Смерть — одно из тех немногочисленных переживаний, через которые рано или поздно проходит каждый живущий. Ее наступление неотвратимо, однако сущность смерти окута­на глубокой тайной.. С незапамятных времен сам ее факт стимулировал фантазию человека, предопределив удивитель­ную пестроту выражения в религиях, искусстве, мифологии, философии и фольклоре. Многие выдающиеся памятники ар­хитектуры, рассеянные по миру, были вдохновлены тайной смерти. Это монументальные пирамиды и сфинксы Египта, его великолепные гробницы и некрополи; мавзолей в Геликарнасе, пирамиды и храмы ацтеков, ольмеков и майа в доколумбовой Америке; знаменитые гробницы Великих Моголов, вроде Тадж Махала и монумента Великого Акбара. По данным новейших исследований, даже легендарный минойский дворец на Крите был не королевской резиденцией, а, скорее всего, гигантским некрополем.

СМЕРТЬ... Замрите на секунду и отметьте вашу реакцию на это слово... Пугает ли оно вас? Проводите ли вы слишком много времени в размышлениях о будущей вашей смерти или смерти тех, кого вы любите? Или вы убеждены, что это непо­знаваемая вещь и поэтому не стоит тратить время на ее обду­мывание? Не замечали ли вы, что пытаетесь сменить тему разговора или даже уйти из компании, где начинают говорить о смерти1? Эти две установки — страх смерти и отрицание смерти — лежат в основе многих проблем, с которыми люди приходят на консультацию к психотерапевту. Сократ сказал: «Никто не знает, не есть ли смерть величайшее благо для человека, однако люди боятся ее так, как если бы точно знали, что она величайшее зло»... Часто после того, как каж­дый из нас принимает факт неизбежности собственной смер­ти и отыскивает смысл своей жизни и своей смерти, все эти проблемы отпадают сами собой. Мы твердо убеждены, что для каждого из нас чрезвычайно .важно осознать факт неиз­бежности собственной смерти, ибо наше отношение к смерти определяет наше отношение к жизни.

Упражнение «Смерть»

Сядьте прямо в удобной для вас позе.

Сделайте несколько глубоких вдохов.

Войдите в особое состояние сознания.

Теперь вернитесь в своем воображении в раннее детство. Когда вы впервые узнали, что все живое умирает, что люди смертны?

Можете ли вы вспомнить те обстоятельства, в которых вы сделали это открытие? Вернитесь в ту ситуацию снова, посмот­рите, как другие люди, взрослые и дети, реагируют на эту драму. Что они чувствуют?

Когда впервые умер кто-то, кого вы знали? Вспомните это событие и свои чувства как можно более подробно. Как вам казалось тогда, что случилось с этим человеком после смерти? Вернитесь в ту ситуацию снова. Что вы чувствуете?

Когда вы поняли, что тоже умрете? Что вы почувствовали тогда? Что вы чувствуете сейчас, думая об этом?

Первая встреча со смертью часто оставляет глубокий след в душе человека. Если ребенок видит, что взрослые испуганы и очень сильно горюют об ушедшем, то он начинает восприни­мать смерть как нечто плохое, то, чего нужно бояться. Если первые знания ребенка о смерти формируют родители, обере­гающие его от всего, что может, по их мнению, нанести ему психическую травму, ребенок может слишком зафиксироваться на своей собственной смерти.

Еще один способ обнаружить возможные скрытые установки и чувства по отношению к смерти, это выполнить следующее упражнение.

Упражнение «Рисование смерти»

Возьмите бумагу и принадлежности для рисования (цветные карандаши, фломастеры, краски).

Закройте глаза.

Сделайте несколько глубоких вдохов.

Войдите в легкое особое состояние сознания.

Теперь выберите цвет и начните рисовать ваш символ смер­ти. Не нужно сознательно выбирать какой-то символ, просто начните рисовать. Если вам трудно начать, то попробуйте взять карандаш или фломастер в левую руку (если вы правша) или в правую (если вы левша). Вы чувствуете, что вас тянет писать слова? Пишите слова.

Когда вы завершите рисование, возьмите новый лист бумаги (можно теперь выбрать другой цвет) и начните рисовать свои чувства, относящиеся к смерти. И в этом случае пытайтесь рисовать спонтанно, не обдумывая то, что вы делаете.

Когда закончите, отложите оба листа бумаги и вернитесь к ним спустя некоторое время. Всмотритесь в то, что у вас получилось.

Можно заметить, насколько разные цвета выбирают люди. У одних людей смерть ассоциируется с черным цветом (мы приучены так думать: черные одежды, черный катафалк), другие выбирают цвет слоновой кости, желтый, золотой, зеленый, розовый и т. д.

Неясная природа смерти открывает широкий простор, для индивидуального и коллективного воображения. Взять, к при­зеру, лишь некоторые из образов, существующих в западной культуре: смерть представляется «неумолимым пожирателем»,

«ужасным всадником», «бессмысленной машиной», «неутоли­мым мстителем», «наглым обманщиком», «пылкой возлюблен­ной», «сладкой утешительницей», «великим уравнителем» и т. п. Поэтому символы, которые используют люди, также могут быть самыми разными: от изображения смерти с косой или образа странника, закутанного в черный плащ из «Седьмой печати» Ингмара Бергмана, до бабочек, радуг, легких облаков. Такое же разнообразие наблюдается в рисунках людей, изображающих чувства, относящиеся к смерти.

Изощренный в логике объяснений современный европеец склонен рассматривать внимание к смерти как выражение примитивных страхов людей, лишенных преимуществ научного знания. Однако не так уж много в жизни человека событий, имеющих столь огромное значение, как процесс умирания и смерть. Каждому приходится переживать кончину близких род­ственников и наконец столкнуться с фактом собственной брен­ности и биологической смертности. Учитывая естественность смерти, кажется просто поразительным стремление человека избежать проблем и уклониться от вопросов, связанных с нею. Старение, смертельные болезни и умирание воспринимаются не как составные части процесса жизни, а как полное пораже­ние и болезненное непонимание ограниченности наших воз­можностей управлять природой. С точки зрения характерной для нас жизненной философии прагматизма, подчеркивающей значение достижений и успеха, умирающий является потерпев­шим поражение1.. В нашей культуре люди только начинают осознавать, что есть нечто, постигаемое через контакты с пре­старелыми и умирающими.

Михаил Зощенко в своей философской книге «Перед вос­ходом солнца» писал: «Отношение к смерти — это одна из величайших проблем, с которыми непременно сталкивается человек в своей жизни. Однако эта проблема не только не разрешена (в литературе, в искусстве, в философии), но она даже мало продумана. Решение ее предоставлено каждому че­ловеку в отдельности. А ум человеческий слаб, пуглив. Он откладывает этот вопрос до последних дней, когда решать уже поздно. И тем более поздно бороться, поздно сожалеть, что мысли о смерти застали врасплох...»

Современные исследователи человеческой палеопсихмки со­гласны в том, что самые лервые проблески мысли у питекан­тропов и неандертальцев могли быть вызваны животным инстинктом самосохранения и стремлением продлить свое суще­ствование, преодолеть неотвратимость смерти. «Убегая от смер­ти не понимая ее и чем дальше, тем все сосредоточенней, мучительней и трагически мысля о ней и тем самым все более не понимая ее (ибо никакая наука не поняла смерти и не примирила с нею мысль), человек, борясь за существование, за свою жизнь, за свою мысль, устремлялся к вечной жизни, к бессмертию. Иначе он не мог, иначе мысль не могла. Он жизнь не выдержал бы без мысли о вечной жизни...» (Я. Голосовкер,1987).

Филипп Арьес, один из пионеров танатологии, разрабаты­вающий проблему смерти как проблему исторической антропо­логии, выявил связь между установками в отношении к смерти, доминирующими в обществе на определенном историческом этапе, и самосознанием личности, типичной для этого общест­ва. С его точки зрения, в изменении восприятия смерти находят свое выражение сдвиги в трактовке человеком самого себя. Иными словами, обнаружение трансформаций, которые пре­терпевает смерть в коллективном бессознательном, проливает свет на структуру человеческой индивидуальности и на ее перестройку, происходившую на протяжении веков.

Ф. Арьес намечает пять главных этапов в эволюции устано­вок по отношению к смерти.

Первый этап, который, собственно говоря, представляет собой не этап эволюции, а, скорее, состояние, остающееся, стабильным в широких слоях народа, начиная с архаических времен и вплоть до XIX века, если не до наших дней, он обозначает выражением «все умрем». Это состояние «приручен­ной смерти» (la mort apprivoisee). Такая ее квалификация вовсе, однако, не означает, что до того смерть была «дикой»2. Арьес хочет лишь подчеркнуть, что люди раннего средневековья от­носились к смерти как к обыденному явлению, которое не внушало им особых страхов. Поскольку человек органично включен в природу и между мертвыми и живыми существует гармония, «прирученную смерть» принимали в качестве естест-

Арьсс ссылается на четыре «параметра», определяющих, по его мнению, отношение к смерти. Это: 1) индивидуальное самосознание (какое значение Придается индивиду и группе?); 2) защитные механизмы против неконтроли­руемых сил природы, постоянно угрожающих социальному порядку (наиболее)ПасНые силы — секс и смерть); 3) вера в загробное существование; 4) вера в теснУю связь между злом и грехом, страданием и смертью, образующая базис мифа о «падении» человека. Эти «переменные» вступают между собой возличные сочетания, сложно меняющиеся в ходе истории, но их постоянная игра», развертывающаяся в коллективном бессознательном, ничем не обуслов­лена.

В прежние времена смерть не осознавали в качестве личной драмы и вообще не воспринимали как индивидуальный по преимуществу акт; в ритуалах, окружавших и сопровождавших кончину индивида, выражалась солидарность с семьей и обще­ством. Эти ритуалы были составной частью общей стратегии человека в отношении к природе. Человек обычно заранее чувствовал приближение конца и готовился к нему. Умираю­щий — главное лицо в церемониале, который сопровождал и оформлял его уход из мира живых. При этом и сам этот уход не воспринимался как полный и бесповоротный разрыв, посколь­ку между миром живых и миром мертвых не ощущалось непро­ходимой пропасти. Внешним выражением этой ситуации может служить, по мнению Арьеса, то, что в противоположность погребениям античности, которые совершались за пределами городской стены, на протяжении всего средневековья захоро­нения располагались на территории городов и деревень: с точки зрения людей той эпохи, было важно поместить покойника поближе к усыпальнице святого в храме Божьем. Мало того, кладбище оставалось «форумом» общественной жизни; на нем собирался народ, здесь и печалились, и веселились, торговали и предавались любви, обменивались новостями. Такая близость живых и мертвых («постоянное, повседневное присутствие жи­вых среди мертвых») никого не тревожила.

Отсутствие страха перед смертью у людей раннего средневе­ковья он объясняет тем, что, по их представлениям, умерших не ожидали суд и возмездие за прожитую жизнь и они погру­жались в своего рода сон, который будет длиться «до конца времен», до второго пришествия Христа, после чего все, кроме наиболее тяжких грешников, пробудятся и войдут в царствие небесное.

Идея Страшного суда, выработанная, как пишет Арьес, ин­теллектуальной элитой и утвердившаяся в период между XI и XIII столетиями, ознаменовала второй этап эволюции отношения к смерти, который Арьес назвал «Смерть своя» (la mort de soi). Начиная с XII века, сцены загробного суда изображаются на западных порталах соборов, а затем, примерно с XV века, пред­ставление о суде над родом .человеческим сменяется новым пред­ставлением — о суде индивидуальном, который происходит в момент кончины человека. Одновременно заупокойная месса становится важным средством спасения души умершего. Более важное значение придается погребальным обрядам.

Все эти новшества, и в особенности переход от концепции коллективного суда «в конце времен» к концепции суда инди-

видуального, непосредственно на одре смерти человека, можно объяснить ростом индивидуального сознания, испытывающего потребность связать воедино все фрагменты человеческого су-шествования, до того разъединенные состоянием летаргии не­определенной длительности, которая отделяет время земной жизни индивида от времени завершения его биографии в мо­мент грядущего Страшного суда.

В своей смерти, пишет Арьес, человек открывает собствен­ную индивидуальность. Происходит «открытие индивида, осо­знание в час смерти или в мысли о смерти своей собственной идентичности, личной истории, как в этом мире, так и в мире ином». Характерная для средневековья анонимность погребе­ний постепенно изживается, и вновь, как и в античности, возникают эпитафии и надгробные изображения умерших.

В XVII веке создаются новые кладбища, расположенные вне городской черты; близость живых и мертвых, ранее не внушав­шая сомнений, отныне оказывается нестерпимой, равно как и вид трупа, скелета, который был существенным компонентом искусства в период расцвета жанра «пляски смерти» в конце средневековья. Не случайно именно в этот период появляется завещание (которое Арьес рассматривает прежде всего как факт истории культуры) — средство «колонизации» и освоения по­тустороннего мира, манипулирования им. Завещание дало че­ловеку возможность обеспечивать собственное благополучие на том свете и примирить любовь к земным богатствам с заботой о спасении души. Кроме того, как раз во второй период средне­вековья возникает представление о чистилище, отсеке загроб­ного мира, который занимает промежуточное положение между адом и раем.

Третий этап эволюции восприятия смерти — «Смерть дале­кая и близкая» (la mort longue et proche) — характеризуется крахом механизмов защиты от природы. И к сексу, и к смерти возвращается их дикая, неукрощенная сущность1.

Четвертый этап многовековой эволюции в переживании смерти — «Смерть твоя» (la mort de toi). Комплекс трагиче­ских эмоций, вызываемых уходом из жизни любимого челове­ка, супруга или супруги, ребенка, родителей, родственников, на взгляд Арьеса, новое явление, связанное с укреплением эмоциональных уз внутри нуклеарной семьи. С ослаблением веры в загробные кары меняется отношение к смерти; ее ждут как момента воссоединения с любимым существом, ранее ушед­шим из жизни. Кончина близкого человека представляется более тягостной утратой, нежели собственная смерть. Романтизм способствует превращению страха смерти в чувство пре­красного.

Наконец, в XX веке развивается страх перед смертью и самим ее упоминанием. «Смерть перевернутая» (la mort inversee) — так обозначил Арьес пятую стадию развития восприятия и пережи­вания смерти европейцами и североамериканцами. Подобно тому как несколько поколений назад в викторианском обществе считалось неприличным говорить о сексе, так после снятия с половой сферы всех табу1 эти запреты и заговор молчания перенесены на смерть. Тенденция к вытеснению ее из коллек­тивного сознания, постепенно нарастая, достигает апогея в наше время, когда, по утверждению Ф. Арьеса и Р. Мея, общество ведет себя так, как будто вообще никто не умирает и смерть индивида не пробивает никакой бреши в структуре общества. В наиболее индустриализованных странах кончина человека обставлена так, что она становится делом одних только врачей и предпринимателей, занятых похоронным бизнесом. Похороны проходят проще и короче, кремация сделалась нор­мой, а траур и оплакивание покойника воспринимаются как своего рода душевное заболевание: американизированному «стрем­лению к счастью» смерть угрожает как несчастье и препятствие, и потому она не только удалена от взоров общества, но и ее скрывают от самого умирающего, дабы не делать его несчаст­ным. Покойника бальзамируют, наряжают и румянят, с тем чтобы он выглядел более юным, красивым и счастливым, чем был при жизни.

Мы еще чуть позже вернемся к теме посмертной (эсхатоло­гической) мифологии, но сейчас нам хотелось бы отметить следующее. Подобная «перевернутость» смерти в наши дни формирует неспособность чувствовать, апатию, отчуждение, боязнь любви и «миф о власти» — словом, все то, что можно описать как «шизоидность». Помимо прочих следствий, это формирует основной «бич XX века» — одержимость сексом. Секс — это самый легкий способ доказать нашу жизненную силу (потенцию), продемонстрировать, что мы все еще «моло­ды», привлекательны и сильны, то есть показать, что мы еще живы. В этом отношении на секс возложена задача доказать всю полноту нашей власти над природой, так репродукция есть единственный способ продлить наше Имя (себя в генах) в потомках, которые будут-жить после смерти2. Но современная погоня за сексом» выходит даже далеко за пределы этого мол огичес кого факта, который всегда был известен человеку.

Все чаще и чаще психологические исследования показыва­ют что мотивом сексуального акта выступают не чувственное наслаждение или страсть, а искусственный мотив самоутверж­дения и безопасности; таким образом секс все больше сводит­ся к копинг-механизму снятия беспокойства. При этом, зани­маясь сексом без любви, мы подменяем ее, по сути дела, фиктивным, иллюзорным самоудовлетворением, превращая в нечто банальное и манипулятивное. Средства массовой комму­никации начинают эксплуатировать наши чувства, которые как бы обретают надындивидуальный характер. Они перехватывают и «обобщают» (то есть обезличивают) различные эмоциональ­ные состояния — страстную любовь, глубочайшую тоску, ис­ступленную ярость, безумную одержимость, отчаянную панику, радостное жизнелюбие и мертвящее оцепенение, — трансфор­мируя все это в эмоциональные трафареты. А отсюда уже недалеко до формирования того, что Э. Фромм называл некро-филической ориентацией.

У эрудированных обывателей слово «некрофилия» ассоции­руется только с одним значением: сексуальное влечение к трупу. Однако у Фромма это понятие гораздо богаче и, можно сказать, вообще строится не на сексуальной основе1. Фромм пытается осмыслить человеческую ориентацию на разрушение и смерть, сталкивая многовековую традицию гуманизма с открытой пси­хоанализом драмой между Эросом и Танатасом (влечением к жизни и устремлением к смерти)2. Для него в психике каждого человека заложены обе тенденции: любовь к жизни и любовь к смерти, и конкретный человек в течение жизни в каждой ситуации оказывается ближе к той или иной ориентации, про­являя себя биофилом или некрофилом.

Так живая природа дарит нам естественный ход событий вечное круговращение, в котором вновь и вновь заявляют о себе «младая кровь» и увядание, жизнестойкость бытия и его закатные формы, где плодоношение замещает первоначальное цветение, а закат венчает процесс от рассвета до гулких сумерек. Это жизнен­ное многообразие некрофил пытается подменить искусственной пульсацией, безжизненным шевелением, устремленным к окон­чательной остановке, не имеющей ничего общего с восточной нирваной, где блаженство рождено воссоединением с духом. Здесь высшая цель — всевластие распада, самодержавие смерти... «Бы­тие развертывает себя в механических конвульсиях, предваряю­щих финальное распыление. Жизнь предстает как торжествующая травестия смерти» (П. С. Гуревич, 1994). И аналог этому ищут в феномене техники.

Некрофила влекут к себе тьма и бездна, его внимание приковано к пещерам, пучинам океана, подземельям, жутким тайнам и образам слепых людей. Самое интимное побуждение некрофила — вернуться к ночи мироздания, или к праистори-ческому состоянию. Он, в сущности, ориентирован напрошлое, а не на будущее, которое ненавистно ему и пугает его. Отсюда вытекает его общая позиция: жизнь никогда не является пред­определенной, ее невозможно с точностью предсказать и про­контролировать, поэтому, чтобы сделать живое управляемым, подконтрольным, его надо умертвить2. В самом бытии некро­фила заложено мучительное противоречие: он живет, но тяго­тится жизнью; развивается, как все биологическое, но тоскует по разрушению; ощущает богатство жизни, ее творческое нача­ло, но глухо враждебен всякому творению. Его жизненный девиз: «Страсть к разрушению есть тоже творческая страсть» (М. А. Бакунин). Его внутренний мир полон жутких картин насилия, гибели и омертвения; во внешнем мире ему тоже преж­де всего интересны картины смерти, траура, истязаний.

Людей с некрофелической ориентацией неудержимо тянет ко всему, что не растет, не меняется, ко всему механическому.

И их поведение мотивирует не только тяга к омертвелому, но и стремление разрущить зеленеющее, жизнеспособное. Поэтому жизненные процессы, чувства, побуждения он хотел бы эпредметить, превратить в вещи. Жизнь с ее отсутствием встро­енного механического устройства пугает и даже страшит некро­фила, который скорее расстанется с жизнью, нежели с вещами, поскольку последние обладают для него наивысшей ценностью.

Некрофильство — потенциальная опора диктатур (недаром в качестве клинических случаев некрофилии Э. Фромм приво­дит примеры А. Гитлера и И. Сталина). Без мобилизации некрофильских тенденций немыслимо ни одно насилие или жестокость1. При этом современное индустриальное общество (так или иначе машинизировавшее и умертвившее почти все сферы человеческой жизнедеятельности) располагает особой техникой инспирирования массовых некрофильских страстей, порождая миллионные массы отчужденных людей, каждый из которых «одномерно» воспринимает себя и свое тело как отвле­ченные средства достижения собственных успехов. Из таких людей потом успешно вербуются наемники, палачи, террори­сты, надзиратели и т. п.

Согласно этой концепции (основанной, между прочим, на многолетней клинической практике) сегодня в психике каждого человека можно легко обнаружить конфликт этих двух начал, хотя сам человек может далеко и не иметь представления о накале и течении этой борьбы. Поэтому ныне психологическая работа с представлениями о смерти приобретает не только частное психотерапевтическое звучание, но и общечеловече­ский масштаб, напрямую связанный с проблемами выживания человечества на Земле как биологического вида.

Предлагаем вам еще одно, может быть, самое важное из всех упражнение о смерти.

Упражнение «Смерть» (2)

Сядьте прямо, прикройте глаза. Сделайте несколько глубоких вдохов. Войдите в особое состояние сознания. Представьте перед собой стену, на которой большими циф­рами написан ваш возраст.

Не случайно современная техника проявила свою эффективность не лько в сфере жизненных интересов людей, сколько в области массового Человекоубийства.

Щелчок! Число увеличилось на единицу. Щелчок! Еще на единицу!

Щелчок! Еще на единицу. (И так далее, до тех пор, пока вы достигнете возраста, в котором, как вам кажется, вы умрете.)

Вообразите, что вы просыпаетесь утром последнего дня вашей жизни. Где вы? Как вы себя чувствуете? Что вы ощущаете в своем теле?

Вы больны или смерть придет в результате какого-то не­счастного случая? Если вы больны, то знаете ли вы, что уми­раете?

Проследите в своем воображении все события этого послед­него дня. Есть ли какие-нибудь люди вместе с вами? Какие они испытывают чувства к вам? Что вы испытываете к ним?

Если вы понимаете, что наступает смерть, хотели бы вы написать реквием? Или, может быть, поделиться с кем-нибудь своими мыслями или чувствами? Вообразите сам момент смер­ти. Что вы испытываете?

Представьте несколько мгновений сразу после смерти. Что вы испытываете?

Когда вы завершите это упражнение, сделайте подробное описание всего, что вы воображали и что чувствовали. Напо­мните самому себе, что это всего лишь произвольная фантазия, которую вы сами создали, и вы совершенно не обязаны следо­вать ей как какой-то программе.

Ваша жизнь не должна прийти к своему концу именно таким способом и именно в том возрасте, который вы только что представляли.

Это очень важное упражнение, потому что оно помогает обнаружить бессознательные фантазии о том, как и когда вы умрете. Бывает, что человек ждет, что он умрет от сердечного приступа так же, как его родители или Значимые Другие.

А как вы представляете свою собственную смерть? Быть может, у вас нет особого времени, чтобы разработать эту фан­тазию? Но нам кажется, что у любого человека есть какая-то фантазия на эту тему.

Существует много разных страхов смерти. Как сказал Эпик-тет: «Вовсе не смерть — источник всех зол, но, скорее, страх смерти». Одни боятся, что станут умирать от долгой и мучитель­ной болезни или что в старости они будут оставлены всеми й придется умирать в одиночестве. Другие боятся, что умрут, не успев достичь целей, которые они поставили перед собой-Некоторых буквально бесит, что им не подвластны сроки ИХ жизни и смерти (и кое-кто из них пытается отнять у судьбы эту власти и совершает самоубийство). Но, кажется, самый распро­страненный страх — это страх потерять чувство самотождественности, утратить собственную личность («все будет, а меня е будет»). Когда вы выполняли завершающую часть этого упражнения, воображали ли вы какую-то жизнь после смерти* и продолжение вашего сознания в той или иной форме или вам представлялось, что смерть — это абсолютный конец: гаснет свет, наступает полная темнота? Понятно, что те, кто так думает, больше всех боятся смерти.

Страх смерти настолько силен, что многие люди всячески стремятся избегать цифры 13, хотя и не могут обяснить, чем их страшит это число. Между тем известно, что цифры у ряда народов обозначались буквами, и у древних евреев число 13 и слово «смерть» писались одним знаком. В Японии по той же причине избегают цифры 4: при чтении иероглифа 4 («си») он звучит, как другой иероглиф, означающий «смерть». Поэтому в японских больницах вы не встретите палаты с номером 4, а если здание многоэтажное, то и в указателе лифта вы не найдете четвертого этажа.

С другой стороны, существует и страх жить вечно, и эта неразрешимая экзистенциальная проблема «смерть-бессмер­тие» накладывает на все человеческое бытие чувство «супер­страха».

Но некоторое люди вроде как не боятся смерти. При этом, однако, у них, как правило, присутствует другой страх — страх боли и страх умереть в мучениях. С. Левин, один из самых выдающихся танатологов, отмечает, что, с одной стороны, действительно, в случае ряда заболеваний (особенно онкологи­ческих), связанных с сильными физическими страданиями, смерть может рассматриваться как избавление от них, как некий выход из непереносимой ситуации, но, с другой стороны, такое представление «обесценивает» состояние смерти, лишая чело­века тех потенциальных возможностей самопознания и про­светления, которые она несет. Для такой категории людей будет полезно выполнить следующие упражнения.

Великий государь Московский и всея Руси, самодержец парь Мнхвил .ЗДорович Романов (1596—1645), от непрестанных раздумий о смерти «впал в неподвижность» и умер «от... кручины».