Разнообразие чудаков выражают слова, их обозначающие: от чудиков и чудил — до чудотворцев. Проще всего рассказать об оригиналах, выходящих за грань нормального поведения.

Например, в Кунцевском районе Москвы порой появлялся седой, бородатый благообразный старик, похожий на Менделеева, с тяжёлым посохом и в самодельной короне, с такими же причудливыми орденами. На короне и посохе красовались надписи: «Владыка Мира», «Повелитель Вселенной». Судя по всему, у него была мания величия.

Иное дело — странности незаурядных людей. Поэт Велимир Хлебников был по рождению Виктором Владимировичем. Но разве мог иметь такое имя Председатель Земного Шара, каким он был прилюдно провозглашён?

Вадим Шершеневич рассказан, как это происходило. В городском театре Харькова по такому случаю имажинисты, возглавляемые Сергеем Есениным, устроили представление. На сцене стоял Хлебников в холщовой рясе, босой, со скрещёнными на груди руками. Есенин и Шершеневич читали нараспев торжественные строфы. После каждой из них, как бы по церковному канону, Хлебников говорил «Верую».

Как символ Земного Шара ему на палец надели кольцо, взятое на время у четвёртого организатора вечера Глубоковского. Когда опустился занавес, Глубоковский подошёл к Хлебникову:

— Велимир, снимай кольцо.

Но Председатель Земного Шара испуганно спрятал руку с кольцом за спину.

— Брось дурака валять, отдавай кольцо! — рассердился Глубоковский.

Есенин хохотал, а Хлебников лепетал:

— Это… это… Шар… символ Земного Шара… А я — вот… меня… Есенин и Мариенгоф в председатели…

После недолгой борьбы хозяин овладел своим кольцом. Председатель Земного Шара уткнулся в пыльную театральную кулису и горько заплакал.

Что это? Приступ помешательства у поэта-заумника, будетлянина, случайно оказавшегося в имажинистах? (Кстати, их порой называли «измажистами», «манижистами», или просто «машинистами»; достаточно нелепое для русских поэтов «имаже», означающее «образ», позволяло называть их «образинами», особенно после издевательства над Велимиром.)

С Хлебниковым происходило немало нелепых историй. Заумная игра словами увлекала его подчас в безумие. Он действительно был «не от мира сего», с полнейшим презрением относился к материальным ценностям, столь вожделенным для людей бездарных. Упоение творчеством отрешало его от обыденности, уносило в миры воображаемые.

Во время скитаний по югу России его спутник свалился без сил. Велимир взглянул на него и пошёл дальше. «Не бросай меня! — взмолился спутник. — Я могу умереть!». «Ничего, степь отпоёт», — отвечал поэт.

А более чем за столетие до него примерно в тех же местах скитался другой неприкаянный поэт и мыслитель — Григорий Саввич Сковорода. «Не пойду в город богатый, — писал он, — а буду на полях быть».

Для обывателя, озабоченного своим благосостоянием и карьерой, такие люди, как Григорий Сковорода или Велимир Хлебников, выглядят безумцами. И тот же обыватель может считать себя христианином, так и не понимая, что Иисус Христос был бескорыстным странником, которого мир не поймал, хотя и соблазнял богатством и властью.

В нашу эпоху следовало бы вдуматься в слова Сковороды:

«Мы в посторонних околичностях чересчур любопытны, рачительны и проницательны: измерили море, землю, воздух и небеса, обеспокоили брюхо земное ради металлов… нашли других миров неисчислимое множество, строим непонятные машины, засыпаем бездны, возвращаем и привлекаем стремнины водные, ежедневно новые опыты и дивные изобретения.

Боже мой, чего мы не умеем, чего не можем? Но то горе, что при всём том кажется, что чего-то великого недостаёт…

Дух несытости гонит народ…

Что же такое сделать вас может счастливыми?»

Ответ прост: «Сие-то есть быть счастливым — узнать, найти самого себя». А это, оказывается, не так-то просто. Необходимы усилия ума и воли. Добьётся успеха лишь тот, «кто частыми размышлениями в истине очистил свой разум». А «источником несчастия есть нам наше бессовестие».

Владимир Васильевич — Велимир — Хлебников (1885–1922) родился в Астраханской губернии в семье натуралиста-орнитолога. Ему было 12 лет, когда сочинил он стишок своеобразный:



О чём поёшь ты, птичка в клетке?

О том ли, как попалась в сетку?

Как гнёздышко ты вила?

Как тебя с подружкой клетка разлучила?..



В 1903 году поступил на физико-математический факультет Казанского университета, затем перевёлся на естественное отделение. Через 4 года поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Недоучившись, вошёл в круг столичных поэтов. М. Кузмин записал в своём дневнике: «Пришёл Хлебников… В его вещах есть что-то яркое и небывалое». И ещё: «Читал свои вещи гениально-сумасшедшие».

Печататься начал Хлебников с 1908 года. Он был — словотворец:



Там, где жили свиристели,

Где качались тихо ели,

Пролетели, улетели

Стая лёгких времирей…



Его завораживали слова и числа:



Я всматриваюсь в вас, о числа,

И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах,

Рукой опирающимися на вырванные дубы,

Вы даруете единство между змееобразным движением

Хребта вселенной и пляской коромысла,

Вы позволяете понимать века, как быстрого хохота зубы.

Мне сейчас вещеобразно разверзлися зеницы

Узнать, что будет Я, когда делимое его — единица.



У него есть запись: «Мы новый род люд-лучей. Пришли озарить вселенную. Мы непобедимы». Секрет его непобедимости был прост. У него не было того, что называют слабостями: привязанности к деньгам, вещам, славе. Поэт Николай Асеев писал о нём:

«В мире мелких расчётов и кропотливых устройств собственных судеб Хлебников поражал своей спокойной незаинтересованностью и неучастием в людской суетне. Меньше всего он был похож на типичного литератора тех времён, или жреца на вершине признания, или на мелкого пройдоху литературной богемы… Был он похож более всего на длинноногую задумчивую птицу, с его привычкой стоять на одной ноге, и его внимательным глазом, с его внезапными отлётами… и улётами во времена будущего».

У кого-то может возникнуть соблазн причислить Велимира Хлебникова к числу юродивых или тихих помешанных. Но следует иметь в виду, что он обладал не только умом (и шизофреники бывают весьма неглупыми), но и остроумием — свидетельством здравого смысла. Как тут не вспомнить слова учеников из его «сверхповести»-пьесы «Зангези»:

— Мыслитель, скажи что-нибудь весёленькое. Толпа хочет весёлого. Что поделаешь — время послеобеденное.

Порой прозрения Велимира великолепны. Ещё в 1909 году он осознал трагедии XX века, рабство у вещей человека, и слова его поистине вещи:



Из желез

И меди над городом восстал, грозя, костяк,

Перед которым человечество и всё иное лишь пустяк…

…Прямо летящие, в изгибе ль,

Трубы возвещают человечеству погибель.

Трубы незримых духов се!



Свершился переворот. Жизнь уступила власть

Союзу трупа и вещи.

О человек! Какой коварный дух

Тебе шептал, убийца и советчик сразу:

«Дух жизни в вещи влей!»



Пребывая преимущественно в иномире причудливых образов, странных слов, вещих созвучий и совпадений чисел, этот, как он себя называл, «будетлянин», человек будущего (небывалого и несбыточного, ибо пребывает в неведомом «будет»), принадлежал вечности. Его мысль была поэтически крылатой, не признающей пудовых пут наук и философий. Она открывала простые, а потому непостижимые изощрённым мыслителям истины.



Годы, люди и народы

Убегают навсегда,

Как текучая вода.

В гибком зеркале природы

Звёзды — невод, рыбы — мы,

Бога — призраки у тьмы.



Чуждый социологий и экономик, Велимир Хлебников приветствовал на свой лад создание страны господства трудящихся:



Это шествуют творяне,

Заменивши Д на Т,

Ладомира соборяне

С трудомиром на шесте.



Он оставался не только в своём воображении, но и реально — Председателем Земного Шара, провозглашённым прилюдно, хотя и никем не признанным. Но разве подлинные титулы даруют имущие власть или присуждают комиссии? Разве требуется всеобщее голосование для избрания Председателя Земного Шара?

Велимир Хлебников был подобен «птичке Божией», не вьющей «хлопотливого гнезда», но и не сидящей в клетке, как писал он в первом своём стихотворении. Он был не литератором, а левитатором: взлетал, преодолевая тяготенье вещей, и улетал в многомерное пространство реального и вообразимого бытия. Ему поистине принадлежал мир, ибо мог сказать:



Мне много ль надо?

Коврига хлеба

И капля молока.

Да это небо,

Да эти облака!