В настоящее время в методологической литературе хорошо осознана ограниченность позиции субъекта как незаинтересованного наблюдателя, что стало существенной причиной кризиса универсалистски-рационалистических научных представлений. Современные методологические и научные теории включают ценности и цели субъекта в научную картину мира и теоретические описания. С другой стороны, происходящий на наших глазах нарративный и лингвистический поворот в гуманитарных дисциплинах растворяет субъекта в повествовательных структурах, которые как бы говорят сами по себе вместо субъекта. Детерминированность субъекта лингвистическими и вообще социокультурными факторами, а также независимое от автора бытие текста и его многообразные интерпретации теоретики постмодернизма расценивают как смерть субъекта. Тем не менее, пересмотр принципов и размывание границ научной рациональности, проникновение понятий и методов гуманитарных наук в социальные и естественные науки и наоборот, не отменяет того факта, что важной, если не главной, функцией науки остается объяснение, однако акценты в его исследовании существенно сместились именно в сторону субъективной составляющей.
Анализу объяснения посвящена обширная и весьма разнообразная литература, но начало ей было положено исследованиями естественнонаучного объяснения, и первые подходы, относящиеся к XIX веку, связаны с попытками представить его как самостоятельную формально-логическую процедуру. При всем многообразии предложенных в последствии моделей объяснения – феноменологических, редукционистских, дедуктивно-номологических, исторических и др. – их объединяло стремление к формализации объяснительного процесса. В результате, особенно под влиянием неопозитивизма, объяснение сводилось к логическому выводу объясняемых положений (экспланандума) из объясняющих (эксплананса). Хотя такой подход позволил выяснить структуру объяснения, выявить его специфику, разработать критерии правильности и решить ряд других проблем, его односторонность обнаружилась довольно быстро. Поэтому позднее как научное, так и вненаучное объяснение рассматривается уже не как самодостаточное, а как включенное в социокультурный контекст. В частности, существенно расширились представления о структуре объяснительной процедуры, в особенности в связи с успехами гуманитарных наук, особенно литературоведения. Кроме традиционных эксплананса и экспланандума там стали различать контекст и подтекст объяснения, идеалы и нормы объяснительной процедуры, исходные условия объяснения, смысловой каркас, предпонимание и понимание и др. [1]. Если же учесть, что в ходе объяснительного процесса непременно наличествуют его участники, которые дают и воспринимают объяснение, явно или неявно используют разнообразные исходные условия, идеалы и нормы, в особенности различные лингвистические конструкции, в частности нарративы, вносят подтекст и контекст в объяснительную деятельность, то актуализируется проблема субъекта объяснения, который воспроизводится самой объяснительной процедурой, включенной в соответствующие социокультурные, в частности, лингвистические, структуры.
Под субъектом объяснения можно понимать индивида как представителя некоторого сообщества в широком или узком смысле слова с определенными исторически и социально различными нормами и традициями, языковыми и психологическими особенностями. Субъектом научного объяснения можно считать ученого как представителя научного сообщества или конкретной научной школы, использующего научный язык, исповедующего определенные идеалы науки, «нормального» ученого, работающего в рамках определенных научных норм, не помышляющего выйти за пределы данной научной традиции, или, напротив, «революционера», стремящегося выйти за пределы сложившихся представлений.
Кроме того, ученые, или другие индивиды как субъекты объяснения, живут повседневной жизнью, структуры которой не могут не отразиться на их образной системе видения мира, на их мышлении и деятельности, в том числе научных. В ходе объяснения явно и неявно применяются разнообразные лингвистические структуры, например, повествовательные, усвоенные индивидами в процессе социализации. При всех детерминирующих индивида социокультурных, лингвистических, научных нормах, сама объяснительная процедура требует того, кто их «переварит», применит и даже изменит применительно к конкретному случаю. Таким образом, субъект объяснения, в частности, научного, аккумулирует в себе практически все каналы вхождения личностных, социальных, ментальных, лингвистических, культурных факторов в объяснительную процедуру, являясь неустранимым элементом объяснительного процесса. Понятие субъекта объяснения позволяет не только выйти за рамки узкого логицизма или методологизма при изучении процесса объяснения, но и представить его как личностно–субъективный процесс, реализующий, внедряющий, изменяющий интерсубъективные нормы и идеалы. Не ставя перед собой всеобъемлющей задачи полного представления субъекта объяснения, автор видит свою цель в выявлении некоторых существенных его характеристик.
Субъект объяснения обычно включен в одну из двух типичных ситуаций: первая - формирование объяснения, когда имеет место объяснение–процесс, и вторая - его трансляция, дающая объяснение–результат. Из–за этого субъект объяснения как бы раздваивается. Тот, кто производит объяснение – субъект объяснения–процесса. Тот, кому адресуется объяснение – субъект объяснения–результата.
В первой ситуации имеет место становление (формирование) объяснения, когда субъект как бы объясняет нечто самому себе, доводя его до приемлемого уровня. Здесь типичны два варианта. В одном из них субъект дает объяснение, не выходя за пределы имеющегося видения, общих представлений, верований и научных концепций. В этом случае культурный контекст, например, идеалы и нормы объяснения, образная картина мира или иные предпосылки используются неявно, поскольку не требуют специального осмысления, они привычны, сами собой разумеются. Новое знание не противоречит сложившимся представлениям. Здесь объяснение легко формализуется и роль субъекта сводится к накоплению знаний и умелому выбору объяснительных положений, что Т. Кун назвал решением головоломок [4]. В другом варианте, когда имеющегося арсенала объяснительных средств недостаточно, субъект формулирует принципиально новую концепцию, оригинальное видение, закладывающее основы нового понимания. Тут неизбежно возникает вопрос о неявном предпосылочном, чаще всего «личностном», знании [5], в то время как в первом случае – о предрассудке данной эпохи, который во многом определяет индивидуальные представления.
Своеобразное знание, именуемое предрассудком, означает то, что предшествует рассудку. Традиция европейского Просвещения придала термину «предрассудок» негативный смысл. Однако, если объяснение, как и всякий познавательный акт, осуществляется при обязательном использовании неявного предпосылочного знания, не столько обусловливающего ошибки и заблуждения, сколько задающего определенные направления интеллектуальной деятельности, а порой и результаты, то понятие предрассудка приобретает положительный смысл. Предрассудок ответственен за определенный смысловой фон, контекст и подтекст объяснения. Предрассудок можно назвать и предпониманием, если иметь в виду понимание как мыслительную процедуру субъекта объяснения, заключающуюся в приписывании смысла некоторому объекту. Примером предрассудка может служить аналогия как идеал объяснения в Средние века или объективно-каузальное объяснение как идеал науки Нового времени. Каждый из них предвосхищал соответствующие смыслы используемых терминов и их связь в некоторую целостность, обеспечивающую то или иное понимание, в рамках которого давалось объяснение некоторому частному феномену: затмению луны как божественному промыслу или как естественному процессу движения небесных тел. В этом плане предрассудок неявно предопределяет выбор модели объяснения. Поэтому так важно сделать его явным. Нам надо определить предрассудок, ибо иначе он определяет нас [3, с.278].
Но тогда, когда контекст эпохи осознан, предрассудок определен, ответственность за выбор модели объяснения лежит уже на субъекте объяснения. Объективные социокультурные детерминанты не могут полностью описать этот процесс, хотя бы потому, что новые принципы понимания проблемы логически не вытекают из прежнего знания, и даже противоречат ему.
Во второй типичной ситуации, в которую включен субъект объяснения, осуществляется трансляция объяснения либо в «своей» традиции, когда субъект объясняет нечто собственному сообществу, либо в «чужой», когда объяснение воспроизводится или изучается в иной культурной ситуации. В зависимости от того, кому объяснение предназначено, используются разнообразные повествовательные структуры, применяются метафоры, различные лингвистические аналогии и другие изобразительные средства языка. Благодаря, например, метафорам создается наглядная картина явления или порождаются ассоциации, позволяющие уловить новые смыслы. Так, современные представления о мегамире включают странные на первый взгляд термины: «горловина», «дыра» и др. Контекст объяснения и предрассудки эпохи связаны в языке, мыслительных нормах, образах мира, бытия, познания, обычной жизни. Достаточно упомянуть дарвиновский метафорический термин «борьба за существование», ненужный в его концепции, поскольку там фигурировало понятие «естественный отбор». Но в повседневности викторианской эпохи, в ситуации политических столкновений термин «борьба» был более понятен субъекту объяснения–результата.
Особое значение, в частности, для объяснительных моделей в гуманитарном знании имеют специфические повествовательные структуры, включенные в описательные и объяснительные процедуры, например, нарративы. Даже если не соглашаться с идеей Ж. Ф. Лиотара о замене объяснительных теорий нарративами, следует признать присутствие нарративных структур не только в литературе, но и в истории, философии, науке, что порой осмысливается как проявление нарративной рациональности и осознается как нарративный поворот в эпистемологии.
Среди отличительных черт нарратива обычно отмечают наличие конечной цели повествования, из которой все упоминаемые события получают объяснение, отбор наиболее важных событий, непосредственно относящихся к конечной цели и упорядочивание событий в определенную временную последовательность – осюжечивание [9]. Кроме того, по сюжетной линии определяют многообразные формы нарратива, например, прогрессивный или регрессивный. И постановка цели, и отбор событий, и осюжечивание, и характер нарратива не могут быть полностью растворены в социокультурных нормах, так как зависят от субъекта объяснения.
Нарративы участвуют в объяснительных процессах как минимум в трех случаях: 1)когда сам нарратив выступает объяснением; 2) когда нарратив в качестве лингвистической структуры неявно присутствует в объяснении; 3) когда объясняющая теория транслируется (рассказывается) в культуре.
Вообще в нарративном объяснении событие или явление характеризуются путем указания на его роль и значение в связи с определенной целью, проектом или некоторой целостностью, иными словами, проясняется его значение, вытекающее из последовавших за ним других событий, результатов, последствий.
Нарративы обладают хорошей объяснительной способностью в сферах, привычно использующих различные повествования, например, в теории литературы и кино, в исторических дисциплинах, в философии, этнографии, теологии, психоанализе. Они связывают неизвестное с известным различными способами, в том числе путем указания определенного правила, схемы, сценария, сравнения, метафоры, аллегории и т.д., в частности, когда создается исторический нарратив. Например, историк, пытается выстроить повествование так, чтобы события, представленные в истории, а также действия персонажей были понятны, вне зависимости от того, какой промежуток времени отделяет читателя от происходящих в истории событий. Причем, чем длиннее этот промежуток, тем более непонятными кажутся давние события. Они выглядят странными, загадочными, таинственными в основном из-за своей укорененности в древних способах жизни, отличных от наших. Историк придает смысл древним событиям, описывая их в категориальных формах культуры, таких как философские понятия, религиозные верования, нравственные нормы, формы повествований. В результате прошлое представляется как реальность, продолжением которой является современность. Немаловажно, что выделяются наиболее важные и исключаются «ненужные» события, исходя из цели повествования, выбирается определенный стиль и точка зрения, словно формируется сюжет художественного произведения, автором которого и одновременно субъектом объяснения выступает историк.
В естественных науках также достаточно очевидна локальность производства и трансляции знания с использованием различных риторических приемов и повествовательных схем учеными, чтобы придать своим научным результатам вид объективных, трансцендентальных, вневременных и универсальных истин. Так «Оптика» Ньютона использовала принципы построения и терминологию работ Эвклида, заимствуя их риторическую силу, хотя содержала только описания экспериментов и их результатов [7, с. 53].
Объяснительную силу имеют не только научные понятия и принципы, но и сама используемая субъектом структура научных текстов. Создается иллюзия, что тексты говорят как бы от имени природы, благодаря условной риторике и образцам научной речи, например, опусканию местоимений, использованию страдательного залога, беспристрастному тону и другим обязательным лингвистическим структурам, делающим научные тексты убедительными. В этом плане субъект вновь расщепляется, но уже на автора и объясняющего. Автор объяснения, как обычный индивид со своей биографией, эмоциями, заблуждениями и т.п. отличается от «объяснителя», говорящего как бы от имени истины, хотя реально это одно и то же лицо. Справедливо отмечает Р. Барт: «тот, кто говорит, - это не тот, кто пишет, а тот, кто пишет, - это не тот, кто существует».[6, с.221].
В объяснительном тексте обычно убираются все, что может указывать на автора. Только специальное исследование, например, биографическое или методологическое, может восстановить авторский след, что порой имеет существенное значение для субъекта объяснения–результата. А в самой структурной организации научной теории, особенно естественнонаучной, и при построении следствий на первый план выходят ненарративные формы представления знания. Например, научная теория предсказывает явления или события, которые еще неизвестны, следовательно, они не могут служить фактором выделения причиняющих их явлений или событий.
Этот феномен можно использовать для различения логико-научной, или парадигматической, и нарративной рациональности [8]. В таком случае нарративное объяснение событий строится посредством прояснения их значения, вытекающего из последовавших за ними других событий, а «парадигматическое» объяснение демонстрирует связь данного утверждения с другими на основе формальной логики.
В обоих случаях решающая роль принадлежит субъекту объяснения. В парадигматическом объяснении индивидуальный талант и профессионализм определяет удачность выбора эксплананса и убедительность объяснения как в случае имеющейся парадигмы в нормальной науке, так и в случае создания новой парадигмы в революционной науке. В нарративном объяснении субъект определяет цель, то есть, то событие, к которому ведет выстроенная им последовательность, отбирает главные с его точки зрения события, выстраивая их в соответствующий его пониманию сюжет. Подобное осюжечивание – главный признак нарративного объяснения и демонстрация его субъективности, хотя последняя различными лингвистическими приемами скрывается. В то же время такое объяснение не следует считать совершенно произвольным. Порядок повествования в некотором смысле задан: существуют разнообразные, но определенные культурные нормы, в которых сформировался субъект и в которых может разворачиваться реальная жизнь, научное и культурное творчество и сама наррация. «Нарратив – это слово для обозначения специального набора инструкций и норм, предписывающих, что следует и чего не следует делать в жизни, и определяющих, как тот или иной индивидуальный случай может быть интегрирован в некий обобщенный и культурно установленный канон» [2, с.37].
В гуманитарных дисциплинах нарративные объяснения выступают важнейшим способом перехода на теоретический уровень организации знания, обеспечивая целостность, непротиворечивость, систематичность и другие характеристики теории. Например, они придают смысл человеческим действиям, представляя их как объективные связи и отношения. Этому служат понятия, образующие повествовательную схему: цели, мотивы, интенции, препятствия, непредвиденные обстоятельства и т. п. Благодаря им несвязанные и независимые предметы, явления и события рассматриваются как связанные элементы целого. В объяснениях деятельности социальных групп и народов нарративы демонстрируют взаимосвязанность, закономерность, значимость разнообразных несвязанных, случайных, незначительных дел и событий, увязывая их в целостные образования. Индивидуальная жизнь как единый и целостный феномен не распадается на бесконечное множество самостоятельных событий и явлений, а объясняется с помощью автобиографического или биографического нарратива, выстраивающего четкую сюжетную линию. По-видимому, нарратив составляет фундаментальную психологическую, лингвистическую и социокультурную основу нашего объяснения мира.
Распространение теорий, научные публикации, коммуникации в рамках научного сообщества также включают в себя различные повествовательные структуры. Трансляция, как и создание, научных текстов даже в естественных науках, а тем более - в гуманитарных, во многом определяется дискурсивными практиками, принятыми в тех или иных научных сообществах. Примерами могут служить преобладающие социальные представления, идеологические, моральные, политические предпочтения, которым придается вид объективных и бесстрастных описаний мира. В ряде культурных текстов скрыто присутствуют расистские нарративы, исторические описания, оправдывающие ценности современности и многообразные идеологические предпочтения субъекта объяснения.
В качестве вывода следует отметить, что субъект объяснения аккумулирует в себе практически все каналы вхождения личностных, социальных, ментальных, лингвистических, культурных факторов в объяснительную процедуру. Структура объяснения, в частности, нарративные конструкции в объяснительных процессах, постоянно воспроизводят потребность в субъекте объяснения как неустранимом его компоненте, реализующим, внедряющим, изменяющим интерсубъективные нормы и идеалы. Субъект объяснения предопределяет и формирование объяснения, и его трансляцию, как в случае парадигматического, так и нарративного объяснения, выбирая соответствующие нарративные и социокультурные формы, а, следовательно, полностью неся ответственность за построение объяснения.
Рассмотрение субъекта объяснения как важнейшего компонента структуры объяснительного процесса позволит расширить рамки методологического анализа объяснительной процедуры и поможет более адекватному представлению модели объяснения.

1. Афанасьєв О.І. Проблема розуміння в структурі наукового пояснення // Філософська думка. – 1986. – №1.
2. Брокмейер Й., Харре Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы. // Вопросы философии. – 2000. – №3
3. Гадамер Г.-Г. Істина і метод. Т.1. – К.: Юніверс, 2000.
4. Кун Т. Структура научных революций. – М.: Прогресс, 1975.
5. Полани М. Личностное знание: на пути к посткритической философии. – М.: Прогресс, 1985.
6. Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. – М.: Прогресс, 2000.
7. Харре Р. Социальная эпистемология: передача знания посредством речи // Вопросы философии. – 1992. – №9.
8. Bruner J. Actual Minds, Possible Worlds. Cambridge: Harvard University Press, 1986.
9. Riceur P. Hermeneutics and Human Science. – Cambridge university press, 1995.