Один из выдающихся актеров мирового кинематографа. С 1944 года играл на Бродвее, с 1950 снимался в кино. Отличался внушительной сценической манерой, спокойным негромким голосом; приверженец системы Станиславского. Снимался в фильмах «Мужчины» (1950), «Трамвай "Желание"» (1951), «Вива, Сапата!» (1952), «Дикарь» (1953), «Юлий Цезарь» (1953), «В порту» (1954, премия «Оскар»), «Молодые львы» (1958), «Погоня» (1966), «Крестный отец» (1972, премия «Оскар»), «Последнее танго в Париже» (1972), «Апокалипсис сегодня» (1979), «Новичок» (1990) и др.



После выхода на экраны фильма «Трамвай "Желание"» писатель Элиа Казан заявил: «Марлон Брандо — действительно самый лучший актер в мире… Красота и характер — это мучительная боль, которая постоянно будет преследовать его…»

В Голливуде понимали, что появился неординарный актер с сильным темпераментом, отличающийся яркой индивидуальностью, даром завораживания. Актер, за которым стоит великое будущее. Пресса, привлеченная агентами и продюсерами Голливуда, начала создавать ажиотаж вокруг имени Марлона Брандо: «Он может сыграть все, и каждая его новая роль будет великой»; «Молодой актер принесет славу не только себе, но и всему американскому кино»; «Он станет символом для всего мирового кино… Его будут любить и ненавидеть, уважать и бояться…»

Марлон Брандо желал славы. Ему надоело жить в нищете и страдать от безденежья. Он сознавал, что наделен божественным талантом, который продемонстрировал в «Трамвае "Желание"». Он принимал решение: свой талант нужно подтвердить. Марлона Брандо вновь поддерживал Казан.

Продюсеры Голливуда ликовали: родился актер, которого на «фабрике грез» еще не было. Да, это бунтовщик, дикий и неуравновешенный по характеру, от которого исходило животное начало. Оно приковывало внимание миллионов зрителей и одновременно вызывало чувство страха. Марлон Брандо становился новым «идолом» Голливуда.

Наполненный первобытной силой, он вызывал симпатии прежде всего у молодежи, которая обезумела от восторга, когда Марлон Брандо, облаченный в кожаную куртку, появился в фильме «Дикарь» (1953). Все круша на своем пути, он яростно выступал против сложившихся укладов жизни. Молодежь, загипнотизированная его взглядами и поступками, объявила Марлона Брандо своим кумиром. В 1960-х годах имя Марлона Брандо все чаще стало появляться в скандальной хронике. «Гения мрачного созерцания и независимого упрямства» обвиняли в том, что у него скверный и грубый характер, что он ни с кем не может ужиться. Даже со своими любимыми женщинами обходится жестоко, не только меняет их как перчатки, но, наделенный от природы «животными инстинктами», превращает их в своих рабынь.

На эти статьи Марлон Брандо нервно огрызался, тем самым вызывая еще более негативное отношение к себе: «Я обладаю плохим характером. А почему? Однозначно потому, что свою частную жизнь не желаю выносить на всеобщее обозрение. Актер, как и всякий гражданин свободной страны, имеет право на свои интимные поступки…»

Вот что рассказывал сам Марлон Брандо о своей жизни:

«В раннем детстве у нас еще был нормальный дом: отец, мать и две мои сестры, Френсис и Джослин. Я обожал мать и ее красоту, обаяние, легкость, с какой она подходила ко всем делам, и спокойствие, с которым относилась к мелочам. Однако это продолжалось недолго. Мать стала чаще исчезать из дому. Соседи между собой поговаривали, что легче госпожу Брандо встретить в баре, чем в церкви или на ферме. У меня в памяти осталась сцена, достойная великого фильма. Мать вернулась домой пьяная, позвала кошек в свою спальню и напоила их валерьянкой. Когда, опьяневшие, они легли вокруг нее, она заснула с таким благостным выражением лица, словно находилась среди своих лучших друзей.

Много лет спустя, когда она уже ушла от отца, и я тоже покинул дом, она приехала ко мне в Нью-Йорк пьяная, упала на пол, а я даже не поднял ее. Я наклонился над ней только спустя какое-то время. "У тебя нет валерьянки?" — спросила она. Вскоре после этой встречи в 1954 году она умерла. Но она все же дождалась моего первого успеха, роли Стенли Ковальского в фильме "Трамвай „Желание“". И тогда она мне сказала: "Знаешь, Бат, лучше всего в этом спектакле его название — „Трамвай "Желание"“… Прочитай „Любовь под вязами“ О'Нила, Бат. Знаешь ли ты, что такое настоящая любовь?.."»

У него были свои представления о любви.

«Мне нравились женщины, у которых были какие-нибудь видимые дефекты. Меня раздражали все эти голливудские красотки еще задолго до того, как я сам стал сниматься в кино. Я влюбился только один раз, в Арлетти, после того как посмотрел "Комедиантов". Что за прекрасный фильм! И я поехал в Париж, там познакомился с французской звездой. Боже мой, Арлетти была как отполированный камень — гладкая и сияющая. Однако об ее характер можно было сломать себе зубы. Она пренебрегала всем и всеми. Никогда не забуду, как с типичной для провинциальной парвеню злостью она бросила в горничную пепельницей из сандалового дерева и сразу же после этого приняла самую соблазнительную позу: таинственно потупленные глаза, стройные ноги, открытые до самых бедер, тень улыбки в кончиках губ…»

Снявшись в фильме «Трамвай "Желание"», Брандо принял решение не возвращаться на театральную сцену. Но ему нравилось бывать в Нью-Йорке. Брандо вспоминал:

«Жил я тогда в квартире на Шестой авеню неподалеку от "Карнеги-Холл" и время от времени заглядывал в актерскую студию — преимущественно, чтобы пообщаться с девушками.

Одной из них была Мэрилин Монро. Впервые и совсем мимолетно я познакомился с ней вскоре после войны и вот теперь, на вечеринке в Нью-Йорке, столкнулся с ней в буквальном смысле этого слова. Пока остальные гости пели и танцевали, Мэрилин одиноко сидела в уголке зала и что-то наигрывала на рояле. Стоя поблизости от нее, я оживленно разговаривал с одним из гостей, держа в руке стакан с напитком, и когда меня кто-то окликнул, я резко развернулся и задел локтем ее голову. Точнее, даже не задел — удар, как я понимаю, получился болезненным.

"О бог ты мой, — пробормотал я, — пожалуйста, извините меня. Я не нарочно".

Мэрилин посмотрела мне прямо в глаза и сказала: "Это вы только так говорите".

Я понял, что она шутит, и потому рассмеялся, после чего присел рядом с ней и сказал: "Давайте я покажу вам, как надо играть, а то вы, похоже, в этом деле совсем слабак".

Я постарался как можно качественнее исполнить несколько аккордов, после чего мы еще немного поболтали. Впоследствии, расставшись, мы изредка болтали друг с другом по телефону. И вот как-то раз поздно вечером я позвонил ей и заявил: "Мне чертовски хочется прямо сейчас приехать и увидеть тебя, но если что-то не так — ну, например, ты не хочешь, чтобы я это делал, — то так и скажи".

Она так не сказала, я приехал к ней, и довольно скоро все мечты каждого американского солдата тех времен лично для меня воплотились в жизнь.

Мэрилин была тонкой, чувствительной, во многом непонятной и к тому же гораздо более проницательной женщиной, нежели о ней принято было думать. Жизнь основательно побила ее, и все же она сохранила поразительное чутье на людей, я бы даже назвал это неким эмоциональным интеллектом — самым, пожалуй, изысканным из всех существующих типов ума. После той первой встречи мы так и не порывали наших отношений и время от времени встречались вплоть до ее смерти в 1962 году. Частенько она сама звонила, и мы часами беседовали с ней, в том числе и о том, как она постепенно осознавала, что ее тогдашний продюсер Страсберг да и другие тоже попросту пытаются использовать ее. При этом я замечал, что эмоциональное состояние Мэрилин становилось все более устойчивым.

Последняя наша беседа состоялась за два или три дня до ее смерти. Она позвонила мне из своего дома в Лос-Анджелесе и пригласила поужинать. У меня уже были планы на тот вечер, а потому я предложил перенести нашу встречу на следующую неделю. Она сказала: "Прекрасно", на чем мы и расстались. Впоследствии поговаривали о том, что именно в те дни она тайно встречалась с Робертом Кеннеди и находилась в подавленном состоянии из-за его желания порвать с ней. Разговаривая с Мэрилин, я не заметил никаких признаков расстройства, да и потом, если бы она в те дни действительно спала с кем-то, зачем ей было приглашать меня на какой-то ужин?

Вообще-то я неплохо разбираюсь в настроениях людей и обычно довольно четко воспринимаю их чувства: так и во время того нашего разговора с Мэрилин я не почувствовал с ее стороны никаких признаков угнетенности или желания уйти из жизни, а потому уверен, что она не совершала самоубийства. Если человек действительно переживает длительную депрессию, то каким бы умным он ни был и сколь изощренно ни пытался скрыть свое состояние, это все равно стало бы заметно, тем более мне, по натуре своей привыкшему присматриваться к людям и к их настроению. И если бы Мэрилин действительно испытывала подобные чувства, я бы не смог этого не заметить. Возможно, конечно, что она умерла от нечаянной передозировки снотворного, хотя я лично склоняюсь к мысли о том, что ее попросту убили».

А вот «индусская красавица» Анна Кашфи на фоне «клишированных» звезд Голливуда выглядела экзотично, вызывая восхищение у мужчин и зависть у женщин. Правда, она снималась лишь в эпизодах, но это не имело никакого значения. В нее влюблялись все поголовно. Марлон Брандо, падкий на женщин, тоже не мог пройти мимо. Они познакомились во время обеда в столовой студии «Парамаунт», и Анна очаровала Марлона не только своим необычным внешним видом — смуглая золотистая кожа, большие, выразительные черные глаза, длинные волосы цвета «воронова крыла», — но и романтическими рассказами о своем детстве, проведенном на берегах Ганга, радостях и печалях, его сопровождавших, и о том, что представляют собой истинные индусы…

Марлон Брандо, не долго думая, решил жениться на Анне.

«Это был очень странный период в моей жизни, — вспоминал Марлон. — За несколько месяцев перед свадьбой я был в Японии, где снимался во вздорном фильме под названием "Сайонара" режиссера Джошуа Логана, который приказал мне похудеть на 10 килограммов. Ох, эта американская диета…

Однако я ел сколько влезет, благодаря моей партнерше Мико Така. Она приносила в номер рисовые пирожные, обильно политые взбитыми сливками, и жирную рыбу, прекрасную рыбу, приготовленную в остром соусе. Еще немного, и я бы влюбился в нее, такая она была оливковая, и косоглазенькая, и черноволосенькая, и субтильненькая — как статуэтка из китайского фарфора… Что тут говорить, я боялся до нее дотронуться. Мне казалось, что у нее косточки хрупкие, как эти пирожные. Ну а потом — в Америке меня ждала Анна…»

11 октября 1957 года на руке Марлона Брандо появилось обручальное кольцо.

«Наша свадьба была тихой и без особой огласки, — рассказывал Марлон. — Анна была одета в голубое сари, очень красивое и контрастирующее с ее темно-оливковой кожей. Она исследовательница буддизма. Хотя мы расстались через несколько лет, я не могу забыть того, что она говорила мне о своей религии. Но до сих пор я не знаю, в чем заключается нирвана, и есть ли она в состоянии сублимированного счастья или же в полном угасании радости и муки. Благодаря Анне я узнал и то и другое…»

Но это было позже. А тогда, после свадьбы, многие, очень многие девушки в мире завидовали Анне, ее счастью быть рядом с Марлоном Брандо. Но длилось оно не так уж и долго.

Все походило на приключенческий фильм с элементами мелодрамы. В гости приехал отец Анны Кашфи, и из разговора Марлон Брандо неожиданно узнал, что он по национальности не индус, а родился в Иране, в предместье Далбини, и Анна обычная иранская девушка, никогда не имевшая предков в Индии, и даже не жила в этой стране…

Это известие настолько ошеломило Марлона Брандо, что он, несмотря на рождение сына Кристиана, которого безумно любил, решил развестись. А вот как описала эту романтическую историю Анна Кашфи.

«Трудно описать очарование Брандо. Это был вихрь, водоворот… Он закрутил и меня. Я любила его, ненавидела и терпела. Когда он говорил, то нередко запинался, смущался, а часто просто нес совершенно бессмыслицу. Но вместе с тем он, как магнитом, притягивал к себе журналистов, интеллектуалов и целый полк поклонников.

Как соблазнитель Брандо был совершенно неуклюж, не заслуживал внимания и как любовник. Но это не помешало ему обзавестись неисчислимой когортой сексуальных партнеров: женщин, мужчин и созданий "среднего рода".

Первая моя встреча с Брандо произошла в октябре 1955 года в столовой студии "Парамаунт", своей шумной атмосферой напоминающей вокзал в Бомбее. Я никак не могла привыкнуть к американским нравам. Мне было непонятно, как такие звезды кино могут поглощать немыслимые количества пищи, стараясь при этом перекричать оглушительный гомон столовой, волнуясь и размахивая руками.

Я сидела за столиком с Гарри Минсем и А. Лилем, ассистентом продюсера фильма "Горы", в котором я тогда была занята. Неожиданно почувствовали, что какой-то мужчина пристально меня разглядывает. Заметив мой взгляд, мужчина поспешно отвернулся и принялся изучать затылок впереди сидящей блондинки. Но чуть позже он подошел к моему столику, и Лиль представил нас.

"Привет", — сказал он. Его голос напоминал скрежетание гусениц, а волосы были цвета соломы, тяжелые массивные челюсти выражали смесь ностальгии, чувственности и равнодушия одновременно, а в серо-голубых глазах в шалаше бровей угадывались страстность и неистощимая сила.

Я улыбнулась, он смутился. Я наклонила голову, он еще больше смутился и поспешил ретироваться. Так началось наше знакомство.

…Лишь позже из хроники голливудских газет, где я прочитала о нашем с ним обеде, я поняла, что Брандо, возможно, самый популярный актер Америки. А я даже не догадывалась об этом. Мое неведение относительно него забавляло Марлона.

Я переспала с ним больше из любопытства. Его манера ухаживать была полна хитростей гильотины. В тот вечер мы смотрели телевизор у меня дома. Не говоря ни слова, Марлон взял меня на руки и отнес в спальню. Когда я после поинтересовалась у него, было ли это что-то вроде изнасилования, он ответил: "Изнасилование — это просто атака дружественной армии".

В любви он был очень эгоистичным партнером, ищущим пыла и естественности, но в гамме его чувств абсолютно отсутствовала нежность. Я знала, что Брандо имеет сексуальные отношения "всех видов" со всеми "видами" партнеров. Он сам говорил, что хочет испробовать все.

Связь наша продолжалась, но я всегда ощущала ее непрочность. После занятий любовью Брандо мог исчезнуть, не говоря ни слова. Он никогда не плел таинственный кокон, обычный для многих любовников, редко вспоминал о маленьких знаках внимания, таких как цветы и шоколад, а после ссор со мной Марлон всегда звонил не иначе как в три часа ночи.

Появляться на публике с Брандо означало потакать причудам его многочисленных поклонников. Одни хотели "прикоснуться к девушке, к которой прикасался Марлон", другие, более агрессивные, стремились получить от меня перчатку или платок на память. Некоторые млели, другие становились идиотами, немыми, глухими, заиками или пытались, что еще хуже, перенять его грубую манеру общения. Это был "синдром звезды кино"…

Когда я заболела и меня положили в больницу, Марлона словно бы подменили: он стал необыкновенно нежен и внимателен ко мне. А однажды, войдя ко мне в палату, с порога заявил: "Должен сказать тебе кое-что важное. Ты знаешь мои чувства к тебе. Я хочу на тебе жениться".

Наша помолвка не изменила отношений. Брандо продолжал навещать меня в больнице, а в отъезде писал мне двусмысленные письма, в которых часто подсмеивался надо мной. С огромным удовольствием он обзывал меня "толстой задницей". И этому не было конца. Одно письмо он даже начал так: "Анна, должен уведомить тебя, что твой зад стал просто гигантским. Позволь мне тебе это говорить столько раз, сколько мне нравится. Я знаю, что только по своей природной чувствительности ты первое время будешь запрещать мне толкать тележку, на которой будет отдыхать твой зад, но через некоторое время ты к этому привыкнешь". С тем же ребячеством я возвращала ему в письмах всякие определения, относящиеся к его "нашпигованным окорокам".

Через неделю Марлон объявился с обручальным кольцом — четыре группы жемчужин, вделанных в платину. Прежде чем сообщить об этом "важном сюрпризе", он долго рассматривал мой мизинец.

Когда я вышла из больницы и в течение первых недель приходила в себя, Марлон часто сопровождал меня в кино или возил обедать в ресторан. При этом он неизменно использовал свою вторую машину, старый "фольксваген", забитую банками из-под пива, обертками "Макдональдса" и страницами из старых журналов. В чем бы я ни была — в вечернем платье или в шелковом сари, — эта мусорница на колесах постоянно отвозила меня в ресторан, как премьер-министра. А шикарный белый "Тандерберд" — подарок Марлону Сэма Голдвина за роль в одном из фильмов — неизменно оставался в гараже для сугубо частных поездок Брандо. Такой фетишизм был неотъемлемой чертой Марлона.

От Марлона всегда можно было ожидать "сюрпризов". Однажды, накануне Рождества, он уехал из Лос-Анджелеса. Я и все друзья были уверены, что он — в Японии, где начинались в это время съемки "Сайонаре". Ночью в сочельник Марлон мне позвонил, я говорила с "Коралловым берегом", отелем в Гонолулу.

"Марлон, что ты делаешь на Гавайях?"

"Понимаешь… Ну… (бормотание)… мне показалось, что тебе будет приятно ко мне приехать…"

Я, конечно, так и сделала. Отец Марлона отвез меня в аэропорт. Но в Гонолулу я два часа слонялась по зданию аэропорта в ожидании Марлона. Я была взбешена. Интуиция мне подсказывала, что это время он тратит на измену. Как я узнала позже, он приводил в порядок комнату, ликвидируя следы ночных шалостей. По дороге из аэропорта я упорно молчала. Марлон нарушил тишину: "Ты бесишься, что прождала меня два часа? Ну так сделай что-нибудь, взорвись!"

Мы ехали со скоростью 100 километров. Я повернулась и дала ему пощечину, он едва справился с управлением и затормозил.

"Почему ты это сделала?"

"Ты мне это сам посоветовал", — невозмутимо ответила я.

Я ударила кого-либо первый раз в жизни. Кто мог знать, что это предвещает наши многочисленные бои в будущем…

Последние дни моего безбрачия проходили в крайнем возбуждении. Были ли мы действительно влюблены друг в друга? Меня мучили сомнения. Способен ли Брандо на что-нибудь еще, кроме поверхностных чувств? Он, конечно, экстраординарный мужчина, но своей личностью, находящейся постоянно в штопоре, способен был пробуравить мне мозг. И еще — для него искусство заменяло жизнь.

Вернувшись из Японии, Марлон привез элементы восточной культуры и стал требовать от меня, чтобы наши вечера проходили "по-японски". Для Брандо это означало, что я должна была носить традиционную одежду гейш. В длинной юбке и в деревянных туфлях кланяться, стоя на коленях на циновке, подносить ему чашку сакэ, вытирать его лоб влажным полотенцем, смеяться его шуткам и позволять ему заглядывать мне под кимоно на предмет выяснения, есть ли там нижнее белье.

Нередко Марлон пускался в самокопание. "Нам необходимо любить, — говорил он в такие минуты. — Это единственный смысл нашей жизни. А я не могу любить. Не могу найти человека, который заставил бы меня забыть о себе. Но я этого очень хочу".

День свадьбы — 11 октября 1957 года — даже для калифорнийской осени выдался слишком жарким. Утром в "Пазадене" Марлон купил свадебную цепь, потом надел наряд, выбранный для этой церемонии: черный плащ-накидку на голубой костюм с воротничком, на голове — черная фетровая шляпа, прочно надвинутая на уши, в руках — трость. Только Марлону этот наряд мог показаться подходящим — у него было свое чувство изящного.

Вдруг до меня дошло, что я не могу венчаться в христианской церкви без букета белых лилий. После нескольких звонков в Сан-Франциско за ними был отправлен самолет, и церемония задержалась на несколько часов. Когда лилии наконец прибыли, я была так измучена, что сказала бы "да" и бабуину…

Первая брачная ночь ничем не отличалась от наших предыдущих ночей. Марлон не выказал ни особой галантности, ни рвения, ни энтузиазма, свойственных молодому новобрачному. Я была разочарована, что мы не отправляемся в свадебное путешествие, не пересечем Тихий океан, не посетим ни одну из европейских столиц.

Став мадам Брандо, я превратилась в голливудскую знаменитость. Но с изменением нашего статуса изменились и наши отношения. Помолвленные, мы ссорились и мирились, поженившись, стали меньше ссориться, но и гораздо меньше общаться.

Даже рождение маленького Кристиана Деви не улучшило наших отношений. "Ни ребенок, ни женитьба не изменят того, к чему я привык в жизни", — говорил мне Марлон. Ребенок доставлял ему наслаждение: он щекотал его и убаюкивал. Со мной же он был очень холоден.

Мы оба чувствовали, что развод неизбежен, но Марлон был против, часто повторяя французский афоризм: "Узы брака так тяжелы, что нести их надо вдвоем".

…Однажды утром, собрав вещи, я взяла Деви на руки и покинула наш дом. Менее чем через месяц после моего отъезда, когда я читала в своей комнате, позвонил Джей Кантер, помощник Марлона. В возбуждении он выкрикивал отдельные слова: "Анна, это ужасно… Я у Марлона… Он в жутком состоянии… напился таблеток… связал себе руки (интересно, мелькнула у меня мысль, как он ухитрился это сделать?..) Он перед бассейном… Он… хочет туда броситься!"

"Помешайте ему! Удержите, — крикнула я в трубку. — Я сейчас буду". Бегом спустилась к машине, не посмотрев даже, следит ли няня за Деви. И через несколько минут въехала в ворота дома Брандо. Марлон балансировал на краю трамплина. Он был одет в теннисные тапочки и индийскую рубашку, Джей Кантер пытался удержать его за руку.

"Все в порядке, я приехала! — крикнула я Кантеру. Затем повернулась к Марлону и закричала: — Ну прыгай, сукин сын! Я хочу посмотреть, как ты утонешь!" Думаю, что эта "попытка самоубийства" была просто показухой.

Когда я вспоминаю о годах, проведенных с Брандо: о нашей любви, браке, нашем сыне Деви, о нашем разводе и многочисленных стычках, я понимаю, что только смех помог мне выжить… Но вместе со смехом я познала наркотики, выпивку, депрессии, попытки самоубийства. События тех лет выше человеческого понимания. И одним смехом нельзя победить армию, которая зовется Марлон Брандо».

Чтобы реабилитировать себя как мужчину, Марлон ударялся в авантюру за авантюрой — случайные связи, попойки… Были дни и даже недели, когда он неожиданно для всех замыкался в своем болезненном одиночестве.

В 1962 году он проводил на Таити отпуск со своей новой женой, полинезийкой, приобрел во Французской Полинезии небольшой необитаемый островок в пять квадратных миль. Добившись всемирной славы, он решил поселиться на нем с Таритой и пожить отшельником.

Вот что рассказывал сам Марлон Брандо о своем втором браке:

«Моя вторая жена была настоящей таитянкой. Я познакомился с ней, когда играл в фильме режиссера Л. Майлстоуна "Мятеж на „Баунти“" (1962). Звали ее Тарита. Я восхищался не только ее красотой, но и естественностью, с какой она относится к себе и другим. Для таитянок нагота является тем, что выбритый череп для Юла Бриннера. В платьях они чувствуют себя так же скованно, как Бриннер чувствовал себя в париках.

У Тариты были длинные темные волосы, длинная и стройная шея и прекрасные смуглые груди, которые она ничем не прикрывала с детства. Так мы и собирались пожениться. Я в легком полотняном костюме, а Тарита в "народном костюме" — с распущенными волосами, в цветной юбочке и с венком цветов на шее…

Увы! В Америке свадьба — это очень важный и строгий обряд. Тарита была вынуждена накинуть на плечи шаль, заслоняя ею все то, что ее родственники ежедневно выставляют на солнце…

Скандал разразился только через несколько дней. Уже дома, на свадебном приеме, который мы организовали, моя жена предстала в оригинальном таитянском костюме. При виде ее Уильям Холдон аж вскрикнул от восхищения, после чего у него вырвалось: "Да у тебя же грудь красивее, чем у Лиз!"

Конечно же, его слова быстро были переданы Элизабет Тейлор, исключительно чуткой в отношении своего бюста… Голливуд зашумел… И здесь, как обычно, Элиа Казан оказался незаменимым. Он прислал Тарите телеграмму, начинающуюся словами: "Наипрекраснейшей розе Сароны…"»

Уезжая с красавицей-женой на собственный остров, Марлон Брандо перед отъездом сделал сногсшибательное заявление: "Я никогда по-настоящему не любил сниматься, но не было ничего другого, что давало бы большие деньги за подобное дурачество… Я устал до смерти от людей, которые, встретив меня и поздоровавшись, останавливаются и ожидают, что сейчас я запущу в них чем-то тяжелым…"

У Марлона Брандо непроходящая слабость к женщинам экзотического вида и прежде всего — наделенным природой оливковым цветом кожи. Все его любовницы и жены не принадлежали к "белой расе господ".

Любовная связь у Марлона почти всегда возникала мгновенно и заканчивалась рождением нового ребенка. От Анны, первой жены, родился Кристиан, совершивший в тридцать два года тяжкое преступление, за что и был осужден на девять лет тюремного заключения; Симон и Шейен — от второй жены, Тариты Териипиа, которую, как утверждают, он любил больше всех; маленькая Нина — от Кристины Руну, 30-летней служанки, уроженки Гватемалы.

Нина родилась 13 мая 1989 года, когда М. Брандо исполнилось шестьдесят пять лет. Узнав о том, что Кристина должна родить, Марлон Брандо принял решение присутствовать при родах. Он признал дочь, дал ей свою фамилию и стал заботиться о ней и ее матери: подарил им дом, расположенный неподалеку от его помпезной виллы в Санта-Монике, выделил деньги, правда, как отмечали, не слишком большие.

«Никогда бы не поверил, что смогу в таком возрасте испытывать такую нежность и привязанность к этому маленькому созданию…» — признался Марлон.

Шестеро детей признаны Марлоном Брандо и носят его фамилию. А шестеро других, как пишет пресса, не имеют с ним даже встреч.

…Эта трагическая история произошла на вилле у Брандо. Его первенец, Кристиан, из пистолета застрелил Дага Дроллета, жениха 20-летней Шейен, его единокровной сестры.

Вновь в скандальной истории прозвучало имя Марлона Брандо. Сам он был настолько потрясен, что не мог ничего сообщить детективу, пришедшему его допрашивать. Лицо великого актера было залито слезами, его духовное и физическое состояние настолько ухудшилось, что Марлон Брандо вынужден был лечь в постель.

…Юность и молодость прошли, зрелость постепенно уступала место старости, как физической, так и духовной. Марлон Брандо пребывал в довольно сложном положении. Друзья навещали его редко, у каждого свои дела и проблемы. Состояние здоровья заставляло его часто проводить время в постели, не до работы… Три раза в неделю к нему на виллу, в подаренной им потрепанной малолитражке, приезжала Кристина — служанка-любовница, которая родила ему за четыре года троих детей.

Если внутренне он оставался прежним и характер его не стал мягче, то внешне он сильно изменился. Бывший красавец, статный мужчина атлетического вида перестал быть изящным, его тело превратилось в бесформенную груду мяса, оплывшего жиром. В 1970-х годах он весил 114 килограммов, во время съемок в фильме «Апокалипсис сегодня», в котором он появился всего лишь на 8 минут, — уже 123 килограмма… В дни страшной трагедии на вилле вес его тела составлял 137 килограммов. Его густые волосы не только поредели, но и покинули спереди голову, лицо, когда-то привораживавшее женщин, стало одутловатым… Физическое здоровье его подводило, но зато он стал одним из богатейших людей и получил то, к чему стремился с детства, — перестал зависеть от денег.

Марлон Брандо, один из величайших актеров всех времен и народов, скончался 1 июля 2004 года в возрасте 80 лет. За полгода до смерти Марлон Брандо заявил, что он окончательно готов умереть и даже написал подробный сценарий собственных похорон. В феврале врачи поставили Брандо диагноз: последняя стадия ишемической болезни сердца и ожирение. В последние месяцы актер едва говорил и отказывался от пищи. При этом Брандо не хотел лечиться в больнице, предпочитая умереть в своем доме.

Его инструкции по похоронам занимали десятки надиктованных магнитофонных лент. В сценарии расписано даже то, кого следует и не следует приглашать. Брандо надеялся, что печальную церемонию будет вести Джек Николсон. Он также хотел, чтобы несколько слов присутствующим сказал Майкл Джексон. Актер выразил желание, чтобы его кремировали, а пепел развеяли среди пальм таитянского острова, которым он некогда владел.

Незадолго до смерти крестный отец всех времен и народов стал практически банкротом. Как стало известно британской «Таймс», он задолжал более одиннадцати миллионов долларов. Брандо, некогда одна из самых ярких звезд Голливуда, в последние годы жил в небольшом бунгало с одной кроватью, получал только государственное пособие и прятал от кредиторов свои кинонаграды, включая «Оскара» за роль Дона Корлеоне.