Проблема истины занимает центральное место в теории познания вообще, и в эпистемологии – теории научного познания – в частности, поскольку все их проблемы относятся либо к средствам, способам достижения истины (методология, чувственное и рациональное, эмпирическое и теоретическое), либо к формам ее существования (факт, проблема, гипотеза, теория). Содержание проблемы истины заключается в неоднозначности ее трактовок, расхождениях в определении ее роли в познании, многообразии форм существования.
Многомерность истины и различные ее ипостаси обусловлены многообразием видов духовного производства и способов активного освоения человеком окружающего мира. Поэтому человеческое мышление может приобретать разные формы (словесную, символическую, изобразительную, музыкальную и т.д.), для каждой из которых возникает проблема различения истины и заблуждения, достоверности и иллюзии.
В онтологическом отношении истина является характеристикой самого бытия, означая его подлинность в противовес иллюзии, ложности, обману, эрзацу, фальши и т.п. Истина здесь всегда человекоразмерна, идеалосообразна, соответствует определенному эталону, причастна жизненной полноте и совершенству. Истина жизни неотделима от индивидуального контекста личностной самореализации, духовной очевидности, религиозного или философского прозрения. Именно в ситуации бытийствования мы говорим вслед за Гегелем: предмет соответствует своему понятию – поэтому он истинен. В этих случаях говорят об «истинном» ученом, «настоящем» писателе, «подлинном» руководителе и т.п. В противоположном случае говорится об имитации, фальши, подделке. Опять же по Гегелю, можно утверждать, что предмет ведет ложное бытие, когда не отвечает своему понятию. Развивая Гегеля, М. Хайдеггер утверждает двойственность соответствия бытия и истины. Во-первых, предмет может совпадать с пред-мнением (пред-положением) о нем, которое формируется не произвольно, но в определенном социальном и культурном контексте, существует в виде объективно обусловленных стереотипов, норм, парадигм. Здесь возникает опасность догматического подведения вещи (явления, процесса) под абстрактное представление о ней (о нем).
Во-вторых, речь идет о согласовании мысли с вещью, которое угрожает сведением проблемы истины к созерцательно-сенсуалистическому смыслу. В философской и методологической литературе, продолжающей традиции диалектического материализма, обязательно подчеркивается признание объективности истины. Под объективностью истины понимается независимость содержания знания, верно отражающего объективную действительность, и от человека, и от человечества. Это философски архаичное и наивное положение исключает познавательную деятельность субъектов познания из ее результатов, по сути, понимает ее как «копирование», «фотографирование» и т.п. вещей, предметов материального мира. Сегодня познавательный процесс рассматривается как система интерпретирующей деятельности субъекта, опосредованной конвенциями, знаковыми и предметными репрезентациями, всегда культурно-исторически обусловленными. Коль скоро объект познания в исследовании выступает в форме гипотезы или концепции (теории) объекта, то и истина выступает формой деятельности субъекта, характеристикой не только знания об объекте, но самого субъекта. Именно так и решает проблему М. Хайдеггер, считая основанием истины и знания самого субъекта. Субъект не сводим к гносеологическому и рационалистическому субъекту, обладая целостной и свободной природой, человек предопределяет условия возможности истины.
Таким образом, общезначимость истины как формы человеческого знания не существует безотносительно к субъекту познания. Во-первых, при возникновении нового знания истина в принципе не может быть общезначимой, персонально принадлежа ученому (группе исследователей); во-вторых, формализация, аргументация и обоснование знания в качестве достоверного всегда происходит по нормам, стандартам и правилам, разделяемым научным сообществом данной исторической эпохи. Истина – результат взаимодействия субъекта и объекта познания, поэтому в своем содержании она всегда несет как отпечаток ценностных ориентаций, вообще субъективности познающего субъекта, так и информацию об объекте познания.
Бытийная, ценностно-экзистенциальная истина, по терминологии В.В. Ильина, истина «existenz», истина жизни – личностна, ситуационно пропущена через жизненный опыт, может и не быть дескриптивно определенной[29]. Истины жизни выражаются в понятиях правды, правоты, праведности – личностно продуманных и пережитых ценностей, утверждаемых поступками; идеалах справедливости, свободы и т.п.; в художественной правде – убедительном воплощении идей в художественных образах, точном и ярком изображении типических социальных характеров, коллизий, судеб.
Перечисленные характеристики истины «existenz» не являются причиной отказа от их методологически-рефлексивного анализа, хотя и метафорически-импрессионистское описание в данном случае оправданно. Но нас в первую очередь интересует истина «cogito», смысл которой – в содержательной характеристике человеческих знаний, которые фиксируются средствами языка и исследуются как языковые выражения. По этой причине можно отдельно выделить логико-семантическую истину, важную для дедуктивных – логико-математических наук, синонимичную «правильности», «корректности», «достоверности» и т.п.; во всех этих случаях речь идет о формальной безупречности доказательства (теоремы), выведения логической формулы на основе аксиом и правил вывода. Ложными в этой ситуации будут доказательства, нарушающие правила вывода, последовательность рассуждения, формально-логические противоречия, неявно введенные дополнительные допущения.
Но как бы ни был важен текст в качестве аккумулятора индивидуального опыта, обеспечивающего его воспроизводимость, транслятора интерсубъективной информации, посредством ее социального использования коммуникатором – для циркуляции идей,[30] оценка научных концепций, теорий и т.д. должна происходить через соотнесение их содержания с объектом этих концепций и теорий.
Правда, существует взгляд, в соответствии с которым значение категории истины переоценено, так как наука в своем развитии только подтверждает проблематичность вырабатываемого ею знания, она идет от одного относительного знания к другому относительному знанию, которое, в свою очередь, опять будет пересмотрено. «В связи с тем, что с введением истины как цели научного познания в науку, – фиксирует А.А. Ивин, – вводится чуждый для нее момент телеологии, можно предположить, что прогресс науки вообще следует описывать без ссылки на истину как цель научного познания».[31] Другими словами, сущность науки состоит в непрерывном росте знания, выдвижении и решении проблем. Т. Кун и Л. Лаудан считают, что использование понятия истины ведет только к путанице.
Правда, при этом остается непонятным, каким образом возрастание конкретности и специализации науки, расширение списка проблем и точности их решения наукой может быть понято вне основной функции науки – вырабатывать достоверное знание.
Классическая теория истины ведет свое начало от Аристотеля и именуется теорией корреспонденции, поскольку в ней истинность знания связывается с его соответствием реальности.
Классическое понимание истины отличается от неклассических, более позднего возникновения, концепций по двум основным признакам. Во-первых, предмет знания находится вне знания о нем, даже если этот предмет – ощущения, представления, чувства, само знание познающего субъекта. Во-вторых, истинное знание должно соответствовать своему предмету, что и выясняется при их сравнении. Прежде всего, отметим расплывчатый, неопределенный характер термина «соответствие». Мало чем помогает его замена на «сходство», «изоморфизм», «адекватность», «подобие» и т.п., которая не вносит нужной строгости и ясности, превращается в тавтологию, ничего не объясняющую, или воспроизводит наивное представление об истинном знании как копии предмета познания. То есть оборот «соответствие знания (мысли) действительности (предмету)» является очевидной метафорой, поскольку, о чем речь пойдет позже, мысль отнюдь не похожа на действительность. Кроме того, идея соответствия с трудом применяется по отношению к конкретным истинам, проблематична в применении к утверждениям о прошлом или будущем, отрицательным и дизьюнктивным высказываниям. Понятие адекватности шире понятия истины, понятие истины относится к описательным высказываниям, адекватность характеризует не только описания, но и оценки, и действия человека, и средства этого действия.
В историко-научном аспекте идея «соответствия» уязвима постоянной сменой одних теорий и концепций другими, обнаруживающими ложность или неточность прежних представлений. И тогда становится непонятным, как на смену алхимии, относящейся к псевдонаукам, могла прийти несовместимая с ней химия? И каким образом ошибочная геоцентрическая астрономия Птолемея могла дать начало гелиоцентрической астрономии Коперника?
Разрешить проблему «соответствия» можно, лишь опираясь на различение абсолютного и относительного в истине, позволяющее отказаться от представлений о развитии научного познания как процессе внезапного перехода от заблуждения к истине.
Абсолютность знания связывается с его полнотой, безусловностью, предельной точностью, инвариантностью содержания теорий и концепций в границах определенной познавательной ситуации. Абсолютизация истинности научного знания неизбежно их догматизирует и тем самым препятствует творческому развитию человеческого разума. В какой мере вообще можно применять понятие абсолютности при оценке истинности знаний? В той мере, в какой человеческое мышление правильно отражает объективный мир, оно абсолютно по своему источнику, устойчиво и преемственно в развитии. Познание абсолютно по отсутствию пределов для применения творческих возможностей человеческого разума. Поскольку мир безграничен, а на каждом данном этапе мы обладаем лишь частичным знанием, то об абсолютности применительно к знанию можно говорить только как об идеале. Сегодня некорректны утверждения, что абсолютная истина складывается из суммы относительных истин, так как наука не развивается путем только кумулятивного накопления истин, знания уточняются, пересматриваются, в эпохи научных революций – особенно радикально. Причем горизонт истинности научных утверждений может сужаться или расширяться в зависимости от изменений в практическом или теоретическом освоении действительности. Поэтому точнее различать абсолютные и относительные аспекты истинности знания
Относительность научного знания – в его неполноте, условности, незавершенности. История науки демонстрирует постоянное присутствие теорий, содержащих и противоречия, и неразрешенные проблемы, необоснованные предположения. Наука по сути своей включает в себя гипотетическое знание, которое, пока не доказана его ошибочность, имеет полное право на признание, в силу вероятностной природы оно может иметь перспективу более глубокого обоснования – по мере накопления дополнительных фактов и развития идей. Для науки полезны не только мнимые проблемы, но и ошибки, заблуждения, ложные гипотезы, поскольку их критический анализ способствует дальнейшему прогрессу науки. Селекция теоретико-методологических подходов, каждый из которых всегда, помимо достоинств, содержит и уязвимые места, повышает степень аргументированности и доказательности, усиливает критическую рефлексию теории. Если истина относительна, то относительна и ее противоположность – заблуждение, которое почти всегда содержит момент истины. Расставаясь с прежними, неточными или ошибочными представлениями, наука приходит не к абсолютной, но к новой относительной истине, содержащей новые ошибки и заблуждения.
Относительность знания создается еще и его зависимостью от наличных познавательных средств, которые могут существенно ограничивать круг эмпирических данных, технические возможности эксперимента или сужать горизонт поиска – в случае методологии.
Относительность и незавершенность научного знания – не повод для его безудержной релятивизации. Существует, пусть порой и тонкая, грань между достоверным знанием и заблуждением, между истиной и ложью.
В противоположность истине заблуждение есть одностороннее, иллюзорное воспроизведение действительности. Заблуждение – неадекватное отражение действительности, обусловленное ограниченностью общественно-исторической практики и познания и (или) абсолютизацией определенных подходов и методов. Заблуждение может быть результатом игры воображения, плодом фантазии, следствием неполноты информации.
Ложь – искаженное отражение действительности, не соответствующее природе вещей. Сознательная ложь является нарочитой дезинформацией, непреднамеренная ложь совпадает с заблуждением. Заблуждение может быть следствием как непродуманных, поспешных, субъективных выводов, предубеждений, так и необоснованных экстраполяций истины за пределы ее применимости. Научные заблуждения не абсолютны, например, общепризнанные в прошлом теории теплорода, флогистона, эфира на самом деле лишены объективных референтов, но в некоторых отношениях они выражают реальные связи и отношения действительности. Так, Карно в труде «Размышления о движущей силе огня» (1824 г.), излагая теорию тепловых машин (ее основные положения верны до сих пор), опирался на ложные представления о теплороде (они были исправлены с пониманием тепла как формы энергии, открытием законов сохранения энергии и энтропии). Аналогично, Максвелл сформулировал математически точную теорию электромагнетизма исходя из идеи эфира как механического носителя электромагнитных и магнитных явлений (позднее Лоренц обосновал идею электромагнитного поля как самостоятельного вида материи). Наконец, Шредингер, создав основное уравнение квантовой механики, названное его именем, интерпретировал его неверно (правильная трактовка позднее была дана другими физиками).
В науке всегда содержатся маловероятные, гипотетические положения, потому что, во-первых, если не доказана их ошибочность, они не могут быть отброшены; во-вторых, существует перспектива их будущего обоснования; в-третьих, уточнение гипотетического знания, устранение заблуждений и ошибок, конкуренция теоретических альтернатив служит развитию науки, повышает ее динамичность, доказательность, критичность. Ненаучные же заблуждения объективно истинных моментов не содержат.
Познание истины – не одноразовый акт, оно не дается сразу, в исчерпывающем виде и со всей полнотой, истина всегда существует как бесконечный, культурно-исторический процесс постижения человеком действительности. Процессуальность истины состоит в преемственном движении научного познания от неполного, неточного знания к более достоверному, в отсутствии раз и навсегда установленной границы между истиной и заблуждением. Процессуальность истины обусловлена изменением как предмета, средств, так и самого субъекта познания в их взаимосвязи.
Истинное знание всегда представляет собой единство общего и особенного, сущности и явления. Абсолютизация общего, инвариантного, необходимого провоцирует создание абстрактных схем и малопродуктивных конструкций, ведет к догматизму и начетничеству. Абсолютизация единичного, случайного, преходящего вырождается в концептуальную беспомощность. Конкретность истины интегрирует в себе абсолютное, относительное и процессуальное, выражает зависимость истины от способов и ситуации ее получения. Конкретность истины требует соотнесения суждений об истинности знания со строго определенным объектом, его компонентами, свойствами, связями и отношениями, условиями места и времени. Повторяемость (воспроизводимость) такого соответствия свидетельствует о достоверности знания. Для истинного знания существует интервал его выполнимости (триединство места, времени и действия) и экстраполяция выводов и положений теории за пределы интервала ведет к заблуждениям и ошибкам. Другими словами, положение (концепция, теория), верное для объяснения в одних условиях, становится неточным, ошибочным или ложным в других. Например, законы сохранения массы и энергии истинны для макроскопических процессов, но невыполнимы в микромире; одни и те же институциональные преобразования в одном обществе дают положительный эффект и деструктивны в другом.
Как и чем можно проверить наши знания, идеи, теории на истинность или ложность? Другими словами, что выступает критерием истины? При постановке вопроса о том, что является критерием истины, возникает неизбежный логический парадокс, впервые обнародованный Нельсоном: каков критерий истины того предложения, в котором формулируется критерий истины? Если с его помощью, то возникает порочный круг, если с помощью другого критерия, то – регресс в бесконечность. Сам Нельсон разрешение парадокса видел в признании безошибочности чувственного познания (способность к заблуждению – специфическое свойство мышления). Поэтому проверять на истинность необходимо только теоретическое знание, и проверять его сведением к данным органам чувств. Такое понимание проверки совпадает с позитивистской идеей «верификации» (от лат. verus – истинный и facio – делаю). Суть верификации – в процедуре проверки истинности теоретических утверждений через их сведение к так называемым «протокольным предложениям», которые в свою очередь должны быть сопоставлены с данными наблюдения, опыта, эксперимента, то есть подтверждены или опровергнуты эмпирически. Суждения же, которые ни прямо, ни косвенно не проверяются опытом, лишены научного смысла (являются «метафизическими» – относятся к философии, религии, искусству и т.д.). Достаточно быстро выяснилось, что по мере развития фундаментальных научных дисциплин в них все больше накапливается предложений, несводимых к данным наблюдения, не говоря уже о том, что высказывание о верификации не выдерживает собственного критерия как «метафизическое». Можно вспомнить и про изначальную теоретическую нагруженность фактов, и про то, что не допускают актуальной проверки предложения о прошлом и будущем, как и о фактах, недоступных в настоящее время наблюдению. Поэтому в дальнейшем принцип верификации в своем применении был сужен до одного из условий проверки истинности знания.
Отвергнув принцип верификации, К.Поппер в качестве критерия разграничения научных и ненаучных высказываний предложил принцип фальсификации (от лат. falsus – ложный и facio – делаю), согласно которому теория, которую невозможно опровергнуть никакими способами, является ненаучной. Если та или иная гипотеза не опровергнута опытом, это не повод считать ее истинной, скорее всего, она «правдоподобна». Но опровержение фактами претензий теории на объяснение какой-либо предметной области, на статус закона, ведет к сужению границ ее применимости, ослаблению объясняющей силы, к переформулированию основных положений.
Нетрудно заметить, что, как и в случае с верификацией, принцип фальсификации не фальсифицируется и представляет собой лишь негативный вариант принципа верификации: они логически эквивалентны, поскольку фальсификация как опровержение есть верификация отрицания исследуемого предложения и наоборот.[32]
Впоследствии Поппер признал логическую симметричность верификации и фальсификации – и сегодня в логике и методологии науки принцип фальсификации работает как процесс сужения границ применимости гипотезы при обнаружении противоречащих ей фактов.
Проблема критерия истины – это проблема сравнения знания с предметом знания. Но, как заметил В.Виндельбанд, «сравнение есть ведь деятельность соотносящего сознания и возможно лишь между двумя содержаниями одного и того же сознания. Поэтому о сравнении вещи с представлением никогда не может быть речи, если сама «вещь» не есть представление… Ошибочное мнение, будто представление сравнивается с вещами, вытекает лишь из того, что обыденное сознание принимает чувственные впечатления за самые вещи… Так как вещь и представление несоизмеримы, так как мы никогда не можем сравнивать ничего другого, кроме представления с представлениями, у нас нет ни малейшей возможности решить, совпадает ли представление с чем-либо иным, кроме представления».[33]
То есть знание как гносеологический образ не может непосредственно сравниваться с предметом знания (реальным объектом). Для сравнения двух несоизмеримых вещей нужно общее основание сравнения.
Решение проблемы общей единицы измерения, снятие противоречия между субъектом и объектом познания происходит через перевод знания в форму отображаемого им предмета действительности.
Такой формой является человеческая предметная деятельность, то есть практика, которая осуществляется на основе знания, идеальной программы действия. В то же время практика как материальная, орудийно-предметная деятельность происходит в соответствии с законами объективного мира. Критериальная функция практики по отношению к знанию обоснована, во-первых, тем, что само знание (понятия, идеи, теории) по своему происхождению практично, существует единство структур орудийно-предметной и интеллектуальной деятельности; во-вторых, по мере развития практики в ней все в большей мере накапливается удельный вес знания. Другими словами, практика может служить критерием истины в силу сочетания достоинств абстрактной всеобщности знания и непосредственной действительности. Истинность знания, воплощенного в различных видах человеческой деятельности подтверждается способностью деятельности преобразовывать природные формы вещества, энергии и информации в социальные, удовлетворяющие потребности человека, получать ожидаемые результаты, используя познанные законы объективного мира.
Как и истина, практика характеризуется диалектикой абсолютного и относительного. Практика абсолютна потому что, в конечном счете, выступает решающим способом подтверждения достоверности знания. Практика относительна, поскольку всегда имеет конкретно-исторический характер, ограничена уровнем развития производственно-технических и экспериментальных средств, не дает и не может давать исчерпывающего и окончательного подтверждения истинности знания.
Взаимодействие абсолютного и относительного в практике создает ее процессуальность, то есть временную протяженность человеческой деятельности, последовательность проверочных шагов (экспериментов, опытов и т.п.), каждый из которых относителен, так как только частично подтверждает или опровергает проверяемые положения (концепции, теории).
Сегодня практика не рассматривается в качестве единственного и универсального критерия истины, так как в логико-математических науках, в тех социально-гуманитарных дисциплинах, которые исследуют тексты, используются и другие критерии – логические, семантические и семиотические, системные и культурно-исторические. В связи с этим необходимо коснуться и других, неклассических, концепций истины.
Теория когеренции исходит из факта системности научного знания, впрочем, как и всякого другого. В теории когеренции истина предстает как систематическая согласованность вновь выдвинутых положений с уже существующими и принятыми в качестве истинных. Подобная согласованность предпочтительнее логической непротиворечивости, поскольку не всякое утверждение, не противоречащее ранее принятым, может быть отнесено к истинным. Только положение, ставшее необходимым элементом целостной концепции (теории), может претендовать на достоверность. Определение истинности нового положения должно сопровождаться сопоставлением этого положения с системой других положений с целью выяснения их совместимости или несовместимости. «Целостность» теории в данном случае связывается с невозможностью удаления из нее какого-либо положения без разрушения самой теории.
Подобное понимание истины приводит к распространению ее свойств на саму теорию как систему, а не на ее отдельные положения. «Целостность» приобретает абсолютный характер, не оценивается с точки зрения соответствия внешней реальности, степень же истинности отдельных утверждений определяется их вкладом в создание систематической согласованности элементов «целостности».
В какой мере допустима подобная трактовка истины? В той, в какой включение в научную теорию нового утверждения придает ей большую степень внутреннего единства, выявляет новые связи между элементами концепции и другими теориями. Тем самым, опосредованно, может подтверждаться истинность и в классическом смысле соответствия.
Наиболее применима теория когеренции в формальных – логико-математических науках, в которых действительно большинство истин не выходит за пределы согласованности с ранее принятыми логическими и математическими теориями. В содержательных теориях, соотносящихся с наблюдаемыми фактами, согласованность положений, при всей ее важности, имеет вспомогательное значение, определяемое уровнем абстрактности как теории, так и вводимых в нее положений.
Вспомогательную роль теория когеренции может играть в случае выдвижения абстрактной гипотезы, которую трудно непосредственно сопоставить с эмпирическими данными. Согласованность гипотезы с иными положениями теории, в рамках которой она сформулирована, с другими, добротно обоснованными теориями, повышает степень ее достоверности. Имеет определенное методологическое значение и требование соответствия выдвигаемой гипотезы уже существующему фундаментальному знанию. Абсолютизировать это требование нельзя, поскольку научные революции могут радикально менять представления об общепризнанных истинах.
Отношение к концепции истины, выработанной в философии прагматизма, в отечественной литературе заметно изменилось в лучшую сторону. Во-первых, взгляды авторов перестали искажаться и оглупляться; во-вторых, произошло признание достоинств этого подхода, раскрывающего социальную значимость познаваемого объекта и его роль в общественных коммуникациях. Определение истины как полезности вполне приемлемо в случаях, когда соотнесение новых идей с действительностью оказывается затруднительным или невозможным, что весьма характерно для социально-гуманитарного знания, имеющего дело с подвижной, текучей и неустойчивой реальностью.
Так, по мнению У. Джеймса, истина создается в процессе проверки выдвинутой идеи, поскольку до проверки идея не является ни истинной, ни ложной. Ценность и значение идеи возникают в процессе ее проверки – верификации (verification) и самопроверки, подтверждения через активное делание идеи истиной, можно сказать, свершение истины. Аналогично, рациональный смысл какого-либо слова, по Ч. Пирсу, заключается в его возможных последствиях для жизненного поведения человека. Поэтому истиной может быть только такое утверждение, которое имеет практические последствия, причем отвечающее нашим ожиданиям и приносящее максимальную сумму удовлетворений, положительных эмоций. Здесь Джеймс подвергался наивной критике за постановку прагматизма на службу религии, так как, по его мнению, удовлетворение, приносимое абсолютным, доказано всем ходом религиозной истории человечества. Верования человека выступают правилами его деятельности.
Действительно слабым местом является толкование каждого отдельного действия как подтверждения истины. В то же время в философии прагматизма практические результаты не рассматриваются как окончательные или абсолютные, изменение практики, в свою очередь, ведет к обновлению истин.
Вполне логично, что истина – это синоним полезности, поскольку обладание истиной – не самоцель, а средство для удовлетворения каких-либо жизненных потребностей. Правда, при этом возникает вопрос – можно ли утверждать обратное: то, что полезно, – истинно? А после этого и следующий вопрос – для кого истинно? Истина может для человека быть безразличной и даже вредной. Известно из истории, что «несоизмеримость гипотенузы и катетов прямоугольного треугольника была настолько “вредна” для открывших ее пифагорейцев, ибо она разом опровергла их учение о числовой гармонии, управляющей миром, что “разгласивший (учение) об иррациональности и несоразмерности” погиб в море “как безбожник”».[34] То есть в этом случае исчезает такое свойство истины, как общезначимость, непременное для естествознания и технических наук.
Истина в прагматизме может основываться на доверии – существует «кредитная» система истин, под которой имеются в виду истины, непосредственно не используемые, но хранящиеся в книгах, справочниках, нашей памяти. Истина должна быть совместима с предыдущими истинами и вновь обнаруженными фактами – здесь налицо совпадение прагматистской истины с классическим определением истины как соответствия идеи и реальности и теорией когерентной истины. Другими словами, в сущности и прагматистскую, и когерентную концепции истины можно рассматривать как разновидности корреспондентской теории, ее дополнения. Самое же уязвимое место прагматизма по данному вопросу – преувеличение утилитарной направленности науки, поскольку история науки убедительно показывает – многие научные открытия в момент их создания не имели ни экспериментального подтверждения, ни, тем более, технического применения.
Конвенционалистская концепция истины утверждает ее договорной характер; истина является результатом соглашения внутри научного сообщества по соображениям удобства, целесообразности, принципа «экономии мышления» и т.п. В разных научных дисциплинах и в соответствующих познавательных сообществах вырабатываются свои правила, нормы, эталоны, по которым происходит аргументация и доказательство. Впервые идею конвенциональности истины выдвинул А. Пуанкаре на основании аксиоматизации ряда математических дисциплин, развития неэвклидовых геометрий, показавших соответствие одному и тому же пространству различных, но эквивалентных друг другу геометрий. В более «мягком» варианте эта мысль была выражена Р. Карнапом в так называемом принципе терпимости, означающем, что каждая естественнонаучная теория может быть построена на основе любой системы аксиом и правил синтаксиса.
Отрицать факт соглашений (конвенций) в рамках научных школ не приходится, но, как точно подмечено: «В сущности, сам тезис, что истина – всегда продукт соглашения, опровергает себя же, ибо подразумевает, что независимо от всяких соглашений этот тезис должен квалифицироваться как истинный».[35] Соглашения в науке были и будут, но их пределы обусловлены характером познаваемых объектов самой действительности.