МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ И ТЕКСТ

Наука » Психология » НЛП » ДОМ КОЛДУНЬИ
Слово «ведьма» происходит от «ведать» — знать, и обозначало женщину, знающую больше других, да еще вооруженную чисто женской интуицией.

И. Ефремов


Целители молятся Иисусу Христу, нашим святым, Богородиие. А ведьмы обращают свои молитвы к силе: они завлекают ее своими заклинаниями.

Ф. Лоннер


Допустим, мы научились порождать идеальные тексты, на­правленные на людей с разными мифологическими установками. Довольно ли этого?

Конечно, нет. И личность, и общество должны принять челове­ка, пытающегося осуществить суггестивное воздействие, иначе воз­никнет проблема контрсуггестии, барьера восприятия.

А. Добрович считает, что для воздействия чисто психологичес­кого нужна особая социально-психологическая роль — роль Боже­ства: «Конечно, мы, врачи, предпочитаем гипнотизировать боль­ных с использованием всего арсенала физиологических усыпляю­щих воздействий: звуковых, зрительных и прочих. Оно и надежнее, и не пугает человека, и не оставляет у него унизительного чувства, что некто сломал его волю и повел на веревочке. С другой стороны, чтобы гипнотизировать иначе — чисто психологическим спосо­бом, — вам пришлось бы взять на себя слишком много. Выражусь точно и определенно: пришлось бы взять на себя особую социаль­но-психологическую роль. Роль, которая наполовину бессознатель­но, но почти мгновенно улавливается пациентом» (1981, с. 91).

Более того, А. Б. Добрович предлагает набор ролей, имеющих суггестивное значение, то есть позволяющих внушить человеку то, что вы замыслили: «...среди суггестивных ролей на первое место я поставил бы роль Божества. Если вы способны по отношению к своему слушателю выступить в роли Божества — считайте, что он уже загипнотизирован. С той же секунды, как признал вас таковым! Притягательно, но и страшно Божество. В нем сверхчеловеческая мощь и власть, недосягаемая мудрость, непостижимое право карать или миловать... Перед ним остается лишь лечь лицом в пыль и с благоговейной покорностью ждать своей участи... Роль Божества... можно сравнить с белым солнечным светом. Если эту роль разло­жить на спектр, то каждый участок спектра, в свою очередь, ока­жется суггестивной ролью. Начнем, если хотите, с теплого конца спектра и будем двигаться к холодному. Роль Покровителя (красный цвет)

Покровитель — значит, могучий и властный, но добрый к тебе человек. Опора в бедах, утешение в страданиях, предмет благогове­ния.



Роль Кумира (оранжевый цвет)

Кумир знаменит, обаятелен, пользуется всеобщим восторжен­ным восхищением. Помните, как экзальтированные девицы и юн­цы рвали одежду с обожаемых "битлов"? Сохранить на память хоть клочок галстука, хоть ниточку из подштанников... Роль Хозяина или Господина (желтый цвет) Любое его слово — закон. Попробуйте не подчиниться, есть не­что похуже смерти: пытки, когда смерти ждут, как счастливого ча­са. Но если вы будете лояльны к Господину и выскажете полное послушание, вам будет хорошо. Вас, может быть, приблизят, облас­кают, облекут относительной властью. Угодите ему — и станете жить в довольстве. Не сумеете угодить — пеняйте на себя. Роль Авторитета (зеленый цвет)

Этот обладает ограниченной властью и не обязан творить бла­гие дела. Благо уже в том, что он больше других разбирается в ка­ком-нибудь общеполезном или важном деле. К нему нельзя не при­слушиваться. Не воспользуешься его советом — гляди, сядешь в

лужу.



Роль Виртуоза или Ловкача (голубой цвет)

Выступая в этой роли, вы даете понять, что умеете совершить невозможное. Хорошее или плохое — не важно. Виртуозный делец, "из-под земли" добывающий то, чего иным и не снилось; виртуоз­ный вор-карманник; виртуозный игрок, фокусник, стихоплет, спо­рщик — что угодно. В любом случае вы завораживаете публику, и даже ограбленный вами субъект не может не восхищаться вашей ловкостью и не позавидовать ей в глубине души.



Роль Удава (синий цвет)

Это не Властитель, не Господин, хотя он при желании может сделаться для вас и Хозяином. Это тип, который видит все ваши слабые места и в любой момент готов поразить их, что доставляет ем^ истинное удовольствие. Ломать вас, топтать вас ему так же лег­ко, как вам сигарету выкурить. И так же приятно. Вы боитесь его и предпочитаете подчиниться, так как ни на миг не поверите, что спо­собны справиться с ним, дать сдачи.



Роль Дьявола (фиолетовый цвет)

В этой роли вы — олицетворенное зло. Зло "метафизическое", зло ради зла, а не во имя какой-либо цели. В известном отношении это "божество с обратным знаком". Беспредельная власть божества, но при этом беспредельная ненависть ко всему человеческому, свет­лому, упорядоченному. Неумолимая пасть акулы; земля, разверз­шаяся при землетрясении; скелет с острой косой, садящийся за ваш свадебный стол» (А. Б. Добрович, 1981, с. 92).

А. Б. Добровича отдает предпочтение ролям Покровителя и Авторитета: здесь не требуется шарлатанства, достаточно убежден­ности и некоторого артистизма.

Если проанализировать предложенную выше классификацию суггестивных ролей, становится ясно, что в каждом конкретном случае мы имеем дело с модификацией ключевой роли — роли Бо­жества.

Попробуем заменить термин «особая социально-психологичес­кая роль» термином «миф», понимаемым, прежде всего, как «раз­вернутое магическое имя» (Лосев, 1992, с. 217).

По мнению известного французского ученого Клода Леви-Стросса, цель мифа состоит в создании логической модели для пре­одоления какого-либо противоречия (Леви-Стросс, 1970, с. 164). «При этом логический инструмент соединения фундаментально противоположных сторон состоит в том, что вводится посредник (медиатор), который и выполняет роль соединителя противополож­ностей. При этом посредник наделяется двойственным характером обличья, поведения и т. д., что и позволяет ему осуществлять ме­диацию. Так, например, миф об Эдипе содержит, по Леви-Строссу, логический инструмент, позволяющий перебросить мост между противоположностями изначальной проблемы: рождается ли чело­век, будучи одним, от одного или двух? Роль скальпа в мифах ин­дейцев состоит в медиации между войной и мирным земледелием (скальп — "урожай", собираемый во время войны: кожа с волоса-ми, символизирующими растительность, снималась с головы убито-I го или живого врага) и т. д. Обнаружив определенную логическую (последовательность в построении различных мифов, Леви-Стросс выдвинул концепцию "сверхрационализма", считая, что возвраще­ние к свойственному первобытному мышлению способу преодоле­ния противоречий открывает путь для устранения антиномии чув­ственного и рационального, для научного постижения явлений, ранее не входивших в круг научных интересов или не нашедших в соответствующих областях научного знания понимания и объясне­ния» (Панов, 1992, с. 161-162).

А. Ш Тхостов призывает «изучать, вычитывать и расшифро­вывать скрытые мифы. Эго поможет не утрачивать связи с реально­стью, имея в виду основополагающую ограниченность мифического сознания, и использовать полученные знания в терапевтической практике, корригируя вредные и создавая необходимые мифологии. Это требует тщательного изучения принципов мифологизации бо­лезни, так как навязываемые, не вписанные в общую систему меди­цинские требования плохо приживаются на чужой почве. Лечение, лишенное адекватного \шфа, в значительной степени утрачивает свою субъективную эффективность, тогда как самые абсурдные и вздорные рекомендации, включенные в миф, сохраняют свою при­тягательность, несмотря на объективно приносимый ими вред» (1993, с. 15).

Итак, если обобщить средства, которыми по А. Б. Добровичу создается «особая социально-психологическая роль», а по А. Ш. Тхостову «миф», получим следующий набор: 1) общее выра­жение лица; 2) глазо-двигательные реакции (выражение глаз); 3) поза; 4) жесты; 5) голос; 6) принадлежность к «богам», к «чуду»; 7) эзотерическое, тайное знание; 8) особое поведение; 9) специаль­ная одежда; 10) использование латыни — языка посвященных.

Иными словами, особое внимание авторы уделяют группе экст­ралингвистических признаков, хотя имеется имплицитное указание на лингвистические признаки — владение иностранным языком — ла­тынью (вспомним теорию «философии чужого языка» В. Н. Волошинова), к тому же информация об избранности и эзотеричности то­же должна каким-то образом закрепляться в языке. Напомним, что само слово «миф» произошло от греческого «mytnos» — «речь», «слово», «толки», «слух», «весть», «сказание», «предание». По-ви­димому, экстралингвистические признаки помогают закрепить в мас­совом и индивидуальном сознании то, что вербализовано и принято как миф. Действительно, мы вряд ли сейчас узнаем достоверно, как одевался Иисус Христос, каким было выражение его глаз и лица, ка­ким голосом он говорил и какие жесты предпочитал, однако миф его продолжает определять образ жизни и мировоззрение миллионов людей. «При этом образ Иисуса Христа соответствовал, по-видимому, ...образу "философского камня" — медиатора. Во всяком случае, образ Богочеловека несет в себе характерную для мифическо­го посредника двойственность, позволяющую мысленно объединить те или иные противоположности, в частности противоположность между понятиями смерти и бессмертия. Попытка объяснения двойст­венности образа Иисуса Христа (с одной стороны — Бог, с другой человек) вызывала в свое время многословные дискуссии среди фило­софов и теологов» (Панов В. Г., 1992, с. 170) Как писал Н. А. Бердяев, «в основе христианской философии, сколько бы она ни оперировала понятиями, лежит величайший, центральный миф человечества, миф об Искуплении и Искупителе» (1994, с. 60).

Таким образом, миф не является вымыслом, а, напротив, выра­жает героическую сущность происходящего в ее значимости для будущего при помощи специального языка — символического.

Объясняя появление мифов, А. М. Кондратов и К. К. Шилий (1988) опираются на информационную теорию эмоций известного психолога П. В. Симонова, согласно которой эмоция возникает при недостатке информации для удовлетворения потребностей. Эмоция как бы компенсирует этот недостаток, побуждая животное и чело­века к действию, к поиску той самой информации, которой ему не­достает. В данном случае полное отсутствие информации о неиз­вестном объекте означает, что отсутствует и информация о том, как удовлетворить внезапно возникшие потребности. Это приводит к тому, что каждая из потребностей рождает свою эмоцию: первая — страх, вторая — любопытство. Внезапное же и одновременное воз­никновение этих эмоций порождает эмоцию более сложную — испуг и, возможно, оцепенение.

И неудовлетворенное любопытство, и страх — это стойкие от­рицательные эмоции. Жить под их гнетом невозможно, потому что это может привести к разрушению психики, стрессам, нервным срывам. К счастью, природа наградила человека своеобразным за­щитным механизмом. Это качество — потребность в объяснении словом.

Столкнувшись с необычным явлением, после того как проходи­ло оцепенение, а затем и страх, человек начинал испытывать по­требность в объяснении, пытался понять, что же произошло. Вклю­чалось в работу активное воображение, мозг начинал перебирать различные ситуации, чтобы отыскать в памяти что-нибудь похожее. Обыденные повседневные заботы, поиски пропитания постепенно оттесняли на задний план сознательные попытки дать объяснение встрече с неведомым. А так как сама потребность в этом объясне­нии не исчезала, то работа воображения продолжалась в подсозна­нии, где включался механизм перебора, перегруппировки, сравне­ния и оценки информации, накопленной ранее и хранящейся в кладовых памяти. Этот процесс, не подчиняющийся законам обыч­ной логики, называют свободной фантазией, комбинацией свободных1 ассоциаций, работой интуиции. Все промежуточные операции происходят в подсознании, а в сознании внезапно, как бы в виде озарения, откровения, вдохновения, возникает уже готовое решение.

Подсознательный процесс поиска ответа мог длиться долго, мог завершаться быстро, но, в конце концов, рано или поздно ре­шение находилось, перебор вариантов завершался введением в соз­нание какого-либо образа. Образ этот, как правило, создавался на основе сходства или совпадения каких-то фактов во времени. Зага­дочное явление могло персонифицироваться в образ человека-зверя, просто зверя или человека, наделенного фантастическими, но заимствованными из прошлого опыта чертами.

Когда объяснение без исследования (чаще всего во сне, в виде зрительного образа) было, наконец, найдено, отрицательные эмо­ции сразу же исчезали, само объяснение критике уже не подверга­лось и проверке не подлежало. Защитный механизм сработал: не осталось неудовлетворенного любопытства, не стало страха, про­пало нервное напряжение

Мифологические объяснения без исследования были для чело­века снами наяву, избавлявшими его психику от стрессов Можно сказать, что появление мифов — это защитная реакция психики на появление отрицательных эмоций — неудовлетворенного любо­пытства и страха.

Этнографы, психологи, нейрофизиологи единодушно приходят к выводу о первичности отрицательных эмоций.

«Религия племен тропической Африки, по наблюдениям многих этнографов, "покоится на том страхе, который внушают им много­численные духи, окружающие их со всех сторон и постоянно ста­рающиеся навлечь на них болезни, несчастье и смерть". Этот страх породил богов и духов, в которых веруют бергама, жители Южной Африки, чья культура недалеко ушла от уровня культуры каменно­го века. "Если мы спросим, в чем заключается жизненный нерв их туземной религии, мы получим следующий простой ответ, страх, ничего, кроме страха!" — пишет этнограф Беддер в монографии о племени бергама.

"Мы боимся! — говорил эскимосский шаман Ауа знаменитому норвежскому исследователю жизни народов Арктики Кнуду Расмус-сену. — Мы боимся душ мертвых людей и душ зверей, убитых на лов­ле Мы боимся духов земли и воздуха. Боимся всего, чего не знаем. Боимся того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем говорят предания и сказания. Поэтому мы держимся своих обычаев и соблю­даем наши табу"» (Кондратов А. М., Шилий К. К., 1988, с. 11).

«В опытах с животными выяснилось, что в онтогенезе первыми получают выражение именно отрицательные реакции, соотносимые поначалу только с нейтральным состоянием организма; реакции же положительные формируются не ранее чем через две недели после рождения.

Между тем, по мнению ряда афазиологов и других исследова­телей закономерностей угнетения и восстановления различных пси­хических функций, позже других выключаются и раньше восста­навливаются те виды психической деятельности человека, которые развились в филогенезе раньше других. Соответственно отрица­тельные эмоции последними исчезают и первыми восстанавливают­ся, из чего делается закономерный вывод об историческом приори­тете отрицательных эмоций и, естественно, средств их выражения. Положительная, мелиоративная эмоция — продукт дальнейшей эволюции организма. Очевидно, что именно этим обстоятельством и объясняется в значительной мере относительно большая легкость усвоения нами отрицательных эмоций сравнительно с положитель­ными (Жельвис, 1990, с. 10).

"В строго научном смысле у животных нет эмоций", — утверж­дает Б. Ф. Поршнев. — Просто у них в качестве неадекватного реф­лекса (следовательно, тормозной доминанты) нередко фигурируют подкорковые комплексы, являющиеся по природе более или менее хаотичными, разлитыми, мало концентрированными, вовлекаю­щими те или иные группы вегетативных компонентов. Это люди, наблюдатели, по аналогии с собой трактуют их как эмоции...

Мы..., восходя к истоку эмоций у человека, обнаруживаем у не­го вначале не "эмоции" во множественном числе, но единую уни­версальную эмоцию. Лишь с развитием неоантропов эмоция по­дыскивает "резоны" и соответственно разветвляется: эмоции поля­ризуются на положительные и отрицательные, расчленяются по модальностям, наконец, получают детальную нюансировку. Ничего этого, очевидно, нельзя мыслить у эмоции в архетипе — она не имеет физиологической привязки к каким-то именно реакциям и их сти­мулам, как и абсурд не имеет в архетипе "содержания"» (1974, с'450-473).

В связи с проблемой инвектизации речи, В. И. Жельвис рас­сматривает процесс образования амбивалентного понятия, который «можно представить в виде цепочки исследовательных превраще­ний этого понятия, в начале которой стоит религиозное понятие святого, непосредственно божественного; в ходе эволюции понятия святое превращается в священное, то есть нечто уже не обязательно религиозно окрашенное, но исключительное по важности; священное именно в силу своей исключительной важности объявляется запрет­ным, не упоминаемым всуе, иногда и неприкасаемым; соблюдение правил запретности подразумевает попытки их нарушения и наказа­ния за это, т. е. запретное приобретает свойство опасного; в процессе борьбы против древних культов это опасное может начать переос­мысливаться в "нечистое": известно, что "нечистыми", как правило, объявляются все отвергаемые обряды, традиции, нормы. "Нечистое" же легко переходит в сознании в непристойное» (1990, с. 14-15).

Механизм возникновения мифов с негативной коннотацией от­части схож с формированием инвективного вокабуляра; «С помо­щью инвективы профанируются сакральные понятия, т. е. исследу­емое явление проявляет свою противоречивость и разноречивость, причем, инвективное глумление не только не свидетельствует о том, что для говорящего нет ничего святого, но как раз об обратном: о неосознаваемом им самим глубоком преклонении перед поносимым сакральным понятием.

Сам же говорящий в первую очередь ощущает суггестивную роль инвективы — ее воздействие на эмоциональную сферу. Неред­ко на практике суггестия здесь совмещается с аутосуггестией: воз­буждая себя, говорящий одновременно возбуждает другого. Но в случае намеренного оскорбления цель заключается, естественно, прежде всего, в возбуждении другого человека.

В большинстве национальных культур эмоционально нагру­женные слова "отрицательного толка" встречаются в речи значи­тельно чаще, чем "положительные". Такая асимметричность имеет психологическое объяснение. Общеизвестно, что отрицательные, мешающие стороны бытия воспринимаются человеком намного острее, чем положительные, способствующие комфорту факторы, которые обычно рассматриваются как естественные, нормальные, а потому и менее эмоциогенные. Однако для выражения эмоций в той или иной мере совершенно необходимы оба типа эмотем. Дело в том, что аксиологически эмотивный словарь естественным образом соответствует... двум противоположным душевным движениям, притягиванию и отталкиванию, выливающимся у человека в виде любви и ненависти» (Жельвис, 1990, с. 22-26).

Имея в виду первичность отрицательных эмоций, рассмотрим, каким образом формировался в массовом сознании негативно ок­рашенный и наиболее известный женский миф — миф ведьмы.

По словарю В. Даля «ведьма или в-дема — колдунья, чаро­дейка, спознавшаяся, по суеверию народа, с нечистою силою, зло­дейка, у которой бывает хвостик» (1994, т 1, с. 810).

Словарь С. И. Ожегова дает следующее толкование: «Ведьма — 1. В старых народных поверьях: колдунья. 2. перен. О злой, сварли­вой женщине (прост.)» (1988, с. 60).

Фоносемантические же признаки слова «ведьма» следующие: короткий, нежный, безопасный; цветовые характеристики: красный, коричневый, синий (пылающий костер на фоне синего неба).

Следовательно, если сравнить значения семантические и фоно­семантические, становится ясно, что слово «ведьма» амбивалентно: его форма не соответствует содержанию. Обратимся к исследованиям этнографов, лингвистов и инквизиторов.

«Молот ведьм» (Malleus maleficarum) — настольная книга охот­ников за ведьмами, написана в 1486 г. монахами-доминиканцами Якобом Шпренгером и Генрихом Инститорисом гласит: «Исидор Севильский говорит, что название ведьм происходит от их тяжких преступлений. Они производят смешение элементов с помощью де­монов и этим вызывают град и бурю. Они же приводят в замеша­тельство дух человеческий, т. е. наводят на людей сумасшествие, ненависть и туманящую разум любовь. Они же, даже без помощи яда, но силой своего заклинания, уничтожают душу» (1990, с. 88). «Имеются на свете три существа, которые как в добре, так и во зле не могут держать золотой середины: это — язык, священник и жен­щина. Если они перейдут границы, то достигают вершин и высших степеней в добре и зле» (с. 121).

А. Н. Афанасьев в книге «Ведун и ведьма» (1851 г.) пишет: «И ведун и ведьма живут между людьми и ничем не отличаются от обычных людей, кроме небольшого хвостика» (с. 3). (Здесь налицо попытка мифического, образного объяснения отличия «ведьмы» от обыкновенных женщин, которых большинство). «К ним прибегают в беде и просят помощи и советов. Если им и приписывают часто злыя, враждебныя действия, то во многих случаях ведун и ведьма для крестьянина необходимы: помощь их вполне удовлетворяет пониманию и требованиям простого человека. Рассматривая ближе народные верования, нельзя не заметить, что в данном случае вра­ждебный характер есть также результат позднейшего влияния, как это замечается и относительно других поверий. В язычестве ведун и ведьма имели благое чистое значение, которое прекрасно раскрывает­ся и филологическими данными и многими остатками древнейших верований в народном быту.

Слова ведун и ведьма, вместе со словами ведовство, ветьство, ведомый, происходят от глагола ведать, точно так, как синоними­ческие им слова знахаря и знахарки происходят от глагола знать. От одного корня со словом ведать происходит и слово вещать, что особенно видно из сложных по-ведать и по-вещать (по-вестить), имеющих тождественное значение. Все эти слова имеют близкую связь и объяснение их кроется в языческих преданиях народа. Слова эти создались в эпоху языческого развития и послужили первона­чально для выражения религиозных представлений В словах выдать, вещать (в-Ьчать), в^че (народное собрание, суд), в"Ьщба, в'Ьщунъ (в'кщунья), в-кля (вит1я), в"Ьсть, в"Ьщий, предвещать (пред­сказывать), предвозвещать — заключаются понятия: предвидения и прорицаний, сверхъестественного знания свободной поучительной речи и суда. Слова в^щий, в*йщунъ, означающие в современном языке умного, говорливого и проницательного, в древнем языке имели преимущественно значение религиозное, сверхъестественное. У Всеслава, рожденного от волхвовашя и обращавшегося в различ­ных животных — в^щая душа была в теле. Летописец, рассказывая, что В. князь Олег был прозван в^щим, прибавляет: "бяху бо люд1е погани и нев^годоси". Оба эпитета и поганый и невеглас старин­ными памятниками употреблялись для означения всего языческого, непросвященного христианством. Ясно, что слово в"Ьщий имело религиозный смысл. Этим эпитетом наделен в "Слове о полку" Бо-ян; персты его также названы вещими. Ведуна народ считает тожде­ственным колдуну; ведовство и в^тьство — значит волшебство, колдовство; колдуньи в летописи и старинных памятниках называ­ются вещими жонками, бабами кудесницами и женами чаровница­ми. Таким образом, понятия ведун и ведьма (ведунья) имеют не­сколько синонимических выражений. Кудесник — чаровник, проис­ходит от слова кудеса (чудеса — чудо, чудный и чудесный, т. е. та­инственный, непостижимый). Кудеса теперь означают святочные гаданья и особенный обряд, представляющий остаток древнего жертвоприношения очагу. Чаровникъ — чара, чаровать, чарую­щий, очаровательный: все эти слова указывают на смысл религиоз­ный. Чарами в народных поверьях обозначаются особенные таин­ственные обряды, совершаемые для отогнания нечистой силы, излечения болезней, напущения на врага бедствий и т. д. Колдовст­вом теперь называют совершение чар и произнесение заговоров (за­говорить то же, что завещать), следовательно, все то, что состав­ляло принадлежность древнего богослужения, ибо чары и заговоры представляют остатки языческих жертвоприношений, очищений,

мольбы, гаданий, врачевания и предсказаний. Ко(а)лдунъ, колдовст­во происходят от славянского корня колд, калд, клуд, куд, и означают сожжение (жертвоприношение), очищение, и того, кто совершает жертву и очищение: филология здесь вполне подтверждает то народ­ное понятие, какое составилось о колдовстве. Наконец, остается еще один важный синоним словам: ведун и кудесник; это — волхвъ, слово, часто встречающееся во временнике Нестора, упоминаемое до сих пор в лубочных сказках и уцелевшее в некоторых провинциальных наречиях. Волхвъ — volho от спкр. валг — светить, блистать как слово жрецъ от жр'кть, гореть. Отсюда видно, что слово волхвъ синоним слову жрецъ; но последнее представляет Славянскую форму, а первое есть имя индоевропейское, следовательно, древнейшее Слово волхвъ указывает, следовательно, на поклонение свету и на жертвоприноше­ния. Таким образом, из рассмотрения слов, синонимических ведуну и ведьме, находим, что в словах этих лежат понятия сродственные, ко­торые в язычестве имели смысл чисто религиозный, именно понятия: таинственного, сверхъестественного знания, предвидения, предвеща­ний, гаданий, хитрости или ума, красной и мудрой речи, чаровании, жертвоприношений, очищений, суда и правды, и наконец, врачева­ния, которое сливалось в язычестве с очищениями. Все приведенные названия, самым значением своим, указывают на служителей божест­ва; названия эти составились, как обозначение тех или других особен­но наглядных признаков языческого богослужения: кудесникъ и ча-ровникъ указывают на таинственность, сверхъестественную силу, творчество; колдунъ, волхвъ и жрецъ — на служение божествам све­та, жертвоприношения и очищения; наконец в'Ьдунъ и знахарь обни­мают собою более широкий круг понятий, потому что в корне этих названий лежит ведение, знание. В языческую эпоху народного разви­тия в'Ьд'Ьше понималось, как чудесный дар божества; весь объем по­знаний сосредоточивался в умении понимать таинственный язык обожествленной природы, наблюдать и истолковывать ее явления и приметы. Ведение это было высшею премудростию: оно тесно соеди­няло человека со священными стихиями воды, огня, света, над кото­рыми гадали и предсказывали, которым молились и приносили жерт­вы, и силою которых раскрывали правду (судили) и совершали очищения. Под понятие ведения подходили все религиозные обряды, это было полное знание языческого богослужения и его значения в разных случаях жизни.

Филологические указания не только вполне подтверждаются поверьями и преданиями народными, но в них получают еще более определенности и ясности. "Волсви и бабы кудесницы богомерзкая и множайшая волшебствуютъ" говорит одна старинная рукопись. Колдуны, ведьмы, зна­хари и знахарки до сих пор еще занимаются в разных местах об­ширной Руси очищениями и врачеваниями, что одно и то же Болезнь народом рассматривается как нечистая сила, которая после очищения водою и огнем, как стихиями священными, светлыми, спешит удалиться. Народное лечение основывается главным обра­зом на окуривании, сбрызгиваньи или умываньи и дуновении, при­чем произносятся на болезнь заклятия» (Афанасьев А. Н., 1851, с. 3-9). «Ведуны представляются стариками, ведьмы — и старухами и молодыми» (с. 21). «Ведьма уносится в трубу в белой сорочке и с распущенными косами; также в одних белых сорочках и распустив косы совершают женщины опахивание. Белая одежда и раскидан­ные по плечам волосы были необходимы для тех, которые участво­вали в служении божествам света. Белый цвет — цвет светлых бо­жеств, потому священный и благотворный. Распущенная коса — символ девственных, полных сил. В христианскую эпоху простоволосие (непокрытая и распущенная коса) стало рассматриваться, как грех» (с 34-35).

А. Н. Афанасьев дает нам пример объективного, основанного на анализе лингвистических и этнографических фактов, подхода к феномену «ведьмы» как мифа. Ниже мы покажем, что такого рода описание основывается не только на историко-этимологических данных, но и на исследовании целого корпуса специальных текстов, «закрепленных» за данным мифом.

А вот пример «вульгарной», народной мифологии — отрывок из книги М. А. Орлова «История сношений человека с дьяволом» (1904 г.): «Ведьма — это баба, связавшаяся с дьяволом и посему устремляющая всю свою деятельность во вред людям. Ведьмы бы­вают либо естественныя, либо искусственныя, т. е. ведьма может родиться на свет, или же, родившись на свет совершенно нормаль­ною женщиною, может стать ведьмою впоследствии. У врожденных ведьм есть примета, вполне их изобличающая,— хвост. Сначала этот придаток бывает величиною не больше пальца, но впоследст­вии, особенно если ведьма усердно занимается ведьмовством, хвост у нея отрастает и делается такой, как у собаки. Надо еще разъяс­нить, что прирожденные ведьмы, "родимыя" считаются существами Е далеко не столь вредными, как ведьмы "ученыя"; при том же роди-1 мыя ведьмы, в сущности, ни в чем не повинны сами по себе, ибо ' родятся они такими на свет потому, что были либо прокляты, либо I заколдованы в то время, когда были еще в утробе матери. Иное дело ведьма ученая. Эта сделалась ведьмою по собственной злой воле, с очевидною целью делать зло людям. Родимая же ведьма иногда и вовсе не пользуется своими врожденными талантами или если и пользуется, то несравненно умереннее, нежели ученая.

Обычный талант ведьм,— это, прежде всего, способность пре­вращаться, перекидываться во что угодно — в собаку, кошку, пти­цу. Главным же образом их деятельность сводится к доению чужих коров, задержанию дождя, управлению бурями и ветрами. Иные сосут кровь у людей. ...Какими способами ведьмы проделывают все эти свои шутки, о том доподлинно никому не известно. Подсматри­вать же за ними в высшей степени опасно, потому что у того, кто хоть чуть-чуть проникнет в их тайны, они высасывают кровь, и лю­бопытный человек быстро погибает. Однако, по общему убежде­нию, ведьмы, отправляясь из дому по делам, поступают таким ма­нером. Раздевшись, они намазывают все тело какою-то мазью, потом ставят в печку горшок с какою-то жидкостью. Когда эта жидкость разогреется, от нее начнет валить густой пар, поднимаю­щийся через трубу. В эту минуту ведьма схватывает кочергу или помело, садится на него верхом; пары, идущие из горшка, подхва­тывают ее и выносят через трубу. С этого момента ведьма может перекидываться во что хочет, может носиться под облаками, пере­менять ветер, задерживать тучи и т. д...

Ведьмы, говорят, часто появляются на перекрестках дорог, там, где ставятся кресты и часовни; с этих мест ведьмы скрадывают звезды; для этого им надо залезть на крест, но непременно вверх ногами» (с. 117-119).

Ту же тему развивает в своей книге о «нечистой» силе С В. Максимов: «Если внимательно всмотреться в облик ведьмы, в том виде, в каком он рисуется воображению жителей северной лес­ной половины России, то в глаза невольно бросится существенное различие между великорусской ведьмой и родоначальницей ее — малорусской. Если в малорусских степях среди ведьм очень неред­ки молодые вдовы и притом, по выражению нашего великого поэта, такие, что "не жаль отдать души за взгляд красотки чернобровой", то в суровых хвойных лесах, которые сами поют не иначе как в ми­норном тоне, шаловливые и красивые малороссийские ведьмы пре­вратились в безобразных старух. Их приравнивали здесь к сказоч­ным бабам-ягам, живущим в избушках на курьих ножках, где они, по олонецкому сказанию, вечно кудель прядут и в то же время "глазами в поле гусей пасут, а носом (вместо кочерги и ухватов) в печи поваруют". Великорусских ведьм обыкновенно смешивают с колдунами и представляют себе не иначе как в виде старых, иногда толстых, как кадушка, баб с растрепанными седыми космами, кост­лявыми руками и с огромными синими носами. (По этим коренным чертам во многих местностях самое имя ведьмы сделалось руга­тельным) Ведьмы, по общему мнению, отличаются от всех прочих женщин тем, что имеют хвост (маленький) и владеют способностью летать по воздуху на помеле, кочергах, в ступах и т. д...

Ведьмы находятся между собою в постоянном общении и стач­ке (вот для этих-то совещаний и изобретены "лысые" горы и шум­ные горы шаловливых вдов с веселыми и страстными чертями), тя­жело умирают, мучаясь в страшных судорогах, вызываемых желанием передать кому-нибудь свою науку, и у них после смерти высовывается изо рта язык, необычайно длинный и совсем похожий на лошадиный. Затем начинаются беспокойные ночные похождения из свежих могил на старое пепелище (на лучший случай — отведать блинов, выставляемых за окно до законного сорокового дня, на худший — выместить запоздавшую и неостывшую злобу и свести не поконченные при жизни расчеты с немилыми соседями). Наконец, успокаивает осиновый кол, вбитый в могилу» (1991, с. 247-249).

Какие тексты послужили тому, чтобы создать в массовом соз­нании целостный образ ведьмы — знающей, но опасной женщины?

А Н. Афанасьев в своем исследовании называет следующие группы текстов: заговоры, песни, загадки; С. В. Максимов добавляет к этому еще советы и различные способы гаданий

Рассмотрим подробнее эти тексты именно с точки зрения их суггестивного воздействия, включения в диалог с массовым созна­нием, правополушарной ориентации, поэтичности и т. д.

Заговоры

Это, по мнению А. Н. Афанасьева, «обломки языческих моле­ний. В заговорах делается обращение к божествам света; тот, кто произносит их, умывается росою и становится на восток солнца красного. Силою заговоров знахари и знахарки уничтожают кру­чину, прогоняют болезнь, изменяют злобу на любовь, усмиряют несчастную любовь, ревность и гнев, вызывают сочувствие и проч. Колдуны и ведьмы собирают таинственные чудодейственные травы и коренья, приготовляют целебные мази и снадобья; в сказках они являются владетелями живой и мертвой воды, ковра-самолета, чу­десных коней Все рассказанные нами преданья и поверья очень ясно указывают, что некогда колдуны и ведьмы, и именно в языче­стве, имели значение не только благотворное, но и богослужебное, т. е. по преданиям и поверьям — они являются служителями богов светлых, чистых.

Выше мы указали связь имен ведуна и ведьмы со словами ве­щать, предвещать, заговаривать. Такая связь основанием своим имеет языческие религиозные убеждения, некогда жившие в Славя­нине: Богослужение его главным образом выражалось в мольбе и предвещаниях, которые сопровождали собой и жертвоприношения, и гадания, и очищения и игрища. Остатки этих старинных молений и предвещаний уцелели в заговорах, заклятиях, загадках и некото­рых народных обрядовых песнях. Священное значение речи, обра­щенной к божеству или поведающей волю божества, требовало вы­ражения торжественного, стройного; с другой стороны, все народы, на первоначальных младенческих ступенях своего развития, любят песенный склад речи, который звучнее, приятнее говорит слуху и скорее напечатлевается в памяти. Первая молитва у всякого народа была и первым песнопением; в заговорах и заклятиях до сих пор замечается метр и народная рифма; тоже должно сказать о загадках и некоторых старинных пословицах и поговорках» (Афана­сьев А. Н., 1851, с. 11-13).

«Относительно призывания чуда также имеется разница между добрыми и злыми. Добрые действуют усердными молитвами и бла­гоговейным произнесением имени Господа. А колдуны и злые упот­ребляют глупое бормотание и призывают демона» (Шпренгер, Ин-ститорис, 1990, с. 217).

«Пища, питье, одежда и след человека чаще всего служили про­водниками губительной силы заговора. Заговоры передавались изу­стно, а иногда и посредством письма; как те, так и другие имели присущие им особенности, по которым и опознавались, причем опознавались не только сведущими людьми, но почти каждым, ус­лыхавшим или прочитавшим их: таково было знание заговоров. ...Вера в слово была глубока в народе; слову приписывали внутрен­нюю силу, которая могла оказывать влияние иногда даже помимо желания человека, его произносившего; произносимое же с извест­ным намерением, оно как бы усиливалось в своем влиянии и стано­вилось опасным орудием.

...Различавшиеся по своей внутренней силе устные заговоры с внешней стороны по своему строению были похожи между собою: по большей части они отличались несложностью содержания и краткостью изложения; это простое, но определенное выражение какого-нибудь желания, иногда усложненное сравнением: "Чтоб де бы им до замужества теми руками ни ткать, ни прясть"; "как мертвый не вставает, так бы он... не вставал, как у того мертваго тело про­пало, так бы он... пропал вовсе"; "как дух по свету ходит, так и ты бы отошел по свету"; "как люди смотрятся в зеркало, так бы муж смотрел на жену, да не насмотрелся; как-де тое соль люди в естве любя г, так бы муж жену любил". Простота приведенных заговорных речений заставляет предполагать, что многие из них составлялись тотчас же, как в них являлась нужда, и представляли собою непо­средственное отражение того или другого душевного состояния. Та­кое заговорное речение в большинстве случаев связывалось с каким-нибудь действием; так, заговор на погибель человека соединялся с хождением на моги гу за землею: "ходила... Овдошка ночью на по­гост, имала с могилы землю и ту землю с приговором давала пить..." Несложность волшебного действа и простота сохранившихся заго­ворных речений очевидно могут быть объяснены тем, что как то, так и другое должны были свершаться быстро, украдкою, под стра­хом кары: не было времени усложнять действия и речи, приходи­лось выбирать такие слова и совершать такие поступки, которые своею определенностью и отчетливостью прямо бы вели к цели.

Судебные дела XVII в. свидетельствуют, что волшебство и за­говор не были принадлежностью непременно одного какого-нибудь определенного круга людей или какой-нибудь определенной лично­сти, заговор был нужен и в городе, и в деревне, при царском дворе и в крестьянской семье, при удобном случае ему все учились, и весьма многие его знали. Заговор хранился в семьях: мать передавала его дочери, свекор или свекровь — невестке, сестра — сестре; волшеб­ные слова и действия передавались между односельчанами; иногда учителями были инородцы» (Елеонская, 1994, с. 100-104).

А вот еще одно описание заговоров, на сей раз через призму со­временного мифа — экстрасенсорики: «Заговор — элемент тради­ционной магии. Раньше считалось, что если он обращен к Богу, Божьей Матери или к святым, то его можно отнести к белой магии, а если — к нечистой силе, то к черной. Однако, существовало много заговоров, обращенных к нейтральным персонажам или к силам природы. Куда их было отнести — непонятно. В то время нередко случалось, что заговор, текст которого был обращен к святым, тем не менее, был направлен во зло. Так же часто встречалось, когда один и тот же маг мог творить и добро и зло. Поэтому маги, дея­тельность которых была в России запрещена, подвергались наказа­нию без разбора — как черные, так и белые. Кстати, наиболее час­той формой наказания колдунов в России было утопление, правда, иногда случалось и сожжение.

Сегодня классификация колдунов происходит несколько по-другому. В зависимости от того, на что направлен заговор — на добро или зло, можно определить: к белой или черной магии он относится, а также от сути человека, который с ним работает. Осо­бенности заговора состоят в том, что он имеет привязку как к опре­деленной территории, так и к национальности, к среде, в которой вырос человек, употребляющий эти заговоры.

Так, например, если заговором хочет пользоваться человек, не разговаривающий по-русски, то он должен иметь ассоциативный перевод, вызывающий в нем нужные образы. Чтобы добиться хо­роших результатов в таком способе лечения, иностранному экстра­сенсу нужно будет проговаривать заговор в русской транскрипции, одновременно вызывая соответствующие образы и ощущения, про­диктованные переводным текстом, только в том случае не пропадет ни ритмическое, ни смысловое значение заговора. Можно задать вопросы: "Каким образом он работает? Что оказывает влияние на больного, какой механизм?" Существует несколько предположений

Первое заключается в том, что звуковое, смысловое сочетание рождает вибрации, возбуждающие внимание, энергетические ис­точники, через которые осуществляется воздействие на пациента.

Второе предположение состоит в том, что вибрации, рождае­мые заговором, создают своего рода энергетический каркас, по ко­торому информация выздоровления от экстрасенса переходит к па­циенту прямо в область бессознательного.

Третье предположение: звуковое, смысловое и ассоциативное сочетание вызывает в экстрасенсе возбуждение его энергетических центров, которые в конечном итоге оказывают целительное воздей­ствие на больного.

Четвертое предположение заключается в том, что звуковое, смысловое и ассоциативное сочетание вызывает в самом пациенте возбуждение его энергетических и информационных центров, кото­рые в конечном итоге оказывают целительное воздействие на него самого.

Для овладения таким способом лечения существуют определен­ные упражнения Для примера возьмем прекрасно работающий до сегодняшнего дня заговор на остановку крови и сращение тканей: "Во имя Отца, Сына и Святаго Духа, Божья матерь, животворящим кресгом своим, живую рану у раба Божьего такого-то, в таком-то месте срасти, кровяное русло останови".

В момент произнесения первой части заговора. "Во имя Отца, Сына и Святаго Духа...", нужно постараться вызвать в себе ощущение Бога, бесконечного космоса, безграничного духа и разума, силы и мощи, добра и справедливости.

Произнося слова: "...Божья матерь, животворящим крестом своим...", вы должны составить соответствующий образ, при этом не испытывая в себе ощущения мольбы, а испытывая в образе Божьей матери ощущение большого желания помочь, а также большую силу в кресте.

Далее говоря: "...Живую рану у раба Божьего такого-то...", вы должны ярко ощущать место разрыва тканей у больного.

При словах: "...срасти, кровяное русло останови", —нужно во­образить и почувствовать, как под воздействием энергии, тепла, добра и любви, идущих от креста и от Божьей матери, начинают сращиваться ткани, притягивающиеся друг к другу ее части склеи­ваются, место становится гладким, а кровь в этот момент сочится все меньше и меньше и, наконец, прекращается совсем. Нужно удержать три ощущения, порождаемые образами: самого больного, Божьей матери с крестом и непосредственно раны. От всего этого рождается определенное состояние энергетики между экстрасенсом и пациентом, которое и несет целебное воздействие.

При большой практике работы с заговорами нужда в использо­вании образов постепенно отпадает и, в конечном итоге, проговаривание текста сразу может вызвать необходимое состояние. Но пока вырабатывается данный рефлекс, без ассоциативно образной связи вам не обойтись. Кроме того, используя заговор, вы должны его слышать и чувствовать не в себе и не возле себя, а как бы в самой ране из самого пациента, т. е. образы и чувства, которые вы поро­дили, нужно поместить в больное место» (Шапиро, 1992, с. 70-72).

Песни

«Песня, как и заговор, получила у Славянина чудесную, чаро­дейную силу, которою боги вызываются на помощь и покровитель­ство. ...Славяне приписывали песням целебное свойство от всех бо­лезней и душевных недугов. Музыка у всех народов, в их первоначальном быту, считалась даром светлых божеств: они-то научают этому сладостному искусству. Лужицкое gusslowasch — колдовать, gusslowar — колдун, и Польское gusla — колдовство сродни с нашим словом: гусли. Певцы, скоморохи возсылали моль­бы, произносили заклятия и заговоры, делали предсказания От того-то Боян, внук Велесов, назван вещим, смысленным. Такое зна­чение песни, музыки и пляски объясняет, почему христианство по­смотрело на них так неприязненно, назвало их бесовским делом. В песнях, музыке и пляске оно справедливо видело остатки язычества. В стихах о Страшном суде поется, что грешникам, осужденным на вечную муку, будет сказано: "вы в гусли-свирели играли, скакали, плясали, все ради дьявола". На лубошной картине, изображающей скомороха, встречаем знаменательную надпись: "Бог создал 1ерея, а дьявол —скомороха". Сопоставление скомороха с иереем прямо указывает на богослужебное значение первого во время язычества» (Афанасьев, 1851, с. 15-16)

«Г. Сахаров напечатал четыре песни, приписываемые ведьмам: одну они поют при полете на Лысую гору, другую — на самой Лы­сой горе, две — на шабаше, из них одну — на роковом шабаше. Об этих песнях существует такое поверье, что они известны одним ведьмам и знахарям Песня, которую поют на роковом шабаше, может обогатить того, кто ее пропоет; а слово "абракадабра", на­полняющее собою одну из ведовских песен, имеет силу исцелять от лихорадки (прогонять эту болезнь). Отправляясь на игрища и при самом их совершении, ведьмы пели таинственные песни, силою ко­торых ниспосылалось на человека здоровье и "богатство. Песни, подобно заговорам, представляли в язычестве моления, и потому получили чудесное свойство вызывать божества к дарованию вся­ких благ. К сожалению, язык этих ведовских песен — непонятен (неужели звуки этих песен ничего более не представляют, как смесь странных, непонятных слов?); между прочими, в них часто слышат­ся звуки- аа! уу! оо! ее! згинь! мяу! Подобные восклицания раздают­ся и при совершении обряда опахивания. Что песни эти понятны и знакомы только колдунам и ведьмам, это поверье знаменательно. Знахарям главным образом известны и заговоры и шептанья, со­ставляющие их тайну» (Афанасьев, 1851, с. 38-39).

«...Когда божества из простых явлений природы облекаются в человеческие формы, получают субъективность и все человеческие страсти и побуждения, тогда миф затемняется, и те выражения, ко­торые понятны в приложении к простому явлению природы, дела­ются загадочными в отношении к его персонификации. Язык рели­гиозный принимает характер таинственный: является заговор и загадка. Знать смысл мифов язычества, понимать язык заговоров и загадок уже не могут все, а только некоторые избранные, посвя­тившие себя этому таинственному в'Ьденш, знашю. Мало-помалу, путем чисто фактическим, начинают выделяться из народа люди, одаренные большими способностями, и пользующиеся потому большим влиянием. Действуя более или менее под религиозным увлечением, они являются народными учителями и предвещателями: им понятен смысл древних мифов и религиозного языка, они в силах разгадывать и объяснять всякие предметы и гадания, они знают таинственную силу трав и очищений, они могут совершать все чародейною силою заговора. Это — ведуны и ведуньи. ...В на­роде рождается убеждение, что они, как близкие к божествам и по­нимающие их знамения, одарены даром предвидения, знают волю богов и могут открывать правду. Ведун, следовательно, есть тот, кто более знает религиозные тайны, кто дарованиями своими (умом, речью, поэтическим даром) возвышается над всеми другими. К подобным вещим людям и начинает прибегать народ в нужде для испрошения помощи и совета. Помощь ведуна и ведуньи состояла в том, что они возносили богам молитвы и приносили жертвы, ибо им известна была могучая сила мольбы (впоследствии — заговоров, нашептываний и заклятий), жертвы (впоследствии — чар) и связан­ных с ними очищений» (Афанасьев, 1851, с. 18-19).



Угрозы и похвальные речи

«Кроме заговоров, выраженных в определенном виде пожела­ния, смысл и значения заговора имели также угрозы и похвальные речи, если их следствием были болезнь или смерть того, к кому они относились. Такие речи также заносились в судебные бумаги, и на их основании строилось обвинительное решение. Некрасова жена, Дарьица "на того Евтифея похвалилася: 'И сделаю де — его токова черна, как в избе черен потолок, и согнется так, как серп согнулся'. И после-де той Дарьицыной похвалки тот Евтюшка заболел вскоре и три года ходя сох и сохши умер". Та же Дарьица сказала: "...что-де Федька у меня корчится, а и Лукьяну Федотову сыну корчиться от меня также", "оборочу-де я их (братьев Фурсовых) вверх носом и будут-де они у меня в четырех углах..." Федька заболел, а братья слегли и, полежав немного, померли. Похвальбы Дарьицы были точно воспроизведены в судебных бумагах, подобно заговорным речениям» (Елеонская, 1994, с. 104-105).

«В бриксенской епархии есть одно местечко, где один молодой человек рассказал такой случай о своей жене, которая была окол­дована: "В юности, — сказал он, — я любил одну девушку, и она настаивала на том, чтобы я женился на ней, но я опозорил ее и же­нился на другой, из другого округа; желая, однако, ради дружбы угодить ей, я пригласил на свадьбу и ту девушку Она пришла, и в то время, как другие почтенные женщины принесли подарки, она подняла руку и сказала моей жене так, что окружающие женщины могли слышать: 'После этого дня ты будешь здорова лишь несколь­ко дней' И когда моя жена, не знавшая ее, потому что, как сказано, была взята из другого округа, испуганная, спросила присутствую­щих, кто та, что так ей грозила, ей ответили, что это бродячая рас­путная женщина. Ее предсказание сбылось через несколько дней: жена была так околдована и расслаблена во всех членах, что даже до настоящего времени, после более десяти лет, она ощущает в своем теле колдовство"» (Шпренгер, Инститорис, 1990, с. 179-180).

«Крестьянин Орловской губернии тяжко провинился перед но­вобрачной женой и, чтобы как-нибудь поправить дело, обратился за советом к старухе-знахарке, о которой шла молва как о заведо­мой ведьме. Знахарка посоветовала своему пациенту пойти в луга и отыскать между стожарами (колья, на которых крепятся стоги сена) три штуки таких, которые простояли вбитыми в землю не менее трех лет; затем наскоблить с каждой стороны стружек, заварить их в горшке и пить.

А вот еще случай из практики ворожей. — От соседей нет мне промытой воды, —жаловалась также известной ведьме одна де­вушка, служившая у богатого купца, — обещал взять замуж, да и обманул. Все смеются, даже малые ребята.

— Ты только принеси мне лоскут от его рубахи, — об­надеживала ее ведьма, —я отдам церковному сторожу, чтобы он, как станет звонить, навязал на веревку этот клок; тогда купец к тебе придет, а ты посмейся ему: я, мол, не звала тебя, зачем пришел?..

Жаловалась и другая бедная девушка, пожелавшая выйти за богатого крестьянина, которому она не нравилась.

— Ты, если можно, достань его чулки с ног, — присоветовала ведьма. — Я отстираю их и наговорю воду ночью и дам тебе три зерна: одно бросишь против его дома, а другое ему под ноги, когда будет ехать, третье — когда он придет...

Случаев таких в практике деревенских ведьм бесконечно много, но замечательно, что знахарки и ведьмы воистину неистощимы в разнообразии своих рецептов. Вот еще несколько образчиков.

Любит мужик чужую бабу. Жена просит совета.

— Посматривай на двор, где петухи дерутся, — рекомендует ведьма, — возьми на том месте земельки горсточку и посыпь ее на постель твоей разлучницы Станет она с мужем твоим вздорить, и опять полюбит он свой "закон" (т. е. жену).

Для прилуки девиц советуют вынашивать под левой мышкой в течение нескольких дней баранки или пряники и яблоки, конечно, прежде всего, снабженные наговорами, в которых и заключена главнейшая, тайно действующая сила» (Максимов, 1991, с. 253).

Таким образом, мы видим, что корпус текстов, которыми под­держивается диалог ведьм и массового сознания, достаточно раз­нообразен и характеризуется рядом особенностей.

Ведьма как мифологическая личность может быть описана сле­дующим образом:

1) Неординарная внешность (либо красивая девушка, либо без­образная старуха). 2) Обладает особыми знаниями и даром красно­речия. Верит в силу слова. 3) Оригинально мыслит: неистощимая выдумка, 4) Уверена в своем избранничестве. Отсюда — нестан­дартное поведение. 5) Обладает качествами победителя (идет по пути воина), порождает в людях страх и благоговение.

Тексты ведьм характеризуются следующими особенностями:

1) Образность и поэтичность (метр и народная рифма). 2) Обра­щение к светлым и темным силам. 3) Использование непонятных, иноязычных слов. 4) Применение сравнений, метафор и др. художес­твенных приемов. Олицетворение. 5) Отражение конкретных душев­ных состояний и действий. 6) Использование элементов молитв и древних языческих молений. 7) Пропевание текстов — усиление их эмоционального воздействия 8) Использование фраз со множеством степеней свободы. 9) Алогичность; случайное соединение предметов, явлений и слов. 10) Воздействие на отрицательные эмоции.

Таким образом, соответствие личности ведьмы порождаемым ею текстам гарантирует успешность функционирования данного мифа. В сущности, воздействие ведовское суггестивно, правополушарно, ориентировано на отрицательные эмоции. Как и в случае с инвективами, глумление или намеренное оскорбление женщины словом «ведьма» свидетельствует о неосознаваемым человеком «глубоком преклонении перед поносимым сакральным понятием» (В. И. Жельвис, 1990, с. 26).

Почему так живуч миф ведьмы, равно как и вера в заговоры? По-видимому, здесь дело в том, что человечество развило в себе защитный механизм: инстинкт страха, о котором образно написал Л. Рон Хаббард, вкладывая эти слова в уста этнолога Джеймса Лоури: «В Китае даже тогда, когда были открыты медицинские сред­ства, с помощью которых можно было сбить температуру или осла­бить боль, в народе это приписывали тому, что демону болезни якобы неприятна именно эта лечебная трава или магическое воздействие ритуала. Да и сами лекари долгое время прибегали к ри­туалам, во-первых, потому что и они были отчасти не чужды суеве­риям, а во-вторых, психологическое состояние пациента — один из мощных рычагов воздействия — улучшалось, когда лечение прово­дилось в соответствии с разумением самого больного.

В любой культуре медицина начинает свою историю с ударов шамана в бубен, при помощи которого шаман стремится изгнать из больного дьявола.

Подверженность человека болезням как ничто другое подтвер­ждала существование духов и демонов, так как сплошь и рядом ме­жду здоровыми и больными не наблюдалось никаких внешних раз­личий, а то, что человек не в состоянии увидеть, он приписывает дьяволам и демонам.

И благодаря тому, что эти представления столь глубоко укоре­нились в сознании наших предков, никто из нас и по сей день до конца не уверен, не содержат ли эти древние верования долю истины.

Среди вас наверняка найдется с десяток таких, кто носит аму­леты и верит в их силу. Вы называете их талисманами, их подарили вам любимая или любимый или же они достались вам по воле слу­чая, который навсегда остался для вас загадкой. Значит, вы почти уверовали в богиню удачи. Вы почти уверовали в бога несчастья. Вы не раз замечали, что стоит вам решить, будто вы неуязвимы, как все идет кувырком. Сказать вслух, что вы никогда не болеете, зна­чит накликать болезнь. Не правда ли, вам знакомы ребята, которые были не прочь прихвастнуть, что никогда не попадали в аварии — а потом вам приходилось навещать их в больницах? И если бы вы в это вовсе не верили, стали бы вы нервно озираться по сторонам в поисках дерева, по которому можно постучать, если вы похвали­лись своим везением?

Современный мир, где господствуют материалистические "объяснения", не изобрел, однако механизма, гарантирующего уда­чу; он не сформировал закона, управляющего человеческой судьбой. Будучи людьми образованными, мы устами отрицаем суеверия, однако украдкой озираемся в страхе перед опасностью, которая может в любой момент наброситься на нас из темной бездны.

Почему? Неужели и вправду существуют демоны, дьяволы и духи, чья ревнивая злоба способна причинить людям вред? Или вопреки теории вероятности, объясняющей закономерности совпа­дения, мы все-таки станем утверждать, что Человечество само на­влекает на себя несчастья? Есть ли в мире силы, которые нам не дано познать?

А может... в каждом из нас притаился инстинкт, который в суе­те нынешней жизни так и остается в зачаточном состоянии? Что если наши предки со свойственным им обостренным чувством опасности —ведь они не могли укрыться от ветра и не знали, как бороться с темнотой — специально развивали в себе этот инстинкт? А поскольку мы пренебрегаем оттачиванием наших восприятий, не стали ли мы "слепы" в отношении материальных сил? И не бывает ли так, что в какой-то момент этот инстинкт оживает в нас и, по­добно вспышке молнии, высвечивает все то, что угрожает нашему благополучию?

Детьми все мы знали, что в темноте гнездятся призраки. Так, может быть, в ребенке, чей мозг еще не отягощен чрезмерным гру­зом фактов, фактов и еще раз фактов, этот инстинкт не раздавлен? А разве нет среди нас таких, кто состоит в контакте со сверхъесте­ственными силами, но не может открыться и объяснить окр}жаю-щим, что это такое, ибо ему не поверят, ведь мало в ком развит по­добный инстинкт?» (1992, с. 138-144).

Миф ведьмы и есть попытка посредничества между человечест­вом и его страхом. «Ведьма — это претворенный в миф страх муж­чины перед женщиной и сомнение женщины в собственных силах Образ ведьмы соединил все: тут и женская свобода, могущество, сексуальность и женские страдания, муки, корчи в языках костра: ведь женщины чувствуют, что стоит им познать свободу, использо­вать могущество, сексуальность, и — их ждет жестокое возмездие. Ведьма — это мечты о необузданных женских ласках, ведьма — это мгновенная и неминуемая кара за любовь и свободу. Образ ведьмы всеобъемлющ, потому ее могущество столь велико. Она — символ желанного преступления и неизбежного наказания» (Трактат о ведьмах, 1992, с. 440).

И все-таки современники, как и предки, верят в ее чары, в ее магические тексты силы: «Только знающие и избранные ведьмы болтают не на ветер заговорные слова, и закладывают в наговорен­ные вещи именно то, что потом будет врачевать, успокаивать и утешать, по желанию. Точно самым целебным зельем наполняется наболевшее сердце, когда слышат уши о пожелании, чтобы тоска, давившая до сих пор, уходила прочь "ни в пень, ни в коренье, ни в грязи топучи, ни в ключи кипучи", а именно, в того человека, кото­рый оскорбил, разлюбил или обманул обещаниями и т. п. Для впюбленных ведьмы знают такие слова, что, кажется, лучше и сла­ще их и придумать никому нельзя. Они посылают присуху "в рети­вые сердца, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу и во все 70 суставов, в самую лю­бовную кость. Пусть эта самая присуха зажгла бы ретивое сердце и вскипятила горячую кровь, да так, чтобы нельзя было ни в питье ее запить, ни в еде заесть, сном не заспать, водой не смывать, гульбой не загулять, слезами не заплакать" и т. п.

Только исходя из уст ведьмы, слова эти имеют силу "печатать" чужое сердце и запирать его на замок, но и то лишь в том случае, когда при этом имеются в руках наговорные коренья, волосы лю­бимого человека, клочок его одежды и т. п. Всякому обещанию ве­рят и всякое приказание исполняют: подкладывают молодым ребя­там голик под сани, если желают, чтобы кто-нибудь из них в текущем году не женился, сжигают его волосы, чтобы он целый год ходил как потерянный. Если же выпачкать ему поддевку или шубу бараньей кровью, то и вовсе его никто любить не будет» (Мак­симов, 1991, с. 254).

И меняется вокруг мир...

Миф ведьмы живет: «Во все века люди боялись ведьм. Они уничтожали их. Но душа ведьмы живет вечно...»


Источник: Ирина Черепанова «ДОМ КОЛДУНЬИ»
Авторское право на материал
Копирование материалов допускается только с указанием активной ссылки на статью!

Похожие статьи

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.