу, но вне вашего сознания.

Конечно, вам не обязательно двигать головой каждый раз, как только вы захотите узнать глубину. Для этой цели вы можете полагаться на другие имеющиеся у вас допущения. Во-первых, контраст между тем, что вы видите одним, глазом, и тем, что вы видите другим, можно сравнить с контрастом, получаемым при движении головы. После этого вы можете свериться с целой серией допущений, отличных от параллакса: * если кажется, что вещи накладывают друг на друга, тот предмет, который частично закрыт, находится дальше пред­мета, его закрывающего; если похожие предметы кажутся разных размеров, тот, который кажется больше, - ближе и т.д.

[Эксперименты Эймса можно использовать для демонстрации двух важных понятий: первое, что образы не находятся "вовне", и второе - мы не осознаем, что происходит в нашем мозгу. Мы думаем, что видим. Но на самом деле мы создаем образы, причем бессознательно. Как же тогда понять знаменитый вывод Декарта: "Мыслю, следовательно, существую"?

Что означает это "мыслю"? Что вообще значит мыслить? Что означает "быть", "существовать"? Означает ли это "я думаю, что я думаю, и поэтому я думаю, что я существую, что я есть"? Могу ли я знать, что я мыслю? И полагаемся ли мы, приходя к такому выводу, на допущения, которых мы не сознаем?

Существует расхождение логического типа между "мыслить" и "существовать". Декарт пытается перепрыгнуть из сковородки мышления, идей, образов, мнений, аргументов в огонь существования и действия. Но этот прыжок сам не обозначен. Между двумя такими контрастирующими поня­тиями не может быть "следовательно", не может быть самооче­видной связи в виде звена перехода.

Параллельно этому высказыванию существует еще одно эпистемологическое обобщение: "Я вижу, следовательно, это существует". Видение есть вера. Можно и перефразировать это высказывание: "Ощущаю, следовательно, существует". Две половинки декартовского "мыслю" относятся к одному субъекту, первому лицу единственного числа, но в "ощущаю..." уже два субъекта: "Я" и "это". Эти два субъекта разделены обстоятельствами представлений. "Это", которое я ощущаю, двусмысленно: мой ли это образ? Или это какой-то объект вне меня - "вещь в себе", о которой я составляю образ? Или, возможно, "этого" вообще нет?

Уоррен Маккулох уже давно указал на то. что каждый сигнал одновременно и команда, и сообщение. В простейшем случае последовательности трех нейронов А, В и С выстрел В - это сообщение о том, что "А только что выстрелил", и команда: "С должен быстро выстрелить". С одной стороны, нервный импульс относится к прошлому, с другой - определяет будущее. На сообщение В никогда нельзя полностью полагаться, так как выстрел А никак не может быть единственной возможной причиной более позднего выстрела В: нейроны иногда срабатывают "спонтанно". В принципе ни одну причинно-следственную связь нельзя читать в обратной последовательности. Таким же образом С может не подчиниться приказу В.

В этом процессе имеются пропуски, которые приводят к нестабильности срабатывания нейронов. Таких пропусков много по пути к предложениям типа "Мыслю...", которые, на первый взгляд, являются само собой разумеющимися. В Совокупности предложений, называемых "верами" или религиозными верованиями, не предложения утверждают несочиненную и очевидную истину, а связи между ними. Мы не имеем права сомневаться в этих связующих звеньях, и на самом деле сомнение исключается логической или лжелогической природой этих звеньев. Нас защищает от сомнений незнание о существовании этих пропусков.

Но прыжок, о котором мы говорили ранее, присутствует всегда. Если я посмотрю при помощи моих материальных глаз и увижу образ восходящего солнца, предложения "Я смотрю" и "Я вижу" будут иметь обоснованность, отличную от обос­нованности любого вывода о мире вне меня. "Я вижу встающее солнце" - это предложение, в котором, по утверждению Де­карта, нельзя сомневаться, но экстраполирование на внешний мир - "Есть солнце" - должно быть подкреплено верой. Дру­гой проблемой является ретроспективность всех таких образов. Утверждение образа в качестве описания внешнего мира всегда в прошедшем времени. Наши чувства в лучшем случае могут нам поведать о том, что было, что произошло некоторое время назад. На самом деле мы читаем причинно-следственную последовательность справа налево. Но эта ненадежная информация доставляется приемнику в самой убе­дительной форме образа. Итак, защите подлежит вера - вера в наш мыслительный процесс!

Обычно считают, что вера необходима религии, что сверхъестественные аспекты мифологии не должны • подвергаться сомнению, - и поэтому пробел между наблюдателем и сверхъестественным закрывается верой. Но когда мы признаем пробел между "мыслю" и "существую" и похожий пробел между "ощущаю" и "существует", "вера" приобретает совершенно другое значение. Такие пробелы яв­ляются необходимостью нашего существования, и они покрываются "верой". Тогда то, что обычно называется "религией" (система ритуалов, мифология и мистификация), начинает проявляться как кокон, защищающий очень ин­тимное и крайне необходимое - веру.

Каким-то чудесным и таинственным путем, каким-то чудом нервной системы мы формируем образы того, что видим. Формирование таких образов и есть то, что мы называем видением. Но основывать мнение на образе есть акт веры. Вера бессознательна. Вы не можете сомневаться в обоснованности образов, когда их сопровождает дополнительная порция информации, которая говорит, что материал для данного образа собран органом чувств.

Как же мы счастливы, насколько добр к нам Господь, что мы не можем представить процессы создания наших образов! Эти чудесные мыслительные процессы просто недоступны для нас.

Когда у вас головокружение и пол, кажется, надвигается на вас, вы только благодаря натренированности действуете, исходя из "знания" о том, что пол остается неподвижным, как и следует. Эта вера, сопровождаемая волей, посредством которой мы преодолеваем чувство головокружения, всегда поддерживается сознательным скептицизмом в отношении ви­зуально-кинестетического представления. Мы можем сказать себе: "Я знаю, что все это раскачивание пола и стен является вводящим в заблуждение продуктом моих процессов формиро­вания образов". Но даже и в этом случае не существует сознания процессов, при которых создаются движущиеся образы, - только осознание того, что они на самом деле явля­ются артефактами.

Наша неосознанность указанных процессов является первой линией обороны против утери веры. Немного веры в восприятие жизненно необходимо, а превращая полученную информацию в образы, мы убеждаем себя в обоснованности нашей веры. Увидеть - значит поверить.

То, о чем мы говорим, становится еще более таинст­венным, когда мы задаем формально аналогичные вопросы о больших системах, таких, как группы организмов, семьи, племена, общности, то есть таких группах организмов, которые имеют общность того, что антропологи называют "культурой". Одним из значений этого слова является локальная эпистемология, совокупность допущений, лежащих в основе всей коммуникации и взаимодействия между людьми даже в диадах, то есть группах с двумя членами.

[Именно в этом месте обсуждение восприятия связывается с обсуждением наследственности, так как в каждом случае тот факт, что многие предположения невозможно проверить или изменить, приводит к определенному консерватизму. Поэтому нам кажется полезным подвергнуть исследованиям консерва­тизм всех подобных систем предположений, а также меха­низмы, благодаря которым эти системы сохраняют стабильность. ]

Молодые горячие люди могут выражать нетерпение по отношению к такому консерватизму, а психиатры - рассматривать его как патологическую ригидность. Но в настоящий момент меня интересует понимание процессов и их необходимости.

Из всех консервативных структур взаимодействия, несомненно, самым основным - самым древним и сложным - является секс.

Мы очень легко забываем, что основной функцией сексуального компонента в воспроизводстве (буквально - производстве подобных) является поддержка и сохранение похожести среди членов вида. И здесь похожесть является необходимым условием жизнеспособности коммуникации и взаимодействия. Механизм и его цель становятся идентич­ными: если гаметы недостаточно подобны, и зигота, образо­ванная их встречей, не может выжить. На клеточном уровне каждый живой организм является воплощением биоло­гических предположений.

В момент оплодотворения (слияния гамет) каждая гамета становится образцом для другой. Проверяется хромосомное строение каждой и одновременно похожесть всей клеточной структуры.

Сэмюэл Батлер однажды сказал, что "курица является способом яйца произвести другое яйцо". Мы можем упростить * это высказывание: курица - это доказательство замеча­тельного качества яйца, и момент слияния двух гамет - это первое доказательство их взаимного совершенства.

Исходя из этих простейших обобщений, становится возможным следовать в нескольких направлениях, которые здесь можно только наметить. Истинно то, что отношения между предположениями (в широком смысле этого слова) никогда не являются двоичными. Нам приходится рассматривать более сложные явления. Это не вопрос простого двоичного сравнения, как можно было бы предположить из моей ссылки на половое слияние. Мы можем начать с рассмотрения пары гаметных характеристик, встречающихся в процессе оплодотворения. Но всегда каждая из них должна \ существовать в контексте многих характеристик, и сравнение/ не будет простым тестом на сходство по типу "да-нет", а сложным комплексом связанных друг с другом, но не полностью сходных цепочек предложений, сплетающихся в сеть приказов для роста организма. Возможны и небольшие вариации.

Сложность возрастает при переходе от двоичных к другим отношениям между компонентами предположений. (Мы могли бы вместо предположений использовать синоним и говорить о "предконцепциях" в буквальном, дозиготном смысле!)

Вторым путем увеличения сложности, по которому нас зовет идти бесконечно сложная системная биосфера, - это факт иерархической организации (пример - семья). Там мы встречаемся с недвоичной системой связанных предположений и добавляем к ней недвоичную систему лиц, для которых семья является механизмом передачи культуры. При рассмотрении человеческих существ мы имеем дело не просто с генетикой, а с другим порядком изменений - фактами учения и обучения. (Не забывайте, что в системе, которую мы называем "передачей культуры", родители учатся у детей и изменяются вместе с ними!)

Мы должны следить за тем, чтобы сохранить в наших теориях по крайней мере биологическую природу мира (кибернетическую, иерархическую, холистическую, нелиней­ную, системную - назовите, как хотите) и наших отношений к нему.
Авторское право на материал
Копирование материалов допускается только с указанием активной ссылки на статью!

Похожие статьи

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.