Джон: А сейчас перейдем к сегодняшнему заданию по жонглированию (демонстрируя первое движения жонглирования). День первый прошел вот так, правда? Да, Марн.

Марн: В обучении жонглировать есть один непопулярный шаг, который мне кажется ценным. Он называется «падение предмета» - это первый шаг.

Джон: Фактически, вы намеренно роняете...

Марн: ...мяч.

Джон: Шаг следующего дня был такой: ждать до самого последнего момента, бросая как можно ровнее в обоих направлениях. За эти следующие десять минут, в течение которых вы собираетесь добиться жонглирования тремя мячами, я бы хотел, чтобы вы сделали обзор пройденного за эти дни. Начните с первого дня, и занимайтесь этим шагом первого дня до тех пор, пока не будете удовлетворены настройкой этих циклов. Затем я хочу, чтобы вы перешли во второй день и там поработали, в обоих направлениях.. Когда перейдете к третьему дню, если у вас появится какая-то проблема, остановитесь и вернитесь во второй. Если есть проблемы во время работы во втором, вернитесь в первый. Всего только три шага. Обратите внимание на взаимосвязь: повторяю еще раз, ваши глаза должны быть сейчас лучше. Помните, сто лет назад это была магия, потому что у людей не было адекватных визуальных сканирующих паттернов, чтобы заметить, что происходит. Обратите внимание на то, что я сейчас делаю. Ваша задача - сделать слепок с этого, потому что через секунду мы возьмем третий мяч. Я хочу, чтобы вы смогли заметить, что я сейчас делаю, когда двигаются три мяча. Вопросы есть? Хорошо. Вы уже прошли тест. (смех) Вспомните трюк «остановка мира», найдите это состояние, настройте нужные петли, первый день, второй день, и сделайте последнее движение. И приятного вам жонглирования. Встретимся через десять минут, ребята.

Джон: Прошу обратить внимание: вспомните, верили ли вы в то, что сможете научиться жонглированию за то время, которое у вас было, и почувствуйте различие в вашей способности обучаться, когда вы сдвигаете внимание. Следующий комментарий. Здесь все еще происходят интересные вещи - здесь все еще есть люди, которые создают себе трудности, потому что они делают так...(демонстрирует неправильное состояние и поведение). Это трудно. У вас два мяча в воздухе одновременно.

Джуди: Посмотрите: у него в воздухе всего один мяч.

Джон: (показывает) Я бы никогда не стал учить вас чему-нибудь трудному. (смех) Я серьезно. Мы учили вас только простым вещам. Это не значит, что их легко выполнить, но это все-таки значит, что это простые вещи, доступные каждому при соответствующем сдвиге внимания и определенном количестве персональной преданности практике. Итак, если вы помните, что хотите держать в воздухе минимальное количество мячиков одновременно, то посмотрите, сколько мне нужно времени для этого. Теперь если вы бросите сразу два, это немного больше, чем я могу управиться. Может быть, вы хотите расшириться до этого. Те, кто хотят, очевидно, могут делать такие фокусы,...(показывает бросок через руку)

Джуди: Тогда вы можете переходить к другим предметам, например, жонглировать булавами.

Антонио: А что можно сделать с пятью предметами? У меня был знакомый торговец апельсинами в моем городе, он жонглировал пятью апельсинами без особого напряжения.

Джуди: Он был вынужден.

Джон: Хочу предложить, чтобы некоторые ваши части нейросистемы сейчас, преднамеренно во втором внимании, заняли положения, занимаемые Джудит, мною, Джорджем и остальными из нас. Чтобы этот кусок работы имел результат и после этих пяти дней, крайне важна целостность ваших петель. По возвращению домой также помните, что этим нужно заниматься с определенной чувствительностью. Спутники не заходят прямо в атмосферу, они скачут по ее поверхности, понемногу замедляя скорость.Если они зайдут прямо, их скорость приблизится к той, с которой ходим мы с вами... Уважайте людей, с которыми вам предстоит связываться - в смысле соединять системы петель, становясь более крупными комплексами разума. Если вы высоко цените понятие мудрости и эстетики, которые обрамляют все, что мы здесь сделали, тогда вы поймете, как осторожно вы должны приближаться к соединению с различными частями мира, в который вы возвращаетесь. Но никогда впредь не допускайте ошибки, (и я призываю ваше второе внимание настоять на этом) поверив, что то, что вы можете понять в первом внимании, есть что-то большее, чем маленький фрагмент вашего персонального выбора, который в свою очередь является маленьким фрагментом человеческих возможностей, существующих внутри каждого из нас.

Джуди: Правильно, правильно!

Джон: Главными участниками работы, кроме вас, меня и Джудит, являются люди, которых мы упоминали: Грегори Бейтсон - тонкий мыслитель, мастер первого внимания, ну и художник, который всегда знал, что мудрость живет во втором внимании; Карлос Кастанеда, который представил хронику своих переживаний в измененном состояние, будучи погруженным в него индейцем яки; материал Турнбулла, который является таким ярким примером традиционных культур и важности глубокого погружения; и, конечно, наше лучшее угощение сегодня, - частичное прикосновение, как это было ежедневно, к конголезской реальности. Мы обратились к этим участникам за напутственным словом, советом, их наставлениями вам на будущее. И я совершенно серьезно заявляю, что из всех знакомых мне людей, способных достичь некоторые из целей, поставленных Грегори в своей мета-науке эпистемологии, вы - самые подготовленные.

Джон: Грегори Бейтсон: я этим утром прочитал отрывок, который заканчивался такими фразами:

«К сожалению, эти абстракции, относящиеся к паттернам взаимоотношений, получили наименования (номинализации), которыми обычно оперируют таким образом, будто допускают, что эти «чувства» в основном характеризуются скорее по количественному принципу, чем точными паттернами. Это один из бессмысленных вкладов психологии в искаженную эпистемологию».12

Джон: Далее он продолжает:

«Все это свидетельствует о том, что мысли первичного процесса и передача таких мыслей другим являются, в эволюционном смысле, более архаичными (это различие, а не оценочное суждение), чем более сознательные операции в языке, и пр. В этом прослеживается подтекст всего экономического и динамического строения разума. Сэмюэл Батлер, возможно, первым подчеркнул, что то, что мы знаем лучше всего, мы осознаем хуже всего, то есть, что процесс формирования привычки - это погружение знания на менее осознанные и более архаичные уровни. Бессознательное содержит не только болезненные материи, которые сознание предпочитает не рассматривать, но также многие вопросы, которые настолько знакомы, что нам нет надобности пристально их изучать. Поэтому привычка является значительной экономией сознательной мысли. Мы можем делать дела, не задумываясь о них сознательно. Мастерство художника, или скорее его демонстрация этого мастерства, становится сигналом об этих частях его бессознательного...

Но дело обстоит не так просто. Некоторые типы знаний (уровни JD/JG) можно без труда опустить на бессознательные уровни, но другие типы следует держать на поверхности. В общих чертах, мы можем позволить себе погрузить вниз те виды знания, которые продолжают оставаться достоверными, несмотря на изменения в окружении, но обязаны хранить в доступном месте все рычаги управления поведением, которые должны время от времени корректироваться».13

Джон: Вы прошли на шаг дальше этого.Вы распределили, структурировали и создали функции, такие как «я», которые дают вам возможность погружать их на этот уровень с помощью первого внимания. У вас есть такие возможности, которых он не репрезентовал.

«Лев может погрузить в свое бессознательное то утверждение, что зебры являются его естественной добычей, но имея дело с каждой конкретной зеброй, он должен иметь возможность корректировать движения своего прыжка, чтобы он отвечал особенностям ландшафта и конкретной тактике уклонения конкретной зебры.

Экономика этой системы фактически заставляет организмы погружать в бессознательное такие обобщения взаимосвязей, которые постоянно остаются справедливыми, и держать в сознании прагматические знания отдельных случаев.

Исходные условия, из соображений экономии, можно погрузить глубже, но частные заключения должны быть сознательными. Но «погружение», хотя и экономично, имеет свою цену»14 считает Бейтсон, «и эта цена - недоступность». Это, как вы продемонстрировали, несправедливо с точки зрения той эпистемологии, которую вы построили.

«Поскольку уровень, на который погружен материал, характеризуется образными алгоритмами и метафорой, организму становится трудно изучить матрицу, из которой выведено сознательное заключение. И наоборот, мы можем отметить, что то общее, что есть между частным утверждением и соответствующей метафорой, является обобщением, предназначенным к погружению».15

Джон: Как вы слышали, я говорил раньше:

«Иногда говорят, что искажения в искусстве (скажем, в картине Ван Гога «Стул») являются прямой репрезентацией того, что художник «видит». Если в таких заявлениях имеется в виду «видение» в простейшем физическом смысле, (то-есть, поддающееся исправлению очками), то я думаю, что это бессмыслица. Если бы только Ван Гогу стул представлялся в таком диком виде, его глаза подводили бы так, что он не смог бы положить краску в нужное место на холсте. И наоборот, фотографически точная репрезентация стула на холсте выглядела бы для Ван Гога тоже дикой. Он не видел нужды искажать картину (начнем с этого). Но предположим, будто мы говорим, что художник рисует то, что видел вчера, или то, что, как он каким-то образом знает, он мог бы видеть. «Я вижу так же, как и вы. Но вы понимаете, что этот другой способ видеть стул существует в потенциале человека? И что этот потенциал всегда есть в вас и во мне?» Не выражение ли это симптомов, которые у него могут быть, поскольку весь спектр психопатологии возможен у каждого из нас?

Интоксикация алкоголем или наркотиками может помочь нам увидеть искаженный мир, и эти искажения могут выглядеть восхитительно, потому что мы признаем их своими. «Истина в вине». Нас может унизить или возвеличить осознание того, что это - тоже часть человеческого «я», часть Истины. Но интоксикация не увеличивает мастерства: в лучшем случае она может высвободить мастерство, полученное прежде.

Без мастерства нет искусства...

Выше было отмечено, что сознание неизбежно избирательно и неполно, то есть, что содержание сознания, в лучшем случае, является небольшой частью правды о «я». Но если бы эта часть отбиралась каким-нибудь систематическим способом, можно с уверенностью сказать, что эта частичная правда была бы, в совокупности, искажением правды более крупного целого.

Если взять айсберг.- мы можем по верхней его части догадаться, какой материал у него внизу; но мы не можем (непременно) сделать такого же рода экстраполяцию из контента сознания... Подобный выбор...только вселил бы оптимизм.

Что серьезно, так это поперечный разрез систем разума. Если, как мы должны верить, весь разум - это интегральная система (утверждений, образов, процессов, невропатологии, или как хотите, в зависимости от научной лексики, которой вы предпочитаете пользоваться ), и если контент сознания представляет собой лишь образец разных частей и участков этой системы, - тогда неизбежно сознательная картина всей системы будет чудовищным опровержением интеграции этого целого. Из разреза сознания первое, что видно на поверхности - это дуги петель вместо либо целых петель, либо более крупных законченных комлексов петель».

Джон: Сейчас вы знаете больше. Вот зачем нужна была вся эта эпистемологическая инициатива.

Невооруженное сознание (не вооруженное искусством, фантазией и тому подобным) никогда не сможет оценить систематической природы разума.

Это утверждение можно легко проиллюстрировать по такой аналогии. Тело живого человека представляет собой сложную, кибернетически цельную систему. Эта система изучалась учеными, в основном медиками, много лет. То, что они сейчас знают о теле, уместно сравнить с тем, что невооруженное сознание знает о разуме. Будучи врачами, они ставили перед собой цель - лечить то или другое. Поэтому их исследования были направлены (поскольку внимание фокусирует сознание) на те короткие цепочки причинно-следственных связей, которыми они могли манипулировать с помощью лекарств или других вмешательств с целью корректировки более-менее специфических и определяемых состояний или симптомов. Когда они обнаруживали эффективное «лечение» чего-нибудь, исследования в этой области прекращались, и внимание направлялось в другие области. Сейчас мы можем предотвратить полиомиелит, но никто не знает гораздо большего - о системных аспектах этой очаровательного заболевания. Исследования этой болезни прекращены или, в лучшем случае, сведены до улучшения качества вакцин.

Но ворох фокусов для лечения или предотвращения определенных заболеваний не дает всесторонней мудрости. Динамика популяций биологических видов и их экологии нарушена, паразиты получили иммунитет к антибиотикам, взаимосвязь между матерью и новорожденным почти разрушена, и так далее.

Характерно, что ошибки порождаются любыми изменениями в причинной связи, являющейся частью большой или маленькой циклической структуры системы. А остатки нашей технологии (в которой медицинская наука составляет лишь какую-то часть) стремятся разрушить остатки нашей экологии.

Однако моя цель, которую я пытаюсь поставить в этой работе, не в нападках на медицинскую науку, а в том, чтобы показать неотвратимость факта, что одна узкая рациональность, без помощи таких явлений, как искусство, религия, фантазия и тому подобное, обязательно приносит патологию и разрушения в жизнь, и что ее вредность проистекает именно из того обстоятельства, что жизнь зависит от взаимосвязанных циклов случайностей, в то время как сознание в состоянии увидеть только те короткие дуги тех циклов, которыми может управлять человеческий замысел.

Одним словом, невооруженное сознание обязательно втягивает человека в такого рода глупость, как та, виной которой была эволюция, когда она убедила динозавров в целесообразности гонки вооружений. Она неизбежно поняла свою ошибку миллион лет спустя и стерла динозавров с лица земли.

Невооруженное сознание должно всегда тяготеть к ненависти, и не только потому, что уничтожить ближнего велит «добрый здравый смысл», но и по той более глубокой причине, что видя только дуги циклов, индивидуум постоянно удивляется и непременно сердится, когда плоды его рационалистической политики обрушиваются на голову ее изобретателя.

Если вы используете ДДТ для уничтожения насекомых, можно ожидать последующего сокращения популяции насекомых до тех пор, пока не настанет голод среди насекомоядных. Тогда придется применять еще больше ДДТ, чтобы убить насекомых, которых птицы уже не едят. Более вероятно, что вы истребите птиц с самого начала, когда они поедят отравленных насекомых. Если ДДТ уничтожит собак, вам придется нанять больше полиции, чтобы бороться с грабителями.

Грабители станут изворотливее, будут лучше вооружаться...и так далее.

Вот в таком мире мы живем - в мире циклических структур, и любовь может спастись, если только мудрость (то есть, чувство или признание факта существования циклических структур (и контекста) заговорит в полный голос.

Из ранее сказанного вытекают вопросы о каком-либо конкретном произведении искусства, несколько отличные от тех, которые обычно задают антропологи. «Школа культуры и личности», например, традиционно использовала произведения искусства или ритуалы в качестве образцов или зондов для раскрытия определенных психологических тем или состояний.

Вопрос стоял так: «Говорит ли нам произведение искусства о том, какой личностью является его автор?» Но если искусство, как предполагалось выше, выполняет положительную функцию поддержки того, что я называю «мудростью», то есть, корректировки слишком рационалистического взгляда на жизнь и придания этому взгляду большей систематичности, тогда вопрос о данном произведении искусства должен звучать так: «Какая корректировка в сторону мудрости будет достигнута созданием или созерцанием этого произведения искусства (или участием в нем)?

Вопрос ( в таком случае) становится не статичным, а динамичным.»

Джуди: (читает из книги Карлоса Кастанеды «Путешествие в Икстлан», глава 8: «Разрушение распорядка жизни» )

«Все утро мы провели, наблюдая за грызунами, которые были похожи на жирных белок. Дон Хуан называл их водяными крысами...

Я погрузился в наблюдение за ними и провел целый день как охотник, выследив большое их число. Под конец я научился почти безошибочно предсказывать их действия.

Затем дон Хуан показал, как делать для них ловушки. Он объяснил, что охотник некоторое время должен следить, как они едят и где гнездятся, чтобы определить, где расположить ловушки. Затем ночью он должен расставить их, и все, что ему останется сделать на следующий день, это вспугнуть животных, чтобы они помчались в его ловчие приспособления.

Мы набрали веток и приступили к изготовлению охотничьих приспособлений. Я уже закончил свою ловушку и возбужденно думал над тем, будет ли она работать, когда дон Хуан внезапно остановился и взглянул на свое левое запястье, как если бы смотрел на часы, которых у него никогда не было. Он сказал, что, согласно его хронометру, уже время обеда. Я держал длинную ветку, которую старался согнуть в кольцо. Автоматически я положил ее рядом с остальными охотничьими принадлежностями.

Дон Хуан с любопытством взгянул на меня. Затем он издал завывающий звук фабричной сирены, зовущей на обед. Я засмеялся. Звук сирены был совершенным. Я подошел к нему и заметил, что он смотрит на меня. Он покачал головой с боку на бок.

- Будь я проклят, - сказал он.

- Что такое? - спросил я.

Он опять издал долгий воющий звук фабричной сирены.

- Обед кончился, - сказал он. - Иди работать.

На секунду я почувствовал смущение, Но затем я подумал, что он шутит, - наверное, потому, что у нас нечего есть. Я так увлекся грызунами, что позабыл, что у нас нет никакой провизии. Я снова поднял палку и попытался согнуть ее. Через секунду дон Хуан опять включил свою сирену.

- Время идти домой, - сказал он.

Он посмотрел на свои воображаемые часы, затем взглянул на меня и подмигнул.

- Пять часов, - сказал он тоном человека, выдающего секрет. Я подумал, что ему внезапно надоела охота и он решил оставить ее. Я просто положил все на землю и начал собираться. Я не смотрел на него. Я считал, что он тоже собирает свои вещи. Когда я был готов, я увидел, что он сидит, скрестив ноги, в нескольких метрах от меня.

- Я готов, - сказал я. - Мы можем идти хоть сейчас.

Он встал и забрался на скалу. Он стоял в полутора-двух метрах над землей и глядел на меня. Приложив руки ко рту, он издал очень длинный пронзительный звук, похожий на усиленную фабричную сирену. Он повернулся вокруг своей оси, издавая воющий звук.

- Что ты делаешь, дон Хуан? - спросил я.

Он сказал, что дает сигнал всему миру идти домой. Я был совершенно ошеломлен. Я не мог понят, шутит он или у него просто съехала крыша. Я внимательно следил за ним и пытался связать то, что он делает, с чем-нибудь из сказанного им раньше. Мы почти не говорили все это утро, и я не мог вспомнить ничего важного.

Дон Хуан все еще стоял на скале. Он взглянул на меня, улыбнулся и опять подмигнул. Внезапно я встревожился. Дон Хуан приложил руки ко рту и издал еще один сиреноподобный звук.

Он сказал, что уже восемь часов утра и мне нужно опять собирать свое приспособление, потому что впереди у нас целый день.

К этому времени я был в полном замешательстве. За какие-то минуты мой страх вырос до непреодолимого желания удрать прочь со сцены. Я думал, что дон Хуан сошел с ума. Я уже был готов бежать, когда он соскользнул с камня и подошел ко мне, улыбаясь.

- Ты думаешь, что я сошел с ума, да? - спросил он.

Я сказал, что он испугал меня до смерти своим неожиданным поведением.

Он сказал, что мы квиты. Я не понял, что он имеет в виду. Я был глубоко потрясен полным безумием его поступков. Он объяснил, что намеренно старался испугать меня тяжестью своего непредсказуемого поведения, потому что он сам готов лезть на стену из-за тяжести моего предсказуемого поведения. Он сказал, что мой распорядок так же безумен, как его сирена.

Я был шокирован и стал утверждать, что на самом деле я не имею распорядка. Я сказал, что считаю свою жизнь сплошной кашей из-за отсутствия здорового распорядка.

Дон Хуан рассмеялся и сделал мне знак сесть рядом с ним. Вся ситуация таинственным образом переменилась. Мой страх испарился, как только он начал говорить.

- Что у меня за распорядок? - спросил я.

- Все, что ты делаешь, это распорядок.

- Но разве не все мы такие же?

- Не все. Я ничего не делаю из-за распорядка.

- Чем все это вызвано, дон Хуан? Что я такого сделал или сказал, чтобы заставить тебя так вести?

- Ты беспокоился об обеде.

- Но я ничего не говорил тебе. Откуда ты знаешь, что я беспокоился об обеде?

- Ты беспокоишься о еде каждый день примерно около полудня, около шести вечера и около восьми утра, - сказал он со зловещей ухмылкой. - В это время ты беспокоишься о еде, даже если ты не голоден. Все, что мне нужно было сделать, чтобы показать твой подчиняющийся распорядку дух, это прогудеть сиреной. Твой дух выдрессирован работать по сигналу.

Он вопросительно посмотрел на меня. Я ничего не мог сказать в свою защиту.

- Теперь ты собираешься превратить охоту в распорядок, - сказал он. - Ты уже внес в охоту свои привычки. Ты говоришь в определенное время, ешь в определенное время и засыпаешь в определенное время.

Мне нечего было возразить. То, что дон Хуан сказал о моей привычке есть, было характерной чертой, свойственной всему в моей жизни. И все же я остро ощущал, что моя жизнь менее упорядочена, чем у большинства моих друзей и знакомых.

- Ты теперь много знаешь об охоте, - продолжал дон Хуан. - Тебе легко будет понять, что хороший охотник превыше всего знает одну вещь - он знает распорядок своей жертвы. Это делает его хорошим охотником. Именно это. Если ты вспомнишь, в какой последовательности я обучал тебя охоте, ты, может быть, поймешь, что я имею в виду. Сначала я научил тебя, как делать и настраивать ловушки. Затем я научил тебя распорядку дичи, за которой ты охотишься, а потом мы испытали ловушки на ее распорядок. Все это внешние формы охоты. Теперь я хочу обучить тебя последней, намного более трудной части. Возможно, пройдут годы, прежде чем ты сможешь сказать, что понял ее и что ты охотник.

Дон Хуан помолчал, как бы давая время. Он снял шляпу и изобразил, как причесываются грызуны, за которыми мы наблюдали. Это показалось мне очень забавным. Его круглая голова делала его похожим на одного из этих грызунов.

- Быть охотником не означает просто ловить дичь, - продолжал он. - Охотник, который стоит своей соли, ловит дичь не потому, что ставит ловушки или знает распорядок своей жертвы, а потому, что сам не имеет распорядка. В этом его преимущество. Он совсем не таков, как те животные, за которыми он охотится, закабаленные прочным распорядком и предсказуемыми поворотами. Он свободен, текуч, непредсказуем.

То, что говорил дон Хуан, казалось мне произвольной и иррациональной идеализацией. Я не мог представить жизнь без распорядка.

Я хотел быть с ним честным, а не просто соглашаться или не соглашаться. Я чувствовал, что того, что он имеет в виду, невозможно достичь ни мне, ни кому-либо другому.

- Мне нет дела до того, что ты чувствуешь. Для того, чтобы стать охотником, ты должен разрушить распорядок своей жизни. Ты добился хороших успехов в охоте. Ты учился быстро и теперь можешь видеть, что ты, как и твоя жертва, легко предсказуем.

Я попросил его быть точнее и дать конкретные примеры.

- Я говорю об охоте, - сказал он спокойно. - Поэтому я говорю о том, что делают животные, о том, где они едят; о месте, манере и времени их сна; о том, где они гнездятся и как они ходят. Именно этот распорядок я указываю тебе, чтобы ты осознал его в себе самом. Ты наблюдал повадки животных в пустыне. Они едят и пьют в определенных местах. Они гнездятся особым образом. Хороший охотник может предвидеть или восстановить практически все, что они делают. Как я уже говорил тебе, на мой взгляд, ты ведешь себя так же, как твоя добыча.Однажды в моей жизни некто объяснил то же самое мне, поэтому ты не одинок. Все мы ведем себя так же, как та дичь, за которой мы гонимся. Это, разумеется, делает нас добычей чего-то или кого-то еще. Поэтому цель охотника, который знает все это, состоит в том, чтобы самому перестать быть дичью. Понимаешь, что я имею в виду?

Я опять выразил мнение, что это неосуществимо.

- Это требует времени, - сказал дон Хуан. - Ты можешь начать с того, чтобы не обедать каждый день в двенадцать часов.

Он взглянул на меня и доброжелательно улыбнулся.Выражение его лица было очень забавным и рассмешило меня.

- Есть, правда, некоторые животные, которых невозможно выследить, - продолжал он. - Есть определенные типы оленей, которых счастливый охотник может встретить однажды в жизни благодаря простому везению.

Дон Хуан сделал драматическую паузу и внимательно посмотрел на меня. Казалось, он ждет вопросов, но у меня их не было.

- Как ты думаешь, что делает их такими необычными и почему их так трудно найти? - спросил он.

Не зная, что сказать, я пожал плечами.

- У них нет распорядка, - сказал он торжественно. - Вот что делает их волшебными.».

Джон: У некоторых из вас есть возможность сделать такой поступок..Пожалуй, не менее важным, чем все, что мы с вами здесь делали, является приверженность к обозрению, с помощью и первого, и второго вниманий, на какой-то периодической основе, тех приготовлений, что вы здесь сделали и отрабатывали, чтобы обеспечить себе ту текучесть, грациозность и свободу, которые отличают охотника от добычи. А теперь, если вы случайно найдете или решите выбрать себе место и время, чтобы отправиться куда-то самим, я предлагаю вам описание праздника жизни, успеха, достигнутого Карлосом спустя годы тяжелого труда в обучении искусству охоты.

Джон: (читает из книги «Путешествие в Икстлан», глава 19 : «Остановка мира»)

«Как только я проснулся на следующий день, я начал задавать дону Хуану вопросы. Он рубил дрова за домом, а дона Хенаро нигде не было видно. Он заявил, что говорить не о чем. Я сказал, что мне удалось удержаться от мыслей, когда дон Хенаро «плавал по полу», и мне не требовалось никаких объяснений, но это не помогло мне понять, что происходит.

- Это вроде болезни, - сказал я.

- Тут нет никаких болезней, - спокойно ответил дон Хуан. - Тут есть только самопотакание. Ты потакаешь себе, пытаясь все объяснить. Но тебе больше не нужны объяснения.

Я настаивал, что могу действовать только при условии упорядоченности и понимания. Я напомнил ему о том, что я коренным образом изменил свою личность за время нашей связи и такая перемена стала возможной, потому что я мог объяснить себе необходимость этого.

Дон Хуан тихо засмеялся. Долгое время он молчал.

- Ты очень умен, - сказал он наконец. - Ты возвращаешься туда, где был всегда. Но на этот раз с тобой покончено. Тебе некуда возвращаться.

Тон дона Хуана был дружественным, но необычно отрешенным, и это заставило меня почувствовать всепоглощающее одиночество.Я выразил свою печаль. Он улыбнулся. Его пальцы слегка сжали мою руку.

- Мы оба - существа, которые умрут, - сказал он тихо. - Нет больше времени для того, что мы привыкли делать. Сейчас ты должен использовать все неделание, которому я тебя научил, и остановить мир.

Когда на следующее утро я вернулся, дон Хуан был в доме один. Я спросил его о доне Хенаро, и он сказал, что тот был где-то поблизости, занимаясь своими делами. Я немедленно начал пересказывать свой необычный опыт. Он слушал с явным интересом.

- Ты просто остановил мир, - прокомментировал он, когда я кончил свой рассказ.

Секунду мы молчали.

- Вчера в тебе остановилось то, на что, как тебе говорили люди, похож мир. Видишь ли, люди говорят нам с момента нашего рождения, что мир такой-то и такой-то. И, естественно, у нас нет выбора, кроме как видеть мир таким, каким он является по словам людей.

Мы взглянули друг на друга.

- Вчера мир стал таким, каким его описывают маги, - продолжал он. - В этом мире койоты разговаривают и, как я тебе уже рассказывал, разговаривают олени, гремучие змеи, деревья и все остальные живые существа. Но я хочу, чтобы ты научился видеть. Возможно, ты знаешь, что видение происходит только тогда, когда проскальзываешь между мирами, между миром обычных людей и миром магов. Ты сейчас оказался в точке между ними. Вчера ты считал, что с тобой говорит койот. Любой маг, который не видит,сделал бы такой же вывод, но тот, кто видит,знает, что верить в это означает быть пришпиленным к реальности магов. Точно так же, не верить, что койоты говорят, означает быть пришпиленным к реальности обычных людей.

- Ты хочешь сказать, дон Хуан, что ни мир обычных людей, ни мир магов не реальны?

- Они реальны. Они могут воздействовать на тебя. Например, ты мог спросить этого койота о чем угодно, и он обязан был бы дать тебе ответ. Единственное, что здесь печально, это то, что койоты ненадежны. Они шутники. Это твоя судьба - не иметь надежного компаньона из числа животных.

- Будь я на твоем месте, - добавил он, - я бы никогда не верил койоту. Но ты другой...»

Джуди: Из «Людей леса»:

«Особенно одну ночь я буду помнить всю свою жизнь, потому что, по-моему, тогда я понял, насколько далеко мы, цивилизованные люди, отошли от реальности. Было полнолуние, поэтому танцы затянулись дольше обычного. Перед самым отходом ко сну я стоял возле своей хижины, когда мне послышался странный шум, идущий от близлежащего детского бопи. Это удивило меня, потому что в ночное время пигмеи никогда не выходили за пределы главного лагеря. Я потихоньку пошел посмотреть, что происходит.

Там, на крошечной просеке, был причудливо одетый Кенге: в ткани из коры дерева, украшенной листьями, в волосах торчал цветок. Он был совсем один, кружась в танце и тихо напевая под нос, устремив взгляд на верхушки деревьев.

Кенге был наибольшим любителем пофлиртовать в округе, поэтому, понаблюдав немного, я вышел на просеку и шутливо спросил, почему это он танцует в одиночку. Он остановился, медленно обернулся и посмотрел на меня так, будто я величайший глупец на свете, и он просто удивлен моей глупостью.

"Но я танцую не один," сказал он. "Я танцую с лесом, танцую с луной." Затем с крайним безразличием отвернулся и, больше не обращая на меня внимания, продолжил свой танец любви»