ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ
Все, что нам сегодня известно об истоках Руси по первичным письменным источникам, дожило до наших дней исключительно благодаря «Повести временных лет» – так условно был назван Начальный летописный свод, включенный затем в Лаврентьевскую и Ипатьевскую летописи (другие, более ранние редакции и версии попросту не дошли). Традиция приписывает составление летописи монаху (черноризцу) Киево-Печерского монастыря Нестору, о чем есть скупые упоминания в некоторых позднейших списках книги.
Сказанное вовсе не означает, что кроме творения Нестора никогда и ничего другого не было. Было! Да еще сколько! Одна утраченная Иоакимовская летопись, на которую ссылался В. Н. Татищев, чего стоила: здесь излагались факты, не доступные по другим источникам. Только утрачено все это безвозвратно. Знать, такова судьба, и свою первоначальную писаную историю вплоть до 1116 года и впредь суждено изучать по «Повести временных лет». Нестор-летописец – не просто хронист, протокольно записывавший события. Он – и первостатейный русский писатель, и мыслитель высочайшего ранга, которого от начала до конца занимал вопрос о месте Руси в мировой истории.
По существу, Нестор – первый русский философ-космист. Вопрос, который ставит летописец, «Откуда есть пошла Русекая земля?» – не просто исторический и даже не историософский, это воистину вселенский вопрос: происхождение Земли русской неотделимо от происхождения всех племен и народов в библейском контексте истории мира и человека. Поражает и сама летописная концепция: не хроника или изложение событий, но – Повесть временных лет. Тем самым русская история предстает составной частью того общего временного процесса, где Время-Хронос – важнейший атрибут Космоса и выражает его движущее, текучее начало. Поразительно также удвоение времени в летописном заглавии: два синонима «время» и «лета» образуют динамичное и всеохватывающее словосочетание «временные лета», создающее эффект неисчерпаемого временного движения, даже – полета («лета» от слова «лететь», откуда – «полет»).
Все, что нам сегодня известно об истоках Руси по первичным письменным источникам, дожило до наших дней исключительно благодаря «Повести временных лет» – так условно был назван Начальный летописный свод, включенный затем в Лаврентьевскую и Ипатьевскую летописи (другие, более ранние редакции и версии попросту не дошли). Традиция приписывает составление летописи монаху (черноризцу) Киево-Печерского монастыря Нестору, о чем есть скупые упоминания в некоторых позднейших списках книги.
Сказанное вовсе не означает, что кроме творения Нестора никогда и ничего другого не было. Было! Да еще сколько! Одна утраченная Иоакимовская летопись, на которую ссылался В. Н. Татищев, чего стоила: здесь излагались факты, не доступные по другим источникам. Только утрачено все это безвозвратно. Знать, такова судьба, и свою первоначальную писаную историю вплоть до 1116 года и впредь суждено изучать по «Повести временных лет». Нестор-летописец – не просто хронист, протокольно записывавший события. Он – и первостатейный русский писатель, и мыслитель высочайшего ранга, которого от начала до конца занимал вопрос о месте Руси в мировой истории.
По существу, Нестор – первый русский философ-космист. Вопрос, который ставит летописец, «Откуда есть пошла Русекая земля?» – не просто исторический и даже не историософский, это воистину вселенский вопрос: происхождение Земли русской неотделимо от происхождения всех племен и народов в библейском контексте истории мира и человека. Поражает и сама летописная концепция: не хроника или изложение событий, но – Повесть временных лет. Тем самым русская история предстает составной частью того общего временного процесса, где Время-Хронос – важнейший атрибут Космоса и выражает его движущее, текучее начало. Поразительно также удвоение времени в летописном заглавии: два синонима «время» и «лета» образуют динамичное и всеохватывающее словосочетание «временные лета», создающее эффект неисчерпаемого временного движения, даже – полета («лета» от слова «лететь», откуда – «полет»).
ИЛАРИОН «СЛОВО О ЗАКОНЕ И БЛАГОДАТИ»
Это – первое письменное произведение, начало, исток величайшей в мире русской литературы. Но величайшим его признали только в XIX и XX веках. А родилось оно так. В 1049 году на Пасхальной неделе Киевский митрополит Иларион произносил в продолжение двух часов в Софии Киевской огромную речь, яркую, эмоциональную, как будто на одном дыхании исполненную. Но это не был экспромт. Или же это был хорошо подготовленный экспромт.
Строение, членение всего произведения, каждая фраза и даже каждое слово были давно и глубоко продуманы. Можно представить себе впечатление, которое на элитарную собравшуюся публику произвел произнесенный текст.
В библейских, божественных терминах и эпизодах (с детства знакомых слушателям) они услышали о самом главном, о самом насущном, о чем думали в ночной тиши, во время долгих, неспешных религиозных церемоний, читали в многословных фолиантах.
О чем же это слово первого русского священника? Да о самом главном, что есть, было и будет во Вселенной! О вечном противостоянии Света и Тьмы, Добра и Зла. Формально речь о противоположности Ветхозаветных принципов жизни и Новозаветного (Евангельского) мироощущения. Первое кратко именуется Законом, второе – Благодатью. Но к этим полюсам стягиваются все феномены бытия – вся природа, человеческий мир, идеи, Божественность. В этом все начала и концы… Не слабый зачин для будущей величайшей словесности!
Закон и Благодать противоположны, но, по Илариону, эта противоположность не простая. Как и апостол Павел, он считает, что Ветхий Завет – неотъемлемая часть общего развития мира, приготовление человечества к более высокой ступени. Но Закон, делая богоизбранными одни народы и племена, принижает другие и сеет тем самым семена разобщения и неустройства в мире. И поэтому должна восторжествовать Благодать, которая и есть сама истина. Она – для всех народов Земли и для каждого человека. С возникновением Нового Завета заканчивается рабство и открывается путь к Истине и Свободе.
Это – первое письменное произведение, начало, исток величайшей в мире русской литературы. Но величайшим его признали только в XIX и XX веках. А родилось оно так. В 1049 году на Пасхальной неделе Киевский митрополит Иларион произносил в продолжение двух часов в Софии Киевской огромную речь, яркую, эмоциональную, как будто на одном дыхании исполненную. Но это не был экспромт. Или же это был хорошо подготовленный экспромт.
Строение, членение всего произведения, каждая фраза и даже каждое слово были давно и глубоко продуманы. Можно представить себе впечатление, которое на элитарную собравшуюся публику произвел произнесенный текст.
В библейских, божественных терминах и эпизодах (с детства знакомых слушателям) они услышали о самом главном, о самом насущном, о чем думали в ночной тиши, во время долгих, неспешных религиозных церемоний, читали в многословных фолиантах.
О чем же это слово первого русского священника? Да о самом главном, что есть, было и будет во Вселенной! О вечном противостоянии Света и Тьмы, Добра и Зла. Формально речь о противоположности Ветхозаветных принципов жизни и Новозаветного (Евангельского) мироощущения. Первое кратко именуется Законом, второе – Благодатью. Но к этим полюсам стягиваются все феномены бытия – вся природа, человеческий мир, идеи, Божественность. В этом все начала и концы… Не слабый зачин для будущей величайшей словесности!
Закон и Благодать противоположны, но, по Илариону, эта противоположность не простая. Как и апостол Павел, он считает, что Ветхий Завет – неотъемлемая часть общего развития мира, приготовление человечества к более высокой ступени. Но Закон, делая богоизбранными одни народы и племена, принижает другие и сеет тем самым семена разобщения и неустройства в мире. И поэтому должна восторжествовать Благодать, которая и есть сама истина. Она – для всех народов Земли и для каждого человека. С возникновением Нового Завета заканчивается рабство и открывается путь к Истине и Свободе.
«ГОЛУБИНАЯ КНИГА»
В первофундаменте русской культуры сокрыт заветный образ неизбывной творческой силы и воистину космического звучания – Голубиная книга. Сравнительно недавно она существовала в рукописном виде, считаясь апокрифической (если и не вовсе языческой). За ее чтение люто преследовали и строго карали. Но, начиная с XIII века, о письменных версиях Голубиной книги ничего не было слышно. Зато пышным цветом расцвели устные варианты, которые, впрочем, существовали всегда. Хранителями, носителями и исполнителями знаменитого «духовного стиха» были калики перехожие – главное передвижное «средство массовой информации» дописьменной и неграмотной Руси. От села к селу, по пыльным дорогам и бездорожью, в стужу и зной бродили ватаги безвестных певцов, в чей репертуар обязательно входила и Голубиная книга. Канонического текста ее не существует, и вариантов Голубиной книги предостаточно.
«Духовный стих» – это более чем свободно и стихотворно обработанный библейский или житийный сюжет, предназначенный для публичного исполнения. По формальным признакам Голубиная книга вроде бы попадает под такой критерий. Здесь поминаются и Иисус Христос, и Богородица, и град Иерусалим, и гора Фаворская, и Иордань-река. Между тем любому, даже самому неискушенному слушателю или читателю бросается в глаза бесспорный факт: вся христианская проблематика покоится на некоем ином – нехристианском – фундаменте, неизбежно уводящем в неизведанные глубины человеческой предыстории, общеиндоевропейской и доиндоевропейской идеологии, морали, философии и протонауки. Недаром ведь заветная книга, о которой пели сказители, именуется Голубиной, то есть «глубинной» (что означает одновременно и «древняя» и «мудрая»). Но какую же «премудрость всей вселенныя» (доподлинные слова священного текста) она скрывает?
В первофундаменте русской культуры сокрыт заветный образ неизбывной творческой силы и воистину космического звучания – Голубиная книга. Сравнительно недавно она существовала в рукописном виде, считаясь апокрифической (если и не вовсе языческой). За ее чтение люто преследовали и строго карали. Но, начиная с XIII века, о письменных версиях Голубиной книги ничего не было слышно. Зато пышным цветом расцвели устные варианты, которые, впрочем, существовали всегда. Хранителями, носителями и исполнителями знаменитого «духовного стиха» были калики перехожие – главное передвижное «средство массовой информации» дописьменной и неграмотной Руси. От села к селу, по пыльным дорогам и бездорожью, в стужу и зной бродили ватаги безвестных певцов, в чей репертуар обязательно входила и Голубиная книга. Канонического текста ее не существует, и вариантов Голубиной книги предостаточно.
«Духовный стих» – это более чем свободно и стихотворно обработанный библейский или житийный сюжет, предназначенный для публичного исполнения. По формальным признакам Голубиная книга вроде бы попадает под такой критерий. Здесь поминаются и Иисус Христос, и Богородица, и град Иерусалим, и гора Фаворская, и Иордань-река. Между тем любому, даже самому неискушенному слушателю или читателю бросается в глаза бесспорный факт: вся христианская проблематика покоится на некоем ином – нехристианском – фундаменте, неизбежно уводящем в неизведанные глубины человеческой предыстории, общеиндоевропейской и доиндоевропейской идеологии, морали, философии и протонауки. Недаром ведь заветная книга, о которой пели сказители, именуется Голубиной, то есть «глубинной» (что означает одновременно и «древняя» и «мудрая»). Но какую же «премудрость всей вселенныя» (доподлинные слова священного текста) она скрывает?
ХЕМИНГУЭЙ «ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ»
Роман Хемингуэя – одна из немногих в истории мировой литературы книг, столь неразрывно слитая со своим названием, точнее – с эпиграфом, откуда взято это название. Сама же фраза, заимствованная из эпиграфа и быстро ставшая поговоркой на разных языках (в том числе и на русском), принадлежит известному английскому поэту XVII века Джону Донну Вот его доподлинное изречение:
Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе каждый человек есть часть Материка, часть Суши, и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европы, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего, смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол он звонит по Тебе.
Джон Донн
Это – роман о трагедии гражданской войны. Любой гражданской войны – независимо от того, где и когда она происходила, ибо она всегда – величайшая трагедия людей, семей, народов, стран. У Хемингуэя действие происходит в Испании в 1937 году (сам роман написан в 1940 году – по горячим следам). Но подобные гражданские войны случались в мировой истории не раз, в разное время и в разных странах – в Древнем Риме, США, России, Мексике, Китае, Кампучии, Афганистане. Да мало ли где еще? Всюду и всегда она на одно лицо – с бесчеловечной жестокостью, искалеченными жизнями и судьбами тысяч и миллионов людей.
Роман Хемингуэя – одна из немногих в истории мировой литературы книг, столь неразрывно слитая со своим названием, точнее – с эпиграфом, откуда взято это название. Сама же фраза, заимствованная из эпиграфа и быстро ставшая поговоркой на разных языках (в том числе и на русском), принадлежит известному английскому поэту XVII века Джону Донну Вот его доподлинное изречение:
Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе каждый человек есть часть Материка, часть Суши, и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европы, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего, смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол он звонит по Тебе.
Джон Донн
Это – роман о трагедии гражданской войны. Любой гражданской войны – независимо от того, где и когда она происходила, ибо она всегда – величайшая трагедия людей, семей, народов, стран. У Хемингуэя действие происходит в Испании в 1937 году (сам роман написан в 1940 году – по горячим следам). Но подобные гражданские войны случались в мировой истории не раз, в разное время и в разных странах – в Древнем Риме, США, России, Мексике, Китае, Кампучии, Афганистане. Да мало ли где еще? Всюду и всегда она на одно лицо – с бесчеловечной жестокостью, искалеченными жизнями и судьбами тысяч и миллионов людей.
МЕТЕРЛИНК «СИНЯЯ ПТИЦА»
«Синяя Птица» – феерия-сказка, воплотившая в себе философию мечты. Можно даже сказать, что эта драматическая притча – утопия и пророчество одновременно – символистский слепок и отголосок «Божественной комедии» Данте. Ибо, подобно великому флорентийцу, Метерлинк проводит своих героев и через Царство Мертвых, и через Страну Блаженств (коррелят Рая), через Прошлое, Настоящее и Будущее. Вместе с тем в оживших антропоморфных стихиях – Огне, Воде, Свете, Ночи (Тьме), Времени проступают архаические черты языческих Божеств, а в животных, растениях и вещах – отблески Древних тотемов. Философия помноженная на Фантазию обернулась эффектом необычайной выразительности и красоты.
Творение Метерлинка захватывает до головокружения. Особенно в зрелищном исполнении. Правда, добротных экранизаций – ни игровых, ни мультипликационных – не получилось. Непревзойденным остался лишь знаменитый спектакль МХАТа в постановке К. С. Станиславского. Начало феерии развертывается по традиционным канонам рождественской сказки: голодные дети дровосека Тильтиль и Митиль наблюдают из окна своей хижины, как веселятся их богатые и счастливые сверстники. Чудеса начинаются с появлением Феи Берилюны (она же – соседка Барленго), которая просит для своей больной внучки Синюю Птицу Счастья. Что она такое и где находится – дети, естественно, понятия не имеют. Тогда их отправляют на поиск с волшебным алмазом, способным переносить всех в пространстве и времени. В беспримерном путешествии по иным мирам детей будут сопровождать ожившие предметы, животные и стихии!
«Синяя Птица» – феерия-сказка, воплотившая в себе философию мечты. Можно даже сказать, что эта драматическая притча – утопия и пророчество одновременно – символистский слепок и отголосок «Божественной комедии» Данте. Ибо, подобно великому флорентийцу, Метерлинк проводит своих героев и через Царство Мертвых, и через Страну Блаженств (коррелят Рая), через Прошлое, Настоящее и Будущее. Вместе с тем в оживших антропоморфных стихиях – Огне, Воде, Свете, Ночи (Тьме), Времени проступают архаические черты языческих Божеств, а в животных, растениях и вещах – отблески Древних тотемов. Философия помноженная на Фантазию обернулась эффектом необычайной выразительности и красоты.
Творение Метерлинка захватывает до головокружения. Особенно в зрелищном исполнении. Правда, добротных экранизаций – ни игровых, ни мультипликационных – не получилось. Непревзойденным остался лишь знаменитый спектакль МХАТа в постановке К. С. Станиславского. Начало феерии развертывается по традиционным канонам рождественской сказки: голодные дети дровосека Тильтиль и Митиль наблюдают из окна своей хижины, как веселятся их богатые и счастливые сверстники. Чудеса начинаются с появлением Феи Берилюны (она же – соседка Барленго), которая просит для своей больной внучки Синюю Птицу Счастья. Что она такое и где находится – дети, естественно, понятия не имеют. Тогда их отправляют на поиск с волшебным алмазом, способным переносить всех в пространстве и времени. В беспримерном путешествии по иным мирам детей будут сопровождать ожившие предметы, животные и стихии!
ИБСЕН «ПЕР ГЮНТ»
Пер Гюнт – одновременно и образ, и символ. Живой человек и полусказочный персонаж. Точнее – живой человек, действующий в полусказочной обстановке. Подземное царство, троллей, Горный король (Доврский Дед), его дочь, ставшая на одну ночь женой Пера и даже родившая ему сына-уродца, закадровые Великая Кривая, черти и прочая нечисть – все они действуют в «проходных» эпизодах, но так, что создают общий фон и неповторимый колорит знаменитой драмы Ибсена.
Сам Пер Гюнт – тоже фольклорный персонаж, герой народных норвежских сказок Ибсен превратил его в реальное действующее лицо, а Григ увековечил в музыке. Конечно, обычный деревенский парень, ставший благодаря двум великим норвежцам всемирно известным, – прежде всего невероятный фантазер, повеса и охальник – этакая смесь Васьки Буслаева и Фанфан-Тюльпана на скандинавский манер. Как говорят в таких случаях, он не может пройти мимо ни одной юбки. И не только пройти – норовит еще и заглянуть под подол. К тому же – не безуспешно.
Сколько же поверивших ему наивных душ он соблазнил? Того, наверное, и сам Пер точно не знает. Даже невесту однажды прямо из-под жениха умыкнул. Ту самую Ингрид, которая так жалобно плачет в музыке Грига. А плачет девушка потому, что Пер не просто увел ее из-под носа жениха и лишил невинности, но еще и бросил одну в горах, поддавшись на очередной соблазн. С остальными деревенский донжуан поступал точно так же. Кроме одной – бессмертной Сольвейг, воплощение Вечной Женственности и Вечной Верности – о чем грезит любой Мужчинаю
Пер Гюнт – одновременно и образ, и символ. Живой человек и полусказочный персонаж. Точнее – живой человек, действующий в полусказочной обстановке. Подземное царство, троллей, Горный король (Доврский Дед), его дочь, ставшая на одну ночь женой Пера и даже родившая ему сына-уродца, закадровые Великая Кривая, черти и прочая нечисть – все они действуют в «проходных» эпизодах, но так, что создают общий фон и неповторимый колорит знаменитой драмы Ибсена.
Сам Пер Гюнт – тоже фольклорный персонаж, герой народных норвежских сказок Ибсен превратил его в реальное действующее лицо, а Григ увековечил в музыке. Конечно, обычный деревенский парень, ставший благодаря двум великим норвежцам всемирно известным, – прежде всего невероятный фантазер, повеса и охальник – этакая смесь Васьки Буслаева и Фанфан-Тюльпана на скандинавский манер. Как говорят в таких случаях, он не может пройти мимо ни одной юбки. И не только пройти – норовит еще и заглянуть под подол. К тому же – не безуспешно.
Сколько же поверивших ему наивных душ он соблазнил? Того, наверное, и сам Пер точно не знает. Даже невесту однажды прямо из-под жениха умыкнул. Ту самую Ингрид, которая так жалобно плачет в музыке Грига. А плачет девушка потому, что Пер не просто увел ее из-под носа жениха и лишил невинности, но еще и бросил одну в горах, поддавшись на очередной соблазн. С остальными деревенский донжуан поступал точно так же. Кроме одной – бессмертной Сольвейг, воплощение Вечной Женственности и Вечной Верности – о чем грезит любой Мужчинаю
ГАНС ХРИСТИАН АНДЕРСЕН СКАЗКИ И ИСТОРИИ
Великий датский сказочник за свою достаточно долгую жизнь написал множество книг, которые теперь никто, кроме специалистов, не знает и не читает: пьесы, стихи, путевые очерки, романы, подробную автобиографию с ностальгическим названием «Сказка моей жизни». И в самом деле – Андерсен стал настоящим олицетворением сказки.
Духовный мир каждого человека формируется на протяжении всей его жизни. В личном мировоззренческом каркасе всегда имеются некоторые устои сказочного (даже шире – фольклорного) происхождения. Заложенное однажды в детстве остается в душе навсегда, хотя со временем и претерпевает определенные изменения. И в этом первофундаменте нашей души обязательно живут полнокровной живой жизнью сказки Андерсена. Попробуйте представить свою жизнь без «Огнива», без «Дюймовочки», без «Снежной королевы», без «Русалочки», без «Стойкого оловянного солдатика», без «Гадкого утенка», без «Диких лебедей», без «Принцессы на горошине», без «Нового платья короля» – не получится!
«Сказки, рассказанные детям» – так назывался сборник, в котором впервые были опубликованы почти все из вышеперечисленных шедевров. Книга выходила в течение семи лет (1835-1842) в виде отдельных выпусков, объединенных в два тома (по три выпуска в каждом). Кое-что Андерсен написал прямо в дороге – он был страстным путешественником, и всю жизнь не вылезал из дилижанса. Его постоянно куда-то влекло в поисках новых сюжетов. В его неустанных странствиях и море было не помеха. Так, он специально посетил Англию, чтобы познакомиться с Диккенсом. Два великих человека поглядели в глаза друг другу и расплакались, как дети, – от избытка нахлынувших чувств.
Сам писатель так писал о своем даровании сказочника
Великий датский сказочник за свою достаточно долгую жизнь написал множество книг, которые теперь никто, кроме специалистов, не знает и не читает: пьесы, стихи, путевые очерки, романы, подробную автобиографию с ностальгическим названием «Сказка моей жизни». И в самом деле – Андерсен стал настоящим олицетворением сказки.
Духовный мир каждого человека формируется на протяжении всей его жизни. В личном мировоззренческом каркасе всегда имеются некоторые устои сказочного (даже шире – фольклорного) происхождения. Заложенное однажды в детстве остается в душе навсегда, хотя со временем и претерпевает определенные изменения. И в этом первофундаменте нашей души обязательно живут полнокровной живой жизнью сказки Андерсена. Попробуйте представить свою жизнь без «Огнива», без «Дюймовочки», без «Снежной королевы», без «Русалочки», без «Стойкого оловянного солдатика», без «Гадкого утенка», без «Диких лебедей», без «Принцессы на горошине», без «Нового платья короля» – не получится!
«Сказки, рассказанные детям» – так назывался сборник, в котором впервые были опубликованы почти все из вышеперечисленных шедевров. Книга выходила в течение семи лет (1835-1842) в виде отдельных выпусков, объединенных в два тома (по три выпуска в каждом). Кое-что Андерсен написал прямо в дороге – он был страстным путешественником, и всю жизнь не вылезал из дилижанса. Его постоянно куда-то влекло в поисках новых сюжетов. В его неустанных странствиях и море было не помеха. Так, он специально посетил Англию, чтобы познакомиться с Диккенсом. Два великих человека поглядели в глаза друг другу и расплакались, как дети, – от избытка нахлынувших чувств.
Сам писатель так писал о своем даровании сказочника
ЖЮЛЬ ВЕРН «ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ»
Ураган 1865 года. – Крики в воздухе. – Воздушный шар. – Порванная оболочка. – Кругом вода. – Пять пассажиров. – Что происходило в гондоле. – Земля на горизонте. – Развязка.
– Мы поднимаемся?
– Нет, напротив, опускаемся!
– Хуже того, мистер Смит, мы падаем!
– Бросайте баласт!
– Последний мешок опорожнен!
– Поднялся ли шар?
– Нет!
– Как будто плеск волн!
– До моря не больше пятисот футов *. Властный голос скомандовал:
– Все тяжелое – за борт!
Эти слова раздались над безбрежной пустыней Тихого океана около четырех часов пополудни 23 марта 1865 года.
Ураган 1865 года. – Крики в воздухе. – Воздушный шар. – Порванная оболочка. – Кругом вода. – Пять пассажиров. – Что происходило в гондоле. – Земля на горизонте. – Развязка.
– Мы поднимаемся?
– Нет, напротив, опускаемся!
– Хуже того, мистер Смит, мы падаем!
– Бросайте баласт!
– Последний мешок опорожнен!
– Поднялся ли шар?
– Нет!
– Как будто плеск волн!
– До моря не больше пятисот футов *. Властный голос скомандовал:
– Все тяжелое – за борт!
Эти слова раздались над безбрежной пустыней Тихого океана около четырех часов пополудни 23 марта 1865 года.
ФЛОБЕР «ГОСПОЖА БОВАРИ»
Флоберу по праву принадлежит одно из почетных мест в плеяде французских прозаиков XIX века, которыми гордится не одна Франция, но и весь мир. Блистательный список открывают имена Стендаля и Бальзака, а завершают Мопассан и Золя. Флобер здесь равный среди равных. Но он же и неповторимый. Блестящий стилист, тонкий психолог и незаурядный мыслитель – Флобер с такой тщательностью оттачивал каждое слово своих произведений, что иногда часами мучался над одной единственной строчкой. Зато и результат окупался сторицей. У писателя нет ни одного лишнего слова. Его проза настолько насыщена, уплотнена и емка, что несколько мазков подчас воссоздают целую человеческую жизнь, не говоря уже о неповторимых характерах героев.
Внешними событиями роман «Госпожа Бовари» не блещет. Провинциальное общество с его однообразными, как заведенные часы, заботами. Обыкновенные люди. Но и в их сердцах кипят по меньшей мере шекспировские страсти. Чтобы увидеть это, понять и, самое главное, убедить читателя, – нужны ум и талант великого писателя. Недаром Флобер как-то заметил: «Мадам Бовари – это я». Сказано не для красного словца. Писатель настолько вжился в образ своей героини, что его рвало (в прямом смысле), когда он писал эпизод с ее самоотравлением мышьяком.
Эмма Бовари, дочь зажиточного фермера Руо, вторая жена провинциального лекаря Шарля Бовари, – фигура привлекательная своей неподдельной женственностью и одновременно отталкивающая импульсивной эгоистичностью и плотоядной чувственностью. Естественно, ей хочется любви, но только не мужа, который Эмме быстро и до смерти надоел своей обыденностью и занудливостью. Прекрасные же принцы существуют, как известно, только в волшебных сказках. Такую сказку можно при желании создать и в собственном воображении
Флоберу по праву принадлежит одно из почетных мест в плеяде французских прозаиков XIX века, которыми гордится не одна Франция, но и весь мир. Блистательный список открывают имена Стендаля и Бальзака, а завершают Мопассан и Золя. Флобер здесь равный среди равных. Но он же и неповторимый. Блестящий стилист, тонкий психолог и незаурядный мыслитель – Флобер с такой тщательностью оттачивал каждое слово своих произведений, что иногда часами мучался над одной единственной строчкой. Зато и результат окупался сторицей. У писателя нет ни одного лишнего слова. Его проза настолько насыщена, уплотнена и емка, что несколько мазков подчас воссоздают целую человеческую жизнь, не говоря уже о неповторимых характерах героев.
Внешними событиями роман «Госпожа Бовари» не блещет. Провинциальное общество с его однообразными, как заведенные часы, заботами. Обыкновенные люди. Но и в их сердцах кипят по меньшей мере шекспировские страсти. Чтобы увидеть это, понять и, самое главное, убедить читателя, – нужны ум и талант великого писателя. Недаром Флобер как-то заметил: «Мадам Бовари – это я». Сказано не для красного словца. Писатель настолько вжился в образ своей героини, что его рвало (в прямом смысле), когда он писал эпизод с ее самоотравлением мышьяком.
Эмма Бовари, дочь зажиточного фермера Руо, вторая жена провинциального лекаря Шарля Бовари, – фигура привлекательная своей неподдельной женственностью и одновременно отталкивающая импульсивной эгоистичностью и плотоядной чувственностью. Естественно, ей хочется любви, но только не мужа, который Эмме быстро и до смерти надоел своей обыденностью и занудливостью. Прекрасные же принцы существуют, как известно, только в волшебных сказках. Такую сказку можно при желании создать и в собственном воображении
ГЮГО «ОТВЕРЖЕННЫЕ»
Гюго – светило первой величины на звездном небе мировой литературы. Особенно он оказался близок русскому читателю. Почему? Трудно точно сказать. Во всяком случае не только из-за реалистичности. Бальзак, Флобер, Мопассан более реалистичны, чем Гюго. Но любила Россия особой любовью именно Гюго. Наверное, из-за столь близких сердцу каждого русского человека жалостливости или даже – надрывности? Они чувствуются даже в самом названии романа – «Отверженные». Достоевский вообще ценил эту художественную эпопею выше всех своих романов, выше «Преступления и наказания» уж точно – об этом он прямо писал. Некоторые герои романа Гюго кажутся взятыми из российской действительности или настолько слились с нашим мироощущением, что кажутся написанными русским пером. Таковы Жан Вальжан и Гаврош, отчасти – Козетта.
«Отверженные» – многотомная и многоплановая беллетристическая панорама жизни всех слоев французского общества первой половины XIX века Здесь и каскад реальных или придуманных событий, и переплетение жанров и даже стилей, когда сквозь реализм высокой пробы нередко просматривается романтизм или натурализм, а спокойное и величавое течение авторской мысли постоянно скатывается к детективу. Гюго посвящает целые разделы (именуемые книгами) своего грандиозного творения батальным сценам, в частности, битве при Ватерлоо, описанию баррикадных боев в Париже и даже истории городской канализации, где блуждают герои романа после разгрома восстания.
Считается, что Гюго затратил на создание «Отверженных» более тридцати лет своей творческой жизни, хотя писался роман с перерывами – иногда запойно, так сказать, и безостановочно, иногда же с затяжными паузами. Несколько раз переделывалось и переписывалось программное предисловие, которому писатель придавал принципиальное значение. В результате получился всего лишь один абзац лапидарного текста, в котором сформулировано философское кредо французского классика
Гюго – светило первой величины на звездном небе мировой литературы. Особенно он оказался близок русскому читателю. Почему? Трудно точно сказать. Во всяком случае не только из-за реалистичности. Бальзак, Флобер, Мопассан более реалистичны, чем Гюго. Но любила Россия особой любовью именно Гюго. Наверное, из-за столь близких сердцу каждого русского человека жалостливости или даже – надрывности? Они чувствуются даже в самом названии романа – «Отверженные». Достоевский вообще ценил эту художественную эпопею выше всех своих романов, выше «Преступления и наказания» уж точно – об этом он прямо писал. Некоторые герои романа Гюго кажутся взятыми из российской действительности или настолько слились с нашим мироощущением, что кажутся написанными русским пером. Таковы Жан Вальжан и Гаврош, отчасти – Козетта.
«Отверженные» – многотомная и многоплановая беллетристическая панорама жизни всех слоев французского общества первой половины XIX века Здесь и каскад реальных или придуманных событий, и переплетение жанров и даже стилей, когда сквозь реализм высокой пробы нередко просматривается романтизм или натурализм, а спокойное и величавое течение авторской мысли постоянно скатывается к детективу. Гюго посвящает целые разделы (именуемые книгами) своего грандиозного творения батальным сценам, в частности, битве при Ватерлоо, описанию баррикадных боев в Париже и даже истории городской канализации, где блуждают герои романа после разгрома восстания.
Считается, что Гюго затратил на создание «Отверженных» более тридцати лет своей творческой жизни, хотя писался роман с перерывами – иногда запойно, так сказать, и безостановочно, иногда же с затяжными паузами. Несколько раз переделывалось и переписывалось программное предисловие, которому писатель придавал принципиальное значение. В результате получился всего лишь один абзац лапидарного текста, в котором сформулировано философское кредо французского классика
ДИККЕНС «ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ ПИКВИКСКОГО КЛУБА»
«Посмертные записки Пиквикского клуба» были написаны, казалось бы, по чистой случайности. Юмористический роман был задуман как серия пояснительных текстов к рисункам, посвященным спортивным приключениям нескольких джентльменов. Однако в ходе печатания романа отдельными выпусками литературный текст приобретал все большее значение и, наконец, вылился в грандиозную комическую эпопею.
В центре романа – ставшая всемирно известной фигура благодушного чудака мистера Пиквика, комического мыслителя и неудачливого, но трогательного благодетеля человечества, вокруг него группируются в качестве членов организованного им «клуба»: влюбчивый толстяк Тампен, горе-спортсмен Уинкль, несостоятельный поэт Снограсс; к ним присоединяется в качестве слуги мистера Пиквика Сэм Уэллер, шутник и балагур, носитель народной юмористической мудрости.
Сказочно-благородные и бескорыстные взаимоотношения «пиквикистов» резко контрастируют с окружающим их миром буржуазной реальности и образуют внутри этого мира нечто вроде странствующей идиллии. Но комические герои Диккенса, при всех своих внешних несовершенствах, становятся носителями оптимистической веры писателя в лучшие качества человека и в то же время оказываются средством косвенной критики буржуазного мира. В главах о выборах в городке Итенсуилле Диккенс выступает с критикой буржуазного парламентаризма, системы подкупов и обмана, сопутствующей «демократическим» выборам.
«Посмертные записки Пиквикского клуба» были написаны, казалось бы, по чистой случайности. Юмористический роман был задуман как серия пояснительных текстов к рисункам, посвященным спортивным приключениям нескольких джентльменов. Однако в ходе печатания романа отдельными выпусками литературный текст приобретал все большее значение и, наконец, вылился в грандиозную комическую эпопею.
В центре романа – ставшая всемирно известной фигура благодушного чудака мистера Пиквика, комического мыслителя и неудачливого, но трогательного благодетеля человечества, вокруг него группируются в качестве членов организованного им «клуба»: влюбчивый толстяк Тампен, горе-спортсмен Уинкль, несостоятельный поэт Снограсс; к ним присоединяется в качестве слуги мистера Пиквика Сэм Уэллер, шутник и балагур, носитель народной юмористической мудрости.
Сказочно-благородные и бескорыстные взаимоотношения «пиквикистов» резко контрастируют с окружающим их миром буржуазной реальности и образуют внутри этого мира нечто вроде странствующей идиллии. Но комические герои Диккенса, при всех своих внешних несовершенствах, становятся носителями оптимистической веры писателя в лучшие качества человека и в то же время оказываются средством косвенной критики буржуазного мира. В главах о выборах в городке Итенсуилле Диккенс выступает с критикой буржуазного парламентаризма, системы подкупов и обмана, сопутствующей «демократическим» выборам.
БАЛЬЗАК «ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ»
Бальзак безбрежен, как океан. Это – вихрь гениальности, буря негодования и ураган страстей. Он родился в один год с Пушкиным (1799) – всего на две недели раньше, – но пережил его на 13 лет. Оба гения отважились заглянуть в такие глубины человеческой души и людских отношений, в какие до них не был способен никто. Бальзак не побоялся бросить вызов самому Данте, назвав свою эпопею по аналогии с главным творением великого флорентийца «Человеческой комедией». Впрочем, с равным основанием ее можно назвать еще и «Нечеловеческой», ибо только титану под силу создать столь грандиозное горение.
«Человеческая комедия» – общее название, данное самими писателем, для обширного цикла своих романов, повестей и рассказов. Большинство произведений, объединенных в цикл, было опубликовано задолго до того, как Бальзак подобрал им приемлемое объединяющее название. Сам писатель так рассказывал о своем замысле:
Называя «Человеческой комедией» произведение, начатое почти тринадцать лет тому назад, я считаю необходимым разъяснить его замысел, рассказать о его происхождении, кратко изложить план, притом выразить все это так, как будто я к этому не причастен. «…»
Первоначальная идея «Человеческой комедии» предстала передо мной как некая греза, как один из тех невыполнимых замыслов, которые лелеешь, но не можешь уловить; так насмешливая химера являет свой женский лик, но тотчас же, распахнув крылья, уносится в мир фантастики. Однако и эта химера, как многие другие, воплощается: она повелевает, она наделена неограниченной властью, и приходится ей подчиниться. Идея этого произведения родилась из сравнения человечества с животным миром. «…» В этом отношении общество подобно Природе. Ведь Общество создает из человека, соответственно среде, где он действует, столько же разнообразных видов, сколько их существует в животном мире. Различие между солдатом, рабочим, чиновником, адвокатом, бездельником, ученым, государственным деятелем, торговцем, моряком, поэтом, бедняком, священником так же значительно, хотя и труднее уловимо, как и то, что отличает друг от друга волка, льва, осла, ворона, акулу, тюленя, овцу и т. д. Стало быть, существуют и всегда будут существовать виды в человеческом обществе так же, как и виды животного царства.
Бальзак безбрежен, как океан. Это – вихрь гениальности, буря негодования и ураган страстей. Он родился в один год с Пушкиным (1799) – всего на две недели раньше, – но пережил его на 13 лет. Оба гения отважились заглянуть в такие глубины человеческой души и людских отношений, в какие до них не был способен никто. Бальзак не побоялся бросить вызов самому Данте, назвав свою эпопею по аналогии с главным творением великого флорентийца «Человеческой комедией». Впрочем, с равным основанием ее можно назвать еще и «Нечеловеческой», ибо только титану под силу создать столь грандиозное горение.
«Человеческая комедия» – общее название, данное самими писателем, для обширного цикла своих романов, повестей и рассказов. Большинство произведений, объединенных в цикл, было опубликовано задолго до того, как Бальзак подобрал им приемлемое объединяющее название. Сам писатель так рассказывал о своем замысле:
Называя «Человеческой комедией» произведение, начатое почти тринадцать лет тому назад, я считаю необходимым разъяснить его замысел, рассказать о его происхождении, кратко изложить план, притом выразить все это так, как будто я к этому не причастен. «…»
Первоначальная идея «Человеческой комедии» предстала передо мной как некая греза, как один из тех невыполнимых замыслов, которые лелеешь, но не можешь уловить; так насмешливая химера являет свой женский лик, но тотчас же, распахнув крылья, уносится в мир фантастики. Однако и эта химера, как многие другие, воплощается: она повелевает, она наделена неограниченной властью, и приходится ей подчиниться. Идея этого произведения родилась из сравнения человечества с животным миром. «…» В этом отношении общество подобно Природе. Ведь Общество создает из человека, соответственно среде, где он действует, столько же разнообразных видов, сколько их существует в животном мире. Различие между солдатом, рабочим, чиновником, адвокатом, бездельником, ученым, государственным деятелем, торговцем, моряком, поэтом, бедняком, священником так же значительно, хотя и труднее уловимо, как и то, что отличает друг от друга волка, льва, осла, ворона, акулу, тюленя, овцу и т. д. Стало быть, существуют и всегда будут существовать виды в человеческом обществе так же, как и виды животного царства.