Карл Бернгардович Радек.
В 1935 году К.Б.Радек вошел в состав Конституционной комиссии ЦИК СССР. В 1936 году Радека арестовали.
Газета "Правда" сообщала: 23 января 1937 года в Октябрьском зале дома Союзов военная коллегия Верховного суда СССР в открытом судебном заседании приступила к разбору дела Пятакова, Радека, Сокольникова, Серебрякова и других, обвиняемых в подготовке террористических актов. Состав суда: председательствующий - председатель военной коллегии Верховного суда СССР армвоенюрист В.В.Ульрих, члены суда - корвоенюрист И.О.Матулевич и диввоенюрист Н.М.Рычков. На процессе присутствуют от общественности писатели, в том числе А.Н.Толстой, Лион Фейхтвангер и другие. Широко представлена советская и иностранная печать. Присутствуют также члены дипломатического корпуса.
О суде над "троцкистской группой Пятакова и Радека" Лион Фейхтвангер рассказывал в книге "Москва 1937", которая имеет подзаглавие "Отчет о поездке для моих друзей". В своих психологических портретах писатель стремится убедить читателя в бесспорности вины подсудимых и в абсолютной правдивости своих наблюдений.
Вот как выглядит Карл Радек на скамье подсудимых в описании Фейхтвангера.
"Писателя Карла Радека я тоже вряд ли когда-нибудь забуду. Я не забуду ни как он там сидел в своем коричневом пиджаке, ни его безобидное худое лицо, обрамленное каштановой старомодной бородой, ни как он поглядывал на публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых, часто усмехаясь, очень хладнокровно, зачастую намеренно иронично, ни как он при входе клал тому или другому из обвиняемых на плечо руку легким, нежным жестом, ни как он, выступая, немного позировал, слегка посмеиваясь над остальными обвиняемыми, показывая свое превосходство актера, - надменный, скептический, ловкий, литературно образованный. Внезапно оттолкнув Пятакова от микрофона, он встал сам на его место. То он ударял газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал ложечкой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками. Однако совершенно не рисуясь, он произнес свое заключительное слово, в котором он объяснял, почему он признался, и это заявление, несмотря на его непринужденность и на прекрасно отделанную формулировку, прозвучало трогательно, как откровение человека, терпящего великое бедствие. Самым страшным и труднообъяснимым был жест, с которым Радек после конца последнего заседания покинул зал суда. Это было под утро, в четыре часа, и все - судьи, обвиняемые, слушатели - сильно устали. Из семнадцати обвиняемых тринадцать - среди них близкие друзья Радека - были приговорены к смерти; Радек и трое других - только к заключению. Судья зачитал приговор, мы все - обвиняемые и присутствующие - выслушали его стоя, не двигаясь, в глубоком молчании. После прочтения приговора судьи немедленно, удалились. Показались солдаты; они вначале подошли к четверым, не приговоренным к смерти. Один из солдат положил Радеку руку на плечо, по-видимому, предлагая ему следовать за собой. И Радек пошел. Он обернулся, приветственно поднял руку, почти незаметно пожал плечами, кивнул остальным приговоренным к смерти, своим друзьям, и улыбнулся. Да, он улыбнулся."
"Почему обвиняемые вместо того, чтобы отпираться, наоборот, стараются превзойти друг друга в признаниях? И в каких признаниях! Они сами себя рисуют грязными, подлыми преступниками. Почему они не защищаются, как делают это обычно все обвиняемые перед судом?"
Ключевой вопрос: почему не защищаются. Очень часто, оговаривая себя, кремлевские отцы старались спасти своих детей. Не всегда это удавалось. Безжалостная машина репрессий, запущенная совместными усилиями жертв и палачей, не давала сбоев...
Подтверждение вышесказанному мы находим в разгорворе Феликса Медведева с Софьей Радек, которая рассказывала о себе и своем отце. Встреча с Софьей Радек происходит в
1988 году в маленькой квартире на окраине Москвы на Зеленоградской улице, в комнате, где нет ничего лишнего...
Софья Радек рассказывает.
"А обеспеченность, богатство меня не волнуют. Я привыкла к нищете и прекрасно с ней обхожусь. К роскоши меня не приучили. Единственное огорчение - не хватает денег на книги, люблю читать. - Сталина вы видели, общались в ним? - Нет, не приходилось, хотя жили мы до ареста отца в Кремле, по соседству. С сыном его Васькой училась в школе. Однажды даже тумаков ему надавала, девчонка я была драчливая. Отец мне говорил: "Сонька, не давай спуску никому, бей первая. Не жди, когда тебя ударят". Как-то позже Василий припомнит об этом смеясь. Но ничего, обошлось. - Вы видели, как арестовывали отца? - Я была в Сочи, когда отец вызвал меня телеграммой, чувствуя, что его вот-вот возьмут. Звоню ему "Что случилось, что с мамой?" "Нет, ничего не случилось, но срочно приезжай".
В момент ареста отца меня не было дома. И он заявил арестовывавшим, что не уйдет из квартиры, пока не простится с дочерью. Ну хоть стреляйте. И они ждали моего возвращения. Вернулась я поздно ночью, терпение непрошенных гостей уже, по-видимому, иссякло, и отца выводили. На прощание он успел мне сказать: "Что бы ты ни узнала, что бы ты ни услышала обо мне, знай, я ни в чем не виноват." Перед своим арестом отец собрал для меня деньги, пять тысяч, старыми, естественно, отдал моей тетке по матери, а она тут же отдала НКВД. Отца арестовали, жить не на что. Я говорю матери: давай продадим часть книг отца. А мать в овет: "Ни в коем случае. Я не позволю, ведь библиотека уже конфискована, нельзя нарушать законы".
Конечно, отец был наивным человеком. И он наивно надеялся, обговаривая себя, что спасает меня и маму. Как же он мог? Недавно мне дали прочесть стенограммы того процесса. Отца обвиняли чуть ли не в реставрации капитализма. Это кому, отцу-то моему была нужна реставрация капитализма, члену партии с 1903 года, выходцу из нищей семьи, мать была народной учительницей. Все равно беднота. Такой бред собачий я прочитала в этой стенограмме, такие неслыханные обвинения, в которых отец признал себя виновным, что если думать об этом, кажется, можно сойти с ума. Меня все-таки не оставляет мысль, что, кроме физических воздействий, на осужденных действовали методом запугивания. Мы, члены семей, были как бы заложниками палачей.
Вспоминаю такой эпизод - отец совершенно не пил. Один-единственный раз в жизни я видела его нетрезвым.
Он пытался открыть свою комнату и никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Возился и приговаривал: "Хозяину никого не жаль, а вот мне дочку жаль". Сами понимаете, что "хозяин" - это Сталин. Этот эпизод я запомнила на всю жизнь. Да, все мы, члены семей, были заложниками, ибо то, что арестованные наговаривали на себя или на кого-то, было результатом угроз расправиться с близкими.
После процесса матери дали свидание. Мать была человеком замкнутым и, придя с Лубянки, только сообщила: "Я сказала ему, как он мог говорить о себе такой ужас?" А он ответил: "Так было нужно". Вот и все. Он спросил: "А Сонька не хотела прийти?" Мать ответила: "Нет, не хотела".
Было обидно, что близкий мне человек мог так чудовищно оговорить себя. Тогда я не могла ему этого простить. Только став взрослым человеком, сама пройдя все круги ада, я могу понять, что могли сделать с человеком в заключении.
Мне на роду написано сидеть по тюрьмам да лагерям, потому что я родилась 15 февраля 1919 года, и в этот день моего отца арестовали в Германии. Так что мне надо сетовать только на свою судьбу.
Вы знаете прекрасные сталинские законы? Мой отец приложил к ним руку, так вот там был пункт, что дети за отцов не отвечают. А дети за отцов ответили, да еще как!
Якобы я кому-то заявила, что отомщу за родителей. Но как и когда отомстить за родителей? Как? Сейчас я думаю, что эту бешеную собаку, тирана усатого, нужно было кому-то пристрелить. Ведь все равно каждому, кто был с ним близок, грозила смерть.
Какие мужественные люди были, решительные. Ходили с оружием. Хотя бы Тухачевский. И никто не решился порешить эту гадину. Даже Орджоникидзе, с его горячей кровью.
Вот как он сумел всех околдовать.
А вообще, я считаю, что умными и решительными были только Томский и Гамарник. Они покончили с собой, их не заставили обливать себя и других помоями. Тем более, что многие из окружения Сталина понимали, что их ждет. Помню, когда в газетах сообщили об убийстве Кирова, отец был невменяемым, я его в таком состоянии никогда не видела, а мать произнесла вещие слова: "А вот теперь они расправятся со всеми, кто им не угоден". Так и случилось. Говорят иные, не Сталин виноват, а Берия, Ежов... Так не бывает, чтобы царь-батюшка был хорошим, а министры плохие. - А как Карл Радек относился к Сталину? - Что за вопрос, он его ненавидел. И презирал. - А что вы скажете о его книге "Портреты и памфлеты"?
Она произвела на меня тягостное впечатление. Читать ее сегодня горько и обидно. Талантливый человек, публицист, умница Карл Радек, извините меня, талантливо воспевал сталинский социализм...
Из книги К.Радека "Портреты и памфлеты":
"Мы уверены, что народные массы всех стран, угнетаемые и терроризируемые маленькими кучками эксплуататоров, поймут, что в Росии насилие употребляется только во имя святых интересов освобождения народных масс, что они не только поймут нас, но и пойдут нашим путем".
Огиз выпустил альбом "Ударник"...
За ним последовали альбом "Страна должна знать своих героев", монтаж "Ударники полей" и 2 - 3 дюжины открыток с фотографиями ударников и ударниц.
Я просматривал с большим вниманием эти сборники, всматривался в лица ударников, когда зашел ко мне знакомый советский писатель, "почти коммунист". Он взял из моих рук альбом, посмотрел его и отложил в сторону. - Что это - массовое производство стандартных героев? - спросил он. - Да, массовое производство героев, - ответил я. - Да, СССР есть фирма массового производства героев...
Весь капиталистичекий мир был убежден, что борьба за коллективизацию кончится поражением большевиков. В этом был убежден кулак, в этом была убеждена городская мелкая буржуазия. На этом строили свои расчеты интервенты. Сталинский расчет покоился на силе организации, которая направлена не против интересов десятков миллионов крестьян - бедняков и середняков. И сталинский расчет оказался верен во всех его частях. Опираясь на мощный рост индустрии, возросшую активность бедняцких масс деревни, партия, разгромив правых капитулянтов, возглавляемых Бухариным, Рыковым и Томским, пошла под руководством Сталина в прямую атаку на капиталистические элементы села широчайшим фронтом.
... Нельзя считать на счетах преступлений и благодеяний то, что представляет собой Советская власть по той простой причине, что если считать капитализм злом, то не может существовать злодеяний Советской власти. Это не значит, что при Советской власти не существует много злого и тяжелого. Не исчезла еще нищета, а то, что мы имеем, мы не всегда умеем правильно разделить; приходится расстреливать людей, а это не может считать благом не только расстреливаемый, но и растреливающие, которые считают это не благом, а только неизбежностью.
Многие говорят, что нельзя писать правды, ибо Главлит не пропустит, Попробуйте, товарищи!... Так называемые советские писатели боятся не цензуры, а боятся самих себя. Они не умеют дать честной картины действительности, не поиимая, что значит борьба кулака и бедноты в деревне, не зная средств преодоления опасности бюрократизма, не видя великих творческих сил страны, новых пластов народа, поднятых революцией; они боятся, что дадут только темные картины, которых не пропустит цензура.
... Сегодня уже литература и искусство, созданные революцией, превосходят в десятки раз современную буржуазную литературу...
... Насилие служит делу создания новой жизни, более достойной человека.
Через десять лет удельный вес интеллигенции будет равен нулю. Начнет исчезать разница между умственным и физическим трудом. Новое крепкое поколение рабочих овладеет техникой, овладеет наукой. Оно, может быть, не так хорошо будет знать, как объяснился в любви Катулл коварной Лесбии, но зато оно будет хорошо знать, как бороться с природой, как строить человеческую жизнь.
Если дом Герцена не будет до этого снесен, как неподходящий сосед цепи небоскребов...
... Есенин умер, ибо ему не для чего было жить. Он вышел из деревни, потерял с ней связь, но не пустил никаких корней в городе. Нельзя пускать корни в асфальт. А он в городе не знал ничего другого, кроме асфальта и кабака. Он пел, как поет птица. Связи с обществом у него не было, он пел не для него. Он пел потому, что ему хотелось радовать себя, ловить самок. И когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь.
Много писателей находится в положении Есенина... Не всякий решится на самоубийство, но это еще не означает, что он будет жить. Ибо жить - это значит творить, а теперь нельзя творить, не зная, во имя чего и для чего."
Карл Радек. "Джеймс Джойс или социалистический реализм?" Из доклада "Современная мировая литература и задачи искусства пролетариата", август 1934 г.
"... В чем основа Джойса? Основа его в убеждении, что нет ничего в жизни крупного - нет крупных событий, нет крупных людей, нет крупных идей. Писатель может дать картину жизни, именно взяв "любого героя в любой, день" и пересняв его тщательно.
Куча навоза, в которой копошатся черви( заснятая кинематографическим аппаратом через микроскоп, - вот Джойс... Нечего говорить, что методом Джойса дать картину революции можно так же успешно, как неводом ловить дредноуты...
В этом интересе к Джойсу бессознательно выражается то же желание правых писателей, приспосабливающихся к революции, но на деле не понимающих ее величия, уйти от Магнитогорска, Кузнецкостроя, уйти от великих дел нашей страны к "великому искусству", дающему маленькие дела маленьких людей, убежать от бурного моря революции к застойным водам маленького озера и болотам, в которых живут лягушки.
... Попробуйте изолировать ребят от таких событий, как процесс вредителей. Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызывало целую бурю негодования. Как же это: предали страну, хотели обречь на голод рабочих и крестьян и не были расстреляны?" - Когда вы обратились за реабилитацией отца? - Никогда не обращалась, считала, что это бесполезно, бессмысленно. Только недавно и написала. Году в 57-м, когда реабилитировали- меня и мать, я была на приеме у Микояна.
Мне запомнилась почему-то сказанная им фраза: "Напрасно Карл не захотел жить". На это я ему ответила: "Анастас Иванович, а какой ценой?" И больше на эту тему разговора не было.
Я, кстати, несколько раз обращалась с просьбой сообщить, о смерти отца. Мне ни разу не ответили. Во всех биографиях, опубликованных, к призеру, в Польше, говорится, что он умер в 1939 году, но не сообщается, при каких обстоятельствах. А теперь я знаю, и это подтвердили "Московские новости", что моего отца убил в лагере наемный убийца. Почему наемный? Потому что плохих отношений с людьми у отца быть не могло. Убил его, наверняка, человек, которому за это обещали свободу. Ужас, как я до сих пор не сошла с ума при воспоминаниях о бедном моем отце.
Вопрос о реабилитации отца стоял еще в 1957 году, но тогда не доделали большое дело. Не довели до конца. До справедливости. Тридцать лет ждали этого момента. Хотя я понимаю, что и сегодня сопротивление этому процессу железное. Не все хотят реабилитаций, справедливости, правды.
Я получила бумаги, в которых говорилось о том, что решение коллегии ГПУ от 6 января 1928 года в отношении Радека отменено и дело прекращено в связи с отсутствием в. его действиях состава преступления. Карл Радек по данному делу реабилитирован посмертно. Реабилитирован он посмертно и по второму делу от 30 января 1937 года. До ареста 1б октября 1936 года мой отец был заведующим Бюро международной информации ЦК ВКП(б).
Он не был резонером. Не морализаторствовал, но говорил очень важные для жизни вещи. Об уважении к человеческому труду: "Если ты осмелишься невежливо разговаривать с домработницей, можешь считать, что я тебе не отец, а ты мне не дочь"; говорил о том, что не надо входить в чужой монастырь со своим уставом, напоминал, что человек должен быть итернационалистом. Все это мне пригодилось потом. На этих заповедях я выросла. В эвакуации в Средней Азии, проживая в глухом ауле, в простой семье, я ни разу не позволила себе сделать хозяевам даже малейшего замечания. Хотя поводы, конечно, были. Я была благодарна казахам, которые делили со мной последний кусок хлеба.
Отец считал, что ни национальность, ни вероисповедание не должны разделять людей. Ты веришь в Бога? Да повесь хоть свой собственный портрет и молись на него, считал он. А ведь тогда многие думали иначе: если человек верующий, то он уже почти враг народа. Лично я не верю ни в какого бога, ни в земного, ни во Всевышнего, но считаю, что отец был прав. Главное отличие людей - хороший ты человек или дрянь. Вот и все.
В 1929 году мы с матерью приехали в Томск, где отец пребывал в ссылке. Одновременно с нами приехали к нему и Пятаков со Смилгой. Еще кто-то, не помню. Отец иногда разрешал мне присутствовать при разговорах с друзьями. Как-то в разговоре о Сталине, в середине большого спора, отец вдруг обратился ко мне с вопросом: "Сонька, как ты считаешь, кто прав, а кто виноват?" Я ответила: "Не знаю, папа, кто прав, но, по-моему, меныыин-сво должно подчиняться большинству". "Ах ты, ренегатка, - сказал отец, - убирайся отсюда вон!"
С той поры запомнился мне куплет, который напевали отец с друзьями: "Добрый вечер, дядя Сталин, ай-яй-яй, очень груб ты, нелоялен, ай-яй-яй. Ленинское завещанье, ай-яй-яй, спрятал глубоко в кармане, ай-яй-яй!"
Сколько людей сломал этот тиран! И каких людей! Если уж жертвами оказались Тухачевский, Бухарин, Рыков, Радек, если они дали себя растоптать, то что взять с нас, бедных и сирых? Так вот, мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами, сами отдали себя на его произвол. Вот почему я и считаю, что пенять-то неча. Жаль только, что слишком поздно это поняли: Жизнь прошла."