Первые кодексы нравственного поведения в истории культуры были сформулированы основателями мировых и национальных религий — Конфуцием, Буддой, Моисеем, Христом, Мухаммедом. Более или менее обще- человеческие нормы морали звучат очень похоже на языках разных цивилизаций: не убий, не укради, чти родителей, трудись, не лги, не завидуй, не изменяй клятве, не обманывай близких тебе людей, не начинай войны (но защищай своих), не сотвори себе кумира, не поклоняйся чужим богам и т.п. Как видно, большинство этих простых норм морали опирается на ос- новы целесообразного поведения животных внутри своего вида или же «достраивает» поведение людей до социального, культурного уровня.
Тот факт, что люди то и дело нарушают все на свете заповеди мора- ли, только подчёркивает их закономерность и эффективность. Ведь осознается сам факт нарушения! Вот этого нет у животных: чувства греховности, мягче говоря — неудобности, неприличности того или иного поступка. Животные, так сказать, всегда правы, что бы они ни делали. То, в чём они не правы по отношению к инстинкту или рефлексу, они и не делают никогда. Человек же разумный наделён свободой выбора и на путях этой свободы своего рода компасом ему служит мораль. Вообще говоря, на опасных тропах можно заблудиться и пропасть и с компасом, и с картой местности. Но с ними всё же больше шансов выбраться в безопасное место. Такое сравнение помогает понять творческий характер морали. Люди обречены на периодический нравственный выбор, который часто весьма процесс творчества поступка. Все основные понятия этики как науки о морали — долг и честь, совесть и авторитет, любовь и дружба, счастье и т.п. — предполагают борьбу души с обстоятельствами жизни; мучения разума, решающего уравнения жизни со многими неизвестными; риск поступка, последствия которого чаще всего не полностью предсказуемы. Эталоны общественной морали (семейной, групповой, профессиональной, общечеловеческой) облегчают творчество жизни, наподобие знаков дорожного движения, которые ориентируют пешеходов и водителей. Но и при наличии таких знаков то и дело происходят аварии. Так и в нравственном поведении людей: никто не застрахован от ошибок и даже преступлений. Само воздержание от поступка представляет нередко собой самый страшный грех: равнодушия к людям, эгоизма. Выполняя заповеди морали, человек получает в награду душевный покой, мир с самим собой, ощущение самоуважения. Тогда как нарушение морали очень часто сулит ему же какую-то материальную выгоду — получить больше денег, повышение по службе, почёт в обществе и т.п. Душевная борьба между нравственным долгом и желаниями лучшего будет происходить в душах людей вечно.
Моральные нормы носят исторический и сословный характер. Сохраняя большую или меньшую преемственность с этологическими законами, нравственностью прошлых эпох истории человечества, мораль постоянно в чем-то обновляется — преодолевая вечный конфликт отцов и детей, других общественных групп с разнонаправленными интересами.
Не стоит ждать от общественной морали, а тем более индивидуальной нравственности слишком многого, но нельзя и цинично отрицать их. Так поступают не слишком опытные и не наблюдательные люди. Они ждут от моральных принципов тотального, постоянного и всеобщего действия. Между тем, реальная, а не декларируемая мораль дискретна и прихотлива. Она, можно сказать, носит не горизонтальный, а вертикальный характер. А именно, у каждого из нас остаётся более или менее широкая зона «самого святого», через что этот человек не переступит ни в каком случае. Как говорится, «это выше меня». То есть сильнее моего желания или принуждения. В этом конкретном пункте человека можно уничтожить, но нельзя победить. Надо только найти такой пункт. А во всех остальных вопросах тот же самый человек будет плевать на общественную мораль. Удивительно не то, что он на неё плюёт, а то, что хоть где-то он оказывается высоконравственным субъектом.
В единственном у О. Генри романе — «Короли и капуста» (1904) похожий случай с блестящим юмором описан в главе под названием «Остатки кодекса чести». Таковые сохранил один из вынужденных эмигрантов в Латинскую Америку — Блайт, по прозвищу Вельзевул. Так звали, напомню, падшего ангела. Вот и «Блайта наименовали Вельзевулом, чтобы отметить, как велико было его падение. Некогда, в горних кущах давно потерянного рая, он общался с другими ангелами земли. Но судьба швырнула его вниз головой в эти тропики и зажгла в его груди огонь, который ему редко удавалось погасить» — алкоголизм. Истощив все возможные кредиты всех своих знакомых, Блайт решается шантажировать местного миллионера Гудвина. Пьяница оказался слу- чайным свидетелем того, как Гудвин похитил чемодан с деньгами. Их первая беседа происходит за ресторанным столиком. Богач угощает бродягу, томящегося от похмелья, как лучшего друга. А тот так и не решается перейти к делу о шантаже. После ухода миллионера он говорит сам себе: «Я думал, что удастся… Но нет, не могу. Джентльмен не может шантажировать человека, с которым он пьёт за одним столом».
Спустя некоторое время Блайту, дошедшему до самого края безденежья, приходится повторить попытку. На сей раз он выкладывает своей жертве весь компромат. Гудвин предлагает оплатить все долги пьяницы и выслать его с тысячей долларов на родину. Шантажист в восторге: «Ваше предложение отличное, и сами вы отличный человек и дешево отделались. Я подчиняюсь всем вашим условиям. Но покуда… у меня страшная жажда… и, милый Гудвин…
— Не дам ни реала, — твёрдо сказал Гудвин, — покуда вы не сядете на пароход. Если вам дать деньги сейчас, вы через полчаса так напьётесь…
Но тут Гудвин всмотрелся в покрасневшие глаза Вельзевула, увидел, как дрожат у него руки и какой он весь расхлябанный. … Он … вынес стакан и графинчик виски.
— Выпейте покуда, на дорогу! — сказал он, угощая шантажиста, как своего лучшего друга.
У Блайта Вельзевула даже глаза заблестели при виде той благодати, по которой всё утро томилась его душа. Сегодня в первый раз его отравленные нервы не получили той установленной дозы, которая была им нужна. И отместку они мучили его жестоко. Он схватил графин, и хрустальное горлышко застучало об стакан в его дрожащих руках. Он налил полный стакан и встал навытяжку, держа стакан перед собой в руке. … Он небрежно кивнул Гудвину, поднёс стакан ко рту и пробормотал: «Ваше здоровье», соблюдая древний ритуал своего потерянного рая. А потом, так внезапно, что вино расплескалось у него по руке, он отставил стакан, не отпив не одного глотка.
— Через два часа, — прошептал он Гудвину сухими губами, сходя вниз по ступенькам…
Дойдя до тенистой банановой рощи, Вельзевул остановился и туже затянул пояс.
— Этого я сделать не мог, — лихорадочно сказал он, обращаясь к верхушкам банановых деревьев. — Хотел, но не мог. Джентльмен не может пить с человеком, которого он шантажирует».
Хорошо бы всем нам вспоминать эту шутливую формулу всякий раз, когда малодушие подталкивает нас к сомнительным поступкам… «Это выше меня», говорим мы, когда голос совести останавливает нас на каком-то отрезке неизбежной почти для каждого дистанции греха.
Хотя нормы нравственности руководители любого общества пытаются декларировать, озвучивать, транслировать — в школах, средствах массовой информации, произведениях искусства, религиозной литературе и богослужениях, в т.п. институтах общественной жизни, но мораль по большей части прячется внутри, а не вне нашего собственного поведения и общения. У морали свои закономерности, к счастью, неподвластные от- дельным лицам и целым организациям. Она существует как своего рода духовный иммунитет общества.
Между прочим, у социализма не прослеживается инстинктивных корней: вожаки стадных обезьян никогда не делятся с остальными самцами тем, что сами добыли для пропитания; они раздают только отнятое у других, починённых им членов стаи; в условиях кочевого образа жизни, всё, что нельзя немедленно съесть или спрятать за щеку, обезьяна-доминант бросает или раздает сородичам нижних рангов, чтобы лишний раз продемонстрировать им свое превосходство; нередко вожак несколько раз под- ряд даёт подачку и отбирает её обратно — чтобы знали своё место в стадной иерархии.
В эксперименте с павианами этологи им в загон поставили сундуки и обучили их запирать туда пищу; если сундук был один, им завладевал вожак и начинал накапливать там всё, что мог, ничего уже не раздавая подчиненным; если ставили несколько сундуков, доминант сбивался с ног, но все их контролировал и старался использовать сам, помешать другим самцам хранить там свои запасы; еще интереснее оказался результат усложненного эксперимента: обезьян обучили, нажимая какое-то время рычаг, зарабатывать жетон, за который они могли получить очень вкусную еду; в таких условиях стадо быстро расслоилось на несколько групп: одни усердно зарабатывали жетоны, другие предпочитали попрошайничать у них, стоя рядом с автоматом; вожак же и другие доминанты приспособились грабить у остальных жетоны и накапливать их впрок; причем скоро сообразили, что отнимать жетоны гораздо выгоднее, чем полученные на них продукты (хранить легче); труженики же в свою очередь образовали две группы: одни долго качали рычаг и накапливали жетоны, а другие, заработав жетон, тут же пускали его в обмен на еду; но после того как доминанты повадились грабить тружеников, те стали работать ровно на один жетон и тут же его тратить.
По сути, данные эксперименты рисуют нам картину того «реального социализма», в который неизбежно превращается общество людей, где бедные силой отнимают у богатых их собственность и распределяют её между собой — результатом будет отнюдь не равенство и справедливость, а обнищание большинства, падение производи- тельности и качества труда, образование класса новых богачей, только куда менее гуманных и творческих.
Как писал Р. Киплинг:
А в смутное время карбона Сулили нам горы добра: Нищий Павел, объединяйся, И ограбь богатея Петра! Деньжищ у каждого прорва, А товаров нету нигде.
И Боги Азбучный Истин
Сказали: твой хлеб в труде!
Реальная мораль никогда не сулит человеку рая на Земле и гарантированного счастья. Она только призывает сильных по мере возможности помогать слабым, а слабым позволяет стать посильнее. В результате конкуренции собственников на рынке труда и услуг всё общество становится богаче, получает возможность больше помогать проигравшим в жизненной борьбе, чтобы они не мешали победителям в ней же пользоваться плодами победы. Хотя разница в доходах всегда сохраняется, но растёт так называемый «средний класс» — сужается разрыв в доходах между самыми богатыми и самыми бедными. Предохранить такой социум от восстания не- довольного меньшинства помогает цивилизованная оппозиция — она добивается от властвующей элиты некоторого перераспределения богатств в пользу аутсайдеров жизненной борьбы. Если не успокоить маргиналов такими подачками, не исключён кризис, даже революция.