Зрители телесериала «Семнадцать мгновений весны» часто спрашивают: «Существовал ли в действительности Штирлиц или другой советский разведчик-нелегал, ставший его прообразом?» Ну что же, на прямой вопрос — прямой ответ: «Нет. Ни одного нелегала, профессионального офицера советской разведки ни в окружении Мюллера или Шелленберга, ни вообще в центральном аппарате гитлеровских спецслужб, к сожалению, не было».

Однако в реальной жизни существовал человек, работавший в этом аппарате и знавший его тайны. Он не был профессиональным советским разведчиком, но являлся надёжным агентом нашей разведки. Его имя — Вильгельм Леман, а псевдоним — «Брайтенбах». О нём и пойдёт речь.

В 1884 году в небольшом городке в окрестностях Лейпцига в семье учителя Лемана родился сын, которого в честь кайзера назвали Вильгельмом. Однако всю жизнь его звали Вилли, и как Вилли Леман он фигурирует в документах советской разведки. В семнадцатилетнем возрасте юноша поступил добровольцем в военно-морской флот и прослужил на нём около десяти лет. Он участвовал во многих дальних походах, был свидетелем Цусимского боя, уволился с должности фельдфебеля-артиллериста и устроился на службу в берлинскую полицию. Там отметили его добросовестность и способности и перевели в контрразведывательный отдел полицей-президиума Берлина. В годы Первой мировой войны и после Вилли Леман проявил себя как умный и толковый контрразведчик, получил повышение, вёл особо важные расследования, был практически в курсе всей работы отдела.

Он характеризовался как человек, не страдающий тщеславием, трезво относящийся к деньгам, не имеющий каких-либо пагубных пристрастий и «порочных связей». В 1928 году, когда один из его друзей оказался в тяжёлом положении, Вилли посоветовал ему предложить свои услуги советскому полпредству. Тот так и сделал. Он стал агентом советской разведки А-70 (впоследствии от серьёзной работы был отстранён, так как чересчур «свободно» обращался с получаемыми деньгами и мог вызвать подозрение).

В 1929 году, когда самому Вилли понадобились деньги, он поступил так же. После вербовки он получил кодовое имя А-201 или «Брайтенбах». Чтобы не возвращаться больше к этому вопросу, заметим, что хотя денежная сторона в мотивах сотрудничества Лемана была весьма существенной, на его решение, как это часто бывает с агентами, повлияло и резко отрицательное отношение к нацистам. Он считал преступной войну против Советского Союза.

Ввиду его служебного положения Центр и берлинская резидентура сразу же позаботились о глубокой конспирации Лемана. Было решено получать от него только ту информацию, которую он может добывать по своей должности, не заставляя его выуживать чужие секреты. Хотя документальной информации в агентурной работе всегда отдаётся предпочтение, в случае с «Брайтенбахом» советские спецслужбы не настаивали на том, чтобы он передавал документы, и удовлетворялись устными сообщениями. И так как «легальные» разведчики как официальные сотрудники советских учреждений могли находиться под наблюдением, связь с ним в основном поддерживали через нелегалов. Для него был изготовлен паспорт, по которому он мог срочно покинуть страну, и отработаны сигналы опасности.

В 1930 году разведывательные возможности «Брайтенбаха» расширились — ему поручили «разработку» советского посольства, следовательно, он оказался в курсе всех акций, намечаемых и проводимых против посольства и его сотрудников, и знал всю агентуру, используемую в них. В конце 1932 года ему также были переданы дела по польскому шпионажу, и не случайно польский резидент Юрек Сосновский (см. очерк о нём) удивлялся осведомлённости о нём советской разведки, когда его допрашивали на Лубянке в 1939–1940 годах.

После прихода Гитлера к власти в 1933 году, в отделе «Брайтенбаха» было создано отделение по борьбе с «коммунистическим шпионажем». 26 апреля 1933 года отдел Лемана влился во вновь созданную государственную тайную полицию (гестапо). Так он стал гестаповцем, а 20 апреля 1934 года, в день рождения Гитлера, Леман был принят в СС и повышен в чине.

В 1934 году агент «Брайтенбах» был передан на связь разведчику-нелегалу Василию Зарубину (см. очерк о нём). Центру требовался всё больший объём информации, выходящей за пределы должностных возможностей агента. И всё же он сумел получить её, например: для нашей дешифровальной службы добыл подлинные тексты телеграмм гестапо; сообщил технологические подробности о ракетах, которыми занимался арестованный конструктор Занберг; выяснил, не были ли перевербованы арестованные гестапо два источника резидентуры.

В ноябре 1935 года Леман в числе других высокопоставленных контрразведчиков посетил совершенно секретные заводы и полигоны, где производилось и испытывалось новейшее оружие вермахта — ведь контрразведчики должны «знать, что им нужно охранять». Подробное описание увиденного и ряд тактико-технических данных, полученных от специалистов, «Брайтенбах» передал тогда нашей разведке.

Ещё более важное значение имело донесение «Брайтенбаха» об изобретении молодым инженером Вернером фон Брауном невиданного до той поры оружия — ракет на жидком топливе, дальность полёта которых должна была составлять сотни километров. По этому поводу был составлен специальный доклад на имя Сталина, Ворошилова, Тухачевского. Руководство ГРУ дало высокую оценку этому документу и составило вопросник для уточнения данных.

В 1936 году «Брайтенбах» сообщил дислокацию пяти секретных полигонов по испытанию нового оружия; сведения о системе мощных укреплений вдоль германо-польской границы; о создании нового бронетранспортёра фирмой «Хейнкель» и истребителе; о самолётной броне; об огнемётном танке; зажигательной жидкости; строительстве на восемнадцати верфях подводного флота.

В конце того же года в Германии были предприняты особые меры для охраны государственной тайны в области разработки и производства новых видов оружия, однако Леман продолжал передавать информацию о достижениях Германии в военной области. От него, в частности, впервые стало известно о ведущихся под личным контролем Геринга опытах по изготовлению бензина из бурого угля; о строительстве секретного завода по производству отравляющих веществ.

Брайтенбах также смог заполучить и передать советской разведке особой важности доклад 1937 года «Об организации национальной обороны Германии».

О том, как ценили Лемана в гестапо, свидетельствует тот факт, что по случаю Рождества 1936 года он получил портрет фюрера с его подписью и грамоту, кроме него этой чести удостоились ещё трое сотрудников.

Был в его жизни случай, чуть не приведший к провалу. Приятель сообщил ему, что за ним велось наружное наблюдение по подозрению в связях с советским торгпредством. К счастью, оно не зафиксировало контакта Лемана с нашим разведчиком. А вскоре выяснилось, что наблюдение за ним велось по ошибке — оно должно было вестись за другим Леманом, его однофамильцем, на которого из ревности донесла его бывшая любовница.

В марте 1937 года Зарубин выехал из страны, связь с «Брайтенбахом» поддерживала жена нелегала Короткова (см. очерк о нём) — Мария Вилковыская через хозяйку конспиративной квартиры Клеманс. Но в конце 1938 года и эта связь прервалась, так как руководивший ею единственный сотрудник-нелегал А.И. Агаянц скончался во время хирургической операции.

В 1939 году в Центре была составлена справка о работе «Брайтенбаха», в которой говорилось, что он «передал нам чрезвычайно обильное количество подлинных документов и личных сообщений, освещавших структуру, кадры и деятельность… гестапо, а также военной разведки Германии. „Брайтенбах“ предупреждал о готовящихся арестах и провокациях в отношении нелегальных и „легальных“ работников резидентуры в Берлине… Сообщал сведения о лицах, „разрабатываемых“ гестапо, наводил также справки по следственным делам, которые нас интересовали… в разведке никогда не возникало каких-либо сомнений в честности агента».

Итак, «Брайтенбах» остался без связи.

В конце июня 1940 года неизвестный бросил в почтовый ящик посольства СССР письмо, адресованное военному атташе. Автор предлагал восстановить с ним прерванный в 1939 году контакт, указывал пароль для вызова по телефону, время и место встречи. Он писал: «Если это не будет сделано, моя работа в гестапо потеряет всякий смысл», — писал он.

Конечно, это письмо не могло не вызвать подозрения: не переродился ли «Брайтенбах», не выступает ли он в качестве подставы. Но победила уверенность в его честности. В Берлин был направлен сотрудник Центра Коротков, который, восстановив связь с «Брайтенбахом», передал агента в ведение молодого разведчика Бориса Журавлёва.

«Брайтенбах» несколько раз предупреждал о растущей угрозе нападения Германии на СССР. В марте 1941 года он сообщил о том, что в абвере в срочном порядке укрепляют подразделение для работы против России; проводятся мобилизационные мероприятия в государственном аппарате; в конце мая — о том, что составлен график круглосуточного дежурства сотрудников. На последней встрече с Журавлёвым, 19 июня 1941 года, он сообщил, что в гестапо только что поступил приказ для немецких войск — начать боевые действия против Советского Союза 22 июня после 3 часов утра.

В тот же вечер телеграмма ушла в Москву.

Это была последняя встреча с «Брайтенбахом». Уже после войны его жена Маргарита рассказала нашим сотрудникам, что в декабре 1942 года её муж был срочно вызван на работу и не вернулся. Один из его сослуживцев сообщил ей впоследствии, что Вилли был расстрелян в гестапо.

В деле «Брайтенбаха», хранящемся в архиве Службы внешней разведки, имеется справка о том, что он был выдан заброшенным в немецкий тыл агентом «Беком», попавшим в руки гестапо. В справке говорится, что «Бек» «по заданию гестапо с 14.10.42 по 12.04.44 поддерживал связь с Москвой по радио, передавая сообщения под диктовку сотрудников гестапо, в результате чего в декабре 1942 года был арестован и расстрелян агент органов НКГБ 201-й, т.е. „Брайтенбах“».

Никаких данных о следствии и суде по делу Вилли Лемана ни в делах гестапо, ни в других трофейных немецких архивах не сохранилось. Его дело не обнародовалось и, скорее всего, даже не докладывалось фюреру. Это был декабрь 1942 года, и разъярённый поражением под Сталинградом Гитлер мог выместить злость на руководителях гестапо: ведь враг в лице Лемана свил гнездо в самом сердце Третьего рейха. По-видимому, понимая это, они без суда расстреляли или замучили его в своих подвалах. А возможно, «папаша» Мюллер просто застрелил его в своём кабинете.