В предельно широком понимании «жизнь» трактовалась классической философией как способ бытия внутренне активных сущностей, противоположных миру неживых (неодушевленных) предметов (вещей, объектов), нуждающихся во внешних источниках движения.
Сегодня внимание к категории «жизнь» связано с потребностью преодоления в социально-гуманитарном познании культа отвлеченного разума, перегруженного абстрактными идеализациями, облеченными в наукообразную форму выражения и лишающими исследователя полноты тех связей, которые соединяют его с миром. Как писал в свое время Питирим Сорокин, «социальные науки слишком злоупотребляют определениями, чаще всего не давая по существу ничего, кроме чисто словесных формулировок».[165] Длительное подражание стандартам описания и объяснения, присущим естествознанию Нового времени, умножало сухие, догматические схемы и абстрактную риторику обществознания, препятствующие пониманию сложного мира человеческой субъективности. Рационалистическая философия и классическая наука абсолютизировали логическое мышление, отвлекаясь от воли, чувства, страсти в их единстве и различии с разумом и рассудком. Господствующая механическая картина мира закономерно формировала исследовательские программы теорий о человеке и обществе наподобие социальной механики. Позднее, во второй половине ХIХ века, натурализм приобретает более сложную – природно-биологическую форму. Но социально-гуманитарное знание имеет дело не с материально осязаемыми, предметно-чувственно осваиваемыми объектами, а с их «инобытием» в виде человеческих чувств, переживаний, взглядов, идей, теорий, норм, социальных институтов и т.д.
С конца ХIХ века в философии и социально-гуманитарном знании, в противовес общенаучной механистической картине мира, стала набирать силу культур-центристская парадигма исследования человека и общества.
Возникновение «философии жизни», знаменующей начало неклассической философии, закономерно придает понятию жизни новый миропонимающий смысл. Под жизнью подразумевается интуитивно постигаемая целостная и – первичная органичная реальность; живое (естественное) как противоположное механическому и искусственному; творческое становление, противостоящее определенному и застывшему; непосредственное внутреннее переживание, уникальное по своему духовному содержанию. Жизнь, считал Г.Зиммель, сама по себе дуалистична, «одновременно неизменна и изменчива, навсегда запечатлена и развивается, оформлена и развивает форму, связана и свободна»[166]. Жизнь предшествует расчленению мира на материальное и идеальное, субъект и объект; она – не только основа мира (онтологический аспект), но и способ его познания (гносеологический аспект). В. Дильтей придал понятию жизнь гносеологический и теоретико-методологический статус, превратил жизнь в понимающее средство, не нуждающееся в дополнительной рефлексии. Введя «жизнь» в теорию социального познания, полагает Т.П. Матяш, «… Дильтей с необходимостью пришел к выводу, что обоснование возможности исторического познания не может быть заимствовано из естественнонаучного познания».[167] Традиционной научной рациональности были противопоставлены интуитивные, образно-символические способы постижения реальности, иррациональные в своей основе.
Жизнь, опредмечиваясь в слове, тексте, поступке, вообще в любой культурной форме, и порождает смыслы, и приобщает к смыслам. Поэтому можно говорить о жизни народа, эпохи, личности, представляющей собой единое целое, уникальное и неповторимое. Всеобщность жизни выражается в единстве всех модусов времени (прошлого, настоящего и будущего), взаимодействии внешнего и внутреннего, возможного и действительного, индивидуального и родового; охватывает и структуру, и динамику, и ставшее, и становящееся в социальном феномене.
Сегодня можно заметить активное использование понятия жизни в качестве объяснительного принципа в широком круге научных дисциплин: психологии, культурологии, истории, этике, политологии, социологии и т.д. В концентрированном виде «жизнь», «непрозрачная» для людей, реализующих ее в повседневности, практически, требует герменевтического метода в ее познании.
В отечественном обществознании уже давно созрела потребность в целостных теоретико-методологических моделях объяснения социальных явлений в их различных модификациях: экономической, политической, правовой и т.д. Теоретики констатируют дефицит целостных методологических моделей познания мира социальных явлений, недостаточную разработанность или эклектичность используемых понятий и категорий, их неверную интерпретацию или неадекватный контекст. Фиксируя непродуктивность социально-методологических концепций, отождествлявших социальность со структурностью (догматический марксизм, структурно-функциональный анализ), В.Е. Кемеров предлагает переосмысление логических и методологических стереотипов, задававших определенный стиль исследования и трактовки жизни людей в обществе. «Поскольку в трактовке социальных систем на первый план выходит проблема их становления и изменения, – пишет он, – и в аспекте формирования качества жизни отдельного общества, и в аспекте системного оформления связей человеческого сообщества, – постольку все более осознается необходимость представить зависимость структурности общества от самореализации индивидов. Таким образом, понимание взаимосвязанной индивидной жизни людей оказывается “ядром” трактовки воспроизводящейся и меняющейся социальности»[168]. При таком подходе, преодолевающем упрощенные антитезы индивидного и коллективного, предметно-телесного и интерсубъективного, частно-индивидуальная жизнь людей с ее интеллектуальной, нравственной, творческой напряженностью понимается как источник воспроизводства и самого индивида, и общественных отношений.
Последовательное применение деятельностного и социокультурного подходов привело к введению в словарь социально-гуманитарных наук категории «жизнь» и ее начавшейся плодотворной концептуализации как на онтологическом уровне, так и в анализе общества в целом, тех или иных его сфер – социальная жизнь, политическая жизнь и т.п. С помощью категории «жизнь» удается выразить энергию, активность, целенаправленное функционирование социальных субъектов, институциональных структур и т.п., в органическом единстве динамического и статического, материально-практического и духовного моментов деятельности. Процессуальность жизни требует внимания к анализу потребностей, интересов и ценностей участников того или иного вида деятельности, необходимости учитывать нерациональные и иррациональные формы поведения и поступки, вообще психологическую составляющую любого вида человеческой деятельности. Но обращение к феномену жизни не сводится только к процедурам «вчувствования» и «эмпатического переживания». Необходимо расширение сферы рационального, введение новых ее типов и, соответственно, понятий и средств концептуализации взаимосвязи иррационального и рационального. Исследование девиаций, социальных патологий и тому подобное позволяет составить более глубокое и точное представление о механизмах общественного развития, человеческом поведении, дает импульс для новых постановок проблем. Жизнь – единство предметно-вещественного, с одной стороны, и духовного-оценочного – с другой, она меняет привычные для рационалистического дискурса дихотомии и антитезы, заряжена бесконечной творческой потенцией, устремлена за пределы наличного бытия. Жизнь тематизирует динамическую и целевую целостность мира людей, предшествующую разделению на субъект и объект; ориентирует на постижение изначального опыта восприятия реальности – внутреннее взаимопроникновение мысли, чувства и воли, словом, все то, что ускользает от рационалистического взгляда исследователя.
Для социологии в соответствии с ее природой и предметом, с ее пониманием социального важно рассмотрение «социальной жизни как организованной, упорядоченной системы действий и взаимодействий людей, их групп и общества в целом, функционирования социальных институтов и организаций, социальных норм и ценностей, социального контроля».[169] Здесь, правда, стоит добавить, что жизнь богаче и многообразнее, стихийнее и многостороннее, о чем в свое время очень точно выразился Г. Риккерт, видя преимущество «философии жизни» в ее «антисистематическом устремлении»: «Система ведь, во всяком случае, есть нечто неподвижное, затвердевшее, а потому чужда и даже враждебна постоянно текущей и стремящейся жизни. Итак, философ не должен мыслить систематически в старом смысле. Понимая мир как Все – Жизнь, он должен вместе с тем видеть, что он не умещается ни в какую систему».[170] Действительно, замечает авторитетный современный социолог П. Штомпка по поводу современной социологической проблематики: «Серьезные авторы увлеченно пишут книги по вопросам любви, интимности, дружбы, еды вне дома, поп-музыки, покупок, риска, недоверия, одиночества, здоровья и физкультуры, поездок в такси и т.п.».[171] Социология сегодня, по его мнению, переживает поворот, парадигмальный сдвиг в теории и методологии, дающий новый взгляд на человеческое общество. Суть этого поворота – в переходе от абстрактного уровня исследования макро-социологических проблем социальных организмов и социальных систем к уровню повседневной жизни людей среди других людей, вместе с ними, бок о бок с ними, во взаимодействии, соперничестве, конфликте или борьбе с ними, в любви и ненависти… Новая, «третья», по Штомпке, социология, сфокусирована на реально происходящем в обществе людей, на социальном становлении как единстве процессов, создающих (или ограничивающих) возможности животворящих действий людей, и их индивидуальных вкладов, использующих или избегающих эти возможности.
Повседневная жизнь людей, их «жизненный мир» предстает перед социологом выпукло и объемно – как богатая визуально и внешне наблюдаемая арена их социального существования, происходящая всегда в определенном месте (пространстве) и в определенное время. Тем самым ученому предоставляется стратегический исследовательский ресурс анализа и объяснения социальных проблем – концепт «жизнь» способен синтезировать макросоциальный и микросоциальный подходы в изучении социума, предметно показать воплощение в эпизодах рутинной, обычной, повседневной жизнедеятельности людей абстракций социальных систем, социальных структур, социальных институтов, увидеть единство и переплетение официального и неформального, «высокого» и профанного. Макроструктуры, макропроцессы, культуры, цивилизации, технические системы, организации, институции, как верно подчеркивает П. Штомпка, «фактически существуют не где-то далеко, а внутри нашего социального существования и пронизывают изнутри простейшие повседневные события, в которых мы рутинно участвуем. Они длятся лишь до тех пор, пока люди совершают действия по отношению к другим и устанавливают связи и отношения разных форм. Общество лежит не вне нас самих, а внутри нас»[172].
Таким образом, обезличенные схемы надындивидуальной человеческой деятельности, бестелесные и анонимные коммуникации могут и должны пониматься перформативно – через их насыщение ролью различных социальных групп и общностей людей, через присущие им спонтанность, эмоциональность и непредсказуемость поступков, стремление к наделению смыслом своих и чужих действий, творческие порывы, пассионарные взлеты и падения, апатию и пессимизм.
Пусть еще в незначительной степени, но в российском обществознании начинает применяться понятие жизни в качестве метамодели той или иной сферы общества. Например, понятие «политическая жизнь» имеет давние традиции употребления, но при этом, скорее находится в начале пути от исходной метафоры к концептуализации и когерентности со всем корпусом базовых политологических категорий. Порой так и отмечается, что «понятие политическая деятельность предпочтительнее для научного анализа, оно более определенно и однозначно – слово “жизнь” слишком многозначно, а иногда метафорично»[173]. То, что жизнь – деятельна, не вызывает сомнения, но по причинам, закономерно вызвавшим в свое время появление категории «жизнь», с ее сведением к деятельности согласиться нельзя. Как отмечает отечественный политолог: «Отсутствие “психологической начинки” в политологических моделях приводит порой к снижению их объяснительного потенциала или делает политическую аргументацию неубедительной. Если же заимствования из сферы психологии делаются, то они нередко оказываются либо примитивными, либо наивными, либо устаревшими, либо противоречивыми, либо соединяющими в себе все эти характеристики».[174]
Определения политической жизни, встречающиеся в политологических учебниках, учебных пособиях и словарях, зачастую эклектичны, несистематизированы, порой просто тавтологичны. Но можно выделить следующие утверждения, характеризующие смыслы и черты политической жизни как самостоятельной категории, и дающие материал для дальнейших разработок:
– политическая жизнь – понятие, включающее в себя все формы и виды политики, следовательно, политическая жизнь проявляется в функционировании политической системы общества, в воспроизводстве политических связей и отношений, норм и институтов; в реализации гражданами своих политических прав и свобод;
– политическая жизнь – это саморегулирующийся, пульсирующий процесс, обнаруживающий себя через динамику политических событий, ситуаций, состояний, стадий; политическая жизнь изменчива и динамична, знает подъемы и спады, периоды апатии и бурных взрывов; под воздействием сложной системы факторов изменяется ее тонус; она образует арену состязаний самых различных конкурирующих политических сил за влияние и лидерство;
– политическая жизнь выражает силу политической власти и характер политического режима, жизненную энергию избирательной системы и форм демократии, поведение и деятельность всех субъектов политики; вместе с тем, политическая жизнь стабилизирует общество, поддерживает в нем необходимый порядок и управляемость[175];
– политическая жизнь – деятельность политических сил в многообразии их типов, форм и видов, политическая жизнь неотделима от ее побудительных сил – политических потребностей и интересов людей, политического участия граждан, вовлеченности в той или иной форме человека или социальных групп в политико-властные отношения, в процесс принятия решений и управления; участие может быть непосредственным и представительным, профессиональным и непрофессиональным, легальным и нелегальным, конструктивным и деструктивным, стихийным и сознательным, насильственным и мирным;
– политическая жизнь – деятельность руководящих структур по властной гармонизации (согласованию, сочетанию) противоречивых интересов различных людей, социальных общностей, организаций; искусство продуманных шагов, мер, маневров, интриг, лавирования, компромиссов, уступок, отступлений, требующих высочайшего мастерства и умения; это – и хитрость, и заигрывание, и нажим;
– совокупность духовных, чувственных, эмоциональных и практических предметных форм политического бытия человека и общества, которые характеризуют их отношение к политике и участие в ней – ожидания, протесты, тревоги, убеждения и увлечения, создающие политическую атмосферу и политический климат страны и эпохи; политическая жизнь проявляется в форме общественных движений, символических и ритуальных действий, политических манифестаций; политическая жизнь, организуя пространство своего протекания – может быть локализована в кабинетах власти, может выходить на улицы и становиться общественным, народным действием;
– политическая жизнь отдельного человека, имеющая собственные цели и ценности – например, переход в политический класс публичных политиков – профессионалов, государственных или партийных функционеров, или ограничение просто активной ролью в малой группе; то есть, политическая жизнь может складываться как из статичных политических ролей, так и принимать форму той или иной политической карьеры.
Таким образом, методологическое значение категории политическая жизнь в том, что она позволяет оценивать весь комплекс условий воспроизводства и развития политики, многообразие детерминирующих ее факторов (социальные, политические, экономические и культурно-исторические), богатство содержания, включающего различные уровни, формы и аспекты политического. С помощью этой категории становится возможной обобщенная характеристика и оценка политической и социальной обстановки конкретных эпох, стран, обществ, деятельности и политического поведения классов, социальных слоев, групп и отдельного человека, причем не только в формализованном, но прежде всего в неформальном измерении.
Несколько лучше выглядит в отечественной литературе разработка теоретико-методологических проблем применения категории «жизнь» в исследовании правовой подсистемы общества. Отдавая должное дискуссионности и не разработанности вопроса, А.В. Малько и В.В. Трофимов настаивают на особом категориальном статусе, научной новизне и эвристическом потенциале понятия «правовая жизнь»,[176] поскольку существующих «чистых логических абстракций» для познания всего многообразия правовых явлений недостаточно, в когнитивную практику помимо трансцендентального субъекта необходимо включение эмпирического субъекта познания. Развивая феноменологическую традицию в исследовании права, М.И. Пантыкина исходит из того, что история права содержит немало примеров и правовых обычаев, которые выражают право как жизненный порыв, стихию, неподдающуюся рациональному объяснению. Следует понять, по ее мнению, что право – это правовая жизнь, нормативная и институциональная стабильность общества обеспечивается постоянным обновлением всех элементов правовой сферы; сама правовая жизнь может быть определена как пространство опыта интерсубъективного взаимодействия, обусловленного смыслом и актуальным тематическим содержанием правовых норм и ценностей. Поэтому, утверждает автор, право не может быть локализовано в законах, нормах, правоотношениях и т.д., но предстает «как процесс порождения смыслов, образующих единство социально значимых и личностно значимых ориентиров деятельности человека».[177]
По мнению В. Бабаева и В. Баранова, социально-правовая жизнь представляет собой «совокупность многообразных видов и форм конструктивной совместной деятельности людей в сфере права, направленной на обеспечение условий и средств существования, реализации индивидуальных и общественных потребностей, интересов и ценностей»[178]. Справедливо критикуя эту позицию за узость охвата явлений правовой сферы, А.В. Малько отмечает весьма важную деталь – авторы сводят правовую жизнь и, соответственно, правовую деятельность, к ее нормативной интерпретации (в оценочном смысле), к сугубо позитивным явлениям. Между тем, правовая жизнь с необходимостью включает в себя как поступки, события, акты и т.д., оцениваемые положительно с точки зрения официального, государственно санкционированного права, так и отрицательные начала – противоправные деяния. Законодатель провозглашает определенные правовые идеалы, устанавливает те или иные юридические нормы и принципы, определяет тот или иной правовой статус лиц и организаций; массовое же правосознание – стремится и желает установления и соблюдения своих прав и свобод, но если их встречное движение не будет воплощено в реальном правовом порядке (насколько это возможно), то правовая действительность в данном обществе станет выражать не идеальные мотивы и стремления, а то, что на самом деле прямо противоположно официальным лозунгам, образует фактический правовой порядок, подчас беззаконный в своих крайних проявлениях.
«В рамках концепции правовой жизни, – развивают эту идею А.В. Малько и В.В. Трофимов, – сам процесс познания права приобретет комплексный характер, позволит охватить весь спектр первоначальных и производных, статических и динамических, нормативных и ненормативных, положительных и отрицательных, организованных и неорганизованных, материальных и духовных правовых явлений, объединить их в единый комплекс, показать их как сумму правовой жизни»[179]. Тем самым правовая жизнь становится интегрированным объектом общей теории права, «правовой метасистемой», открывающей новые горизонты и глубины исследования права.
Признавая самое общение деление человеческой деятельности на конструктивную, созидательную и деструктивную, энтропийную, мы должны распространять эту классификацию и на правовую деятельность, правовую жизнь, которая включает в себя «совокупность правовых актов и иных форм проявления права (в том числе негативных), характеризующих специфику и уровень существующей юридической действительности, отношение субъектов к праву и степень удовлетворения их интересов»[180]. Деятельностное понимание права как жизни позволяет выразить все формы и виды проявлений и реализации права, все многообразие правовых субкультур (молодежной, этнических, городской и сельской, элитной и криминальной и т.д.), Эта категория охватывает динамику и силу правовых структур, воспроизводство правовых отношений и институтов, показывает реальный уровень правовой культуры и правосознания общества в целом, социальных групп и отдельных граждан с присущей им мерой нигилизма и законопослушания. Правовая жизнь, будучи неотъемлемой частью духовной жизни народа, раскрывает особенности его ментальности. Она ориентирует на тщательное, кропотливое изучение множества рутинных деталей и фактов повседневности, глубинные тенденции которой подсказывают, почему появляется иной правопорядок, чем официально декларируемый; почему энергия и активность людей направлены в деструктивное русло; почему креативный потенциал общества растрачивается на преодоление формальных, порой нелепых, преград. На этом пути мы проникаем в понимание реальной правовой системы общества через различные качества субъектов права: адвокатов и прокуроров, потерпевших и подсудимых, истцов и ответчиков, депутатов и избирателей и т.п.
Подчеркнем, с помощью понятия правовой жизни мы можем не только исследовать воспроизводство нормативного порядка, деятельность правоохранительных и правоприменительных институтов в единстве объективных и индивидуально-личностных начал, отвечающих требованиям официально-властного эталона «должного», но и отдавать ясный отчет о причинах и условиях негативных правовых проявлений – правонарушений, злоупотреблений, бесправия и произвола. Правовая жизнь позволяет рассматривать все правовые феномены в едином комплексе – с формальной и содержательной сторон, в их возникновении, развитии и исчезновении, в многообразии и противоречии смыслов, придаваемых праву в повседневном существовании людей.