…Славянские историки преодолели пренебрежение своих предшественников к мифологическим представлениям предков и стали собирать письменные и этнографические данные о языческих богах и деталях культа… Необходимо отметить, что при всём различии исторических путей славянства и греческого мира между ними не было непроходимой пропасти, дорийцы до переселения жили в сравнительной близости от праславян…
Б. А. Рыбаков. Язычество древних славян

Гера же гнева в груди не сдержала, воскликнула к Зевсу:
…Я божество, как и ты, исхожу от единого рода,
И богиня старейшая, дщерь хитроумного Крона.
Гомер. Илиада

«Повесть временных лет» под 980 годом сообщает. «И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь. И приносили им жертвы, называя богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, а жертвы эти шли бесам и оскверняли землю жертвоприношениями своими».
Мы не будем акцентировать внимание на оценках летописца-христианина — они соответствующие. Иначе он и не мог отозваться о «поганьских идолищах». Сосредоточимся на тех, кто из божеств был поставлен в первый ряд. Их шестеро. Да ещё внизу, на Подоле, как мы писали уже, стоит идол седьмого — Велеса. Почему-то из десятков, если не сотен, общеславянских кумиров всех разрядов была отобрана только эта «великолепная семёрка».
Теперь мы можем без сомнения говорить о том, что отбор был произведён авторитарным путём, это было волевое решение великого князя могущественнейшей и обширнейшей в Европе державы — Руси. Здесь, к сведению читателя, заметим, что обитатели и устроители великого государства не знали привычных для нас добавок-эпитетов типа «Киевская» или «Древняя», таковые утвердились в нашем сознании благодаря исследователям и публикаторам новейшего времени.
Русь была Русью, называлась она также Землёй Русьской. И каждому было ясно, что речь идёт не о племени пришельцев и его самоназвании и не о каких-то иных путаных вещах, а об огромном освоенном и заселённом русскими людьми пространстве — «от моря и до моря», с севера на юг и от «гор до гор» с запада на восток. После разгрома паразитического образования на юго-востоке, каковым являлся Хазарский каганат, ничто и в этом направлении не ограничивало роста державы — многонациональной по своему составу и обеспечивающей для всех народов, народностей, племён и отдельных личностей, входящих в них, совершенно равные права и неограниченные возможности для роста.
Авторитета великому князю Владимиру Первому Красному Солнышку было не занимать. Князь-философ и книжник был в первую очередь князем-воином. Поэтому вполне понятно, что во главе языческого Пантеона он поставил грозного покровителя воинов — Перуна.
Громовержец-герой стал превыше всех прочих богов, в том числе и «верховных». Его возвышение — результат победоносных войн, которые вела Русь на протяжении двух столетий.
Но почему рядом с «божеством-победоносцем» встали вдруг малопонятные для нас Мокошь, Симаргл и Хорс? Почему не возвысились над холмом многославные Яровит и Святовит, Ругевит и древний Кополо, не говоря уже о Роде, Диве, Суде? Здесь же следует спросить у сторонников «норманнских теорий»: как же так, викинги-культуртрегеры «создали государство» на Русской земле, а где ж хотя бы намёки на их «торов», «одинов», «фьергуний» и пр.? Или, может, эти «завоеватели-преобразователи», насаждая повсюду «государственность» и «культуру», тут же, на местах, из гуманизма и альтруизма немедля отказывались от своих божеств и героев, забывали свои предания и легенды, саги и мифы? Странная история с этими норманнами, непонятно ведут они себя в «покорённых и осчастливленных» землях: до границ с этими землями, у себя в «нормандиях», — расцвет мифоэпоса, буйная фантазия, рост неслыханный в сагосочинительстве; но стоит пересечь границу — всё: ни саг, ни преданий, ни памяти, ни языка — ни-че-го-шень-ки! Впрочем, оставим викингов в покое, у них и так дел хватало — и по всей Западной и Центральной Европе, и в местах иных, незачем их искусственно внедрять туда, где нога их без спросу и разрешения не ступала.
Итак, Пантеон был образованием в значительной степени искусственным. Владимир в силу своих личных симпатий и, разумеется, при согласовании и одобрении его нововведёний русским «парламентом — государственной думой», то есть «старшей дружиной» и «ближним боярством» выбрал тех, кто, на его взгляд, мог лучшим образом олицетворять государственные и народные идеалы. Старопрежние боги, при которых Русь и предшествовавшие ей государственные славянские объединения не достигали желаемых высот, были отведены во второй ряд или же вовсе исключались из списков кандидатур на место в Пантеоне.
По правую руку от Перуна стоял идол бога-солнца Хорса. Солнечный кумир просто обязан был занять своё место в Пантеоне «на холме», и, понятное дело, без солнца и его содействия не обойдёшься, божество — одно из солиднейших (правда, заметим, что энциклопедия «Мифы народов мира», находя возможным в мельчайших деталях рассказать нам о ритуалах африканских или австралийских племён, одному из важнейших славянских кумиров не отвела статьи — очень показательно).
На протяжении многих десятилетий, а то и двух с лишним столетий Хорса упрямо стремились привязать к какому-нибудь иранскому, скифскому богу, полубожеству или хотя бы понятию. Но так и не нашли ничего толкового, достаточно близкого по смыслу, содержанию и лингвистике. Но не надо быть крупным специалистом, чтобы догадаться — теоним Хорс происходит от «хоро», «хороса», праиндоевропейской формы, закрепившейся у славян, означающей почти то же, что и «коло» (вспомним Колоксая), а именно «круг», «округлый».
Такое значение, как никакое иное, подходит для солнечного «диска», чьим олицетворением и является Хорс. А слова «хорошо», «хороший», имеющие тот же корень, первоначально и имели значение «округлый, кругленький», ибо именно такая форма наводила человека на мысли о чём-то добром, «хорошем», круг и шар всегда приятны и «хороши» в отличие от угла или бесформенной фигуры.
Нет сомнений, что Хорс изображался шарообразным, в нём должно было меньше наличествовать антропоморфных черт. Потому он и соседствовал с громовержцем, как бы подчёркивая право этого «выбившегося в боги героя» занимать место всемогущего «верховногобога» — новоявленного «неба-отца».
На наш взгляд, Хорса следует считать исконным, древним божеством и одновременно ипостасью Дажьбога, чьё имя, как мы писали, являлось скорее эпитетом-прозвищем неназываемого, табуированного у отдельных племён в период примерно с середины I тысячелетия до н. э. по середину I тысячелетия н. э. всемогущего бога солнечного скота, плодородия — Кополо.
Со временем Дажьбог преобразовался в самостоятельное божество, про первообраз позабыли — произошло смешение понятий и обозначений.
Хорс и Вивасват древнеиндийской мифологии — это близнецы-братья, а в самом начале — одно божество. Вивасвата, ипостась солнечного бога Сурьи, так и описывают — дескать, родился без ног и без рук, круглый, шарообразный. Добавить здесь нечего: солнце оно и есть солнце. Но если индоарии основной упор сделали на «сват» — «свет, сияние», то праславяне — на «округлость» и «хорошесть», на «хоросо-видность». Попутно заметим — в самом привычном нам слове «хоровод» корень и понятие заключены те же.
Никто, кроме Дажьбога, не мог стоять третьим. Именно между ним, «подателем благ и света», и Перуном должен был «висеть» Хорс-шар. Для любого славяноязычного читателя теоним не нуждается в переводе, смысл заключён в самом словосочетании. «Дающий», «податель», «подающий блага».
И снова параллель с древнеиндийским Бхага — «наделителем». Его имя означает также «доля», «часть» — в смысле «хорошая, полезная часть», что и означает наше слово «счастье», то есть «у-частие, со-частие» в смысле «наделённость, необделённость». И здесь снова дуализм: «доля» — «недоля», «часть». На первый взгляд, противопоставления нет. Но оно есть. Это мало кому известный злой демон славянской мифологии — Анчутка, Анча. Возможно, вам приходилось слышать: «Анчутка тебя прихвати-побери!» В самом слове заключена «анча» — «маленькая часть», «нечасть», «не-доля» и уменьшительный суффикс-окончание.
Совершенно неправомерно делать вывод, что «анчутка» — это «анчи-уте», то есть по-литовски «маленькая утка». Утки здесь не причём. В этом мы можем убедиться, рассмотрев унесённого далеко от прародины «анчу». Таковым является древнеиндийский абстрактный демон Анша, что с санскрита переводится как «доля, часть». Абстрактность его характерна так же, как характерны абстрактные, отнюдь не антропоморфные или, скажем, зооморфные понятия славян, такие как «часть», «доля», «зло», «кривда» и т. д. Здесь же добавим, что проникновение с Индостанского полуострова на Русь или славянские земли «анши» и преобразование его в «анчутку» исключается. Возможен только естественный ход: от изначального к последующему, от истока к устью, от прародины к новым обживаемым землям. Вторичное эхо докатывается лишь в особо значительных, как мы писали, случаях.
Случайно ли в древнеиндийских языке и мифологии бесчисленное употребление слова и понятия «бхага»? Например, Бхагавати — «обладающая долей, счастьем», Бхагават — «благословенный», Бхагават-гита — «божественная песнь»? Разумеется, не случайно. «Бхага», авестийское «баха», персидское «бага» и славянское «бог» — это производные от одного первослова.
Необыкновенную древность для славян этого понятия подчёркивает разошедшееся на первый взгляд, но фактически так и не смогшее разойтись понятие глубокой архаики «бог-благо». И потому Даждьбог, или Дажьбог, имеющий аналоги у южных и западных славян — Дабог и Дасбог, — это одновременно Дажь-бог и Дажь-блага, то есть «божественный податель благ». Но, безусловно, это не первоимя, это эпитет. И потому на месте Дажьбога в Пантеоне мы вполне можем себе представить «дающего блага» Рода, или «дающего блага божественного» Кополо, или «бога-подателя благ» Дива… А скорее всего, нечто совмещающее и первого, и второго, и третьего, и наверняка ещё многих подразумеваемых «высших» и всемогущих для человека того времени богов.
Понятия «бог», «богатство», «у-божество», «благо» отнюдь не пришли на Русь и в славянские земли с христианством. Это исконные слова-обозначения, так же как, например, «святой», «святость» с корнем «свет-свят−», существовавшие на землях, занятых индоевропейцами, тысячелетия. Конечно, несколько менялось со временем их значение, но слова, понятия оставались и остаются.
Б. А. Рыбаков отмечает в своей книге «Язычество древних славян» тождественность Дажьбога и Аполлона. Такое представление в какой-то мере отвечает и нашим представлениям о Дажьбоге-Кополо, полностью укладывается в функциональные и образные рамки нашего божества-переселенца, прародителя Аполлона.
По правую руку от Дажьбога-Кополо стоит Стрибог. В его древности и исконности для славян сомнений у серьёзных исследователей нет. Первая составляющая теснима «Стри−» восходит к индоевропейскому обозначению «неба-отца» — «птр-си деи-во» и значительно ближе к исходному, чем, скажем, Иупатер-Юпитер.
Само «Стри−» породило такие слова, как «старый, старик», и «стрый» — дядя по отцу (дядя по матери — «вуй»). Стрибог — Старый бог, Бог-Отец, Бог-патер, Деива-патер, Зевс-отец, Ю-питер. Такова лингвоцепочка. Но у цепочки, отражающей эволюцию божества, иные законы. И потому Стрибог на славянской почве не совместился, подобно Зевсу, с Перуном. Перун его оттеснил, оставаясь бого-героем и на «верховном» месте. Но, оттеснив, оставил и ему возможность не покидать Пантеона. Рядом они стоять не могли: это было бы чревато «приближением» Старого бога к молодому Верховнику и соответствующим противостоянием. Князь Владимир и его волхвы, конечно, понимали всё это значительно лучше, тоньше и глубже нас. Но, к сожалению, их не воскресить, не пригласить на нашу беседу.
Стрибог, судя по всему, не был антропоморфен. Он олицетворял ещё не очеловеченную природу, стихию — в основном, небесную. И потому его внуки (вспомните «стрибожьи внуки» в «Слове о полку Игореве») — это ветры: ураганы, смерчи.
Стрибог отдалён от человека. Он равнодушен к нему и ко всему человеческому в отличие от антропоморфных богов-героев, порождённых героями-людьми. Ведь его породило «небо», он сам и есть «небо». И потому он не близок Дажьбогу, он может не только «подать блага», но и хорошенько «врезать» сверху, причём и без причины, по хотению. Конечно, заручиться и его поддержкой следует. Но он слеп, как слепа стихия. И вместе с тем Дажьбог-Кополо, Хорс, а прежде и Перун зависят или зависели от него, ибо они, если так можно выразиться, «в нём самом», во всесильном небе.
Перун, правда, в какой-то мере преодолевает всемогущество Старого бога, возвышается над ним, но это он делает как бого-человек, преодолевающий слепые силы природы, берущий-таки верх над ними. И это не просто игра фантазии древних. Это целое мировоззрение, присущее всем индоевропейцам, ставящее человека, несмотря на его слабость по сравнению с могучими слепыми силами, на главенствующее место. Тут вовсе не гордыня, не хвастовство или желание себя выпятить, тут то качество человеческого характера, без которого он бы не выжил.


Полностью этимологизируются Стрибог и его расселившиеся по белу свету родственники только из славянских языков. Кого бы мы ни взяли — этрусского Сатре, римского Сатурна или «греческих» сатиров, мы не найдём ни у этрусков, ни у древних греков и их соседей созвучных и переводимых слов. Единственное близкое латинское «сат»-сеять — абсолютно не соответствует образу Сатурна. Иных нет.


Зададимся вопросом: «Мог ли сатир, или Сатурн, или Сатре оказаться привнесённым на славянскую почву и превратиться там в Старого бога, в Стрибога, возникшего из праиндоевропейской корневой основы?» Ответ однозначный: «Ни при каких обстоятельствах, исключено!»
А мог ли протославянекий «Стри−» попасть в Средиземноморье и развиться в соответствии с законами развития языков в Сатре, сатиров и Сатурна, имеющих ту же корневую основу «стр−»? Мог! Вне всяких сомнений. И именно с Севера попасть на Юг, от протославян к средиземноморцам. Ведь если бы Сатурн, сатиры и Сатре самостоятельно в лингвистическом плане развивались из индоевропейской основы, без захода к протославянам, они бы именовались так: Патре, патиры и Патурн. И примеры такого развития есть — это развившееся из «птр−» «патер» и все его производные, так что наше предположение вполне логично.
Проверим себя. Соответствуют ли образы привнесённых в Средиземноморье протославянских божеств первоначальному образу Стри-? Ведь если упомянутые попали в виде «стрия» в места своего дальнейшего обитания, в них обязательно должны сохраниться отголоски изначального типажа-предка, как бы они ни развивались, как бы бурно и пышно ни разрастались к экзотических краях.
Сатре — «старый бог». Он олицетворяет древние времена, когда царил «золотой век», то есть допраиндоевропейскую бытность. Мы видим однозначное равенство: Стри = Сатре.


Сатиры — олицетворение дикости и древности. Они покрыты шерстью, волосаты, бородаты, даже козлоноги (это последнее, разумеется, фантазия, но определённо намекающая на неразвитость конечностей и их кривизну у первобытных людей). Сатиры первоначально изображались вообще почти неантропоморфными. Недаром им противостоит «культурный герой» Аполло-Кополо, убивающий зверообразного дочеловека сатира Марсия. Сатиры — это порождение «старого» мира. В их множественности видна приобщённость к Сатиру-Старому богу, они его слуги-демоны и его же ипостаси. Эволюция Стри — Сатре — Сатир — сатиры не может вызвать возражений.


Сатурн также древнейший бог, «старый» бог. Исследователи отождествляют его с Кроносом, отцом Зевса. Здесь мы видим вообще самую прямую связь: громовержец Зевс, сын Кроноса-Сатурна, свергший его и занявший место «верховника», и громовержец Перун, сын Стрибога, также отодвинувший отца на задний план. Сатурн неантропоморфен, это олицетворение стихии, он безжалостен и бесчеловечен, он «пожиратель детей». Никакого отношения к «сеянию» он не имеет. И, повторим, никак не переводится даже в самых отдалённых приближениях ни с древнегреческого, ни с латинского. Это явно привнесённый с Севера бог-стихия. Иного толкования пока нет. Мы видим снова равенство: Стри− = Сатурну.
Такой вот сосед у Дажьбога по Пантеону — Стрибог, прадедушка средиземноморских сатиров, Сатре и Сатурна, совсем заслонивших от исследователей своего родоначальника-предка пышностью, эпическо-литературной изукрашенностью образов и, разумеется, популярностью, созданной как античными художниками, так и творцами эпохи Возрождения.
Следующий в Пантеоне — не совсем нам понятный Симаргл-Семаргл. Как выглядел идол этого божества, мы не знаем. Можем лишь предполагать.


Одна из наиболее модных и широко распространяемых «гипотез» гласит: Семаргл — это заимствованная у иранцев сказочная птица Сэнмурв. С какой стати князь Владимир приобщил к славянским божествам иранскую птицу, не объясняется. И птица ли вообще Семаргл? Подобные «гипотезы» мы не берёмся рассматривать в силу необходимости экономить и бумагу и время, а также ввиду их полной несостоятельности. Можно лишь добавить, что лингвистически «Семаргл» и «Сэнмурв» не более близки, чем уже упоминавшиеся Искоростень и Йошкар-Ола.
Большего внимания заслуживает предположение, что теоним Семаргл восходит к «Седмо-глав» или более древнему «Седмор-голв», что означает «семиголовый» или Семиглав. Семь — число священное для славян и индоевропейцев вообще. Триглав нам в славянской мифологии известен.
Высказывались, правда, предположения, что Семаргл — это некая «священная собака», что это «крылатый пёс» Переплут, а отсюда и собако-птица, и птице-дева, и просто птица с непонятными функциями. Предположения эти, надо признать, ошибочны уже по той причине, что в киевском Пантеоне не было богов второразрядных или даже трётьеразрядных, не говоря уже о «собако-птицах» и прочей мелкой живности, относящейся к разряду «мелких бесов-демонов», прислужников богов. Это был не архаичный протопантеон, а продуманное и искусственное, как мы говорили, собрание. И потому в Семаргле-Семиглаве нельзя усматривать божества даже второго ряда. Он должен быть непременно из первого, из ведущих кумиров. На наш взгляд, Семаргл — это тот единственный представитель полабско-рюгенских славян в киевском Пантеоне.
Нигде мы не встречаем на Русской земле того времени присутствия даже остаточных форм германо-скандинавских кумиров. Но всё же было нечто привнесено тем, кого на самом деле по праву родства, по династическому праву призвали на Русь, а именно Рюриком-Рарогом? В чём-то должно было проявиться и остаться на Руси воздействие, влияние ближайших родичей восточных славян — руян и полабов? Разумеется, да. Они принесли с собой культ высшего для их племени-рода и для большого сообщества славян божества — Руевита-Семиглава. Это бог-воин, наделённый огромной жизненной силой, что исходит из второго составляющего теснима — «вит». Он опоясан ремнём, на котором висят семь мечей. Восьмой меч Руевит держит в правой руке. Так описывается лубовый идол Руевита западными хронистами, сопровождавшими германцев, которые в результате длительного и упорного натиска разрушили цивилизацию полабско-руянских славян. Но главнее для нас то, что идол Руевита имел семь ликов!
Семиглавый бог-воин Руевит прибыл, по всей видимости, вместе с рюриковским родом и его дружиной, вместе с матерью Рюрика Умилой — дочерью новгородского выборного князя-посадника Гостомысла. Это был главный бог руян. Игнорировать столь величественного гостя-родича было никак нельзя. И Руевиту-Семарглу, несмотря на то что прошло более ста лет со дня воссоединения братских славянских племён и, казалось, могло бы и позабыться, на наш взгляд, многое, благодарные и помнящие родство потомки отвели достаточно почётное место в Пантеоне. Но, разумеется, главным божеством, как на Руяне-Рюгене, он на Руси не мог быть.
Далее идёт богиня Мокошь, или Макошь, — единственное женское божество Пантеона. Нам не кажутся убедительными попытки вывести теоним от слов «мокрый», «мокнуть». Также не годятся и якобы исходные «мокушка-макушка», «мякоть-мякушка». И то и другое, на наш взгляд, из разряда откровений «народной этимологии».
Неубедительны и старания представить Макошь как божество чисто женского труда — прядения, вышивания, готовки и пр. Все эти функции присутствуют в образе Макоши, но они представляют лишь незначительную часть её «интересов». Хотя, например, прядение как свитие-прядение жизненной нити, разумеется, гораздо более ёмкое понятие, чем просто рукоделие. И в этом просматривается аналогия с мойрами, прядущими нити судьбы человеческой. Но для Макоши всё это узко, очень узко. Трудно представить себе, чтобы Владимир ввёл богиню в Пантеон, только чтобы ублажить женщин-рукодельниц, пусть даже и судьбоносных.
Теоним состоит из двух частей: «Ма» — «мать» и «кошь» — «жребий, участь». В этом случае Макошь — «мать жребия», «мать удачи, доли» или даже «мать судьбы».
Но нам представляется, что образ значительно глубже и ёмче. Во всяком случае, в своей первооснове. Наверняка в нём заключается понятие о Матери всего сущего — и богов, и земли, и людей, и животных — всего, ибо это общий для индоевропейцев образ Ма-дивии — Материнского Божества. Только такая роль могла обеспечить Макоши место в продуманном языческом Пантеоне, где не предполагалось «ячеек» для «домовиков» и «домовух», бесенят и ведьмочек, «попутников» и «негодников».
С полным основанием мы можем считать Макошь эволюционированным образом Праматери, восходящим, по меньшей мере, к Рожаницам, а точнее, к Рожанице-матери (их было две: мать и дочь — Лада и Леля, Лето и Артемида и т. д.). И здесь мы сразу получаем, что Лада, Рожаница-мать, Мадивия, Макошь — это, по всей видимости, разные названия одной Богини-матери, и притом, возможно, разные её ипостаси. Но мы не будем углубляться в проблему Изначального женского божества, Праматери, ибо она неисчерпаема и требует отдельного объёмного исследования. С нас хватит пока общего представления.
Попутно следует сказать, что великие государственные деятели Руси, её устроители заслуживают более уважительного отношения с нашей стороны. Предполагая, что личность, сумевшая сплотить множество племён-этносов — союзов и суперсоюзов племён, может по своей прихоти заставить весь «честный люд» в государстве почитать «собачку» или неведомую «иранскую птичку» и поклоняться им, мы тем самым унижаем и очерняем эту личность. И в первую очередь унижаем себя, показывая таким подходом крайнюю поверхностность суждений. Впрочем, «гипотезы» об «иранских птичках» высказывались первоначально в 1930-х годах. Они не нуждались бы в комментариях, если бы не продолжали кочевать из издания в издание, несмотря на то что, казалось бы, «эпоха Покровского и его школы» давно миновала, оставив после себя зияющие пустоты, искорёженную, полувытравленную память и руины.
Каждому божеству Владимирова Пантеона соответствовал свой день недели, причём не всегда он совпадал с «порядковым номером» в общем ряду. Так, у Перуна, разумеется, был четверг, у Хорса — понедельник, у Дажьбога — воскресенье, у Стрибога — вторник, у Семаргла-Руевита — суббота, а у Макоши — целых два дня: среда и пятница. Насколько естественным было это распределение, нам судить трудно.
Таков был на 980 год от Рождества Христова первый ряд языческих русских богов. Входил в него и Велес-Волос. Но ему положено было стоять как богу народа, близкого к земле, да и самому к ней близкому, в самом низу, никак не «на холме». О Велесе мы говорили много. Добавим лишь, что и со сменой религий ему стало не лучше, вернее, его прообразу — медведю. Святой Егорий, как называли его в народе, тот самый, что взял на себя обязанности Перуна после христианизации, сразу вошёл в фольклор как защитник скота от медведя. Основной миф остался каким и был, только теперь Егорий-Перу и воевал с медведем-волосом. Имя Егория вошло во множество заговоров, какими пытались защищать коров от медведя. Такие вещи не бывают случайными.
Итак, с первым рядом богов мы разобрались, более или менее. Переходя ко второму ряду, необходимо упомянуть, что славяне-язычники, как писали летописцы, поклонялись сначала упырям и берегиням, потом им на смену пришли Род и рожаницы и только после этого все остальные боги-кумиры. В таком трёхфазном членении мифогенезиса есть своя логика. Но мы не будем специально касаться упырей, берегинь, Рода, рожаниц и пр. Отметим лишь первостепенную важность многоликого божества Рода, чьё имя отразилось в таких привычных для нас словах, как «природа», «родной», «родиться», «родичи», «народ», «родина» и многих других. Случайный божок не смог бы оказать на язык подобного воздействия.
Характерно и следующее явление: верховный бог всегда в единственном числе и мужского рода, а сопутствуют ему божества женского рода, их двое или несколько. Например, Див — дивы (девы), Суд — суденицы, Род — рожаницы. Исходя из такого положения, наверное, можно себе представить, что и берегиням предшествовал какой-то бог — предположим, Оберег. Выводить берегинь от слова «берег (реки)» не следует. Ведь если бы работала такая схема, то мы бы знали сейчас и «рощинь» (от «священных рощ»), и «небесынь», и «землинь», и «дубынь-деревинь» (от «дуба», «священного дерева») и др. Однако мы таковых искусственных созданий не знаем.
Скорее всего, Суд, Род, Див да и гипотетический Оберег были ипостасями одного Верховного Бога. И это затрудняет поиск.
Исследователи выводят теоним «Род» из индоевропейского «Хорд-ху», или «Хорд-у». И этому отвечают, например, хеттское слово «харду» — потомок и лувийское «харту» с тем же значением. И всё-таки изначальной формой нам представляется именно слово «Род». Почему? А потому, что, если бы было иначе, индоарийские переселенцы унесли бы с прародины понятия и культы божеств, обозначаемые как «хорд», «хард». Но у древних индийцев бытовали божества Родаси, причём в очень сходном понимании со славянскими Родом и рожаницами, практически совпадающем. Так, в единственном числе Родаси означало «рожающая земля», то есть полный аналог Рода, но в женской ипостаси. А во множественном числе Родаси — две богини, исполненные благ, то есть те же славянские рожаницы:

Род (сл.) = Род-аси (др.−инд.)
Рожаницы (сл.) = Родаси (др.−инд.)

Соответствие полное, случайное совпадение исключается. Всё это нам помогает укрепиться в мысли, что культ Рода и рожаниц существовал на прародине индоевропейцев задолго до выделения и переселения индоарийских племён. И культ этот, разумеется, был унесён именно с прародины на новые места, а не наоборот, ибо представить себе, что древнеиндийские Родаси каким-то неестественным образом возвратились на прародину и положили основание культу Рода и Рожаниц, никак нельзя. То есть, и в этом случае мы сталкиваемся со вполне чёткой закономерностью: распространение богов, божеств, понятий идёт из ядра на периферию, но не наоборот.
Надо сразу сказать о том, что мы не рассматриваем в данной работе вторичных, или обратных, заимствований. Чтобы дотошный читатель не заподозрил нас в некой предвзятости, скажем — они, разумеется, были, и мы их признаём. Так, вполне возможно, что русская птица Сирин — это заимствование от греков-византийцев, в основе которого лежали небезызвестные Сирены. Или же Алконост — райская птица. Она позаимствована также через Византию из греческого мифа об Алкионе. То же можно сказать о Кентавре-Полкане и множестве прочих прижившихся на Руси персонажей. Но во всех случаях это литературные заимствования позднего, средневекового периода. Мы же ведём поиск в глубочайшей древности. А там действовали отнюдь не литературные законы.
Нам может показаться странным, что в Пантеон не вошёл такой всемогущий бог стихий, как Сварог, которого по его функциональным особенностям можно смело поставить в один ряд со Стрибогом, Родом, Судом, Дивом как одну из ипостасей Верховного Бога. Но он потому и не вошёл, что в Пантеоне уже стоит Стрибог, олицетворяющий и всех прочих.
Сварог, как и Стрибог, — отец Дажьбога. Он олицетворение небесных стихий, самого неба. Его сын Сварожич — огонь и, наверное, Солнце, то есть это одновременно Хорс и Дажьбог. Сварожич, разумеется, лишь эпитет или, выражаясь более точно, отчество. Можно было бы с полным основанием записать: Дажьбог Сварожич и Хорс Сварожич — это было бы абсолютно верным.
Сварог известен и у западных славян под таким же именем. Но, наверное, выводить Сварога из «огненного духа» славян Рарога, или Рарожека, как это делают некоторые исследователи, было бы неправильно. Ибо его образ полностью укладывается в его тесним — санскрит сохранил слово, которое, видимо, было утрачено на прародине и не оставило заметных следов в славянских языках (этот вопрос о следах ещё не разработан). «Сварга» означает «небо», «небесный». Имея такое чёткое обозначение, абсолютно точно передающее сущность и лингвистически точное, нам нет смысла выискивать какие-то иные — маловнятные и путаные.
И здесь мы сталкиваемся с интересным, но в то же время и обыденным, нормальным явлением — прародина сохранила образ и утратила понимание теонима, переселенцы утратили образ, но сохранили слово-значение. Это и есть жизненность, отсутствие схематизма.


Славянского Сварога невозможно объяснить никакими заимствованиями ниоткуда. Но унесённое переселенцами понятие «неба» ярким лучом прожектора высвечивает праславянскую древность на рубежах III и II тысячелетий до н. э. Мы снова и снова возвращаемся к изначальному праиндоевропейскому ядру, к этому горнилу кумиров-божеств, разнесённых народами индоевропейской языковой семьи по всему свету.
И всё же надо переходить к божествам второго ряда. Они заслуживают самого пристального внимания. Такой ли уж «второй» этот ряд?
Мы уже сопоставляли древнеиндийского бога огня Агни со славянским Огнём. Здесь бесспорно родство, так же как и между древнеиндийскими Ваю и Вата — богами ветра и славянским Ветром. Какие ещё соответствия мы можем выявить с ходу, на слух? Разумеется, само название Веды говорит нам о многом: «ведать», то есть «знать». Веды — «знание». А наши «ведьмы» — «знающие», обладающие каким-то недоступным всем прочим знанием. Откуда принесено это Знание-Веды?