Любая наука, как и любой человек, имеет обязательства по отношению к своим соседям. Любить их, возможно, не требуется, но нужно одалживать им свои инструменты, брать взаймы инструменты у них, и вообще не давать им распускаться. Возможно, о важности достижений любой науки мы судим по тем изменениям, которых эти достижения требуют от методов и способов мышления соседних наук. Однако не следует забывать о правиле бережливости. Изменения, которых науки о поведении могут требовать от генетики, философии или теории информации, всегда должны быть минимальными. Единство науки как целого достигается этой системой минимальных требований, накладываемых каждой наукой на своих соседей, и в немалой степени тем "одалживанием" концептуальных инструментов и паттернов, которое происходит между соседними науками.

Цель моей нынешней лекции состоит, следовательно, не в том, чтобы обсуждать конкретную теорию шизофрении, развиваемую нами в Пало-Альто. Скорее, я хочу показать вам, что эта теория и другие ей подобные воздействуют на идеи, касающиеся самой природы объяснения. Я использовал название "Минимальные требования для теории шизофрении" и, выбирая это название, я имел в виду обсудить приложения теории "двойного послания" к более широкой области наук о поведении и даже, сверх того, ее воздействие на теорию эволюции и эпистемологию биологии. Каких минимальных изменений требует эта теория от смежных наук?

Проясняя название этой статьи, хочу прежде всего сказать, что основной смысл, который я связываю со словом "группа", состоит в наличии близких отношений между ее членами. Оставим в стороне феномены, возникающие в экспериментальных группах, не имеющих ни привычной дифференциации ролей, ни ранее заданных коммуникативных привычек, и будем говорить о семье. Речь пойдет в основном о семьях, состоящих из родителей, чей способ адаптации к окружающему миру не производит впечатления крайне девиантного, и одного или нескольких детей, чье поведение по частоте и характеру реакций имеет бросающиеся в глаза отклонения от нормы. Мы затронем и другие аналогичные группы (например, такие заведения "палатного" типа, как тюрьма или больница), чей способ функционирования стимулирует шизофреническое или шизофреноподобное поведение у некоторых своих членов.

Слово "динамика" широко используется в исследованиях личностных взаимодействий, особенно тех, которые направлены 'на изменение и обучение субъекта. Следуя принятому словоупотреблению, мы, однако, считаем, что это слово применяется ошибочно, поскольку порождает абсолютно ложные аналогии с физикой.

Шизофрения - ее природа, этиология и способы ее лечения - остается одной из наиболее загадочных психических болезней. Представленная здесь теория шизофрении основана на анализе коммуникации, в частности на Теории Логических Типов. Положения этой теории, а также наблюдения за пациентами-шизофрениками дают возможность описать ситуацию, названную "двойным посланием", и определить условия, необходимые для ее возникновения. "Двойное послание" - это такая ситуация, в которой человек, что бы он ни делал, "не может победить". Высказывается гипотеза, что у человека, попавшего в тиски "двойного послания", могут начать развиваться симптомы шизофрении. Обсуждается, как и почему такая ситуация возникает в контексте семейного взаимодействия, что иллюстрируется данными клинических и экспериментальных наблюдений.

Данная статья представляет собой отчет по исследовательскому проекту [1], цель которого - сформулировать и апробировать широкий целостный подход к пониманию природы, этиологии и терапии шизофрении. В процессе исследования мы обсуждали и анализировали широкий круг эмпирических наблюдений и идей, касающихся проблемы шизофрении. При этом каждый из участников нашей группы привносил в него свое особое профессиональное видение, соответствующее таким различным областям знания, как социальная антропология, анализ коммуникации, психотерапия, психиатрия и психоанализ. В настоящее время нам удалось прийти к общему пониманию происхождения и природы шизофрении в рамках коммуникативного подхода. Данная статья - предварительное сообщение о нашем исследовании, продолжающемся по сей день.

Приступая к обсуждению эпидемиологии ментальных состояний, т.е. состояний, частично вызванных (induced) опытом, мы в первую очередь должны достаточно четко определить дефект идеациоыной системы, чтобы затем перейти к реконструкции того контекста обучения, который мог бы индуцировать этот формальный дефект.

Обычно говорят, что шизофреники страдают "слабостью эго". Здесь я определяю "слабость эго" как затруднение в идентификации и интерпретации тех сигналов, которые должны сообщить индивидууму, к какому типу относится данное сообщение, т.е. затруднение с сигналами того же логического типа, что и сигнал "Это - игра". Например, пациент приходит в больничную столовую и девушка на раздаче спрашивает его: "Что вам дать?" Пациента одолевают сомнения относительно этого сообщения: уж не собирается ли она дать ему по голове? Или она зовет его с собой в постель? Или предлагает чашку кофе? Он слышит сообщение, но не знает, какого оно рода (порядка). Он не в состоянии обнаружить более абстрактные указатели, которые большинство из нас способно конвенционально использовать, но не способно идентифицировать в том смысле, что мы не знаем, что же именно сказало нам, какого рода было это сообщение. Как будто мы каким-то образом правильно угадываем. В действительности мы совершенно не осознаем получение тех сообщений, которые говорят нам о том, какого рода сообщение нами получено.

Это исследование было запланировано и началось с руководящей гипотезы; целью исследователей был сбор релевантных данных наблюдений, а также усиление и модификация гипотезы в процессе сбора. Здесь гипотеза будет описана в той последовательности, в какой она росла в наших представлениях.

Предшествующие фундаментальные работы Уайтхеда и Рассела (Whitehead, Russell, 1910-1913), Витгенштейна (Wittgenstein, 1922), Карнапа (Carnap, 1937), Уорфа (Whorf, 1940) и других, равно как и мои собственные усилия по использованию этих ранних предположений в качестве эпистемологической базы для теории психиатрии (Ruesch, Bateson, 1951), привели к ряду обобщений.

(1) Человеческая вербальная коммуникация может происходить и всегда происходит на многих контрастирующих уровнях абстракции, простирающихся в двух направлениях от кажущегося простым описательного уровня ("Кот находится на подстилке"). Одно множество этих уровней (более абстрактных) включает в себя те эксплицитные или имплицитные сообщения, в которых предметом рассуждения является язык. Мы будем называть эти сообщения металингвистическими (например: "Речевой звук "кот" представляет любого члена такого-то и такого-то класса объектов" или "Слово "кот" не имеет меха и не царапается"). Сообщения, входящие в другое множество уровней абстракции, мы будем называть метакоммуникативными (например: "Я сказал тебе, где найти кота, по дружбе" или "Это - игра"). В этих случаях предметом рассуждения являются отношения между говорящими.

Позвольте мне сфокусировать этот комментарий на последнем пункте того резюме, которое д-р Мид дала к своей работе (Mead, 1942) [1]. Неспециалисту, не занятому сравнительным изучением человеческих культур, эта рекомендация может показаться странной; она может показаться этическим или философским парадоксом, предложением отвергнуть цель ради достижения цели; она даже может напомнить некоторые из фундаментальных афоризмов христианства или даосизма. Такие афоризмы достаточно известны; однако неспециалист будет несколько удивлен, обнаружив, что они высказаны ученым и облачены во все атрибуты аналитической мысли. Антропологам и представителям социальных наук рекомендации д-ра Мид покажутся еще более удивительными и, возможно, еще более бессмысленными, поскольку инструментализм и "чертежи" являются основными ингредиентами научного взгляда на всю структуру жизни. Рекомендации д-ра Мид покажутся странными и тем, кто занимается политикой, поскольку им свойственно делить решения на политические и административные. Как правители, так и ученые (не говоря уже о коммерсантах) видят человеческие усилия сквозь призму намерений, целей и средств, применения воли и удовлетворения.

Со времени Второй мировой войны стало модным предаваться "междисциплинарным" исследованиям. Обычно это означает, что экологу, например, понадобится геолог, чтобы рассказать о скалах и почвах исследуемой им данной местности. Однако существует другое значение, в котором научная работа может претендовать на статус междисциплинарности.

Человек, который изучает организацию листьев и ветвей при росте цветущего растения, может отметить, что формальные отношения между стеблями, листьями и почками аналогичны формальным отношениям, существующим между различными видами слов в предложении. Он станет думать о "листе" не как о чем-то плоском и зеленом, но как о чем-то, определенным образом соотносящемся со стеблем, из которого оно растет, и со вторичным стеблем (или почкой), который формируется в углу между листом и первичным стеблем. Подобно этому, современный лингвист думает о "существительном" не как об "имени лица, места или вещи", а как о члене класса слов, определяемом их отношениями с "глаголами" и другими частями речи в структуре предложения.

Тот, кто думает в первую очередь о "вещах", связанных отношениями (relate), отвергнет любые аналогии между грамматикой и анатомией растения как надуманные. В конце концов, лист и существительное внешне отнюдь не похожи. Но если мы интересуемся в первую очередь отношениями и считаем, что relata определяются единственно их отношениями, тогда мы начинаем задумываться. Существует ли глубинная аналогия между грамматикой и анатомией? Существует ли междисциплинарная наука, которая должна заниматься подобными аналогиями? Что подобная наука должна считать своим предметом? Почему мы должны думать, что подобные отдаленные аналогии имеют большое значение?

Введение

Эта статья включает несколько разрозненных попыток создать план теории, относящейся к культуре и невербальным искусствам. Поскольку ни одну из этих попыток я не считаю вполне успешной и мои усилия еще не сошлись в центре территории, план которой требуется составить, может оказаться полезным изложить не-техническим языком то, к чему я стремлюсь.

Олдос Хаксли (Aldous Haxley) часто говорил, что центральная проблема человеческого рода - поиск благодати (grace). Он полагал, что использует это слово в том же смысле, в котором оно используется в Новом Завете, но объяснял его в своих собственных терминах. Он утверждал, как и Уолт Уитмен (Walt Whitman), что коммуникации и поведению животных свойственна наивность, которую человек утратил. Поведение человека извращено обманом (включая и самообман), стремлением к цели и самосознанием. Олдосу представлялось, что человек утратил ту "благодать", которую животные все еще сохраняют.

Исходя из этого противопоставления, Олдос утверждал, что Бог напоминает скорее животное, нежели человека: Он идеально неспособен на обман и внутреннее замешательство.

Высказывание о том, что наука с необходимостью продвигается вперед посредством последовательного конструирования и эмпирической проверки рабочих гипотез, было бы сверхупрощенным и даже ложным. Могут найтись некоторые физики и химики, действующие в подобной ортодоксальной манере, но среди ученых, изучающих общество, такого нет, вероятно, ни одного. Наши концепции определены расплывчато, подобно туманной светотени, служащей прообразом более твердых линий, которые еще не проведены. Наши гипотезы по-прежнему настолько смутны, что едва ли мы можем вообразить какой-то решающий пример, исследование которого сможет их проверить.

В данной статье я попытаюсь более точно выразить и развить идею, опубликованную мной в 1936 году (Bateson, 1936). Идея этоса оказалась для меня полезным концептуальным инструментом, с помощью которого я смог получить более четкое понимание культуры ятмулов. Однако это отнюдь не доказывает, что этот инструмент обязательно будет полезен в других руках или при анализе других культур. Самый общий вывод, который можно извлечь, заключается в следующем: мои собственные ментальные процессы имеют определенные характеристики; высказывания, действия и организация ятмулов имеют определенные характеристики; и эта абстракция - "этос" - сыграла определенную роль (возможно, каталитическую) в облегчении отношений между этими двумя специфическими сущностями - моим разумом и теми данными, которые я сам собрал.

Мы будем действовать следующим образом:

a) Мы исследуем некоторые критические возражения, которые могут быть выдвинуты против принятия вообще каких-либо концепций "национального характера"; b) Это исследование даст нам возможность установить определенные концептуальные пределы, внутри которых выражение "национальный характер" будет, вероятно, валидным; c) Придерживаясь этих пределов, мы очертим те порядки различий, которые могут обнаружиться среди западных наций, и попытаемся методом иллюстраций высказать более конкретные догадки о некоторых из этих различий; d) В конце мы рассмотрим, каким образом различия того или иного порядка влияют на проблемы морали и международных отношений.

Барьеры на пути к понятию национального характера

Существуют многочисленные соображения, отвлекающие научные исследования от вопросов этого рода и заставляющие ученых рассматривать все подобные вопросы как бесперспективные или неразумные. Прежде чем мы рискнем высказать какие-то конструктивные мнения, касающиеся порядка различий, которых следует ожидать среди европейской популяции, следует рассмотреть эти отвлекающие соображения.

Меня попросили дать честный интроспективный личный отчет о том, как я обдумываю антропологический материал. Чтобы я мог занять честную и личностную позицию в отношении своего мышления, моя позиция в отношении результатов этого мышления должна быть безличной. Даже если можно на полчаса отставить гордость и стыд, то с честностью это сделать труднее.

Позвольте мне построить картину того, как я думаю, представив вам автобиографический отчет о том, как я приобрел свой набор концептуальных инструментов и интеллектуальных привычек. Я имею в виду не академическую биографию или перечень предметов, которые я изучал, а нечто более значительное - скорее список лейтмотивов мышления в различных научных дисциплинах. Эти лейтмотивы произвели на мой разум такое глубокое впечатление, что, начав работать с антропологическим материалом, я естественно использовал их.

Самой большой частью этого набора инструментов я обязан своему отцу Уильяму Бейтсону, который был генетиком. В школах и университетах делается очень мало для передачи идеи базовых принципов научного мышления, и то, чему я научился, в значительной степени связано с беседами с моим отцом и, возможно, особенно с "обертонами" его высказываний. Хотя сам он почти не говорил о философии, математике и логике, он ясно выражал свое недоверие к подобным предметам. Но я думаю, что, вопреки себе, он тем не менее передал мне кое-что из этих предметов.

Меморандум Комитета исследовательского совета социальных наук побудил меня высказать точку зрения, существенно отличающуюся от точки зрения Комитета. Я высоко ценю любые серьезные попытки изобретения категорий для изучения контакта культур, но поскольку некоторые места Меморандума я не вполне понимаю, моя критика, предлагаемая с некоторыми колебаниями, направлена не столько против Комитета, сколько против определенных ошибок, распространенных среди антропологов.

(1) В целом, неблагоразумно конструировать системы категорий, прежде чем проблемы, в которые они предназначены внести ясность, четко не сформулированы. Насколько мне известно, категории, предложенные Комитетом, были сконструированы не в связи с какими-либо специфически определенными проблемами, но для внесения общей ясности в "проблему" окультуривания, хотя сама проблема остается неясной.

(2) Из этого следует, что наша ближайшая потребность - это не столько конструирование набора категорий, проливающих свет на все проблемы, сколько схематическое формулирование проблем таким способом, который позволит исследовать их по отдельности.