…Беллерофонту убить заповедал Химеру
Лютую, коей порода была от богов,
не от смертных…
Гомер. Илиада

Существует мнение, что «Илиада» — это сплав множества вполне самостоятельных мифов и легенд, собранных вокруг одного сюжетного стержня и — более того — искусно подогнанных к нему. Сейчас уже мало кто верит, что всё в ней создано одним человеком, будь хоть трижды гением. Так или же иначе — не столь важно. Ведь в любом случае в основе самой поэмы и её песен лежат предания, сказания, существовавшие в Средиземноморье задолго до Гомера и его возможных соавторов.
Один из таких вставных мифов повествует о герое ахейцев, свершавшем свои подвиги в Ликии. Попал он туда по навету отвергнутой им совратительницы, царской жены. Последняя, извратив события, нажаловалась мужу, и «разгневался царь, таковое услыша, но убить не решился: в душе он сего ужасался; в Ликию выслал его и вручил злосоветные знаки, много на дщице складной начертав их, ему на погибель; дщицу же тестю велел показать, да от тестя погибнет». Знакомая история — слабовольный вождь-монарх посылает неугодного погибать подальше от своего королевства с соответствующей запиской. Примерно так же хотели расправиться спустя много веков с Гамлетом. Ту же схему мы найдём во множестве сказок самых разных народов.
Звали героя Беллерофонтом. Был он внуком знаменитого Сизифа — основателя Коринфа — и сыном Главка. Царский сын и, следовательно, сам по рождению царь — хотя бы в будущем. Рядом с ним ещё множество царей — на Пелопоннесе ли, в Малой ли Азии, в Эгеиде. Кругом одни цари! И до и после! И Одиссей хитроумный, и Менелай златовласый, и Агамемнон «пространно-властительный», и Ахиллес благородный…
Мы как-то привыкли к этому титулу «царь» для племенных вождей Средиземноморья — он встречается сплошь и рядом не только в детских переложениях мифов, но и во всех без исключения научных и научно-популярных изданиях. Мы употребляем его легко и бездумно, несмотря на то что «цари», зачастую, владели войском в пятнадцать — двадцать челядинов и клочком земли в две-три квадратные стадии.
Как читатель догадался, мы делаем небольшое отступление. Но оно необходимо, потому что мы обязаны научиться смотреть на вещи и события трезво. «Взгляд со стороны» и «любование отдалённым» вплоть до обожествления и уж, как минимум, до «оцарствления» всегда играют не на руку исследователю. И мы очень многое поймём, если задумаемся: почему безоговорочно признаются монархами и самодержцами племенные «царьки» в одних местах и почему ну никак не признают царями властителей других мест? О ком речь? О русских князьях, почти каждого из которых можно было бы сравнить по влиянию и могуществу с римским императором или византийским базилевсом, но которые не удостаивались даже звания царя. Лишь с Ивана Грозного якобы пошло «царство» на Руси. А до него?
Разумеется, мы сейчас говорим не о полноте власти и не о классических определениях, под которые, кстати, греческие «царьки» никак не подпадали. А о значимости и об оценке! Святослав! Владимир! Ярослав! И те, кто был до них, и те, кто пришёл на смену, ничуть не уступали европейским монархам, а по большей части и превосходили их по всем параметрам. Да что там названные! Практически любой из удельных князей периода раздробленности превосходил и по мощи, и по количеству земли, и по численности населения признанных «царей» и «королей», которые не всегда могли состязаться даже с боярами этого князя, и всё же: «князь»! Правда, на Руси существовали свои титулы, и их носители не считали себя обиженными, но опять-таки оценка в нашем восприятии: «царь Одиссей хитроумный» и какой-то там, скажем, князь тверской или рязанский. Первое звучит и порождает гордость. Второе — так себе, подумаешь — князёк. Хотя у этого «князька» в одной какой-нибудь деревеньке, о которой он и сам мог не подозревать, разместилось бы всё «царство Одиссея», «царство Агамемнона» да в придачу бы и парочка соседних.
К чему всё это говорится? А к тому, что за словами мы должны видеть их содержание. Видеть совершенно чётко! Ибо одно дело — читать мифы, предания как беллетристические произведения, восхищаясь, соболезнуя героям, сопереживая, превознося и т. д., и совсем иное — представлять этих героев реальными людьми, не впадая в поэтические восторги и понимая, кто перед тобой, что происходит, где происходит, как и на каком уровне. И ещё — необходимо научиться по мере сил и возможностей отделять чисто мифологические персонажи от персонажей вполне реальных, исторических, но вместе с тем видеть и часто встречающееся совмещение тех и других в каком-то герое или группе героев. Сложная задача. Но посильная.
Многое слилось в мифе о Беллерофонте — «воинственном» и «непорочном». Чего стоит хотя бы история о попытке совращения юного героя сластолюбивой женой повелителя ахеян Прета и о всех последующих испытаниях, выпавших на долю юноши, отвергнувшего любовь «Антии младой»! В ней явно проглядывают корни знакомого нам библейского сюжета об Иосифе Прекрасном и о жене начальника охраны фараона Потифара. Правда, в Египте существовала в своё время сходная сказка о двух братьях. Может, и она легла в основу средиземноморского предания, может, было наоборот. Достаточно точно известно лишь, что в Ветхий Завет сюжет попал либо из Египта, либо из Эгеиды через Малую Азию, во всяком случае со стороны, как и подавляющее большинство прочих сюжетов этого кладезя народной мудрости древнего мира. Нам и это не столь важно. Мы не будем распыляться, сосредоточим своё внимание на основном.
Ни в одном из достоверных источников мы не найдём подлинного имени нашего «воинственного» героя. Все поименованы: и Сизиф, и Прет, и Главк, и Антия, и трое сыновей Беллерофонта. Но лишь сам герой вечно скрывается под эпитетом, ибо «Беллерофонтос» — это скалькированное греками словообразование «Беллероубийца».
Заметим сразу же, что в более поздних вариациях греческие мифологи и сказители, по всей видимости, пытаясь обосновать прозвище, вводят в повествование некоего «коринфлянина», которого якобы герой убивает ещё до начала своих подвигов и приключений. Причём «коринфлянину» даётся явно искусственное имя — Гиппоной. Но мы не будем касаться поздних напластований, чтобы не вносить излишней неразберихи. Нам следует брать пример с кропотливой работы реставратора икон, который слой за слоем смывает наносное, ненужное, добираясь до первоосновы.
Итак, «убийца» известен. Ну а кто же был «убитый»? За что его убили? Где? Когда? При каких обстоятельствах? Зачем? Ни на один из этих вопросов сами греческие сказители ответа не дают ни словом, ни полусловом, ни намёком. Герой ведёт самый активный образ жизни: он воюет с племенем драчливых солимов и с воинственными амазонками, одолевает Химеру, совершает множество иных деяний. Но прозывают его при этом почему-то вовсе не Солимофонтом, и не Амазонкоборцем, и даже не Химеробойцем. Загадка?
Мы знаем, что за тысячелетия литературных обработок мифические образы зачастую претерпевали самые невероятные преобразования: хтонические, ирреальные существа, порождённые самой изощрённой фантазией и прежде всего страхом перед неведомым, превращались в безобидных леших, домовых, в гармонических антропоморфных героев или же вообще неизвестно во что. И тем не менее при желании почти всегда можно докопаться до корней.
Исследователи сходятся на том, что в предании о Беллерофонте явно просвечивает основной индоевропейский миф — сюжет о борьбе бога-громовника, грозового конного божества со змеем-чудищем, стремящимся поглотить дневной свет, солнце или совершить прочие пакости, о которых мы подробнее писали в главе «Вечный бой». Одним из первых разработал эту тему немецкий учёный Л. Мальтен, посвятивший Беллерофонту-громовержцу ещё в 1920-х годах свой в достаточной степени фундаментальный труд.
Интерес к Беллеру и его прообразу не снижался и не снижается: и в наши дни появляются интересные публикации. В частности, любознательного читателя можно отправить к статье В. Л. Цымбурского о Беллерофонте, опубликованной в сборнике «Античная балканистика», вышедшем в издательстве «Наука» в 1987 году. Мы же не будем приводить всех мнений, оспаривать их или соглашаться с ними. Для нас главное — это то, что учёный мир признаёт тождество «беллероубийцы» и бога-громовника, во всяком случае, на первоначальных стадиях развития сюжета.
Но тут мы вправе задаться вопросом: как же так, ведь у греков есть свой (или почти свой, то есть достаточно «усвоенный») бог-громовержец, законный и коронованный, — Зевс?! По логике мифа и народного сознания во втором громовержце нет ни малейшей нужды.
Всё так. Но мы уже постепенно, медленно, но всё с большими основаниями начинаем проникаться излагавшейся выше «кощунственной» мыслью: если мы замкнёмся на сугубо лишь греческом этносе и его, непосредственно его, верованиях, то упрёмся в такую глухую, замшелую и непреодолимую стену, что никогда ни на один из поставленных вопросов не ответим и будем до бесконечности пребывать в состоянии детей, которые с разинутым ртом слушают волшебные сказки.
Беллерофонт, поймав и оседлав крылатого коня Пегаса, как то и следует грозовому конному божеству, по всем правилам основного мифа совершает свой «подвиг громовержца» — в яростной и опасной схватке побивает стрелами чудовищную Химеру. Породили Химеру ужасный Тифон и жуткая исполинская Ехидна. Чудовище это также по всем правилам выползает именно из пещеры, дышит пламенем и дымом, в неистовстве бьётся о скалы и горы, сотрясая их. Так, может, оно и есть тот самый загадочный Беллер?
Всё вроде бы сходится. И предположение было бы вполне законным и основательным при одном условии: если бы герой получил своё прозвище после расправы над трёхглавым чудищем. Но зовут его Беллерофонтом с самого начала мифа-легенды. Так почему же так случилось, почему возникла такая путаница?
Всё становится на свои места, если мы примем в рассмотрение тот бесспорный факт, что дубль-громовержец приходит со стороны (неважно пока, откуда — с Севера или, как предполагает большинство исследователей, из Малой Азии). В олимпийскую иерархию он с ходу, разумеется, не вписывается и действует в сознании тогдашних греков и «греков» где-то на периферии обитаемого мира. Но при всём при том функций своих дубль-громовержец не утрачивает — он вовсю сражается с олицетворением подземного зла.
Греки, усваивая и перерабатывая привнесённый образ, непонятное для них прозвище калькируют и оставляют, как это и бывает в таких случаях, а убиенного и неведомого для них Беллера в сюжете мифа подменяют родной и знакомой Химерой, сочиняя ей тут же приличествующую случаю родословную.
Но оставим до поры до времени всех многоликих «беллероубийц». К ним мы вернёмся отдельно, чтобы рассмотреть со всей тщательностью и вниманием.
Нынешняя же наша цель — установить личность самого загадочного и неуловимого Беллера, скрывающегося под сонмом имён и прозвищ в легендах, мифах, сказаниях и поверьях различных народов.