Во-первых, было бы полезно, не задаваясь конкретной целью, получить абстрактную идею того, что можно иметь в виду под экологическим здоровьем. Такое общее положение направляло бы как сбор данных, так и оценку наблюдаемых тенденций.

Я полагаю, что здоровую экологию человеческой цивилизации следовало бы определить примерно так:

единая система окружающей среды в комбинации с высокой человеческой цивилизацией, в которой гибкость цивилизации должна соревноваться с гибкостью окружающей среды для создания функциональной сложной системы, открытой для медленных изменений даже базовых (жестко запрограммированных) характеристик.

Теперь мы перейдем к рассмотрению некоторых терминов этого определения системного здоровья и соотнесению их с условиями в нынешнем мире.

"Высокая цивилизация"

Создается впечатление, что с момента применения металлов, колеса и письменности, в системе "человек-окружающая среда" существует прогрессирующая нестабильность. Уничтоженные леса Европы и созданные человеком пустыни на Среднем Востоке и в Северной Африке служат свидетельствами этого утверждения.

Цивилизации приходят и уходят. Новая технология эксплуатации природы или новые методы эксплуатации других людей способствуют подъему цивилизации. Но каждая цивилизация, достигшая пределов того, что можно эксплуатировать данным конкретным образом, должна в скором времени пасть. Новые изобретения дают некоторое пространство, или гибкость, однако исчерпание этой гибкости означает смерть.

Человек либо слишком умен (и в этом случае мы обречены), либо недостаточно умен, чтобы ограничить свою алчность теми направлениями, которые не разрушают функциональную совокупную систему. Я предпочитаю вторую гипотезу.

Теперь необходимо поработать над определением "высокой" цивилизации.

a) Было бы неблагоразумно (даже если бы было возможно) вернуться к невинности австралийских аборигенов, эскимосов и бушменов. Такое возвращение включало бы утрату той мудрости, которая обусловила это возвращение, и только начало бы весь процесс вновь.

b) "Высокая" цивилизация предположительно должна иметь любые технологические средства, необходимые для распространения, поддержания и даже увеличения мудрости этого общего типа. Это могут быть компьютеры и сложные коммуникационные устройства.

c) "Высокая" цивилизация должна содержать все, что необходимо (в виде образовательных и религиозных институций) для поддержания необходимой мудрости в человеческой популяции и предоставления людям физического, эстетического и творческого удовлетворения. Цивилизация должна обладать разнообразием не только для приспособления к разнообразию генетики и жизненного опыта людей, но также для обеспечения гибкости и "преадаптации", необходимых для встречи с непредсказуемыми изменениями.

d) "Высокая" цивилизация должна ограничивать свои трансакции с окружающей средой. Она должна потреблять невоспроизводимые природные ресурсы только как средство обеспечения необходимых изменений, подобно тому как куколка при метаморфозе должна питаться своим жиром. Во всем остальном метаболизм цивилизации должен зависеть от притока энергии, которую космический корабль "Земля" получает от солнца. В этой связи необходим значительный технологический прорыв. С нынешней технологией, используя в качестве энергетических ресурсов только фотосинтез, ветер, приливы и реки, мир, вероятно, смог бы поддерживать только небольшую часть нынешней человеческой популяции.

"Гибкость"

Чтобы достичь за несколько поколений чего-то наподобие той здоровой системы, о которой мы мечтали выше, или просто выйти из фатальной колеи, по которой сейчас движется наша цивилизация, потребуется значительная гибкость. Поэтому следует внимательно рассмотреть этот концепт, имеющий принципиальную важность. Нам следует оценивать не столько величины и тенденции релевантных переменных, сколько отношения между этими тенденциями и экологической гибкостью.

Следуя Росс Эшби (Ross Ashby), я полагаю, что любая биологическая система (например, экологическое окружение, человеческая цивилизация и их комбинированная система) может быть описана с помощью взаимосвязанных переменных такого рода, что для каждой данной переменной существуют верхний и нижний пороги толерантности, за которыми должны возникать дискомфорт, патология и, наконец, смерть. Внутри этих границ переменная может двигаться (и двигается) для достижения адаптации. Когда под воздействием стресса переменной приходится принять значение, близкое к верхней или нижней границе толерантности, мы должны сказать, заимствуя выражение из молодежной культуры, что система "напрягается" в отношении этой переменной - т.е. утрачивает в этом отношении "гибкость".

Однако, поскольку переменные взаимосвязаны, "напрячься" в отношении одной переменной обычно означает, что другие переменные не могут изменяться, не оказывая давления на "наряженную". Таким образом, потеря гибкости пронизывает всю систему. В экстремальных случаях система будет принимать только такие изменения, которые изменяют границы толерантности "напряженной" переменной. Например, перенаселенное общество ищет таких изменений (увеличения снабжения питанием, новых дорог, большего количества домов), которые сделают патологические и патогенные условия перенаселенности более комфортабельными. Но эти изменения ad hoc именно таковы, чтобы в дальнейшем вести к более фундаментальной экологической патологии.

В широком смысле можно сказать, что патологические черты нашего времени - это аккумулированные результаты этого процесса "выедания" гибкости в ответ на стрессы того или иного рода (особенно стрессы популяционного давления) и отказа мириться с побочными продуктами стресса (например, эпидемиями или голодом), веками служившими в качестве корректоров избытка популяции.

Эколог-аналитик сталкивается с дилеммой: с одной стороны (если вообще какие-то его рекомендации будут выполняться), он должен в первую очередь рекомендовать все, что только даст системе положительный бюджет гибкости; с другой стороны, люди и институты, с которыми мы имеем дело, естественным образом стремятся "выедать" всю доступную гибкость. Он должен создать гибкость и удержать цивилизацию от немедленной экспансии в ее зону.

Из этого следует, что эколог, занятый увеличением гибкости (и в этом смысле он менее тиран, чем большинство социальных планировщиков, имеющих тенденцию к увеличению законодательного контроля), все же должен обладать властью для сохранения той гибкости, которая уже существует или может быть создана. В этом пункте (как и в вопросе о невоспроизводимости природных ресурсов) его рекомендации должны быть тираническими.

Социальная гибкость - это такой же драгоценный ресурс, как нефть или титан, она должна соответствующим образом учитываться в бюджете и расходоваться (как жир при метаморфозе куколки) на нужные перемены. Поскольку "выедание" гибкости происходит из-за существования внутри цивилизации регенеративных (т.е. склонных к эскалации) субсистем, контролировать в конечном счете нужно именно их.

Здесь стоит отметить, что гибкость так соотносится со специализацией, как энтропия соотносится с негэнтропией. Гибкость можно определить как не зарезервированный для какой-либо конкретной цели (uncommitted) потенциал к изменению.

Телефонная сеть выказывает максимальную негэнтропию, максимальную специализацию, максимальную информационную загрузку и максимальную ригидность, когда задействовано так много ее цепей, что еще один звонок - и систему заклинит. Она выказывает максимальную энтропию и максимальную гибкость, когда не задействован ни один из ее контуров. (В данном конкретном примере неиспользуемые цепи не зарезервированы ни для какой конкретной цели.)

Следует отметить, что бюджет гибкости является мультипликативным, а не аддитивно-субтрактивным, как бюджет денег или энергии.

Распределение гибкости

Снова следуя Эшби, надо признать, что распределение гибкости среди множества переменных системы - это вопрос огромной важности.

Здоровую систему, о которой мы мечтали выше, можно сравнить с акробатом на проволоке. Для поддержания актуальной истинности своей базовой предпосылки ("я нахожусь на проволоке") он должен иметь свободу перемещения из одного нестабильного положения в другое, т.е. некоторые переменные (положение и скорость движения его рук) должны иметь значительную гибкость, которую он использует для поддержания стабильности других - более общих и фундаментальных - характеристик. Если его руки зафиксированы или парализованы (т.е. изолированы от коммуникации), он обязательно упадет.

В этой связи интересно рассмотреть экологию нашей законодательной системы. По очевидным причинам закону трудно контролировать те базовые этические и абстрактные принципы, от которых зависит социальная система. Разумеется, исторически Соединенные Штаты были основаны на предпосылке свободы религии и свободы мысли, классическим примером чего является отделение церкви от государства.

С другой стороны, довольно легко написать законы, которые зафиксируют более эпизодические и поверхностные детали человеческого поведения. Другими словами, по мере размножения законов наш акробат все больше ограничивается в движениях своих рук, однако ему предоставляется полная свобода упасть с проволоки.

Отмечу мимоходом, что аналогия с акробатом может применяться на более высоком уровне. В течение того периода, когда акробат учится двигать своими руками соответствующим образом, под ним надо натянуть страховочную сетку, т.е. именно дать ему свободу падать с проволоки. При социальных изменениях, в течение процесса обучения и создания новой системы, могут быть необходимы свобода и гибкость в отношении самых базовых переменных.

Таковы парадоксы порядка и беспорядка, которые должны осознать эколог-аналитик и планировщик.

Как бы то ни было, не приходится спорить с тем, что за последние сто лет тенденции социальных изменений, особенно в США, вели в направлении неправильного распределения гибкости между переменными цивилизации. Те переменные, которым следует быть гибкими, были зафиксированы, те же, которым следует быть относительно устойчивыми и меняться только медленно, были брошены на произвол судьбы.

Но даже в таком случае закон - это определенно неподходящий метод стабилизации фундаментальных переменных. Стабилизацию следует производить через процессы образования и формирования характера, т.е. через те части нашей социальной системы, которые ныне подвергаются максимальным пертурбациям, чего и следовало ожидать.

Гибкость идей

Цивилизация работает на идеях самых разных степеней общности. Эти идеи присутствуют (одни эксплицитно, другие имплицитно) в действиях и взаимодействиях людей. Одни из них сознательны и ясно определены, другие туманны, а многие бессознательны. Некоторые из этих идей разделяются повсеместно, другие дифференцируются по различным субсистемам общества.

Если бюджет гибкости должен стать центральным компонентом нашего понимания работы системы "окружающая среда-цивилизация" и если категория патологии связана с неблагоразумным расходованием этого бюджета, тогда, несомненно, гибкость идей будет играть важную роль в нашей теории и нашей практике.

Несколько примеров базовых культурных идей прояснят вопрос:

• "Золотое правило", "Око за око", "Справедливость"; • "Здравый смысл экономики бережливости" либо "здравый смысл изобилия"; • "Имя этой вещи - "стул"" и другие языковые предпосылки, способствующие овеществлению; • "Выживание сильнейшего" либо "выживание системы "организм плюс окружающая среда""; • Предпосылки массового производства, соперничества, гордости и т.д.; • Предпосылки трансфера, идей о формировании характера, теорий образования и т.д.; • Паттерны личных отношений, доминирования, любви и т.д.

Как и все прочие переменные, идеи цивилизации взаимосвязаны, частично посредством некоторого вида психо-логи-ки, и частично благодаря консенсусу относительно квазиреальных эффектов действий.

Для этой сложной сети детерминирования идей (и действий) характерно то, что определенные звенья в сети часто слабы, однако каждая данная идея (или действие) подвергается множественному детерминированию многими переплетенными характерными чертами. Когда мы ложимся в постель, мы выключаем свет частично под влиянием экономики бережливости, частично под влиянием предпосылок трансфера, частично под влиянием идеи права на частную жизнь, частично - для уменьшения сенсорного воздействия и т.д.

Многократное детерминирование характерно для всех биологических областей. Характерно, что каждая черта анатомии животного или растения, каждая деталь поведения детерминируются множеством факторов как на генетическом, так и на психологическом уровнях. Соответственно, процессы в любой функционирующей экосистеме - это результат множественного детерминирования.

Более того, было бы довольно странно, если бы мы обнаружили, что в биологической системе вообще хоть какие-то свойства непосредственно детерминируются теми потребностями, которые они удовлетворяют. Прием пищи управляется скорее аппетитом, привычками и социальными условностями, нежели голодом, дыхание управляется скорее избытком СО2, чем недостатком кислорода. И так далее.

Напротив, продукты человеческого планирования и инженерии сконструированы для удовлетворения специфических потребностей гораздо более непосредственным образом и, соответственно, менее живучи. Многочисленные побуждения к приему пищи способны обеспечить выполнение этого необходимого действия при самых разных обстоятельствах и стрессах. Если бы прием пищи контролировался только гипогликемией, нарушение единственного контура контроля привело бы к смерти. Существенные биологические функции не контролируются летальными переменными, и планировщики должны очень хорошо это запомнить.

На таком сложном фоне совсем непросто построить теорию гибкости идей и представить себе бюджет гибкости. К главной теоретической проблеме есть, однако, два ключа. Оба они относятся к стохастическим процессам эволюции или обучения, посредством которых возникают такие переплетенные системы идей. Во-первых, рассмотрим "естественный отбор", управляющий тем, какие идеи будут жить дольше всего; во-вторых, мы должны рассмотреть, каким образом этот процесс иногда работает на создание эволюционных тупиков.

(В более широком смысле я рассматриваю колею, в которую попала наша цивилизация, как особый вид эволюционного тупика. Курс, принятый из-за обещания кратковременных преимуществ, стал жестко запрограммированным и со временем оказался катастрофическим. Такова парадигма вымирания из-за утраты гибкости. И эта парадигма становится еще более летальной, когда образ действий выбирается ради максимизации отдельных переменных.)

При простом обучающем эксперименте (или любом другом опыте) организм (а особенно человеческое существо) усваивает широкое разнообразие информации. Он выучивает что-то о лабораторных запахах, он выучивает что-то о паттернах поведения экспериментатора, выучивает что-то о своей собственной способности обучаться и выучивает, что такое быть "правым" или "неправым". Он выучивает, что в мире есть "правильное" и "неправильное". И так далее.

Если теперь он попадет в другой обучающий эксперимент (или опыт), он усвоит некоторые новые единицы информации. Некоторые из них будут повторять или подкреплять единицы информации первого эксперимента, некоторые будут им противоречить.

Одним словом, некоторые идеи, усвоенные при первом опыте, выживут при втором опыте, и естественный отбор будет тавтологически настаивать, что те идеи, которые выживают, будут жить дольше тех, которые не выживают.

Однако в ментальной эволюции существует также экономия гибкости. Идеи, которые выживают при повторяющемся использовании, фактически обрабатываются особым способом, отличным от способа, которым разум обрабатывает новые идеи. Феномен формирования привычек отсортировывает идеи, выживающие при повторяющемся использовании, и заносит их в более или менее отдельную категорию. Эти надежные идеи становятся доступны для непосредственного использования без тщательного исследования, в то время как более гибкие части разума разгружаются для работы над новыми вопросами.

Другими словами, частота использования данной идеи становится детерминантом ее выживания в той системе эко

логии идей, которую мы называем "Разумом". Сверх того, выживанию часто используемой идеи дополнительно способствует тот факт, что формирование привычек имеет тенденцию убирать идею из зоны критического исследования.

Однако выживание идеи также наверняка детерминируется ее связью с другими идеями. Идеи могут поддерживать друг друга или противоречить друг другу, они могут комбинироваться с большей или меньшей готовностью. Они могут оказывать друг на друга влияние посредством сложной загадочной поляризации системы.

Как правило, повторяющееся использование переживают более общие и абстрактные идеи. Таким образом, более общие идеи имеют тенденцию становиться предпосылками, от которых зависят другие идеи. Эти предпосылки становятся относительно негибкими.

Другими словами, в экологии идей существует эволюционный процесс, связанный с экономикой гибкости. Этот процесс определяет, какие идеи должны стать жестко запрограммированными.

Тот же процесс определяет, что эти жестко запрограммированные идеи станут ядром или узловой точкой внутри констелляций других идей, поскольку выживание других идей зависит от того, как они согласуются с жестко запрограммированными идеями [1]. Из этого следует, что любое изменение в жестко запрограммированных идеях может повлечь за собой изменение во всей связанной констелляции.

1 Аналогичные отношения применимы к экологии хвойного леса или кораллового рифа. Наиболее часто встречающиеся ("доминантные") виды представляют собой что-то вроде узловых точек для констелляций других видов, поскольку выживание новичка в системе будет в целом определяться тем, как его образ жизни согласуется с образом жизни одного или более доминантных видов.

Однако частота подтверждения идеи за заданный промежуток времени - это не то же самое, что доказательство того, что эта идея либо истинна, либо прагматически полезна в длительной перспективе. Сегодня мы открываем, что некоторые предпосылки, глубоко укоренившиеся в нашем образе жизни, попросту неверны и становятся патогенными в сочетании с современной технологией.

В этих контекстах, как экологическом, так и ментальном, слово "согласуется" - низкоуровневый аналог "взаимоприспособительной гибкости" ("matching flexibility").

Выше утверждалось, что общая гибкость системы зависит от удержания множества ее переменных посередине между границами их толерантности. Однако существует частичная инверсия этого обобщения.

Благодаря тому факту, что многие субсистемы общества являются регенеративными, система в целом имеет тенденцию к "экспансии" в любую область неиспользованной свободы.

Часто говорят: "Природа не терпит пустоты", и, несомненно, что-то в этом роде кажется верным по отношению к неиспользуемому потенциалу изменения в любой биологической системе.

Другими словами, если данная переменная слишком долго остается в некотором среднем значении, то другие переменные начинают покушаться на ее свободу и начинают сужать границы толерантности до тех пор, пока ее свобода движения не станет равной нулю. Или более точно: до тех пор, пока ее любое будущее движение не сможет осуществляться только ценой давления на вторгшуюся переменную.

Другими словами, переменная, не изменяющая своего значения, в силу самого этого становится жестко запрограммированной. Разумеется, этот способ констатации генезиса жестко запрограммированных переменных есть только другой способ описания процесса формирования привычек.

Как мне однажды сказал японский мастер Дзен: "Это ужасно - к чему-то привыкнуть".

Из всего этого следует, что для поддержания гибкости данной переменной надо либо упражнять гибкость, либо непосредственно контролировать вторгающиеся переменные.

Мы живем в цивилизации, которая, как кажется, предпочитает запреты позитивным требованиям, поэтому мы пытаемся принимать законодательные меры против вторгающихся переменных; таковы, например, антитрестовские законы. Мы пытаемся защищать "гражданские свободы" тем, что законодательно бьем по рукам вторгающиеся власти.

Мы пытаемся запретить определенные вторжения, однако, возможно, было бы более эффективно поощрять людей к знанию и более частому использованию своих свобод и своей гибкости.

В нашей цивилизации все больше людей предпочитает заниматься "наблюдательным спортом", посещая спортивные соревнования, чем упражнять собственное физическое тело, чья прямая функция состоит в поддержании гибкости множества собственных переменных посредством выталкивания их на уровень экстремальных значений. То же верно и в отношении гибкости социальных норм. Мы ходим в кино, в суды, читаем газеты ради получения эрзац-опыта поведения, выходящего за рамки обыкновенного.

Передача теории

Первый вопрос в ситуации приложения теории к человеческим проблемам касается образования людей, призванных осуществлять планы. Эта статья посвящается в первую очередь ознакомлению планировщиков с теорией, попытке предоставить им по меньшей мере некоторые теоретические идеи. Однако в процессе реструктурирования большого города в течение 10-30 лет планы и их исполнение должны пройти через головы и руки сотен людей и десятков комиссий.

Важно ли, чтобы правильные шаги предпринимались по правильным причинам? Необходимо ли, чтобы те, кто будет пересматривать и выполнять планы, понимали экологические концепции, направлявшие планировщиков? Должны ли планировщики заложить в самую ткань исходного плана параллельные мотивы, которые соблазнят тех, кто придет позже, на выполнение плана по причинам, сильно отличающимся от тех, которые вдохновили план?

Это древняя этическая проблема, и именно она озадачивает, например, каждого психиатра. Должен ли он быть удовлетворен, если его пациент встраивается в нормальную жизнь по невротическим или несообразным причинам?

Это не только этический в традиционном смысле, но также и экологический вопрос. Способы, посредством которых один человек влияет на другого, - это часть экологии идей в их отношениях, а также часть большей экологической системы, внутри которой существуют эти отношения.

Самое суровое высказывание в Библии принадлежит Святому Павлу, когда он обращается к Галатам: "Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает". Это высказывание применимо и к отношениям между человеком и его экологией. Бесполезно оправдываться, что конкретный грех загрязнения или эксплуатации среды был совсем небольшим, ненамеренным или был совершен из лучших побуждений. Бесполезно говорить: "Если не я, то это сделал бы кто-то еще". Экологические процессы поругаемы не бывают.

С другой стороны, когда горный лев убивает оленя, он определенно делает это не ради защиты пастбищ от сверхистощения.

Фактически проблема передачи наших экологических рассуждений тем, кого мы хотели бы подтолкнуть в экологически "хорошем" (как нам кажется) направлении, сама является экологической проблемой. Мы не находимся вне той экологии, для которой планируем; мы всегда неизбежно являемся ее частью.

Именно здесь таятся чары и ужасы экологии: идеи этой науки необратимо становятся частью нашей собственной эко-социальной системы.

Мы живем в мире, отличающемся от мира горного льва, для которого экологические идеи не являются ни наваждением, ни благословением. Для нас же являются.

Я верю, что в этих идеях нет вреда и наша величайшая (экологическая) потребность состоит в распространении этих идей по мере их развития и по мере того, как они развиваются в (экологическом) процессе своего распространения.

Если эта оценка верна, тогда экологические идеи, имплицитно содержащиеся в наших планах, важнее самих этих планов. Было бы глупостью принести эти идеи в жертву на алтаре прагматизма. "Продажа" планов за поверхностные аргументы ad hominem, адресованные скорее к чувствам и предрассудкам, нежели к интеллекту, которые скроют более глубокие истины или вступят с ними в противоречие, не окупится в длительной перспективе.