Функция слов — именно в том, чтобы быть вы­сказанными и, попав и внедрившись другому в душу, произвести там свое действие

П. Флоренский

Заветные слова звучат в «доме колдуньи» — очаровывают и лечат, присушивают и убивают.

Глобальные социальные эксперименты, проводимые в разные времена и в различных общественных системах, суть языковые экс­перименты. Подтверждение тому мы находим в работах, посвящен­ных «языкам» тех или иных обществ. Так, В. Клемперер в своей работе «Язык третьего Рейха. Записки филолога» доказывает, что нужна была специальная языковая система для того, чтобы появи­лась такое социальное явление как фашизм (1991).

Универсальные суггестивные тексты — это эксперимент, про­водимый МС с бессознательным отдельных личностей на протяже­нии длительных промежутков времени и в больших ареалах, поэто­му особенно интересный для лингвиста, пытающегося постичь тайну языковой суггестии.

К универсальным суггестивным текстам мы отнесли тексты за­говоров, молитв, мантр, заклинаний (автотексты МС), а также формулы гипноза и аутотренинга (аллотексты МС). Граница между этими группами весьма условна, поскольку имеются, например, молитвы, созданные конкретным историческим лицом, а затем ос­военные МС (ср.: молитвы святого Макария Великого, святого Ан-тиоха, святого Иоанна Златоуста — по существу, аллотексты), на­против, формулы гипноза, приписываемые себе тем или иным автором, оказываются, на самом деле, древними формз'лами вну­шения или самовнушения. Поэтому целесообразно объединить эти тексты в одну группу и, на основании их изучения, описать латент­ные универсальные языковые механизмы, обусловливающие ус­пешность функционирования указанных текстов в социуме. Это тем более ценный опыт, что он не осознается даже людьми, применяющими данные концентрированные магические тексты, для которых эффективность этих текстов несомненна.

Прежде чем приступить к рассмотрению жанровых разновид­ностей универсальных текстов, необходимо сделать два замечания общего характера:

1) Универсальность текста обратно пропорциональна сложно­сти его символики и формы: «Чем сложнее ритуал (много символов, сложные формы), тем более частной, локальной и социально струк­турированной предстает его миссия; чем ритуал проще (мало сим­волов, простые формы), тем более универсальна его миссия» (Тэрнер, 1983, с. 39).

2) По П. А. Флоренскому, «слово есть метод концентрации» (1990, т. 1, П, с. 263), поэтому «магически мощное слово не требует, по крайней мере, на низких ступенях магии, непременно индивиду­ально-личного напряжения воли, или даже ясного сознания его смысла. Оно само концентрирует энергию духа» (там же, с. 273). Эта мысль высказывалась неоднократно, в том числе В. Гумбольд­том, но Флоренский связывает концентрацию энергии духа в слове именно с проблемой магичности слова и выдвигает следующую (важную для нашего исследования) гипотезу: «Знахарка, шепчущая заговоры или наговоры, точный смысл которых она не понимает, или священнослужитель, произносящий молитвы, в которых иное и самому ему не ясно, вовсе не такие нелепые явления, как это кажет­ся сперва; раз заговор произносится, тем самым высказывается, тем самым устанавливается и наличность соответствующей интенции,— намерения произнести их. А этим — контакт слова с личностью ус­тановлен, и главное дело сделано: остальное пойдет уже само со­бою, в силу того, что самое слово уже есть живой организм, имею­щий свою структуру и свои энергии» (Т. 1, П, с. 273).

Следовательно, можно вслед за Флоренским предположить, что:

а) универсальные механизмы вербальной суггестии отрабаты­вались веками и закреплялись в соответствующих жанрах текстов;

б) эти механизмы являются латентными для лиц, использующих данные тексты в своей практике;

в) важно установить контакт слова с личностью — иными сло­вами, суггестивная роль, создаваемая при помощи вербальных средств, должна гармонично соотноситься с личностью, исполь­зующей конкретный суггестивный текст (в данном случае речь идет только о человеке, произносящем текст).

Перейдем к рассмотрению жанровых разновидностей универ­сальных суггестивных текстов.

Заговоры — тексты языческой мифологии

Заговоры — наиболее изученная филологами группа универ­сальных суггестивных текстов. Заговорам посвящены преимущест­венно исследования фольклористов (см., напр.: Червинский, 1989; Черепанова О. А., 1983, 1991, 1979; Елеонская, 1917, 1994; Маранда, Кенгас-Маранда, 1985; Антонович, 1877; Афанасьев, 1851; Ветухов, 1907 и др.), в которых даются классификации заговоров по разным основаниям, предлагается анализ заговорной формулы Естествен­но, исследователей интересуют в первую очередь семантические особенности заговоров. Такой подход правомерен, если рассматри­вать заговоры как жанр фольклора, но явно недостаточен для изу­чения суггестивных особенностей указанных текстов.

По данным С. А. Токарева, в этнографической литературе опи­сано огромное множество магических обрядов, известных восточ­нославянским народам, которые «как правило, сопровождаются словесными формулами — заговорами. Последние имеют очень существенное значение, порой даже основное. По-видимому, есть заговоры, которые считались действительными сами по себе, без всякого обряда («вербальная магия») (1957, с. 123). Такое выделение ее в особый тип оправдывается тем, что, во-первых, очень многие заговоры записаны исследователями без всякого упоминания о со­провождающих их (или сопровождаемыми ими) обрядах, которых, может быть, и действительно нет; во-вторых, тем, что лечебные за­говоры, видимо, имели свои собственные корни в лечебной реаль­ной практике.

«Вера в силу слова» (выражение Ветухова), на которой основа­ны все заговоры, сама ведь коренится в действительных человече­ских отношениях. Отдача приказания при помощи слов, действие внушением, психическое воздействие врача (или знахаря) на боль­ного, несомненно, влияющее на ход болезни — все это не могло не порождать веры в силу человеческого слова.

Заговор был необходимой принадлежностью быта Руси XVII и XVIII столетий: «Исторические показания свидетельствуют о том, что, с одной стороны, за заговором признавали спасительную силу, избавляющую от болезни, неудачи и беды, и прибегали к нему в различных жизненных случаях; с другой стороны, заговор считали опасным, "еретическим" орудием, так как он мог погубить челове­ка, и поэтому настаивали на уничтожении его в лице его знающих. Но какой бы ни был заговор, его заучивали и употребляли, как во спасение, так и на погибель.

Таким образом, и положительная и отрицательная сторона за­говора вызывали желание обладать им; желание это приводили в исполнение, вследствие чего заговор был хорошо знаком всем сло­ям общества, все сословия признавали его значение и не относились к нему безразлично» (Елеонская, 1994, с. 100).

По характеру мифологии мы отнесли заговоры к языческому типу В силу специфики религиозных верований России можно счи­тать языческий тип одним из наиболее распространенных, а веру в заговоры как средство воздействия — актуальной и до сего дня.

Воспользуемся данными анализа 280 заговоров, общим объе­мом 16 160 слов.

Для оценки фонетического значения тексты обрабатывались на ПЭВМ, по программе «Diatone», составленной по данным А. П Журавлева, полученных экспериментальным путем с допус­тимым коэффициентом надежности R > 0.85 (Журавлев, 1974, с. 53-58). Исходные положения и общая формулировка процедуры ана­лиза подробно изложены А. П. Журавлевым в книге «Фонетическое значение» (там же, с. 99-116).

В таблице 1 приведены данные о фонетическом значении выбо­рочной совокупности заговоров, которые получены в итоге обсчета текста-конгломерата, произведенного слиянием всех текстов заго­воров выборочной совокупности.

Результаты автоматического анализа фонетического значения текстов заговоров





Как видно из таблицы, ведущий фоносемантический признак заговоров — «яркий».

В таблице 2 приведен набор 10 наиболее частотных «звуко-букв», полученный при обсчете текстов заговоров.

Преобладают «высокие», «хорошие» И, Ю; а также «низкий», «плохой» Ы. Из группы согласных выделяется, прежде всего, со­норный диезный М', «нейтральный» по фактору оценки, очень мяг­кий и медлительный. На втором среди согласных месте — Б — звонкий, простой, краткий, «хороший»; далее: К' — глухой, диез­ный, краткий, «плохой»; Р — звонкий, простой, длительный, «нейтральный»; Ц — глухой, краткий, «плохой». Как видим, среди

И. Черепанова. Дом колдуньи.

гласных преобладают «хорошие» по фактору оценки звукобуквы, среди согласных — «нейтральные» и «плохие». ''

Наиболее частотные «звукобуквы» текстов 280 заговоров





Если воспользоваться данными психолингвистов о звуко-цвето-вых соответствиях (Журавлев, 1974; см. также: Иванова-Л\кьянова, 1966; Панов, 1966 и др.), то преобладание гласного И среди гласных указывает на синий или голубой цвет, Ы — черный, а «Б часто на­зывают сиреневым» (Журавлев, 1974, с. 5).

Интересно, что В. М. Бехтерев, описывая результаты опытов относительно «времени и условий, определяющих выбор личных движений», отмечал, что «из цветов чаще всего выбирался голубой, за ним следует красный и фиолетовый, за ним — желтый, зеленый и оранжевый» (1991, с. 404).

Отдельные слоги в текстах, состоящие из звуков, резко превы­шающих нормальную частотность (ми, от, ки, бы, ри, ро, во, со, го, по, ре, ни, бо, ло, ли, не) можно трактовать как звуковые повторы (см., напр.: Сивуха, 1984). Регулярное повторение всех выделенных повторов может обеспечить текстам заговоров следующие признаки: «стремительный» (12.33), «бодрый» (5.19), «устрашающий» (3.98).

Так как речь шла об анализе большой группы заговоров, раз­личных по своим установочным задачам, целесообразно было про­анализировать некоторые тематические группы заговоров и про­следить, нет ли в них особых фоносемантических закономерностей.

Сначала сравнивались две большие группы заговоров: «на кровь», т. е. от кровотечения (19 текстов, 665 слов) и «на зубы» (20 текстов, 910 слов). Именно эти группы упоминал В. Мессинг, при­водя пример необъяснимой с точки зрения науки силы слова. Срав-

«Слово мое крепко»... ним наиболее частотные фоносемантические параметры этих двух групп со средними параметрами всего массива заговоров:

Результаты автоматического анализа фонетического значения заговоров: общие, «на кровь*, «на зубы (в абс. числах)





Как видно из таблицы 3, разброс признаков в отдельных тек­стах достаточно большой, однозначные соответствия для той и дру­гой группы определить сложно, поэтому можно более детально сравнить наиболее частотные звуки указанных групп заговоров (таблица 4):

Сравнительные результаты измерения наиболее частотных «звукобукв» в текстах заговоров «на кровь* и «на зубы* (в абс. числах и %% к общему количеству текстов)





Сравнение результатов таблицы показывает, что:

1) наряду с другими, наиболее частотными являются звукобук-вы, входящие в состав ключевых слов тематических заговоров: 3, У, Б, Ы в заговорах «на зубы» и К, Р, В' — в заговорах «на кровь». Такое явление соответствует данным Т. Я. Елизаренковой, обнару­жившей при описании лингвистических особенностей «Ригведы» (РВ), что «вообще вся формальная структура гимнов основана на повторах: тождественных или фонетически близких звуков, падеж­ных форм, балансированных синтаксических конструкций, —черта свойственная произведению устного творчества вообще, — и зву­копись представляет собой одно из частных проявлений этой общей тенденции» (1989, с. 518). Эта же идея изначально высказывалась Ф. де Соссюром в его посмертно изданных «Анаграммах» (1964) и в книге Старобиньского «Слова под словами» (1971). Метод «ана­грамм» был выявлен де Соссюром в целом ряде древних индоевро­пейских поэтических традиций (ведийской, ранней латинской, древ-негерманской). По де Соссюру, гимн РВ, посвященный восхвале­нию какого-либо бога, строится вокруг ключевого слова — имени бога. Поэт может играть падежами этого имени, располагая их оп­ределенным образом и употребляя в каждом стихе, а может, не на­зывая прямо имени бога и расчленив его на отдельные звуки или слоги, повторять их в соседних словах, создавая тем самым звуко­вые намеки на него. Развивая гипотезу де Соссюра в свете совре­менных взглядов на древнюю индоевропейскую культовую поэзию, трактуемую в духе гипотезы Мосса-Бенвениса и идей Р. О. Якоб­сона относительно грамматики поэзии, Т. Я. Елизаренкова предпо­лагает: «Исходя из представления о том, что хвалебный гимн боже­ству обусловливается ситуацией обмена между адептом и божест­вом, следует поставить вопрос, какую информацию может нести семантизированная звуковая ткань гимна. Выясняется, что она мо­жет содержать информацию об имени божества (адресата), об име­ни риши — автора гимна (андресанта) или об основной теме гимна (сообщении), если та, в свою очередь, не совпадает с восхвалением божества. Иными словами, с помощью звукозаписи в гимнах РВ сообщаются сведения обо всех трех конститутивных элементах ре­чевого акта» (1989, с. 519). В данном случае мы находим информа­цию об основной теме заговора.

2) Набор других звукобукв существенно от средних данных не отличается.

3) Специфическим является превышение в заговорах «на кровь» нормальной частотности звукобукв А («красной») и Ф' (в большинстве заговоров, напротив, мы наблюдаем пониженное относительно нормальной частотности количество этих звуков).

Заговоры традиционно делятся МС на две большие группы: за­говоры (лечебные, благотворные заклинания) и наговоры (вредо­носные заклинания). «"Наговаривали" на самые различные вещи — на хлеб, соль, воду, воск, коренья и пр., т. е. на вещества, сами по себе в большинстве безвредные; следовательно, колдовская сила тут уже в основном приписывалась наговору» (Токарев, 1957, с. 135). С. А. Токарев отмечает также, что «наговоры», сопровождающие обряды, по форме обычно отличаются от лечебных заговоров: «В них нередко вместо упоминания об Иисусе Христе, богородице и святых, упоминается нечистая сила» (1957, с. 136). Можно предпо­ложить также, что принципиальное противопоставление двух групп текстов массовым сознанием должно было закрепиться не только на уровне содержания (мифа), но и в других (в том числе латентных фоносемантических) параметрах указанных текстов.

Результаты автоматического анализа фонетического значения заговоров и наговоров показывают, что доминирующим признаком всех указанных текстов является «яркий», следовательно, на уровне общих признаков принципиальных различий между названными группами текстов не существует. Более заметные различия наблю­даются в составе наиболее частотных «звукобукв». В наговорах и отсушках появляются звукобуквы Ж, Ш, Щ, С, С «плохие» по фак­тору оценки и не превышающие нормальную частотность в других группах заговоров.

Всего в заговорах в среднем 53.13% высоких звуков, а средняя длина слова в слогах — 2.06.

Анализ индексов лексических единиц в текстах заговоров пока­зывает следующее:

1) Индекс дистрибуции лексических единиц С довольно высок, что свидетельствует о богатстве словаря и симметричной дистрибу­ции слов.

2) Индекс итерации I. (повторения слова в замкнутом простран­стве) = 1.42.

3) Индексы исключительности и предсказуемости свидетельству­ют о достаточно высоком уровне художественности, обработанности текста. Исключительные слова составляют более половины (11,84) (по утверждению Й. Мистрика «в поэзии бывает до 50% "исключи­тельных" слов, в художественной прозе их намного меньше» (1967, с 44)). Высокий уровень исключительных слов естественно предпола­гает достаточно низкий коэффициент предсказуемости (40.32).

4) Индекс плотности лексики (3.43) указывает на тематическое богатство текстов.

5) Iext= 14.04, что свидетельствует о лексической насыщенности текстов заговоров.

6) Индекс стереотипности (длины интервала) равен 1.54, что характерно для художественных и беллетризованных текстов, в от­личие от профессионально-разговорной речи.

Грамматический состав заговоров имеет следующие особенности:

1) Значительное преобладание существительных — более трети (33.65%).

2) Меньшее, по сравнению с другими группами универсальных суггестивных текстов, количество местоимений (10.36%), и боль­шее — предлогов. Первое можно объяснить высокой степенью обезличенности (универсальности) заговоров, а второе — особен­ностями содержания (очень часто описывается длинный путь про­движения к какому-либо объекту или воздействию на какой-либо объект, что и предполагает использование специальных марке­ров — предлогов).

Синтаксис заговоров, соответствующий языческой мифологии подробно описан фольклористами: «Для синтаксиса фольклорной се­мантики снимается привычное противопоставление текста и предло­жения. Одна и та же смысловая предикативная основа может быть развернута в текст, и в незначительный фрагмент текста, и в отдель­ное предложение. Фольклор функционирует в смысловых формах, синтаксически безразличных к объему. Это отвлеченные образцы, структурные схемы, лексически заполненные лишь частично, повто­ряющиеся от текста к тексту, от жанра к жанру. Текст, его смысловую основу, условную, недифференцированную в жанровом отношении и объеме, можно принять за такую центральную синтаксическую еди­ницу фольклорной семантики. ...Частные модальные и интенцио-нальные значения раскрываются в парадигмах текстов. Тексты с внутренней интенцией воздействия, направленного от агента вовне, могут быть заклинательными (прямое воздействие) либо гадательны­ми (опосредованное воздействие)» (Червинский, 1989, с. 88).

Не вдаваясь в подробный анализ всех тематических групп заго­воров, отметим, что заговоры с менее сложной коммуникативной задачей характеризуются 1 типом заговорной формулы («на кровь», «на зубы») (S—Ю), а более сложные 2 типом («от всех болезней», «защитные»: от крови, от сглаза, от уроков, от напасти) (S—>М—Ю) (подробнее о структуре заговорной формулы см.: Черепанова О. А., 1979, с. 6).

«Золотое сечение» в большинстве заговоров совпадает с куль­минацией текста и делит эти тексты на две неравные части с раз­личной фоносемантикой.

Так, заговор «на кровь» (Шла баба по ричке, вела быка на нит­ке, нитка порвалась, кровь унеслась. Стану я, раб божий имярек, на пашень, кровь моя не капнет * стану на кирпич, кровь запекись. Закрепитеся, мои слова, двенадцатью ключами, крепкими замками. Аминь!), имеющий общие признаки «тихий» (11.52), «нежный» (6.89), «стремительный» (4 68), делится при помощи золотого сече­ния на 2 части, характеризующиеся следующими признаками'.

I. «стремительный» (4.94); «нежный» (3.93), «суровый» (3.80) (46.32% высоких звуков);

II. «тихий» (19.57), «нежный» (6.26), «минорный» (3.42) — 53.16% высоких звуков. Образно говоря, кровь после произнесения заговора должна «стремительно затихнуть» — динамика от ведуще­го признака I части «стремительный» к ведущему признаку II части —«тихий». I часть более жесткая (доминирующие звуки К, Р, В' — анаграмма), характерный для мантр «красный» А. Во II части появляются свойственный славянским суггестивным тек­стам высокочастотный «синий» И, а также М' (ср.: аминь).

Заговор «на сон» (Всем плохим детям — крикливицы * Моему ребенку — сонливицы) отражает ту же закономерность. Его общие фоносемантические признаки «тихий» (14.23), «минорный» (7.46), «темный» (7.45), а составные части характеризуются признаками:

I. «тихий» (17.62), «минорный» (10.62), «темный» (8.89);

II. «темный» (4.79), «печальный» (2.32), «зловещий» (2.24). Иными словами, идея «темноты» во II части усиливается, что соот­ветствует прагматической заданности заговора: как можно быстрее усыпить ребенка.

Молитвы — тексты религиозной мифологии

Сейчас уже общепринят факт, что религия и суггестия тесно взаимосвязаны. Об этой связи пишут многие психотерапевты (Петров, 1986; Рутман, 1990; Мессинг, 1989, Алиев; 1990; Ахромо-вич, 1991 и др.) и находят в религиозном опыте много поучительно­го и полезного. Именно под влиянием научного прогресса возрос интерес к молитве, появились статьи, связывающие молитву с про­блемами биоэнергетики, телепатической связи и даже с пришельца­ми из Космоса (см., напр.: Смирнова, 1991; Мартынов, 1990). Но

даже если оставить в стороне проблемы парапсихологии и сосредо­точиться на описании лингвистических механизмов молитвы, ста­новится ясно, что интуитивных догадок и вопросов пока еще гораз­до больше, чем ответов.

Так, болгарский психотерапевт Н. Петров отмечает: «Ряд об­рядов в современных религиях ведет свое начало от первобытной магии, при помощи которой древние люди пытались "войти в контакт" с силами природы. Типичным примером этого могут служить таинства христианской церкви (католической и право­славной). Полумрак, огоньки свечей, спонтанная концентрация сознания на блестящих культовых предметах, расслабляющее воз­действие музыки и повторение одних и тех же слов, запах ладана и т. п. многократно повышает внушаемость верующих Характер­ной особенностью почти всех религий является использование определенных жестов, особой манеры проговаривания, употреб­ление "священных слов" мягкого и расслабляющего звучания, таких, например, как аминь, амито, амида и т. д. Все это приводит к созданию тесного эмоционального контакта между священни­ком и верующими» (1986, с. 23).

В. Мессинг напрямую связывал религиозное воздействие с гип­нозом. Описывая феномен молитвы, Мессинг писал: «Привести себя в гипнотическое состояние — к этому направлены, по существу, принятые во многих религиях многократные повторения простой и краткой молитвы, вроде «Святый боже, помилуй мя". Когда эта фраза повторяется сотни и тысячи раз, наступает гипнотическое состояние. Прибавим к этому бесчисленные поклоны, отбиваемые перед иконами» (1989, с. 61).

Интересные мысли высказывает Л. Н. Романов в книге «Музы­кальное искусство и православие»: «Понимая универсальность сло­ва, организаторы христианских обрядов с самого начала стреми­лись к тому, чтобы в богослужении преобладали пророческие на­ставления, дающие назидание "не только сердцу, но и уму"» (1989, с. 14). И далее- «Символ для верующего должен быть легко узна­ваемым. Именно поэтому церковь всегда боролась за устойчивую знаковую систему, за устоявшиеся в богослужебной практике сим­волы. Стремилась стабилизировать свою семантику, отсюда и стро­гое соблюдение канона» (там же, с. 26). Такой подход к слову выра­ботал и особое понятие ритма, названного «словесным»: «Слово, текст, мысль, несущая в себе христианское вероучение, —вот ос­новной критерий при отборе музыкальных форм, присутствующих в богослужении» (там же, с. 28).

Нами проанализировано 35 основных молитв, длиной в 2 271 слово, соответствующих христианскому типу мифологии. Основной фоносемантический признак молитв — «светлый» (см. таблицу 5).

Результаты автоматического анализа фонетического значения 35 молитв





Как видно из таблиц 2 и 6, состав наиболее частотных звуков молитв отличается от состава звуков заговоров:

Наиболее частотные «звукобуквы* 35 молитв по результатам автоматического анализа (в показателях частотности)





1) появляются звонкий простой краткий Г, глухой диезный дли­тельный Щ, звонкий простой длительный Ж; глухой простой дли­тельный X;

2) символика звуков:

а) гласные И, Я, Б оцениваются информантами (по данным А. П. Журавлева, 1974, с. 91) как «хорошие»;

б) наиболее частотные согласные, как и в случае заговоров, оцениваются как «нейтральные» (Г, М', В', В), либо как «плохие» (Щ, С, X, Ж, П).

В состав наиболее частотных звуковых повторов вошли звуко-буквы, не попавшие в состав наиболее частотных, подтверждающие ту же закономерность: О— «хороший», Н', Р' —«нейтральные» и только согласный Л' оценивается как «хороший».

Употребление звуковых повторов, состоящих из звуков, резко превышающих нормальную частотность (ми, во, ис, ли, го, и др.), в комплексе, должно обеспечить текстам молитв следующие призна­ки: «светлый» (11.15), «радостный» (10.95), «яркий» (9.87), что сов­падает с данными таблицы 5.

Преимущественное употребление гласного И обеспечивает на­личие голубого (синего) цвета, вкрапления О (желтого), Я (крас­ного) и Ю (сиреневого) дополняют цветовую гамму. Преобладание «голубого» И, как в заговорах, так и в молитвах едва ли является случайным: христианский миф пришел на смену языческому, что и отразилось на характере сакральных текстов. Эту общность еще в 1851 году отмечал А. Н.Афанасьев, утверждая: «Из рассмотрения слов, синонимичных ведуну и ведьме, находим, что в словах этих лежат понятия сродственные, которые в язычестве имели смысл чисто религиозный, именно понятия: таинственного, сверхъестест­венного знания, предвидения, предвещаний, гаданий, хитрости или ума, красной и мудрой речи, чаровании, жертвоприношений, очи­щений, суда и правды, и, наконец, врачевания, которое сливалось в язычестве с очищениями» (с. 7).

Наиболее полное описание христианской и вообще религиоз­ной символики голубого и синего цвета мы находим в работе П. А. Флоренского «Бирюзовое окружение Софии и символика го­лубого и синего цвета». Обобщая теории Фр. Порталя, Леонар­до да Винчи, Гете, Лидбитера, посвященные символике цвета, Фло­ренский достаточно однозначно связывает голубой цвет с идеями божественными, религиозными: «Лазурь, в своем абсолютном зна­чении, представляет небесную истину; что истинно, что есть в се­бе— то вечно, как и наоборот, преходящее — ложно. Лазурь была, поэтому непременным символом божественной вечности, человече­ского бессмертия, и, вследствие этого, естественно стала цветом траурным» (Флоренский, т. 1 /П/, с. 558).

Содержание высоких звуков в молитвах выше, чем в заговорах (соответственно 56.16% и 53.13%), а длина слова в слогах — чуть больше (2.22 и 2.06).

Индексы лексики в молитвах (см. таблицу 1) идентичны соот­ветствующим индексам заговоров, что еще раз доказывает их гене­тическую близость.

Грамматический состав молитв (таблица 2) имеет следующие особенности:

1) ничтожное содержание числительных (0.48);

2) более высокое содержание союзов (прежде всего, союз «и»)— 10.86%.

Остановимся подробнее на анализе одной из молитв — «иису­совой». Иисусова молитва является основой одной из классических славянских психотехник, известной на Руси под названием «умного делания». (Особенно подробно описано «умное делание» в книге «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» (Па­риж, 1973)).

Иисусова молитва применялась в двух вариантах: полном (Гос­поди Исусе Христе, сыне божий * помилуй мя грешного) и сокра­щенном (Господи Исусе Христе, * помилуй мя). Рекомендовалось начинать «делание» с наиболее простого сокращенного варианта и, по мере просветления, переходить к полному. Есть ли лингвистиче­ские отличия в этих вариантах?

Анализ показывает, что в полном варианте молитвы появляет­ся признак «светлый», почти равноправный (по показателю) с ве­дущим признаком «тихий».

Фоносемантические признаки полного и сокращенного вариантов Иисусовой молитвы





Состав звуков, превышающих нормальную частотность, в пол­ном и сокращенном вариантах, также почти одинаков (С, Г, П, X, М', И), только в сокращенном варианте превышает нормальную частотность еще гласный У (по данным А. П. Журавлева он также «синий», но «тусклый» и «темный», в отличие от «светлого», «яркого» И). Следовательно, и здесь заметно усиление той же идеи постепенного просветления.

Грамматический состав Иисусовой молитвы характеризуется преобладанием имен существительных и собственных (60% в со­кращенном варианте и 50% — в полном).

Золотое сечение (отмечено звездочкой) и в том и другом случае перед словом «помилуй», т. е. совпадает с кульминацией текста и

делит его на две неравные части: развернутое обращение (большая часть) и короткая смиренная просьба (меньшая).

Таким образом, анализ молитв показывает, что убеждение в том, что культовые ритуалы с точки зрения суггестии (внушения) «могут рассматриваться как способ волевого воздействия» (Петров, 1986, с, 23), не совсем правомерно. Молитва в такой же степени контрсуггестивна, в какой суггестивна (недаром молитва широко использовалась христианами как защита от иррационального, опасного, злого — см.: Шпренгер, Инститорис, 1990). На основании объективного лингвистического анализа молитв вполне можно со­гласиться с утверждением В. Ахромовича (1990, с. 26) и X. М. Алие­ва (1990, с. 42-43) о целебном влиянии молитвы на физико-хими­ческую и психофизиологическую основы человека.

Рассмотрим еще несколько примеров, чтобы выяснить, какие конкретные закономерности (лингвистические параметры) молитв способствуют процессам саморегуляции личности.

Обратимся к исследованию Л. П. Гримака, который пишет: «Представление о Боге, в каком бы обличье он ни мыслился, соче­талось с глубокими и прочными эмоциями. Глубинный страх, экс­татическое преклонение, распахнутая готовность послушания этому высшему существу, определяющему само существование — вот что такое Бог для человека. Поэтому любая просьба, обращенная к не­му, сопровождалась напряженным ожиданием и поиском призна­ков, которые бы подтверждали факт ее реализации. А непоколеби­мая вера в защитительную роль бога, впитанная с молоком матери, при желании позволяла любому находить такого рода признаки. Особенно это было действенно, когда просьбы касались внутренних проблем самого молящегося: "о ниспослании утешения в горе", "умножения сил в многотерпенье", "даровании выздоровления от болезни" и т. п. Старец Зосима в "Братьях Карамазовых" Ф. М. До­стоевского хорошо, на наш взгляд, раскрывает эту психотерапевти­ческую роль религиозных представлений, выраженных в данном случае через молитву: "Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя; и поймешь, что молитва есть воспитание"» (1991, с. 38-39).

Чтобы проследить, каким образом осуществляется механизм психокоррекции, выход на интегральные проблемы бытия через дискретные тексты, сравним несколько наиболее распространенных молитв: 1) Молитва Господня («Отче наш...»); 2) Молитва Честно­му Кресту («Да воскреснет бог...»); 3) Канон покаянный (Владыко

Слово мое крепко»... 103

ристе Боже...»); 4) Псалом 90 («Живый в помощи Вышняго...»);

имвол веры («Верую во единаго Бога Отца...»); 6) «Песнь пре-вятой Богородице» («Богородице дево радуйся...»).

Фоносемантические признаки избранных для анализа молитв юлеблются в достаточно широком диапазоне («Отче наш» — «мед-ительный», «сильный»; «Честном)- кресту» — «нежный», «тихий», «светлый»; «Канон Покаянный» — «медлительный», «светлый»; «Псалом 90» — «нежный», «прекрасный», «светлый»; «Символ ве­ры» — «светлый»; «Богородице дево» — «сильный», «суровый», «яркий»). «Сквозным» признаком является «светлый». Особое ме­сто занимает «Песнь пресвятой Богородице», которая авторами «Молота ведьм» инквизиторами Я. Шпренгером и Г Инститорисом объявляется одним из способов освобождения «от соблазнов инку­бов и суккубов» (1990, с. 254) и, в силу своей краткости и фоносемантического состава может быть приравнена к защитным мантрам йогов. Те же авторы предлагают в качестве лечебного и защитного способа, вслед за св. Августином, следующее: «Когда же надобно вам что-нибудь сделать или куда-либо выйти, то осеняйте себя кре­стным знамением во имя Христа и, произнося с верою символ веры или молитву Господню, действуйте спокойно с божьей помощью» (там же, с. 270). Возможно, конечно, что разброс фоносемантических признаков объясняется преимущественным вниманием к со­держанию молитв, однако определенная закономерность здесь про­сматривается. Чем «сильнее» с точки зрения профессионалов молитва, тем больше разброс признаков (амбивалентность на фоносемантическом уровне, множественность, размытость сверхсмыслов).

Наиболее частотные «звукобуквы» в молитвах — В, С, Г, Щ, Я, И. В молитве «Честному Кресту» преобладает Б, что соответствует сиреневому цвету; остальные молитвы — «синие» (голубые), за ис­ключением «Песни Пресвятой Богородицы», где из всех гласных преобладает «желтый (белый)» О. По П. А. Флоренскому «цвет желтый... —это цвет ближайший к свету, так сказать первое явле­ние света в веществе. Напротив, голубой — это как бы тончайшая мгла, — как бы наиболее просиянное вещество» (1990, т. 1 {II}, с. 562).

Говоря о световых оболочках (аурах), окружающих все тела, Флоренский, вслед за Лидбитером, отмечает: «голубое есть знак самоотверженности и желания приносить себя в жертву за всех. Ес­ли эта склонность к самопожертвованию крепнет настолько, что претворяется в сильный акт воли, выражающийся в деятельном

служении миру, тогда голубое просветляется до светло-фиолетово­го» (там же, с. 569). Характерно, что именно молитва «Честному Кресту», в которой идея самопожертвования выражена наиболее ярко, по цветовой символике отличается от других молитв.

Л. П. Гримак, объясняя психологические механизмы благо­творного действия молитв, отмечает, что бог выполнял функции своеобразного духовного зеркала, в которое привычно и повсе­дневно смотрелся человек, выверяя в нем чистоту и праведность своего морального облика (1991, с. 39). Именно потребностями са­мокоррекции объясняется выбор личностью с христианской мифо­логией той или иной молитвы. Отсюда и традиционное разделение молитв на «утренние», «на сон грядущим» и др.

Различное функциональное назначение отражается и на грам­матическом составе молитв. Во всех проанализированных молитвах преобладают существительные, за исключением Господней молит­вы («Отче наш...»), где наибольшее количество местоимений. По мнению Л. Н. Мурзина, «местоимение — это чрезвычайно абст­рактная часть речи и в то же время чрезвычайно конкретная в упот­реблении. В любом тексте местоимение предельно конкретно, ведь оно замещает не предшествующее предложение, а весь текст, на­полняясь весьма конкретным содержанием» (1991, с. 50). Может быть, именно это обстоятельство объясняет универсальность ука­занной молитвы? Эту молитву характеризует также наименьшая длина слова в слогах (1,86), следовательно, наибольшая ритмич­ность.

В текстах молитв, как и текстах заговоров, большое количество имен собственных (при обсчете мы их объединили в одну группу с именами существительными). Особой роли имени посвящены рабо­ты А. Ф. Лосева (1990), П. А. Флоренского (1990), Л. П. Якубинского (1986), С. А. Трубецкого и др.

Как отмечал П. А. Флоренский, «имена всегда и везде состав­ляли наиболее значительное орудие магии, и нет магических прие­мов, которые обходились бы без личных имен» (Т. 2, 1990, с. 265). «...Народных убеждений достаточно, чтобы сделать имена очагами творческого образования личности. В самом деле: человечество мыслит имена как субстанциональные формы, как сущности, обра­зующие своих носителей-субъектов, самих по себе бескачественных. Это категории бытия» (там же, с. 266). В суггестивных текстах соб­ственные имена не противопоставлены терминам, а напротив, вы­полняют функцию, сходную с функцией термина — сверхфункцио­нальны сравнительно с обычными словами текста, выполняют дополнительную функцию — «функцию описания текста» (Л. Н. Мур-зин, 1991, с. 53). Ведь именно суггестивные, магичные тексты имел в виду, прежде всего, П. Флоренский, когда писал о нормативном значении имен, о их роли как социальных императивов (т. 2, 1990, с. 266), и утверждал с точки зрения христианской мифологии: «Мы исповедуем абсолютную (бесконечную) Личность, абсолютный идеал — Христа, (его воплощение здесь, на земле)» (с. 279). «Иисусова молитва» в этом смысле в своей части до «золотого се­чения» представляет собой сплошное перечисление синонимичных (ритм — по В. В. Налимову!) имен.

Мантры и заклинания — тексты заимствованной мифологии

А. П. Журавлев, на основании данных, полученных экспери­ментальным способом, утверждает, что «фонетическое значение изначально и универсально в той мере, в какой оно определяется акустическими и артикуляторными признаками звуков речи, и вто­рично, специфично для каждого языка в той мере, в какой на него влияют особенности речевого строя и специфические закономерно­сти развития фонетики и семантики в разных языках» (1974, с 88). То же констатирует И. Н. Горелов, цитируя проф Карла Леонхар-да, известного своими исследованиями в области медицинской пси­хологии, по данным которого «звуковые выразительные средства (имеются в виду непроизвольные фонации, сопровождающие выра­зительные движения или вообще эмоциональные состояния) вос­принимаются и интерпретируются с той же уверенностью и опреде­ленностью (что и мимические средства) всеми людьми, будь то женщины или мужчины, старики или дети, людьми с низкими и сильными или с высокими и слабыми голосами» (1980, с. 23).

Ввиду универсальности фонетического значения слов и текстов, поучительно проанализировать не только славянские классические суггестивные тексты, но и тексты иноязычные — мантры, и квазии­ностранные — заклинания, успешно функционирующие параллель­но со славянскими.

Мантры, по определению С. А. Гуревича,— это «специальные звукокомплексы, которые помогают фиксации мыслей... — фор­мулы самовнушения, заклинания в виде слов и фраз, пения и сти­хов, предназначенных для максимально глубокого сосредоточения на конкретной мысли и образе. Хотя мантры переводимы, реко­мендуется произносить их на языке оригинала: считается, что они основаны на определенной комбинации звуков, вызывающих фи­зиологический эффект». Учение о мантрах объединяется в раздел «мантра-йоги», предназначенной «для лечения психических рас­стройств путем неоднократного произнесения мантр с медитацией на определенных образах» (1985, с. 144-145).

Мантры связываются в сознании носителей языка, прежде все­го, с санскритом и ведийскими языками (слово «мантра» по проис­хождению — санскритское). Названия санскрита — sam-skrta — обозначает «составленный», «с-ложенный» язык, доведенный до формального совершенства. Основная цель использования «божест­венного языка» — санскрита — идеальная запись сакральных тек­стов. Эта задача была решена древнеиндийскими грамматистами довольно удачно. Еще В. Гумбольдт в статье «Характер языка и характер народа» признавал: «что касается греческого и латинско­го, то они обязаны своим первоначальным устройством удачному выражению каждой мысли в древнеиндийском» (1985, с. 374). С другой стороны, американский ученый Рик Бриггс назвал санскрит идеально пригодным языком для изучения проблем искусственного интеллекта: не утратив своей выразительности, санскрит в резуль­тате специальной обработки обрел ясность и четкость математиче­ского характера, словом, все то, что и требуется для компьютера (см., напр.: Сидоров, 1988, с. 13-14).

Для нас наиболее важен тот факт, что «действующим началом в мантрах считалось само слово в его конкретной звуковой форме (и в момент произнесения)» (Семенцев, 1981, с. 113), а совершенство­вание санскрита начиналось со стороны его звуковой обработки.

Аргументация правомерности применения автоматического анализа текста, ориентированного на нормальную частотность зву­ков русского языка, к иноязычным текстам, может быть следующей. Во-первых, должна быть общая точка отсчета для сравнения раз­личных текстов. Во-вторых, речь идет о восприятии этих текстов носителями русского языка. В-третьих, русский язык и ведийские языки являются генетически родственными языками, что отмечает­ся многими лингвистами. Так, Т. Я. Елизаренкова пишет: «По глу­бокому убеждению переводчика, при переводе с ведийского на дру­гие языки русский язык обладает рядом несомненных преимуществ перед западноевропейскими языками. Эти преимущества определя­ются как большой степенью соответствия между ведийским и рус­ским в силу лучшей сохранности в нем архаизмов, чем в западных языках, так и большей близостью русской (славянской) мифо-поэтической традиции и индо-иракской» (1989, с. 543).

Наряду с мантрами целесообразно рассмотреть тексты закли­наний, используемые в различных магических системах. Мы уже отмечали большую эффективность иноязычных слов в связи с тео­рией «философем чужого языка» В. Н. Волошинова (1929). Сходные идеи находим в работе В. И. Жельвиса «Эмотивный аспект речи», где автор пишет о боязни всего чужого как следствии определенных первобытных представлений: «Ощущение грубости, "поганости" чужой инвективы могло напрямую ассоциироваться с возможно­стью использования древней формулы, позднее ставшей инвектив-ной, как магической сакральной идиомы. Известно, что пер­вобытные народы гораздо больше боялись колдовства чужаков, чем своих собственных колдунов. Естественно поэтому, что про­клятия (заклинания) на чужом языке могли восприниматься как более сильные, чем на родном» (1990, с. 44). Всего проанализирова­но 252 мантры и 36 заклинаний (625 слов).

Результаты автоматического анализа фонетического значения 288 текстов мантр и заклинаний





Как видно из таблицы, мантры сконструированы по более же­сткому принципу, нежели заклинания (и тем более — молитвы и заговоры). Преобладание звука А характерно для языка Вед и соот­ветствует данным Т. Я. Елизаренковой о том, что «А является са­мым употребительным звуком вообще и наиболее употребительным гласным в частности» (1974, с. 104). Большое количество звуков X объясняется наличием придыхательных звуков.

Выборочные совокупности мантр и заклинаний имеют общие закономерности, к которым можно отнести превышение нормаль­ной частотности звукобукв Д, Р, М, X, Р', А, И. Особенно следует выделить А и М, которые в других группах универсальных сугге­стивных текстов имеют отрицательное отклонение (т. е. их частот­ности ниже нормальной).

Наиболее частотные «звукобуквы» 288 мантр и заклинаний (результаты автоматического анализа)





Поскольку гласный А является наиболее частотным в группе мантр и заклинаний, можно предположить, что эти тексты «окра­шены» преимущественно в ярко-красный цвет (см.: Журавлев, 1974, с. 52).

Символику красного цвета, характерную для древней восточ­ной традиции, подробно описывает В. Сидоров: «Цвет любви и преданности. ...Когда-то в тебе должно возникнуть ощущение, ко­торое превратится потом в уверенность, что тебя любят. Любят, как отец и мать, взятые вместе, и более того. На многих случаях ты мо­жешь убедиться в любви Учителя, ведущей тебя неизменно в гору, а не увлекающей тебя в бездну» (1990, с. 418). Иными словами: крас­ный цвет — цвет любви и Учителя. Если вспомнить традицию пере­дачи мантры учителем ученику — только тогда она становится дей­ственной, то красный цвет, цвет Учителя (божества) здесь оказывается вполне уместен и даже необходим. Сатпрем пишет: «Можно вычитать мантры из книги и повторять их до бесконечно­сти, но если они не были даны Учителем, или Гуру, то они не будут обладать энергией или "активной силой"» (Сатпрем, 1989, с. 186).

Мантры, как и молитвы сосредоточены, прежде всего, на име­нах тех или иных божеств. Существенно, что мантры считаются одним из основных элементов медитации и действительно широко используются населением многих стран в целях самоорганизации своей психической жизни, причем, как отмечает Л. П. Гримак «в подавляющем большинстве случаев понятие бога как сверхсилы практически не используется» (1991, с. 39-40).

Д. Н. Овсянико-Куликовский в «Основах ведаизма» отмечал, что мантры — «это не моления в собственном смысле, это почти приказания, но только особого рода: их можно удобнее всего на­звать «заклинателъными формулами» (1909, с. 180), а В. В. Семенцов назвал мантры возгласами, чаще всего стихотворными или ритми­зованными (1981, с. 20). Анализируя термины, которыми преиму­щественно обозначаются в гимнах Риг-Веды разные виды словес­ных обращений к божеству, Д. Н. Овсянико-Куликовский отмечает: «Чаще всего употребляются, как своего рода технические термины, слова: gir — (гир) — собственно "голос", "пение"; vac—(вач) — собственно речь, пение; brahman — (брахман)—"экстаз", dhi — (дхи) —мысль, желание, намерение, стремление; dhiti — то же самое, и некоторые другие слова для обозначения разного рода обращений к божеству, преимущественно призывных, поощрительных, проси­тельных, благодарственных, а также и хвалебных, но для послед­них, для славословий в собственном смысле, существует специаль­ный термин: stoma — (стома) — хвала, прославление, гимн. Эта терминология довольно наглядно рисует нам ведийское понятие молитвы. Ведийская "молитва" прежде всего, есть vac и gir, т. е. она непременно должна быть выражена в словах и пропета. Оба терми­на выражают в себе представления речи-пения» (1909, с. 184).

В. В. Семенцов приводит примеры отдельных мантр: «вашат, ваушат, шраушагп, ват, ваат, вет», — и отмечает, что «общей чер­той этих возгласов является постепенное стирание в них содержа­тельной стороны: в одних благодаря чудесной прозрачности языка она еще может быть реконструирована, в других лексическое зна­чение слова приносится в жертву; наиболее ярким примером этого второго типа, видимо, следует считать знаменитый ОМ (АУМ), который произошел из удлинения начальных и конечных слогов определенных слов с последующей назализацией» (1981, с. 23). Ве­ликий слог ОМ — это маха-биджа-мантра. Слово «маха» означает «великий», «биджа» означает «семя, источник, причина». «Маха-биджа» означает, что слог ОМ является источником всех мантр, самой главной мантрой. В ведийской традиции считается, что все Веды, вся Вселенная и все существа произошли из ОМ (см., напр.: Шалаграма Даса, 1990, с. 33). «Ведь этот слог (ОМ) — согласие, ибо, когда [человек] с чем-либо соглашается, то говорит "да"

([ОМ]); то, что есть согласие, — это и есть исполнение [желания]. Исполнителем желаний становится тот, кто, так зная, почитает слог [ОМ] при исполнении [Самаведы]», —утверждает Чхандогья упанишада (цит. по: Семенцов, 1981, с. 28).

Основные фоносемантические признаки великого ОМ следую­щие: «медлительный» (5,29); «прекрасный» (4,66); «суровый» (4,07). Это действительно великое начало, колокол, звук, который должен непременно отозваться. Недаром ОМ всегда начинает санскритский текст, а славянская частица «аминь» (да будет!), связанная с ОМ по происхождению, обычно заканчивает религиозный или магический текст. «Аминь» характеризуется следующими признаками: «неж­ный», «женственный», «добрый» (2,1); «безопасный» (2,2), «глад­кий» (2,4), «светлый» (2,5), «медлительный» (3,5).

Так, маха-мантра («Харе Кришна...»), широко практикуемая кришнаитами, характеризуется следующими фоносемантическими признаками: «устрашающий» (23,01), «тяжелый» (12,33), «темный» (9,09), а качества этой мантры трактуются следующим образом: «Уносит все беспокойства, даруя радость, счастье, гармонию и энергию. Проясняет ум, очищает сердце от пороков, просветляет сознание. Разрушает зло и невежество, награждает сияющим знани­ем. Уносит скорби, печали, несчастья. Пробуждает любовь ко всему сущему, озаряет светом» (Шалаграма Даса).

Гайатри-мантра характеризуется признаками «суровый» (15,38), «устрашающий» (15,29), «темный» (14,39). И т. д.

Данные таблицы 10 показывают несомненную близость всех приведенных текстов в фоносемантическом аспекте.

Следует отметить, что с точки зрения ориентации — лечебные (защитные) мантры и «чернушные» (вредоносные) — это одни и те же звуковые формулы, произносимые с разной ориентацией — на благо или зло.

В целом можно назвать тип мантрического воздействия «жестким» — это в чистом виде суггестивное, неотвратимое как смерть звуко-ритмическое воздействие, хотя установочная ориента­ция индексального типа (на добро или зло) все-таки формулируется суггестором на родном языке.

Формулы аутотренинга и гипноза — тексты научной

(медицинский) мифологии

Л. П. Гримак, автор книги «Общение с собой», отмечает: «Исцеляющая сила слов, формулирующих наши внутренние про­блемы, до сих пор еще остается во многом неясной. Вместе с тем несомненно, что субъект находит облегчение от внутренней трево­ги, если ему дается возможность высказаться» (1991, с. 251).

Результаты автоматического анализа фоносемантических признаков универсальных суггестивных текстов





В начале книги мы подробно рассмотрели историю появления и развития гипноза, внушения, аутотренинга. Вся эта история сопро­вождалась поиском наиболее эффективных формул воздействия на подсознание личности или группы людей. Формальные признаки этих текстов можно найти в таблице 10.

Отметим некоторые из них:

1) Фонетическое значение текстов формул гипноза и AT сле­дующее (5 ведущих признаков в порядке убывания):

Как видим, формулы аутотренинга более оптимистичны и об­работаны, что, по-видимому, связано как с определением объекта воздействия (формулы гипноза гетеросуггестивны, формулы ауто­тренинга — аутосуггестивны), так и с более поздним появлением AT как метода.

2) Звукобуквенный состав этих групп имеет следующие отли­чия: в формулах гипноза содержится большее количество звукобукв В, С, С", К", Т", У, И, Ы; в формулах AT — О, Ю, Я

3) Характеристика индексов лексических единиц показывает, что формулы гипноза в наибольшей степени предсказуемы (Р = 44,55), тогда как в формулах AT этот показатель равен всего лишь 9,13.

4) Грамматический состав формул гипноза характеризуется преобладанием глаголов (25,49%), существительных (18,65%) и ме­стоимений (15,75%); в формулах AT преобладают существительные (21,34%), глаголы (20,63%), прилагательные (18,24%), что можно легко объяснить опять же разнонаправленностью данных текстов и различными установками их создателей (гипноз заставляет челове­ка совершить какое-либо действие, AT — прежде всего, изменить отношение к окружающей действительности).



В. В Налимов, выдвинувший концепцию о континуальных по­токах сознания (1979; 1978; 1989), исходил из представления о том, что «как мир жизни в самом широком ее проявлении, так и созна­ние человека выступают перед нами как текст». Именно это исход­ное положение позволило ему «построить вероятностный язык ви­дения Мира — язык, который исходит из того, что реальность предстает перед нами в своей двоичной ипостаси — дискретности (знаковой системы) и континуальности (языковой семантики)» (На­лимов, 1989, с. 17). Осмысляя концепцию Налимова в связи с про­цессами общения с собой (аутосуггестии), Л. П. Гримак следующим образом описывает это явление1 «Человек с помощью обычного дискретного языка задает вопрос самому себе и как бы включает свой мыслительный процесс, его спонтанную и текущую часть. По­лучая ответ, он анализирует его на логическом уровне и если ответ его не удовлетворяет, то задает следующий, видоизмененный во­прос» (1991, с. 264).

Личность, по В В. Налимову, —«это, прежде всего, интерпре­тирующий себя самого текст. Этот текст еще и способен к самообо­гащению, к тому, чтобы стать многомерным. Этот текст способен к агрегированию себя в единое с другими текстами. Этот текст нетри­виально связан со своим носителем—телом, а в случае гипер­личности — со многими телами. Это есть самочитаемый текст — текст, способный самоизменять себя. Личность — это спонтан­ность. Спонтанность—это открытость вселенской потенциально­сти. Способность попадать в резонанс с ней». При этом «мир смы­слов... должен быть погружен в трагизм» (1989, с. 204-205). Иными словами, должен быть толчок к самоизменению, самопрочтению личности. Учитывая данные нейрофизиологов о разнице между гипнотическим состоянием и медитацией (см., напр.: Гримак, 1991, с. 262) и сравнивая аутосуггестивные и гегеросуггестивные универ­сальные тексты, можно точнее описать механизм возникновения такого состояния. Если в случае гипноза толчок (диалектическое противоречие) проявляется через создание одной из модификаций социально-психологической роли Божества (т е. текст коммуника­тивно «смягчается», нейтрализуется), то в случае аутокоммуника-ции, где весь трагизм сосредоточен в специально смоделированном тексте, противоречивые признаки должны выйти наружу И это особенно заметно в мантрах, сосредоточенных преимущественно на звуке, где преобладают признаки «суровый», «устрашающий», «темный».

Анализ универсальных суггестивных текстов в целом (табли­ца 10) обнаруживает следующее:

1) Наиболее частотными признаками указанных текстов явля­ются: «яркий», «возвышенный», «сильный», «медлительный».

2) Наиболее «жестко» сконструированы мантры и формулы гипноза.

3) Нормальную частотность превышают во всех типах текстов «звукобуквы» Г, И; повышенной частотностью отличаются также В,С,П,Б,Х, Р' ,М',Ж,Я.

4) Высокие звуки в универсальных суггестивных текстах со­ставляют в среднем 54,76%; их больше в молитвах — 56,16%, мень­ше — в мантрах и заклинаниях (соответственно 45,93% и 47,34%).

5) Славянские классические суггестивные тексты (заговоры, молитвы, заклинания) ориентированы преимущественно на глас­ный И; мантры — на гласный А.

В текстах заклинаний сочетаются закономерности, характер­ные для мантр и славянских текстов. Учитывая данные психоло­гов о том, что «ввиду рефлекторного характера многих гласных звуков их произношение первоначально должно было находиться в исключительной зависимости от физиологических состояний» и о том, что «звук А происходит как рефлекс вследствие внезапного сокращения грудных мышц и прорывающейся путем сильного выдыхания при раскрытом рте струи воздуха через отверстия го­лосовых связок; при этом и здесь рефлекс часто также сопровож­дается последовательным придыханием —АХ, как это случается, например, при внезапном кожном раздражении резкого характе­ра» (Бехтерев, 1991, с. 378), можно предположить, что мантры ориентированы на более древние пласты подсознания и по проис­хождению старше заговоров.

6) Лексические показатели, рассчитанные для славянских тек­стов, в общем, совпадают, за исключением формул аутотренинга. «Сдвиг» показателей в этом случае можно объяснить малым объе­мом (краткостью) указанных текстов.

7) Грамматический состав славянских универсальных суггестив­ных текстов в целом характеризуется преобладанием существитель­ных (25,97%), на втором месте — глаголы (19,61%), на третьем — местоимения (14,26%) и только на четвертом и пятом— прилага­тельные (12,7%) и наречия (9,45%). Такое соотношение соответствует данным А. Н. Гвоздева (1961), наблюдавшего за развитием детской речи. Из грамматических категорий в первую очередь усваиваются категории с отчетливо выраженным предметным значением, а затем категории, в которых это предметное значение выражено все сла­бее: наиболее рано в речи ребенка начинает обозначаться объект действия, а глагол, обозначающий действие, появляется несколько позднее и часто ставится в конце предложения. Еще позднее появ­ляются прилагательные. В целом состав универсальных суггестив­ных славянских текстов отличается от грамматического состава текстов технической и художественной литературы (см. таблицу 4) меньшим количеством существительных и большим — глаголов, что подтверждает гипотезу Б. Ф. Поршнева об особой суггестивной роли глагола.

Наибольшее количество существительных — в текстах загово­ров (33,65%), наименьшее — в формулах гипноза (18,65%). Это есте­ственно, т. к. в гипнотических формулах суггестивная функция вы­ступает не латентно, а явно, что обеспечивается большим количеством глаголов (25,49%). В молитвах, в силу их личной направленности, большее, по сравнению с другими группами текстов, количество местоимений (16,61%).

9) Наиболее частотные сочетания звуков гармонируют с фоно-семантическими признаками текстов, так что можно предположить, что именно они составляют «каркас» фонетического значения тек­стов. Многократное повторение одного и того же сочетания звуков в составе различных слов, по-видимому, обеспечивает такое же воз­действие, как и мантра, состоящая из одного слога, но повторяемая много раз При этом слова, содержащие одинаковые, превышаю­щие нормальную частотность звуки и сочетания звуков, можно счи­тать фоносемантическими синонимами, обеспечивающими ритм текста и латентно воздействующими на установку личности. В ряде случаев признаки, передаваемые через наиболее частотные слоги, и общие признаки текста не совпадают, следовательно, концентрация происходит на отдельных звуках. Небольшая средняя длина слова в слогах (2.26) также обеспечивает ритмичность универсальных суг­гестивных текстов.

10) Универсальные суггестивные тексты по своему составу не­однородны: среди них встречаются ауто- и гетеросуггестивные. Можно проследить явное «расслоение» в группе, например, ауто-суггестивных универсальных текстов в зависимости от их целевых задач. По-видимому, молитвы осуществляют в основном контрсуг­гестию, отсюда и доминирующие признаки — «светлый» (45,87), «нежный» (33,87) и «яркий» (27,16) Формулы AT рассчитаны на самокодирование через смысл, отсюда их явное «родство» с текста­ми психотерапевтического воздействия (признаки «возвышенный» (38,25), «сильный» (35,03), но здесь же выделяется признак «яркий» (33,39) — тот же, что и в молитвах. Мантры ориентированы на чис­то звуковое кодирование через «музыку сфер», механизм их воздей­ствия целиком сосредоточен на звуковом ритме, лексическим зна­чением (по крайней мере, для носителей русского языка) не подкреплен, отсюда «жесткость» признаков — «устрашающий» (85,66), «суровый» (84,34), «угрюмый» (63,78). «Толчком» к саморе­гуляции при помощи иноязычных аутосуггестивных текстов служит противоречие фоносемантических и смысловых признаков текста, что приводит к усилению эффекта воздействия.

Рассмотренная группа универсальных суггестивных текстов действительно может быть описана при помощи объективных лин­гвистических методов и обладает особыми параметрами, характе­ризующими каждый из выделенных нами типов мифологии, а обна­руженные универсальные суггестивные механизмы языка могут быть использованы в экспертных системах и при моделировании текстов для направленного психофизиологического эксперимента. Тогда с полной уверенностью можно сказать: «Слово мое крепко. Ключ. Замок. Аминь»... и обрести... силу ведьм.