Герой Советского Союза Николай Кузнецов вошел в историю тайных операций как удачливый разведчик и хладнокровный террорист. Сын уральских крестьян с прусской внешностью — ему так шли офицерские роли! — немецкий он знал со школы, но лучшими его учителями оказались немцы, оставшиеся на Урале после плена, в который их забросила Первая мировая война. «Свой парень» среди немцев не мог быть не замечен чекистами. Ему предложили сотрудничать с НКВД. И он принял это предложение. Первое поручение — информировать о «настроениях» немецких колонистов. Первая оперативная кличка — Колонист.

Потом на Уралмаше среди заводских немцев он тоже стал своим. У немецких инженеров, налаживавших технологию и технику, он учился говорить на баварском, прусском, саксонском диалектах, болтал с ними обо всем. Они привязались к нему. А он и здесь действовал «по линии НКВД». Пожелтевшие страницы архивных документов говорят об этом так: «…с 1938 года выполняет особые задания по обеспечению государственной безопасности».

Москве требовались новые люди. Управление контрразведки НКВД озадачило местные органы: ищите молодых, знающих немецкий и способных к чекистской работе. Из Свердловска ответили: есть такой человек.

В Москве Кузнецов оказался под началом майора Рясного из отдела контрразведки центрального аппарата НКВД. Отдел тот занимался слежкой за зарубежными посольствами. Конечно, в первую очередь искали подходы к немецким дипломатам. Чем увлекались иностранные дипломаты в Москве в конце 1930-х годов? Бизнесом на антиквариате, золоте, часах, фотоаппаратах. А еще театром и женщинами. Вот в этих сферах и должен был работать Кузнецов: искать встреч, завязывать знакомства.

— Давай-ка я тебя сделаю летчиком, — решил Рясной.

Форма лейтенанта ВВС Красной армии преобразила Кузнецова. Привлекательный от природы, он приобрел рекламный шик. Блестящие сапоги, крылья на фуражке и гимнастерке, отливавшие золотом, притягивали взгляды. Он быстро освоился в Москве и скоро стал завсегдатаем театров и торговых точек. Чаще всего появлялся в ювелирном магазине в Столешниковом переулке. Там, на ниве бизнеса, он и сошелся с секретарем словацкого посольства. Тот таскал на продажу часы. Кузнецов их реализовывал — для НКВД, правда. Бизнес закончился согласием дипломата помочь информацией и шифрами.

Кузнецов преуспел и во второй части плана Рясного. Прима-балерина Большого театра учила его понимать балет, давала уроки обхождения с женским полом, вводила в мир театральных страстей, тайн и интересов. Из московских театров, из ювелирных и комиссионных магазинов он нес адреса и приглашения дам. Ну как можно отказать обаятельному «лейтенанту», да еще столь щедрому на подарки! Приятно поражали милые женскому сердцу красные гвоздики, духи «Красная Москва», легкомысленные шляпки, дорогие чулки. А потом — ужин в ресторане (благо позволяла коммерческая предприимчивость), где за столом оказывались рядом московские актрисы и иностранные дипломаты. Сияющий Кузнецов провозглашал тосты, пенилось шампанское, текли деньги, текла информация…

Однажды агентурные донесения Кузнецова прочел комиссар госбезопасности Ильин — начальник 3-го отдела политического управления НКВД, занимавшегося слежкой за творческой интеллигенцией. Этот генерал с вкрадчивыми профессорскими манерами был вхож в писательские круги, дружил с Алексеем Толстым, известными музыкантами и композиторами. В политическом сыске, считал Ильин, важно определить ту социально-профессиональную группу, которая концентрирует информацию и ускоряет ее, через которую наиболее интенсивно бегут информационные волны. В 1930-е годы наиболее информационно насыщенной группой, в контакте с которой находились партийные вожди, наркомы, военные, советские и иностранные дипломаты, была богема: писатели, поэты, музыканты, актеры и прежде всего актрисы. В этом хмельном брожении чувств и страстей вертелась информация и обнажались «настроения». Нужен был определенный талант, чтобы улавливать и впитывать эти информационные потоки. Таким талантом обладал Кузнецов, и Ильин это понял. Но кроме таланта стукача тут требовался и талант человека, которому можно довериться. И здесь Кузнецов не имел себе равных. Ильин с первой встречи ощутил эти кузнецовские способности.

Москва конца 1930-х годов — хозяйственная, партийная, рабочая, а еще театральная, музыкальная, пьющая, гулящая. В этой Москве Кузнецов был своим человеком. Галантный, остроумный «лейтенант» производил впечатление крепкого и надежного мужчины, готового быть другом и любовником, готового провернуть дело и вывернуться из любой непредвиденной ситуации. Он познавал московский бомонд на спектаклях, пирушках, вечеринках. Он восторгался ансамблем Эдди Рознера и танцами Славы и Юры Ней в саду «Эрмитаж», пением Утесова, Козина, Юрьевой в Театре эстрады. Слушая знаменитое танго «Осень, прозрачное утро» в исполнении Козина (вскоре посаженного), Кузнецов почти физически ощущал, как накатывалась щемящая грусть. Он уходил в себя и в такие минуты был недоступен. Но спустя мгновение он вновь становился улыбчивым, раскованным парнем.

Его видели с артистами в «Метрополе» и «Национале», он собирал компании в московских квартирах, талантливо закручивая атмосферу флирта и интриги. А потом, очутившись в постели с утонченной блондинкой-певицей или темпераментной балериной, «лейтенант» затевал «невинные» разговоры об их друзьях и знакомых, выслушивал забавные истории из жизни писателей и актеров, политиков и вождей — ведь партийные деятели, наркомы, дипломаты и военные «западали» на тех же самых певиц и балерин…

…Лето 1942 года. Украинский город Ровно. Пехотный обер-лейтенант Пауль Зиберт, фронтовик, два железных креста на груди и медаль «За зимний поход на восток», — залечивает здесь раны и поэтому временно состоит в хозяйственной команде. Он знает толк в деньгах, товарах, вечеринках, вине и женщинах.

Ровно — столица оккупированной Украины, город сделок, торговли, разврата. Хозяин здесь тот, кто имеет деньги и товар. Зиберт имел и то и другое — ведь на него работали диверсанты из спецотряда полковника Медведева. Они выскребали вагоны и грузовики, чемоданы и бумажники немецких офицеров и чиновников. Оккупационные деньги и рейхсмарки, драгоценности, французские коньяки и вина, сигареты, галантерея и косметика — все для Зиберта.

На очередной пирушке он столкнулся с человеком Скорцени, майором фон Ортелем. Скорцени — легенда, супермен Третьего рейха, человек особого назначения, диверсант и террорист. Его люди — его отражение. Ортель и Зиберт глянулись друг другу, симпатия с первой рюмки. Лихой «пехотинец» и непростой майор.

— Что делаешь в этой дыре, обер-лейтенант?

— Служу по хозяйственной части, после ранения.

Новая встреча. Рюмка к рюмке и вопрос:

— Деньги есть, обер-лейтенант?

— Для вас, майор… Сколько?

Вновь застолье — привычный звон бокалов, обжигающий коньяк «Вье» из Франции, шепот горячих губ и шорох юбок в соседних комнатах. И опять этот парень здесь — Пауль Зиберт. Приятен, черт!

— Пойдешь ко мне?..

— Зачем? Я же пехотный офицер.

— Э, лейтенант, брось! Ты не для окопов. За персидскими коврами поедем!

…В Москве, на Лубянке, так потом поняли слова майора фон Ортеля: это Тегеран, это нападение на «большую тройку», угроза для Сталина, Рузвельта, Черчилля на Тегеранской конференции. И скорее всего, это дело поручено Скорцени…

Делом особой важности для Кузнецова в Ровно была стратегическая разведка. Кузнецов помнил Ильина и его теорию о социально-профессиональных группах, ускоряющих потоки информации. В Ровно такой группой были актрисы местного театра, варьете, официантки и метрдотели. Женщины притягивают военных. Любовь скоротечна, разговоры спонтанны, информация непредсказуема…

В этой среде Кузнецов и заводил знакомства. Кроме того, в Ровно останавливаться ему было негде. Не мог он снять номер в отеле или комнату в городе без направления комендатуры. Первая же проверка показала бы, что Зиберт ни в какой хозяйственной команде не состоит. Поэтому «лейтенант» кочевал по постелям женщин — и тех, которых знал, и тех, с которыми специально знакомился. Для этого у Зиберта в багажнике всегда лежали изысканное женское белье и пачки модных нейлоновых чулок из Франции, духи и помада из Италии, шоколадные конфеты из Швейцарии и лимонный ликер из Польши. Ночь в доме очередной случайной знакомой была обеспечена, и порой не одна…

Стрелять Кузнецов научился еще в Москве, когда готовился со спецотрядом Медведева работать в тылу у немцев. Преподаватели из 4-го управления НКВД учили бить из разного оружия и разного положения. А потом в лесах под Ровно, закрепляя пройденное, Кузнецов часами навскидку, не целясь, всаживал пулю за пулей в белые стволы берез. Более всего ему пришелся по душе семизарядный «вальтер»: вес 766 граммов, патрон 7,65 от «браунинга», легкий спуск, легок в руке — будто ее продолжение.

Из этого «вальтера» он убил верховного судью Украины Альфреда Функа. До Функа были имперский советник финансов генерал Гель, прибывший в Ровно из Берлина с заданием ускорить вывоз в Германию ценностей и продовольствия с Украины; заместитель наместника фюрера на Украине генерал Даргель; офицер гестапо штурмбаннфюрер Геттель; командующий восточными соединениями оккупационных войск генерал фон Ильген, которого Кузнецов доставил в отряд Медведева; инженерный полковник Гаан, ответственный за связь со ставкой фюрера в Виннице; имперский советник связи подполковник фон Райс; вице-губернатор Галиции доктор Бауэр; начальник канцелярии губернаторства доктор Шнайдер; полковник Петерс из штаба авиации; майор полевой фельджандармерии Кантор. Они были уничтожены или захвачены Кузнецовым по приказу 4-го управления НКВД. Того самого, что начало свою деятельность с убийства Троцкого…

До мельчайших нюансов продумывал Кузнецов пути отхода с места операции. Каждый раз выстраивал ложный след для гестапо. В случае с Гелем им стал бумажник, якобы случайно выпавший из кармана террориста. Бумажник тот принадлежал видному эмиссару украинских националистов, закончившему жизнь в отряде Медведева. Немцы нашли в нем письмо: «Батько не сомневается, что задание будет тобой выполнено в самое ближайшее время. Эта акция послужит сигналом для дальнейших действий против швабов». Провокация удалась. Гестапо схватило тридцать восемь известных деятелей из организации Бандеры и расстреляло их.

Не раз перекрашенные немецкие автомобили уносили Кузнецова с места свершения акции. «Опель» и «адлер» словно созданы для проведения спецопераций: форсированная скорость, чуткая управляемость, мощность. Когда похитили Ильгена, в «адлер» набилось семь человек вместо положенных пяти, и машина вывезла. Подвел только итальянский «фиат»: на выезде из Львова после боя с постом фельджандармерии пришлось бросить машину и уходить лесом.

Это все была техника дела — «вальтеры», «опели», «адлеры», ложные следы. А идея дела, его психологическая сила — в Кузнецове. Действовать, и успешно, в городе, наводненном гестаповцами, действовать, когда тебя ищут, стрелять, когда охрана в двух шагах, — для этого нужно быть человеком со стальными нервами, хладнокровным до бесчувствия, работающим, как машина, опережающая противника на ход вперед. Кузнецов стал им в тот момент, когда решил для себя главный вопрос: он обречен и погибнет, но встретит этот миг достойно. И поэтому в его письме к брату в августе 1942 года есть такое откровение: «Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен советский патриот и большевик». Он был чернорабочим сталинской эпохи. Готовность к самопожертвованию вела его по тропе террористических операций для уничтожения тех, кого он научился ненавидеть с первых дней войны.

В служебных документах гестапо это выглядело так: «Речь идет о советском партизане-разведчике и диверсанте, который долгое время безнаказанно совершал свои акции в Ровно, убив, в частности, доктора Функа и похитив, в частности, генерала Ильгена. Во Львове “Зиберт” был намерен расстрелять губернатора доктора Вехтера. Это ему не удалось. Вместо губернатора были убиты вице-губернатор доктор Бауэр и его президиал-шеф доктор Шнайдер. Оба этих немецких государственных деятеля были расстреляны неподалеку от их частных квартир… Во Львове “Зиберт” расстрелял не только Бауэра и Шнайдера, но и ряд других лиц…»

9 февраля 1944 года Кузнецов стрелял в вице-губернатора Галиции Бауэра и доктора Шнайдера. Спустя три дня его «фиат» был остановлен постом фельджандармерии в 18 километрах к востоку от Львова. К тому времени убийцу вице-губернатора искали гестапо и полевая полиция — им была дана ориентировка на террориста в немецкой форме. Роковой ошибкой Кузнецова было то, что он уходил на восток. Если бы на запад, как было оговорено с командованием в качестве варианта, все могло быть иначе. Но он слишком уверовал в себя…

Оторвавшись от полиции, проплутав несколько суток в лесу, Кузнецов и его спутники Каминский и Белов вышли к селу Боратин, занятому отрядом Украинской повстанческой армии. Грубым просчетом Медведева было то, что именно близ этого села он определил местонахождение разведгруппы для связи с Кузнецовым. Измотанные разведчики остановились в хате крестьянина Голубовича. Там их и накрыли бандеровцы. Сотник Черныгора быстро понял, с кем имеет дело. Но Кузнецов до последнего мгновения управлял ситуацией. На столе под фуражкой лежала граната. И настал тот миг в переговорах с Черныгорой, когда Кузнецов рванул ее на себя…

Изувеченное тело Кузнецова украинские партизаны закопали в низине близ села. Через неделю отступающие части немецких войск начали здесь копать окопы, возводить линию обороны. Тогда-то и обнаружили свежезакопанную яму и в ней труп в форме капитана вермахта. Разъяренный немецкий офицер отдал приказ спалить деревню. Крестьяне указали на отряд Черныгоры, расположившийся в соседнем селе. Вскоре там уже орудовали немецкие пехотинцы, расстреливая в хатах всех, застигнутых с оружием. Они мстили за убийство «немецкого» офицера, кавалера двух железных крестов…