Христианство под сенью иудаизма при Клавдиях и первых Флавиях, приблизительно до воцарения имп. Домитиана (80 г. по ? ??.). Здесь нашему рассмотрению подлежат:

* внутренняя жизнь христианских групп и общин;
* их внешняя жизнь, то есть история их отношения к римским властям;
* история христианской литературы за этот период.

Эпоха спорадических гонений

Второй период. Эпоха спорадических гонений, от Домициана до смерти Александра Севера (80-235). В эту эпоху X., окончательно порвав всякую связь с иудаизмом, делается, как таковое, предметом внимания не только римских властей, но и римского общества.

* внутреннею жизнь христианских общин и христианской церкви, оставляя в стороне чисто богословские вопросы (развитие обрядности и догматов и ереси),
* отношение к X. римского общества и
* отношение к X. римских властей;
* история христианской литературы за этот период.

Внутренняя жизнь христианских общин и христианской церкви

Внутренняя жизнь христианских общин и христианской церкви. Здесь нас займёт

1. экстенсивное распространение X. в Римской империи,
2. его интенсивное распространение в обществе и
3. развитие организации христианских общин и христианской церкви. —

1) Экстенсивное распространение X. представляет нам к началу нашего периода следующую картину. В Палестине мы встречаем христианские общины (или группы), кроме Иерусалима, ещё в Самарии, Иоппе, Лидде и Сароне (т.е. Кесарее Палестинской); в Cupиu, кроме Антиохии Сирийской, ещё в Дамаске, Тире, Сидоне и Птолемаиде; на Киnpе — в Саламине и Пафосе; в Малой Азии, самой христианской из всех стран древнего мира, кроме Ефеса и остальных шести общин Апокалипсиса (Смирны, Пергама, Фиатиры, Сард, Филадельфии и Лаодикеи), ещё в Тарсе, Перге, Антиохии Писидийской, Иконии, Листре, Дербе, Колоссах, Иераполе и нескольких неизвестных нам ближе городах Галатии, Каппадокии и Троады; в Македонии, кроме Фессалоники, ещё в Филиппах и Берее; в собственной Греции (Ахайе), кроме Коринфа, ещё в Афинах и коринфской гавани Кенхреях; на Крите; в Италии, кроме Рима, ещё в Путеолах; в Египте — только в Александрии (во всех названных местностях, кроме последней, существование христианских групп и общин засвидетельствовано Новым Заветом). Из этой картины видно, до какой степени греческий язык был языком христианской проповеди за весь первый период христианизации Рима: весь Запад оказывается нетронутым — здесь, как мы видели выше, свободно может распространяться конкурент X., культ Непобедимого Митры. — За наш период до иерархического объединения христианской церкви в империи ок. 180 года усилилось территориальное распространение X. в восточных землях, при чем к вышеназванным городам прибавились: в Сирии ряд городов, в том числе, без сомнения, Селевкия; в Малой Азии очень большое число общин, между прочим Магнесия, Траллы, Филомелий, Парий, Никомедия, Отр, Пепуза, Тимий, Апамея, Кумана, Евмения, Анкира, Синопа, Амастрида и те неизвестные точнее вифинские общины, о которых Траяну пишет Плиний Мл.; во Фракии Дебелт и Анхиал; в Греции Ларисса, Лакедемон и Сама (на Кефаллене); на Крите Кносс и Гортина. К Востоку был присоединён и Запад в лице Италии с Сицилией (Неаполь, Сиракузы), Галлии (Лион, Виенна, несколько общин в Средней Галлии), Африки (Карфаген), Нумидии (Мадавра, Скиллий), Германии (Колония = Кёльн) и Испании.
2) Об интенсивности распространения христианства, то есть о густоте христианского населения в империи, мы не имеем достаточных сведений; наиболее драгоценным является для нас свидетельство Оригена, жившего к концу нашего периода, из которого видно, что христиан в империи было сравнительно ещё «очень мало», хотя они и составляли «большую толпу» в сравнении с их первоначальной малочисленностью, и что во всем государстве нет ещё ни одного города, который был бы действительно христианским. Цифру он называет только для иудеохристиан (около полутораста тысяч). Интересно, однако, проследить распространение X. в различных слоях римского общества. В эпоху апост. Павла X. держалось преимущественно в тёмной и незнатной среде; участие образованных и высокопоставленных лиц было исключением. Теперь X. привлекает людей также и высшего круга. Что касается, во-первых, интеллигенции, то особенно среди гностиков мы находим людей очень образованных и талантливых, из православных особенно Климент и Ориген, жившие к концу периода (80-236 г.), были достойными представителями христианской науки. Что касается, затем, знати, то свидетельства об обращении должностных лиц сенаторского и всаднического звания встречаются так часто, что мы должны представить себе X. этой эпохи как религию почти равностепенную — с точки зрения сословности — с язычеством. Особенно разительным был в самом начале нашего периода переход в X. близких родственников имп. Домициана, консула Тита Флавия Клемента и его жены Домитиллы — тем более разительным, что их сыновья были намеченными наследниками престола. Они были жестоко наказаны Домицианом в 95-96 г., и эта кара имела последствием смерть самого Домициана от руки прислужника Домитиллы (о котором, однако, не говорится, чтобы он был христианином). Восшествие на престол императора-христианина было отсрочено на многие годы. Впрочем, среди императорских приближённых, отпущенников и рабов известное число христиан встречалось во все времена; к концу II в. мы встречаем особого рода христианскую Эсфирь — Марцию, фаворитку имп. Коммода, покровительству которой христиане были обязаны многими благодеяниями; римский епископ Виктор был вхож к ней и через неё добился, между прочим, освобождения работавших в рудниках Сардинии христиан. Полезно тут же отметить влияние этой умственной и сословной аристократизации X. на его характер; первая сказалась в изменении его внутреннего, вторая — его наружного облика. Первой X. было обязано внесением сильного интеллектуалистического элемента, который поднял его на высоту религии разума (см. выше, § 6, Д), но и содействовал возникновению многих ересей; специально эллинизация X., как вне, так и внутри православной рамки, была её делом. Вторая имела последствием — в числе других причин, впрочем, — тот характер христианской иерархии, о котором будет упомянуто ниже. Особого рода конфликты порождались принадлежностью христиан к войску. В первом периоде о них речи быть не могло: так как христиане считались евреями, а евреи были освобождены от военной службы, то мы и христиан в войске почти не встречаем (говорим: «почти», так как обращения солдат были возможны и тогда). Но теперь иудейская личина была снята, христиане были римскими подданными наравне с прочими и подлежали набору; рождался вопрос о совместимости X. с военной службой. Поскольку этот вопрос интересовал высшие военные власти, о нем речь будет ниже; сами же христиане к нему относились двояко. Строгие решали его отрицательно, ссылаясь а) на обязанность солдата проливать кровь, б) на языческий характер воинской присяги, и в) на то, что сам Спаситель разоружил ап. Петра. Но были и более примирительные толкования, опиравшиеся на обращение Предтечи к воинам, на сотника капернаумского и на сотника под крестом. Единого решения не было; воины-мученики встречались во все времена, но наряду с этим число христиан в войске, особенно в его восточных легионах, росло и росло.

3) Развитие внутренней организации христианских общин и христианской церкви следует в данный период той магистрали, которую мы наметили в соответственном отделе предыдущего §; созданные этим развитием перемены были очень значительны. Как было сказано раньше, христианские общины содержали двойной элемент, общеколлегиальный и специально-еврейский, причём оба могли быть сделаны элементами общинной иерархии: то были а) епископы, пресвитеры, диаконы, и б) апостолы, пророки, дидаскалы. Второй элемент был носителем духовного возбуждения и экстаза, первый — трезвой гражданской деятельности. Вначале преобладает второй элемент; при чтении посланий Нового Завета получается впечатление, что он-то и призван объединить церковь; вышло, однако, иначе, и к концу периода второй элемент (кроме дидаскалов) оказывается уже выделенным из церкви. Позднейшая традиция представляла это выделение мирным актом. По Феодору Мопсуетскому, апостолы с самого начала взяли на себя руководительство целыми областями, общины же предоставили епископам; апостолы же второго поколения, чувствуя себя недостойными имени и задачи своих предшественников, добровольно сошли с арены. Специально по римской традиции ап. Пётр, основатель римской общины, в виду близкой мученической кончины рукоположил римским епископом своего помощника и спутника Климента. Как бы то ни было, факт тот, что организация церкви развивается теперь в смысле первого, а не второго элемента. Но и тут были возможны не один, а два пути. Римские коллегии, как мы видели, управлялись не одним лицом, а коллегией «магистров»; еврейские синагоги, вообще усвоив тип коллегиальной организации, видоизменили её в смысле единовластия, имея во главе единого «архигерусиаста». Христианские общины вначале колебались между тем и другим принципом, имея во главе либо единого «епископа», либо нескольких «игуменов» (h e gumenoi; это, однако, вряд ли было их техническим наименованием, и есть основание предполагать, что они назывались либо пресвитерами, либо епископами). К тому же при вольности первоначальной организации управляемых Св. Духом общин даже и наличность епископа не делала их монокефальными: сплошь и рядом епископ с пресвитерами, как primus inter pares, заведовал делами общины. Теперь, с ослаблением первоначального воодушевления, вопрос об организации назрел: какую форму надлежало ей дать, монокефальную или поликефальную — другими словами, епископальную или пресвитериальную? Вопрос решался различно: так, александрийская община в течение доброй половины периода управлялась пресвитериально; но вообще развитие церкви ведёт к упрочению епископального режима. «Повинуйтесь вашему епископу!» — таково ceterum censeo в пастырских посланиях к общинам «апостольского мужа» Игнатия, жившего ещё в начале рассматриваемой нами эпохи. Так-то христианская церковь уже тогда прошла через все три типа, которые вплоть до наших времён в ней повторялись в лице её различных исповеданий и сект — тип апостольски-пророческий, тип пресвитериальный, тип епископальный. Последнему принадлежала победа, по разным причинам, из коих главные — следующие: а) дальновидные мужи, имевшие в виду объединение церкви, не могли не замечать, что такое объединение гораздо легче осуществить при епископальной, чем при пресвитериальной организации отдельных общин; б) проникновение чиновной знати в христианские общины тоже на практике (хотя в теории это, разумеется, не допускалось) имело последствием руководящую роль знатнейшего из членов; в) с исчезновением апостолата забота о чистоте христианского учения перешла к епископам; это тоже благоприятствовало единоличности епископата, так как в противном случае разногласия, а с ними смута и соблазн, были неминуемы; именно борьба с ересями подчеркнула выгодность единоличного епископата. Как бы то ни было, уже в течение первого периода определяется иерархия христианских общин: низшую ступень занимают диаконы, среднюю — пресвитеры, высшую — епископ. Затем мы замечаем признаки выделения этих лиц в особое духовное сословие — клир; это выделение стоит в связи с вопросом о священстве, который тоже решается двояко, либо в смысле общинного представительства, либо в смысле преемственности. Первое решение исходит из принципа, что вся община одушевляется Св. Духом и что она, следовательно, способна избирать себе своих руководителей; второе решение — из принципа, что источник священства — сам Спаситель, через Него — Его апостолы, через них — рукоположённые ими лица. Весь период занят борьбой между обоими принципами, причём те же причины, которые содействовали развитию организации в смысле епископализма (главным образом — ослабление первоначального одушевления), содействовали также и решению вопроса о священстве в пользу преемственности. Это решение упрочило привилегированное положение тех общин, в которых апостольская преемственность никогда, по традиции, не прерывалась принципом общинного представительства, то есть, согласно сказанному выше, главным образом римской. Всем этим развитием было в значительной степени подготовлено объединение христианских общин, то есть образование христианской церкви, состоявшееся, как уже было сказано, около 180 г. по Р. Х. Поводом к нему послужила ересь монтанистов (см.); дело произошло следующим образом. В связи с оттеснением апостольского и пророческого элемента ожидание второго пришествия Спасителя, воодушевлявшее христиан в первый период, стало уступать место уверенности в долговечности миpa и необходимости считаться с его требованиями. Это отрезвление умов было коррелятом усиления епископализма. Оттеснённые элементы пророческого экстаза и эсхатологических ожиданий прорвались наружу именно в монтанизме, около половины II века, в Малой Азии. Понятно, что монтанистский кризис принял антиепископальный характер и сплотил епископальные общины воедино для общего отпора. Средством были так назыв. синоды, в которых принимали участие сначала епископы вместе с другими делегатами общин, а затем одни только епископы. Прежде всего малоазиатские общины стали устраивать антимонтанистские синоды — первые, о которых мы знаем; затем обе партии попытались заручиться содействием римского епископа Елевфера, который высказался против монтанистов. Это положение дел содействовало стремлению римской общины и её епископа к примату власти, замеченному нами уже в первом периоде. Особенно энергичным ревнителем римского примата был преемник Елевфера, Виктор (189-199). По его почину были созываемы провинциальные синоды по вопросу о праздновании пасхи; их постановления ему сообщаются, а он, в свою очередь, циркулярно извещает провинциальных епископов о постановлениях римского синода. Когда все общины, кроме малоазиатских, согласились с римским решением пасхального вопроса, Виктор отлучил малоазиатские общины от церкви как «инославные» (heterodoxoi). Так-то намечается тенденция к организации христианской церкви, с римской точки зрения — в её иерархическом, со вселенской точки зрения — в её соборном элементе. Иерархическим элементом этой организации были: 1) епископы отдельных общин, 2) митрополиты, то есть епископы главных общин каждой провинции (эти «митрополии» мы выделили в нашей статистике выше), и 3) (будущий) папа, то есть епископ римской общины. Этим трём иерархическим ступеням соответствуют три соборные ступени, а именно: 1) епископу — экклисия, то есть собрание членов общины, 2) митрополиту — синод, то есть собрание епископов всех общин, имеющих своим центром данную митрополию, и 3) папе — вселенский собор, то есть собрание епископов всех христианских общин. Этот последний ещё не существует, но пробел уже чувствуется. Понятно, что при существовании этого пробела в соборной организации значение соответственного фактора иерархической организации должно было сильно расти; понятно также, что с его заполнением должен был зародиться антагонизм между иерархическим и соборным элементами церковной организации — но это были задачи будущего.

Отношение к христианству римского общества

В отношении к христианству римского общества мы должны различать две точки зрения: точку зрения простонародья и точку зрения образованных людей — согласно тем двум течениям в античном мире, о которых речь была выше. 1) Тот принципиальный антагонизм, о котором там было сказано, — антагонизм между X. как религией страждущих и античностью как культом силы, здоровья и красоты — имеет своим предположением одно только верхнее течение в античном обществе; простонародья он не касается. Оно было принципиально, хотя и не сознательно, предрасположено к X. Со временем естественная логика событий повела к сознанию этого предрасположения — в третьем периоде, — но именно поэтому следует допустить, что несомненная враждебность простого населения Римской империи к X. была основана на преходящих факторах, отчасти же на недоразумениях. Так оно и было. Обвинения простого народа против христиан, не раз приводившие к христианским погромам, сводились, главным образом, к трём: атеизму, ненависти к человеческому роду и «тиестовским» пиршествам и «эдиповским» совокуплениям. а) Что касается атеизма, то реальной подкладкой этого обвинения был отказ христиан поклоняться языческим богам, который у многих принимал форму вызывающего пренебрежения к ним; с этой точки зрения простонародье нередко сопоставляло христиан и эпикурейцев, несмотря на диаметрально противоположный характер того и другого учения. Между тем, при гражданском характере античной религии уважение к родным богам было залогом преуспеяния всей общины; за проступки отдельных лиц, оставшиеся неискупленными, божество карало всю общину (saepe Diespiter neglectus incesto addidit integrum: Гораций). Отсюда понятно, что присутствие христиан в общине должно было внушать её гражданам-язычникам сильнейшую тревогу; при всякой катастрофе, казавшейся последствием божьего гнева, виновниками считались христиане, и последствием был нередко погром. б) Обвинение в ненависти к человеческому роду (odium generis humani) имело в своём основании, по-видимому, следующее. Во-первых, обособление христиан от язычников в тех собраниях и увеселениях последних, которые примыкали так или иначе к культу (а сюда относились, между прочим, и игры), и их большей частью строгое воздержание от употребления в пищу жертвенного мяса (ср. также кличку genus tertium). Во-вторых, и особенно, их радостное ожидание близкой кончины мира и естественно вызываемое им ликование по поводу катастроф, считавшихся её предвестниками; характерно, что обвинение в odium generis humani раздалось впервые во времена пожара Рима при Нероне, в самый разгар эсхатологических надежд. В-третьих, наконец, явно проповедовавшееся христианами убеждение, что весь мир, кроме облагодатствованных крещением, лежит во зле и подлежит вечной каре. в) Обвинение в Тиестовских пиршествах и Эдиповских совокуплениях (по мифологии, Тиест был угощён мясом собственных детей, Эдип же сочетался браком с матерью) часто раздавалось в древности (да и не только в древности) против сект, не допускающих посторонних людей к своим священнодействиям; по отношению к X. оно находило себе пищу в грубом толковании таинства евхаристии и обычая вечери любви. 2) Что касается образованного общества, то оно отчасти повторяет обвинения простонародья, которому было в значительной степени обязано своими сведениями; но его собственная точка зрения — другая. а) Его трезвому интеллектуализму претила вся та атмосфера чуда, которой было окружено X., начиная с самой идеи богооткровенной религии, продолжая сверхъестественными подвигами её Основателя и деяниями Св. Духа в Его общине и кончая эсхатологией. Против всего этого учения оно ссылается на свидетельство здравого смысла, готовое признать во всём X. дело одних шарлатанов и их жертв. б) Его биологическому аристократизму было антипатично как содержание христианского учения (бедная обстановка земной жизни Спасителя, Его жалкая и позорная смерть и т. д.), так и в особенности то почти привилегированное место, которое оно отводит всем отверженным — грешникам, немощным, нищим, простоватым. в) Его развитому художественному чутью была противна безыскусная и часто грубая форма христианской проповеди, делавшая её доступной необразованной черни, но неспособной удовлетворить более требовательных по этой части людей. г) Его положению как носителю античной культуры было ненавистно отрицательное отношение христиан к этой культуре, которую они безжалостно разрушали ради своих надежд на фантастические блага в загробной жизни. — Таковы главные стороны в тех нападениях на X., которые исходят от языческого образованного общества. Мы встречаем те или другие из них у целого ряда писателей, начиная с правления Траяна: у Тацита, Аристида, Лукиана. Особенно важны два современника Марка Аврелия — Фронтон и Цельз, и ещё писатель эпохи Северов, Филострат. Фронтон и Цельз писали обличительные сочинения против христиан, которые нам не сохранены, но могут быть отчасти восстановлены («правдивое слово» Цельза — даже очень точно) на основании ответов Минуция Феликса и Оригена. Что касается Филострата, то он прямо не возражает христианам, но выставляет против них чудодея новопифагорейской школы, Аполлония Нанского, с очевидным намерением подчёркивая в его портрете те черты, которые характеризуют его как соперника и притом — с точки зрения автора — счастливого соперника Христа.

Отношение к X. римских властей

Отношение к X. римских властей сильно обострилось к началу периода: христиане, окончательно отделившись от евреев, перестали пользоваться теми привилегиями, которые им предоставлялись до тех пор под сенью иудаизма, как religionis licitae. Поводом к столкновению послужил культ императора; именно Домициан был в этом отношении очень требователен, и восточные провинции, особенно Малая Азия, охотно шли навстречу его желаниям. Отказ принести жертву перед статуей императора юридически мог быть рассматриваем с двух точек зрения, либо как преступление против религии (sacrilegium), либо как оскорбление величества; последствия были одинаковы — казнь. Формы были несколько различны: для crimen majestatis требовалось обвинение и состязательное судопроизводство (что, однако, при обилии делаторов в эпоху Домициана особых затруднений не представляло); для sacrilegium достаточно было наместнического следствия по формам розыскного процесса. Подробностей мы не знаем: знаем только, что Малая Азия стала ареной гонений и что один из тамошних христиан, мученик Антип, был первой жертвой нового направления императорской политики (о Флавии Клементе см. выше). Ответом X. был Апокалипсис Иоанна. Реакция правления Нервы была благодетельной также и для христиан, хотя теоретически их религия продолжала считаться запрещённой; но при Траяне гонения начались вновь. На этот раз непосредственным поводом к преследованию послужили коллегии, права которых император сузил донельзя; упраздняя запрещённые коллегии, наместник Вифинии Плиний Младший должен был иметь дело и с христианами (этому обстоятельству мы обязаны его высокоинтересными письмами о христианах). На его вопрос, как ему относиться к ним, император ответил рескриптом следующего содержания: христиан не отыскивать, анонимные доносы оставлять без последствий, в случае обвинения уличённых наказывать, но отрекающихся от X. и в доказательство искренности раскаяния приносящих жертву богам миловать. Выходило всё-таки, что христианин подлежал наказанию как таковой, а не за какие-либо связанные (по народному поверью) с X. проступки. Рескрипт Траяна был юридическим основанием для процессов против христиан и при его преемниках Адриане и Антонине. Новый момент ввёл лишь рескрипт Марка Аврелия 177 г. (или незадолго до того). Это была эпоха ожесточённых христианских погромов, особенно в Галлии и Малой Азии; считаясь с настроением народных масс, император приказал судить и наказывать (знатных — заточением, незнатных — смертью) тех, кто введением новых культов подаст повод к народным смутам; порядок процесса был розыскной, что было значительным ухудшением в сравнении с рескриптом Траяна. Действительно, при Марке Аврелии мы опять имеем гонения и мучеников; особенно прославилась геройством своих подвижников Лионская община (мартиролог её епископа Пифона и многих других, в том числе Бландины). Гонения улеглись при Коммоде благодаря покровительству Марции (см. выше); это было также время сплочения христианской церкви (папа Виктор I, см. выше). Мир продолжался около 20 лет; он был нарушен Септимием Севером, который, оставляя в силе рескрипты прежних императоров против христиан (на основании их уже в 197 г. произошло местное гонение в Африке), в 201 г. издал новый, обращённый специально против перехода язычников в X. Рескрипт этот подал повод к очень сильным и жестоким гонениям, особенно в Александрии (здесь пострадал, между прочим, отец Оригена, Леонид) и Африке (сюда относится, между прочим, мученическая смерть св. Перпетуи и её товарищей, о которой нам сохранилось простое и трогательное описание на обоих языках, отчасти ею самой составленное). Гонения эти, однако, улеглись быстро, и остальное правление Северов было бы вполне мирным, если бы не фанатизм одного солдата-христианина в 211 г., который к раздачам по поводу вступления на престол сына Септимия, Каракаллы, демонстративно явился без венка на голове и этим нарушением дисциплины возбудил смуту в войске. Эта демонстрация, осуждённая большинством христианского общества (только ригорист Тертуллиан в своём сочинении «О венке» принял сторону солдата-исповедника), послужила поводом к новым преследованиям христиан в Африке, Нумидии и Мавритании. Но затем мир водворился надолго; Каракалла ничего против христиан не предпринимал (говорили, что он «был вскормлен христианским молоком»), при сумасбродном Гелиогабале делаются первые шаги на пути к установлению христианского гражданского права в противовес общегосударственному (устав о браке папы Каллиста или Каликста), а Александр Север даже благоприятно относился к Христу и христианам. Правда, при Каракалле же произошла кодификация также и законов против христиан юристом Ульпианом (при чем X. было подведено под рубрику «оскорбление величества»), но ближайших последствий эта кодификация не имела. Убийство Александра Севера в 235 г. и восшествие на престол его врага Максимина Фракийца были концом этого периода мира; последовали новые гонения, которые носят, однако, уже другой характер.

Христианская литература в этом периоде

Возникновение христианской литературы в этом периоде объясняется сказанным выше об интенсивности распространения христианства в римском обществе и об отношении к нему языческой части этого последнего. Приток образованных людей в христианские общины сделал возможной литературную деятельность в их среде; нападения, которым X. подвергалось со стороны язычников, сделали эту деятельность желательной. Всё же она была для X. небезопасна; опасность была даже двойная, исходя и от формы, и от содержания. Что касается, прежде всего, формы, то литературная деятельность имела для античного человека условием усвоение выработанной вековой работой греческих и римских писателей художественной прозы с её двумя разновидностями, классицизмом и азианизмом, для чего требовалось сознательное прохождение техники языческой риторической школы и сознательное подражание языческим образцам. В теории и то, и другое было признано неподобающим для христианина, но на практике и то, и другое было осуществлено, и вся христианская литература была написана с большим или меньшим успехом той художественной прозой, которая так контрастировала с безыскусственной простотой апостольских посланий. — Гораздо серьёзнее была опасность со стороны содержания. Образованные христиане были призванными посредниками между античной культурой и молодым христианским обществом; для них было очень естественно — отчасти чтобы приспособить X. к собственному миросозерцанию, отчасти чтобы доказать язычникам, что X. не уступает их авторам глубиной своего содержания, — вводить в него элементы языческой образованности, особенно философии. Эти стремления особенно наблюдаются в среде гностицизма, этой «острой эллинизации X.», и именно рассматриваемый нами период занят борьбой православного X. с гностическими ересями. Но и в среде православного X. произошёл раскол: в то время как некоторые страстно боролись со вторгающимися в X. языческими элементами, другие более или менее сознательно старались их приобщить к нему, выставляя на вид, что X. — самое древнее учение в мире и что из него потекли как еврейский закон, так и греческая философия (см. выше), которая поэтому может и должна быть введена обратно в христианское учение. Это течение одержало верх, и результатом был тот компромисс, благодаря которому X. сделалось носителем античной образованности среди народов новой Европы; при этом наибольшую притягательную силу обнаружили среди греков — Платон и неоплатоники, среди римлян — Цицерон. Что касается языка христианской литературы, то им был в течение почти всего нашего периода исконный язык X., греческий; папа Виктор был первый, который свои приказы издавал на латинском языке, и лишь к концу периода мы встречаем первых римских писателей-христиан с притязаниями на художественность.
Оставляя, согласно сказанному, в стороне так назыв. древнехристианскую литературу, то есть евангелия (канонические и апокрифические), апокалипсисы и произведения апостольских мужей с «Пастырем» Ермы включительно, мы начинаем свой обзор с апологетов, то есть тех писателей, которые отстаивали христианское учение от нападений язычников, будь то языческое общество в обеих своих составных частях или языческие власти. Апологетика состояла из двух элементов, оборонительного и агрессивного; вначале, как это естественно, преобладает оборонительный элемент, и лишь к концу периода христиане чувствуют себя настолько сильными, что от защиты собственной религии переходят к письменному обличению религии язычников. Но так как первые споры о христианской религии велись не с язычниками, а с евреями, то и первая апология, о которой мы знаем, была направлена против иудаизма, с целью доказать, что X. — истинная религия Писания и исполненных пророчеств. Это был диалог Аристона Пеллейского «Беседа (иудео-христианина) Язона и (еврея) Паписка»; нам она не сохранена, но ею пользовались и Цельз, и Ориген. Сюда же относится диалог Иустина с Трифоном. Не сохранена также и первая апология против язычества: «ученика апостолов» Кодрата (т.е. Квадрата), вручённая имп. Адриану в его бытность в Афинах (стало быть, либо в 125-126, либо в 129-130 гг.); так как это была supplicatio, то понятно, что она носила чисто оборонительный характер. Первая по времени из сохранившихся апологий — найденная не так давно (1889) — апология Аристида, поданная им имп. Антонину Благочестивому (а не Адриану, как думали раньше). Но гораздо знаменитее представленная несколько позднее тому же императору апология первого христианского философа, мученика Иустина, в которой он старается расположить императора в пользу X., выдавая последнее за новую философию, объявленную миру, и указывая на нравственную жизнь и верноподданнические чувства его приверженцев. Этим сочинением много пользовались в позднейшие времена. Гораздо менее симпатична апология его ученика, Татиана, писавшего уже в эпоху Марка Аврелия («Слово к эллинам») — первый пример агрессивной апологии; в ней ясно сказывается антикультурный характер того течения X., к которому принадлежал автор и которое языческим обществом отождествлялось с X. вообще. Татиан относится одинаково враждебно как к художественной форме античной литературы, так и к её философскому содержанию; позднее он, впрочем, перешёл в ересь енкратитов, совмещая таким образом, как истинный враг античности, ненависть к культуре с ненавистью к природе. Прямой противоположностью Татиану был философ-христианин Афинагор, относящийся тоже к эпохе Марка Аврелия; ему он посвятил очень красивое по форме и симпатичное по содержанию «Заступничество за христиан», в котором он опровергает в особенности обвинения, касавшиеся так наз. тиестовских пиршеств и эдиповских совокуплений (см. выше). В том же духе были относящиеся приблизительно к тому же времени апологии Феофила, Аполлинария и Мелитона; ближе к Татиану примыкает задорный памфлет Ермия против философов. Полемика с язычниками была только одной стороной христианской апологетики; другой была полемика с еретиками. Не всегда эта полемика принимала литературные формы, но специально-гностическая ересь должна была вызвать литературную полемику, так как её приверженцами часто были образованные люди, имевшие в своём распоряжении всю сокровищницу греческой мудрости. Первым апологетом-ересиологом был, насколько мы знаем, названный выше Иустин; его сочинения против гностика Маркиона и «Синтагма против всех ересей» нам не сохранены, но ими пользовался самый выдающийся из всех ересиологов, Ириней, ученик апостольского мужа Поликарпа, погибший мученической смертью в Лионе во время Северовских гонений в 202 г. Его главным сочинением было «Обличение и опровержение лжеименного знания» в 5 кн., обращённое против гностической ереси валентиниан; до нас оно дошло и в подлинных отрывках, и в латинском переводе. Учеником Иринея был второй главный ересиолог Ипполит, бывший в Риме антипапой при Каллисте и его ближайших преемниках, заточённый в Сардинии вследствие гонений, разразившихся после смерти Александра Севера, и там умерший. Его главное сочинение, «Обличение всех ересей» (230 г.), состояло из 12 книг, из коих первая была известна давно, но ходила под именем Оригена (под заглав. «Philosophumena»), a 4-10-я найдены в 1842 г. Ипполит доказывает, что обличаемые им еретики черпали своё учение отчасти из греческой философии, отчасти из мистерий, отчасти из астрологических и магических систем; поэтому он предпосылает своему обличению изложение всех этих источников ересей (отсюда специальное заглавие первой книги).
Такова была христианская апологетика в обеих своих отраслях. Вторым полем литературной деятельности христианских писателей нашего периода была догматика, то есть изложение христианского учения в духе православной церкви. Видами догматической литературы были отчасти трактаты, форма которых была заимствована из богатой философской литературы язычников, отчасти экзегезы, то есть пояснительные статьи к отрывкам, личностям или мотивам Писания, форму которых, заимствованную из комментариев к греч. философам, Филон Иудей ещё в эпоху Калигулы применил к Ветхому Завету; но, разумеется, и апологетические сочинения, особенно антиеретические, могли прямо или косвенно преследовать догматические цели. К догматистам принадлежат некоторые из названных выше апологетов, как Иустин, Ириней, Ипполит; но их всех затмила так назыв. александрийская школа богословов, главным образом Климент Александрийский (так называемый в отличие от Климента, папы римского) и его ученик Ориген. На направление александрийской школы имело влияние то обстоятельство, что здесь находилась первая христианская школа катихитов, о которой мы слышим (ею заведовал учитель Климента, бывший стоик Пантен, а после него сам Климент; закрытая в 202 г. по поводу Северовских гонений, она вскоре была вновь открыта), а затем и то, что здесь жива была ещё традиция александрийской учёности, как языческой, так и иудейской. Александрийцы стали преимущественно учёными среди христиан: их делом было установление «христианского гносиса», благодаря которому «знающий» христианин, пользуясь всеми духовными преимуществами обыкновенного «верующего», возвышается над ним сознательным отношением к своей религии. Для установления этого гносиса александрийцы пользуются всей сокровищницей античной философии, в которой они видят, подобно еврейскому закону, воспитательную меру Бога по отношению к человечеству до откровения ему христианских истин. В противоположность фанатикам вроде Татиана александрийцы были ревнителями слияния античности (т.е. лучшей её части) с X.; они подняли христианскую образованность на такую высоту, что обвинения X. в антикультурности стали отныне беспочвенными. Впрочем, деятельность самого Климента была скорее подготовительного характера: своей «Речью к эллинам» он примыкает к апологетам, в своём «Педагоге» развивает принципы христианской нравственности, а в своём главном сочинении «Stromateis» (т.е. «Ковры»: оригинальный титул дан по пестроте содержания) установляет и обосновывает сущность христианского гносиса (все три сочинения нам сохранены). Настоящим догматистом был ученик Климента, великий Ориген (185-254, жертва гонения Деция); он ввёл в христианскую литературу форму экзегезы и в особенности тройной метод толкования Св. Писания, по материи (s omatiko s), морали (psychik o s) и по духу (pneumatik o s); в философии он был последователем неоплатоников и отчасти Филона; главным образом благодаря ему греческое учёное богословие получило тот неоплатонический характер, который смущал многих и под пером Оригена дал несколько рационалистических выводов, поведших к отлучению автора от церкви ещё при жизни александрийским синодом (232), затем после его смерти Римом (399) и Константинопольским собором (553). Эти отлучения не имели влияния на общую судьбу греческого богословия; уничтожить его неоплатонизм оказалось невозможным. Из многочисленных сочинений Оригена в IV в. богословы Григорий Назианзин и Василий Великий сделали выборку под именем « Philokalia»; нам сохранены как она, так и много других его сочинений. К апологетам Ориген примыкает своим опровержением «правдивого слова» Цельза (см. выше); опровержение это, однако, не особенно удачно, и его главный интерес для нас состоит в том, что благодаря ему мы получаем точное представление об опровергаемом сочинении.
Все упомянутые писатели пользовались для своих сочинений греческим языком, который вообще был в течение почти всего II в. языком христианской проповеди и переписки даже среди западных общин. Первыми писавшими на латинском языке считаются римский папа Виктор и Аполлоний, из коих последний произнёс пред римским сенатом апологию X.; от неё нам не осталось следа, Виктору же (по мнению Гарнака) принадлежит сохранённый под именем Киприана трактат «De aleatoribus». Если эта гипотеза справедлива, то оба названных писателя очень знаменательно открывают собой латинскую христианскую литературу: с одной стороны — апологетика, с другой, вместо догматики — практическая мораль. Писателем-художником Виктор, впрочем, не был; этого имени заслуживают лишь два писателя, писавшие в начале III в., — Тертуллиан и Минуций Феликс. Первый — автор многих сочинений как апологетического, так и моралистического и догматического характера (в области догматики он, впрочем, писал лишь трактаты; экзегеза лишь в четвёртом периоде привилась к римской литературе); по своему характеру он напоминает Татиана и подобно ему кончил жизнь еретиком (монтанистом); он был художником слога, будучи приверженцем очень идущей к его страстной натуре африканской латыни, этой крайней ветви азианизма. От Минуция Феликса нам сохранилось только одно сочинение, а именно апология под загл. «Октавий», без сомнения самая красивая из всех по форме; автор подражает Цицерону, которому обязан в значительной степени и содержанием своего трактата; вообще он пытается обосновать X. скорее как философию, чем как религию, избегая всего, что ввиду своей сверхъестественности претило интеллектуалистическому настроению римского общества. Таково было начало римской христианской литературы; её расцвет относится к обоим следующим периодам.

Третий период: эпоха универсальных гонений

Третий период: эпоха универсальных гонений с целью разрушения христианской церкви, от смерти Александра Севера до единодержавия Константина Великого (235-325). Удерживая схематизацию предыдущего §, мы и здесь будем различать:

* внутреннюю жизнь христианской церкви,
* отношение к X. римского общества,
* отношение к нему римских властей и
* историю христианской литературы нашего периода.

Внутренняя жизнь христианской церкви

Внутренняя жизнь христианской церкви будет нами и здесь рассмотрена с трёх точек зрения: с точки зрения экстенсивного, затем интенсивного распространения X. и, наконец, с точки зрения развития церковной организации. 1) Что касается, прежде всего, экстенсивного распространения X., то именно в этот период X. получило в Римской империи тот численный перевес, который к его концу заставил римского императора признать его равноправность с другими религиями государства. Об отдельных провинциях можно сказать следующее. а) В Палестине происходит окончательное выделение X. из иудейской среды. Бедная община иудеохристиан, избегаемая в одинаковой степени и евреями, и прочими христианами, чахнет и гибнет; держится X. только среди эллинского населения страны, но и там очень слабо; только благодаря содействию Константина христианам удалось получить в свои руки заведование святыми местами. Митрополией была Кесария; впрочем, кесарийский епископ имел соперником епископа Элии (Aдpиaнoвa города, основанного на месте разрушенного Иерусалима с запретом евреям селиться в нем) в руководительстве провинциальными синодами, б) В Финикии дела обстояли немногим лучше; и здесь столпом X. был греческий элемент страны в приморских городах; внутри страны мы встречаем X. только в Дамаске, Пальмире и Панеаде благодаря сильному проценту греческого населения. Митрополией был Тир; впрочем, финикийские синоды только в этот период обособились от палестинских. На первый вселенский собор Финикия послала одиннадцать епископов. в) В Сирии лежала столица восточного X., «прекрасный город греков», как его называли, Антиохия, откуда учение Христа начало своё шествие по языческому миру. В данное время этот город был уже почти наполовину христианским; кроме провинциальных синодов, сюда созывались ещё великие областные, с участием до 80 епископов со всего Востока, от берегов Чёрного моря до Месопотамии и Палестины включительно. В других сирийских городах X. тоже было довольно распространено; на Никейский собор они отправили 20 епископов. г) Из Кипра на Никейский собор пошло три епископа; всех было, однако, больше; подробности нам неизвестны. д) В Египте благодаря многочисленным грекам и евреям X. было сильно распространено: христиан было едва ли не больше, чем евреев, то есть больше миллиона. Епископов было при Афанасии, то есть к концу периода, около сотни; епископальных кафедр нам известно около пятидесяти; на Никейский собор отправилось 29 епископов. Впрочем, Египет только в течение этого периода переходит от пресвитериального строя к епископальному с назначениом епископов митрополитом, то есть александрийским епископом. В IV в. X. впервые проникает в Абиссинию. е) В Киликии митрополией был Тарс, родина апост. Павла; число христиан было значительно; на Никейском соборе Киликия была представлена десятью епископами. ж) Прочая Малая Азия была самой христианской из всех областей, подобно тому как раньше она была более всех предана культу императора; здесь ясно сказывается, насколько этот последний в смысле универсальной религии был подготовлением к X. Митрополиями были Кесарии (для Каппадокии), Никомедия (для Вифинии), Анкира (для Галатии), Лаодикея (для Фригии), Иконий (для Писидии и Ликаонии) и Ефес (для Малой Азии в тесном смысле). Духовным центром был долгое время Ефес; он остаётся таковым и в рассматриваемый период, но его значение внутри общехристианской церкви переходит к Риму. з) На Балканском полуо-ве христианизация подвигалась туго: на севере дикие племена оказались мало восприимчивы к той христианской проповеди, которая была в ходу в те времена (её характеристику см. выше; секрет христианской проповеди для варваров был открыт лишь Римом, на пороге средних веков); что же касается греческого населения, то оно на своей родине обнаруживало гораздо более привязанности к своей старой религии, чем в колониях и диаспоре. К названным в предыдущем христианским общинам прибавилось здесь немного. и) В Придунайских провинциях мы встречаем X. лишь в наш период; по причине, упомянутой в предыдущем пункте, оно и здесь не пользовалось особенным успехом. В восточных провинциях (Месии, Паннонии) греческая проповедь конкурировала с римской, при чем, однако, последняя перевешивала; западная (Норик) вся зависела от Рима. и) В собственной Италии с Сицилией X. было очень распространено. Уже в 250 г. в синоде, созванном папой Корнелием против Новатиана, присутствовало 60 (исключительно италийских) епископов; всех, стало быть, было около сотни, и языком римской общины был со времени папы Фабиана (236-250) латинский; до него греческий перевешивал; папа Ипполит, как мы видели, был ещё греческим писателем. к) В Верхней Италии успехи X. были довольно скромны: она тяготела не к Риму, а к Балканскому полуострову. Западная часть вся была ещё языческая; из восточных общин три главные — Равенна, Аквилея и Милан (Медиолан) — были основаны лишь к началу нашего периода. л) В Галлии (с Бельгикой, Ретией и Римской Германией) число общин было не очень велико: из списков провинциальных синодов в Риме (313) и Арле (316) мы знаем, что к этому времени там было двадцать епископов. Распределение христиан было очень неравномерно: на юге христианское население в начале IV в., по-видимому, уже задавало тон — в Бельгике самая значительная община, трирская, была в ту же эпоху очень скромна. м) Христианизация Британии была делом нашего периода; в эпоху Диоклетиановых гонений просиял британский первомученик Албан, имя которого хранит город St.-Albans; синод в Арле (316 г.) имел членами трёх британских епископов — Лондонского, Йоркского и Линкольнского. н) Для Северной Африки от Триполиса до океана наша эпоха была временем наибольшего расцвета; она же была для неё временем усиленной христианизации. Карфагенская епископальная кафедра не уступала никакой другой во всей империи, кроме римской, чему, по-видимому, немало содействовала могучая личность епископа Киприана (ок. 250); впрочем, ещё до него синод в Карфагене (ок. 220) собрал до 70, синод в Ламбезе (не позже 240 г.) — до 90 епископов. К началу IV в. их было уже более 125. Распределение было в географическом отношении почти так же равномерно, как и в Малой Азии, но в этнографическом очень неравномерно. «Быстрота распространения X. в этих провинциях соответствовала быстроте его исчезновения под гнётом ислама. Туземное население берберов или совсем не было охристианено, или очень поверхностно. Следующий слой населения, пунический, по-видимому, стал большею частью христианским, но так как пунический язык никогда не был церковным и пунической библии не было, то его христианизация не была прочной. Третий слой, греко-римский, вероятно, весь принял X., но он был слишком тонок» (Гарнак). о) X. Испании известно нам благодаря актам эльвирского синода, на котором присутствовало до 40 епископов; оно было там довольно распространено, но в нравственном отношении стояло очень невысоко. 2) Что касается интенсивного распространения X. в наш период, то в общем надо заметить, что древняя епископия далеко не то, что нынешняя; ряд точных данных свидетельствует, что епископии в 3000-4000 человек были нередки, а бывали епископии в 150 и ещё менее человек (ещё в конце IV в.). Цифровые данные мы имеем только для римской общины, из коих видно, что при папе Корнелии (около 250 г.) римская церковь имела 46 пресвитеров, 7 диаконов, 7 поддиаконов, 42 аколуфа, 52 члена низшего клира (аксоркисты, начётчики и привратники) и свыше 1500 вдов и бедных; церквей было в 300 г. свыше сорока. На этом основании Гарнак определяет численность римской общины в 3000 0 членов; о её значении красноречиво свидетельствует слово императора Деция, что он скорее примирится с соперником-императором в Риме, чем с соперником-епископом. Относительно распространения X. в различных слоях населения достаточно сослаться на сказанное в предыдущем §, присовокупив, что различие между культурным уровнем язычества и X. в течение нашего периода уже почти исчезает; это видно из внимания, которое философ-платоник Плотин уделяет христианским догматам, в сравнении с пренебрежением, с которым Цельз отзывался об умственном содержании X. По-видимому, уровень языческой и уровень христианской культуры идут навстречу друг другу: первый падает, второй растёт. 3) Относительно внутренней организации церкви следует заметить, что после победы православной церкви над апостольски-пророческой реакцией монтанизма, которой ознаменовался конец предыдущего периода, последовало новое усиление значения клира как обособленной части общины. Заслуживает внимания в этом отношении епископат папы Фабиана (236-250), который учредил низший клир в пяти степенях (поддиаконов, аколуфов, эксоркистов, начётчиков и привратников) и разделил свою общину на 14 приходов, соответственно с административным делением города Рима на regiones, определяя в каждый приход по одному диакону или поддиакону. Вскоре после Фабиана папа Дионисий (259-268) определил епархии, подвластные его митрополичьей кафедре; этим была завершена церковная централизация Италии в ожидании такой же централизации вселенской церкви. Эта последняя тоже подвинулась вперёд за наш период: из соперничающих с Римом митрополий Ефесская была сломлена, как мы видели, уже папой Виктором; теперь Риму представился случай вмешаться в дела также и Антиохийской. Там обнаружился раскол между общиной и её властолюбивым епископом Павлом Самосатским; по предложению имп. Аврелиана посредником был избран римский папа, и по его приговору Павел был смещён. Конечно, от этих вмешательств до формального главенства было далеко; Киприан Карфагенский такового не признавал, да и другие митрополичьи и епископальные кафедры отстаивали свою самостоятельность, ссылаясь на непрерывное апостольское преемство среди своих епископов, ради которого были составляемы апокрифические табели епископов вплоть до какого-нибудь апостола-основателя. — Внутренняя централизация отдельных общин прогрессировала в наш период в ущерб общинному самоуправлению. Выбор епископов от общины окончательно переходит к клиру, как преимущественному носителю даров Св. Духа. В некоторых областях Востока развивается институт так назыв. хорепископов, то есть епископов над христианами, рассеянными в различных деревенских общинах; но городские епископы относятся к нему недоброжелательно, и он мало-помалу упраздняется. Нет сомнения, что усилению епископата значительно содействовали гонения нашего периода, направленные, как мы увидим, преимущественно против пастырей церкви; епископы-мученики были характерным признаком именно нашего периода, и они своей кровью запечатлели обаяние и святость своей власти. Другой причиной усиления епископской власти было право грехоотпущения, вновь подтверждённое и признанное за епископами вследствие победы над монтанистской ересью; третьей — право общины владеть имуществом, присвоенное не общине как таковой, а епископу как её представителю. Та христианская церковь, с которой Константин Великий заключил свой союз, была церковью епископальной, разделённой на митрополии и тяготеющей — но именно только тяготеющей — к своему римскому центру. О религиозной и церковной политике Константина см.

Отношение языческого общества к христиантству

Отношение языческого общества к X. значительно изменяется в наш период и притом в пользу последнего; это изменение одинаково касается как простонародья, так и образованной части общества. 1) Что касается первого, то обвинение христиан в атеизме остаётся в силе; с идолопоклонством христиане ни в какие компромиссы не входили, и хотя провинциальные синоды и старались удерживать верующих от мученичества, достигаемого путём непочтительного обращения с предметами языческий веры, тем не менее такие случаи происходили часто и там, где они происходили, ожесточали народ. Случалось также, что какое-нибудь всенародное бедствие, приписываемое гневу богов, подавало повод к христианским погромам; но то единодушие между властями и обществом, которое наблюдается в предыдущем периоде, заметно слабеет; замечается даже доброжелательное отношение к пострадавшим христианам и удерживание от добровольного мученичества. Содействует этому, без сомнения, то обстоятельство, что второй упрёк, обращаемый к христианам — во вражде к императору, которому они отказывали в поклонении, — уже не так ожесточал общество: за эфемерных, случайно возникавших императоров смутного периода народ заступался далеко не так горячо, как некогда за своих обожаемых Антонинов. Наконец, третий упрёк — в тиестовских пиршествах и эдиповских совокуплениях — в наш период умолкает совсем; причиной этому была, без сомнения, гораздо более открытая жизнь христиан, которые при Антонинах должны были скрываться со своей верой и со своей обрядностью в замкнутом кругу единоверцев, а теперь, после продолжительного мира при Северах, перестали быть для язычников таинственным и страшным в своей таинственности обществом. Таким образом, враждебность языческой среды против христиан держалась исключительно на том мнении, что боги их ненавидят, а с ними и тех, кто им потворствует. Каждый случай, доказывавший, с точки зрения народной психологии, немощь богов в сравнении с христианским Богом, увеличивал число обращаемых. Так как принципиального различия в мировоззрении языческой толпы и христианской толпы не было, то переход из одной в другую совершался легко и быстро. Особого рода затруднение представляло войско. Его религия благодаря воинской присяге была гораздо определённее обыкновенной гражданской религии язычников; с другой стороны, те страшные бедствия, которые Рим испытывал от варваров именно в смутный период, естественно должны были породить мнение, что те же боги, которые возвеличили Рим в былые века за его благочестие, теперь карают его за богоотступничество, которое он проявил в лице своего христианского населения. Это мнение выступает чем дальше, тем с большей силой; оно, по-видимому, было причиной гонений нашего периода. Действительно, все императоры-гонители христиан были императорами военными; императоры «сенатские» гораздо доброжелательнее к ним относились, начиная уже с Александра Севера. 2) Что касается, затем, языческой образованности, то она была представительницей той античности, которая была принципиально непримирима с X.; но именно её ряды стали быстро редеть, начиная с нашего периода. Не без основания Ренан называет год смерти последнего из Антонинов «концом античного миpa»; традиции античности держатся лишь в небольшом сравнительно кружке интеллигенции, преимущественно в философии; литературная полемика с X. ведётся не с точки зрения здравого смысла, как раньше, а с точки зрения философии, специально философии неоплатонической. Правда, и здесь мы не находим более прежнего интеллектуализма, как не находим и культа здоровой природы: неоплатонизм чем далее, тем более принимает мистический характер, его приверженцы ищут опоры для ума в откровении, для нравственности — в аскезе. Интересен в этом отношении самый непримиримый противник X., ученик Плотина Порфирий (около 276). Установив богооткровенный характер философии (в своём юношеском сочинении «Об оракулах как источнике философии»), он специально против того откровения, на которое ссылались христиане, написал объёмистое произведение в 15 книгах (уничтоженное в 448 г. по эдикту императоров Феодосия II и Валентиниана III), которое вскоре вызвало возражения со стороны христианских писателей — Мефодия Тирского, Евсевия Кесарийского, Аполлинария Лаодикейского, Филосторгия и др. (нам эти возражения тоже не сохранены: тем, что мы знаем о сочинении Порфирия против христиан, мы обязаны Лактанцию, Августину и особенно Макарию Магниту, который своему язычнику влагает в уста соображения, заимствованные у Порфирия). Ново у Порфирия то, что он Христа щадит, признавая его мудрым и почтённым мужем, любимцем богов, который сам никогда себя богом не называл; всё же X., по его мнению, — злостное измышление учеников Христа. Христианские книги Порфирий изучил основательно и обстоятельно их обличает с точки зрения как философской, так и исторической критики; особенно любопытно его отношение к еврейским пророчествам, в которых он видит vaticinia post eventum. На той же точке зрения, как Порфирий, стоял и Иерокл; и он в своих «правдолюбивых речах» против христиан (в 2 кн.; нам они известны только из возражения Евсевия Кесарийского), проводя параллель между Христом и Аполлонием Тианским, признаёт благочестие и богоугодность первого и упрекает христиан лишь в том, что они не сумели оценить как следовало эту чисто человеческую мудрость. А чтобы иметь в своём распоряжении противовес Христу, неоплатоники ухватились за легендарную личность древнего мудреца Пифагора; в этом смысле и с этой целью написал его биографию ученик Порфирия Ямвлих. Вступив на эту почву, философы сами лишили себя своего лучшего оружия против X.; кто раз допускал чудо и откровение, тот не мог уже более убедительно оспаривать X., зародившееся в откровении и выросшее на чуде. Неоплатоническая полемика была осуждена на безуспешность; те принципы, которые одни только и делали возможной борьбу с X., — принципы подлинной античности как основанного на разуме культа природы в её силе, здоровье и красоте — умерли ещё раньше полного торжества креста над язычеством. Умерли они надолго; лишь эпохе Возрождения было суждено опять призвать их к жизни.

Отношение римских властей к Xристиантству

Отношение римских властей к X. коренным образом изменяется с началом нашего периода. Хотя вселенская церковная организация и существовала уже с 180-го приблизительно года, но прошло с тех пор более полувека, прежде чем эта перемена отразилась на самом методе, так сказать, гонений. Римские власти по-прежнему имели дело с отдельными христианами, доказывавшими свою зловредность тем, что отказывали в поклонении императору или смущали легкомысленный народ новыми верованиями и культами. Со смерти последнего из Северов это отношение к X. изменилось; новый император, провозглашённый войском Максимин, сын простого фракийского крестьянина и питомец войсковой религии, решил вернуть империю к её прежним богам и направил свои гонения специально против христианского клира, то есть епископов, пресвитеров и диаконов. Наказание, однако же, было смягчено: вместо казни, по крайней мере в некоторых случаях, назначалось заточение. Этой каре подверглись в 238 г. оба соперника-епископа Рима, Понтиан и Ипполит, что имело благодетельным последствием прекращение раскола в римской общине. Вообще гонения Максимина, которого далеко не везде признавали императором, не успели получить универсального характера. После его гибели в 238 г. опять наступило время сенатских императоров, благоприятно относившихся к X.; их примеру последовал в этом отношении и следующий войсковой император, второй после Максимина варвар на римском престоле, Филипп Араб. Про него говорили даже, что он в душе был христианином и тайно принимал участие в христианском культе; это мнение, основывающееся на свидетельстве Евсевия Кесарийского и признаваемое в новое время де-Росси, Алларом и др., маловероятно. Хотя Филипп ничего против христиан не предпринимал, но все же полного мира не было. В 248 г. было отпраздновано тысячелетие существования Рима (Roma aeterna, как его по этому поводу называют на монетах); это событие естественно вызвало подъем языческого духа, и так как христиане оставались к нему безучастны — ожесточение народа против них. Действительно, в Александрии произошёл христианский погром, ознаменовавшийся смертью четырёх мучеников (м-ков Митры и Сарапиона, м-ниц Квинты и Аполлонии), отказавшихся поклониться языческим богам. Войска Филиппа усмирили мятеж; но вскоре он сам погиб, и римский престол занял Деций. При нем разразилось одно из самых страшных гонений, какие когда-либо испытали христиане (251); он возобновил принципы Максимина, но придал им тот универсальный, общеимперский характер, которого они раньше не успели получить. Риму угрожала тогда сильнейшая опасность со стороны готов; наказание безбожников должно было поднять дух оробевшего населения. Организатором гонения был, впрочем, не сам Деций, а его гражданский наместник в Риме, позднейший император Валериан; от него получили соответственные приказы правители провинций, и гонения начались повсеместно по одному плану. Направлены они были преимущественно против клира, но волей императора было, чтобы все подданные отреклись от X. или же были наказаны за своё упорство. Наказаниями были, кроме казни, заточение, конфискация имущества, тюрьма и бичевание. Многие тогда изменили X., другие бежали (между прочим, карфагенский епископ Киприан, который, однако, из своего убежища продолжал руководить своей паствою), третьи удалились в пустыню, что повело к усилению именно тогда начавшегося монашеского движения; но было и немало мучеников. Гонения, впрочем, продолжались недолго, и церковь вышла из них хотя и с уменьшенным числом приверженцев, но нравственно оздоровлённая и окрепшая. После нескольких лет мира гонения возобновились по той же программе, когда Валериан стал императором (257). Сначала меры воздействия были прежние, но вскоре он счёл нужным их усилить, приказав, чтобы все члены высшего клира были подвергнуты казни, все христиане-сенаторы и всадники подвергнуты лишению прав и наказаны конфискацией имущества, все знатные женщины-христианки — тоже приговорены к конфискации и ссылке, а христиане-служители императорского двора — к обращению в рабство и на полевые работы. Много мучеников создал этот эдикт; погибли, между прочим, римский папа Сикст II и карфагенский епископ Киприан. При Валериане началось распадение империи, продолжавшееся при его сыне Галлиене; последний эдиктом прекратил гонения в 261-262 г. Для христиан наступила новая эпоха мира; Клавдий Готский, спаситель империи, их не трогал, а её восстановитель Аврелиан даже принял на себя посредничество в антиохийском споре, чтобы препоручить его римскому папе (см. выше). Следующие императоры, всецело поглощённые войной, поневоле последовали их примеру; мир с христианскою церковью не был нарушаем вплоть до реформатора империи Диоклетиана. Впрочем, и Диоклетиан не сразу после своего восшествия на престол (285) объявил гонения: первые 17 лет прошли спокойно, так что церковный мир после Галлиена продолжался целых 40 лет. Но религиозные реформы, которыми Диоклетиан — подобно основателю империи, Августу, — хотел ознаменовать своё правление, сами собою повели его на путь запрещения сначала манихеизма, этого посредствующего звена между культом Митры и Х., а затем и самого X. (302). Он начал с того, что заставил всех христиан, служивших в войске или при дворе, отречься от христианства или же, в случае упорства, подать в отставку. По опыту прежних гонений Диоклетиан знал, что мученичества лишь увеличивают обаяние X. и способствуют его распространению; его принципом было поэтому не доводить дело до казней. Прежде всего были разрушаемы христианские церкви, запрещаемы собрания, уничтожаемы священные книги (по закону о магических книгах); во втором эдикте было приказано заключить в тюрьму руководителей христианских общин, в третьем — принудить их к отречению от X.; в четвёртом эдикте та же мера была предписана и относительно мирян. Добрая часть слабых и на этот раз предпочла покинуть знамя креста, но зато оставшиеся верными обнаружили ожесточённое сопротивление. Вопреки воле императора они рвались к мученичеству, так что иногда даже язычники — отношение которых к христианам, согласно сказанному выше, успело измениться, — их из милосердия от него удерживали. Впрочем, гонения приняли суровый характер только на Востоке; на Западе рвение властей было значительно слабее, что позднее было приписано христианским симпатиям (или даже X.) соправителя Диоклетиана, Констанция Хлора, отца Константина Великого. Вскоре затем (305) Диоклетиан сложил с себя власть. Смуты возобновились; из властителей разрываемой на части империи только Галерий, бывший помощник и вдохновитель Диоклетиана, продолжал его политику в подвластной ему области Востока до 311 г.; но когда коалиция Константина и Максенция на Западе приняла угрожающий для него характер, то и он счёл за лучшее уступить и разрешил христианам свободу богослужения под условием, чтобы они ничего не предпринимали против существующего порядка. Так-то значение X. как политической силы было признано самой властью: следующие события ещё более его подчеркнули. В начале своего правления Максенций, чтобы расположить в свою пользу римский народ, поддерживал в Риме христиан; но, по-видимому, он ошибся в своих расчётах, так как вскоре счёл за лучшее опираться на языческую часть населения и преследовать христиан. Гибели он все равно не избег: в 312 г. он погиб в Тибре, сражаясь с Константином. Антихристианская политика Максенция принесла христианам огромную пользу: благодаря ей симпатии всех христиан перешли на сторону Константина, война между ним и Максенцием получила значение борьбы X. с язычеством и, стало быть, его победа — победы X. Действительно, став благодаря этой победе властителем Запада, Константин задумал наградить христиан за их к нему расположение; но для этого ему нужно было содействие властителя Востока, где после смерти Галерия (311) началась борьба между обоими его соправителями, Лицинием и Максимином. Последний был ожесточённым врагом христиан; гонения против них он продолжал в своей области даже после того, как от них отказался Галерий. В методе гонений опять наблюдается перемена; мы видим начало тех принципов, которых позднее держался последний гонитель христиан, Юлиан Отступник. Казней Максимин не любил, но к увечьям прибегал нередко; всего больше он старался поднять языческое жречество, чтобы создать из него противовес христианскому клиру, поощрял полемическую литературу против христиан, награждал города, которые твёрдо держались языческих культов, и т. п. Напротив, Лициний считался другом и доброжелателем христиан; и вот вместе с ним Константин после своей победы над Максенцием условился издать эдикт о веротерпимости по отношению к христианской религии. Эдикт был издан в Милане зимой с 312 на 313 г.; он называется поэтому Миланским эдиктом. Принял его к сведению и Максимин, чтобы не ссориться с Константином до решения своего спора с Лицинием; спор этот, впрочем, вскоре был решён, и побеждённый Максимин недолго пережил своё поражение (313 г.). Теперь предстояла борьба между Западом и Востоком, между Константином и Лицинием. Ввиду несомненных симпатий христиан к Константину Лициний счёл полезным заручиться расположением хоть языческой части населения и объявил с этой целью новое гонение (323), возобновившее традиции Диоклетиана. Но борьба продолжалась недолго: в 325 г. Константин, выступавший открыто заступником христиан и сражавшийся под знаменем Христа, одержал победу над Лицинием, которая сделала его самодержцем всей Римской империи. Христианскому культу была обеспечена свобода во всех частях империи; вопрос об отношении императорской власти к христианам и X. вступил в новый, последний фазис.

Христианская литература

Расцвет христианской литературы продолжается в нашем периоде на обоих языках, причём различие между греческой и латинской литературой подчёркивается чем далее, тем более. Апологетическая греческая литература в своей антиязыческой отрасли мало даёт о себе знать: подобно другим отраслям греческой литературы, и эта, достигнув своего совершенства, прекращается. Исключение составляют те случаи, когда нападения язычников заставляют христиан взяться за перо — как это было с Порфирием и Иероклом. Ересиологическая апологетика продолжалась, как и самые ереси, но без особого блеска: так как жившие в нашем периоде новые противники православия не могли сравняться образованностью с гностиками предыдущего периода, то и его защитникам не приходилось прибегать к собственно литературной полемике. Время между гностическим и арианским спорами было временем затишья для еретической и антиеретической литературы; писательство с той и другой стороны было чисто публицистическим и не оставило следов в литературе. Деятельность Иринея и Ипполита продолжал лишь Епифаний, относящийся уже к следующему периоду. — Гораздо оживлённее и плодотворнее была деятельность догматистов, этого украшения специально-греческой церкви. Первое место занимает тут школа Оригена, который и сам, впрочем, отчасти уже принадлежит к нашему периоду; особенно известны два его ученика — Дионисий Александрийский и Григорий Чудотворец. Первый — известный нам главным образом благодаря Евсевию — интересен своей попыткой создать в противовес теориям Эпикура нечто вроде христианской физики (в сочинении «О природе»); его рационализм пришёлся по вкусу арианам, и Афанасию стоило не малого труда оправдать его с православной точки зрения. От Григория Чудотворца осталось не особенно много, с тех пор как значительная часть сохранённых под его именем сочинений была признана принадлежащей позднейшему еретику, Аполлинарию Лаодикейскому; среди подлинных сочинений первое место принадлежит его похвальному слову на Оригена; остальные — отчасти трактаты, отчасти экзегезы. Противником Оригена был тирский епископ Мефодий (павший жертвой Максиминовых гонений в 311 г.), один из самых замечательных и влиятельных христианских философов; писал он о вечности, о воскресении, о свободе воли, о девственности и т. д. Из его сочинений лишь немногие сохранились в греческом подлиннике, большая часть — в старославянском переводе. Он был очень известен среди христианских писателей следующего периода (включая и Евсевия Кесарийского), которые часто пользовались им как источником. Этот Евсевий стоит на границе между нашим периодом и следующим. Родом из Палестины, он вследствие гонений Галерия в 309 г. должен был бежать в Египет, но вернулся на родину после победы Лициния и восстановления церковного мира и был епископом в Кесарии Палестинской до своей смерти в 340 г. Это едва ли не самый плодовитый христианский писатель нашей эпохи. К апологетам он примыкал своей полемической статьёй против «Правдолюбивых речей» Иерокла (см. выше под Б), которая нам сохранена в сборнике сочинений Филострата; но гораздо значительнее была его деятельность как писателя-догматиста. Сюда относятся оба его отчасти сохранившиеся изложения христианского учения — «Proparaskeu e » («введение к изложению Евангелия) и »Euangelike apodeixis« (»изложение Евангелия«), каждое в 15 книгах. В этих книгах он обнаруживает много эрудиции, которую черпает, правда, из вторых и третьих рук. Ещё важнее Евсевий как писатель церковной истории. Эта третья ветвь христианской литературы началась, правда, ещё в предыдущем периоде, но только в нашем достигла расцвета. Первый известный нам писатель церковной истории, Игисипп (Hegesippos), жил ещё при Антонине Благочестивом; его »Записи« (Hypomn e mata) в 5 кн. послужили Евсевию источником для ранних времён X.; нам они не сохранены, и ближайший их характер неизвестен. Лишь отчасти примыкают к церковной истории христианские хронографы Ипполит и Секст Юлий Африкан. Хроника первого нам сохранена в трёх латинских переводах; она содержит, по обязательному отныне для христиан принципу, хронологию библейских событий, к которым примыкают события античной истории, причём табели римских императоров противопоставляется табель римских епископов. В том же духе была и хроника Юлия Африкана (при Северах); она имела огромное влияние на всю византийскую хронографию. Но то были хроники, да и не специально церковные; »отцом церковной истории« был все-таки Евсевий, от которого нам сохранена подробная »Церковная история« в 10 кн., до победы Константина над Лицинием в 325 г., со многими подлинными документами и с эксцерптами из более старинных, потерянных для нас, сочинений. К этой книге примыкают ещё: биография Константина Великого в 4 кн., очень панегирического характера, затем хроника в 2 кн., чрезвычайно драгоценное для историка сочинение, и, наконец, »Свод древних мученичеств«, в 21 книге; последний потерян, но он лёг в основу двум мартирологам V в., »сирийскому« 411 г. и »Иеронимову« 440 (прибл.) г. Окидывая взором развитие христианской литературы в нашем периоде, мы убеждаемся, что почин Татиана не нашёл последователей, Греция и под знаменем креста осталась Грецией и старалась, насколько это дозволяли тяжёлые времена, быть достойной образованности своих предков. Вся христианская литература нашего периода, как оригенистическая, так и враждебная Оригену или безразличная к нему, более или менее прикосновенна к философии, специально к (нео)платонической, и старается так или иначе примирить её со своим христианским миросозерцанием. В этом отношении положение дел изменилось лишь в следующем периоде: обнаружившиеся рационалистические элементы оригеновского богословия заставили некоторых ревнителей православия относиться подозрительно к оригенизму и ко всей »эллинской мудрости«, »яд которой Ориген«, по словам Епифания, »изрыгнул против верующих«. — Другое дело — римская христианская литература нашего периода. Платонизм греческого X. её ещё не коснулся; учёное богословие в духе Оригена проникло на Запад лишь в следующем периоде; пока заметно лишь проникновение самой формы библейской экзегезы, да и то только к концу периода (Викторин Пиктавийский и Ретиций Августодунский). Зато апологетика процветает и притом в обоих направлениях, предначертанных её первыми достойными представителями, Минуцием Феликсом и Тертуллианом, то есть классическом (цицерониановском) и азианском. Продолжателем Тертуллиана был его ученик Киприан, епископ Карфагенский, которого мы уже знаем как одного из самых видных церковных деятелей нашей эпохи и жертву Валерианова гонения в 257 г. К антиязыческой апологетике принадлежат его трактаты »К Донату« (противопоставление порочности язычества и чистоты X.), »К Деметриану« (защита христиан против обвинения, что их богоотступничество — причина постигших Рим бедствий; защита очень уместная именно в ту эпоху) и рассуждение о том, »что идолы не боги«, воспроизводящее евгемеристическое толкование античной мифологии, введённое в христианскую апологетику ещё в предшествующем периоде. Антиеретическая апологетика представлена трактатом »О единстве католической церкви« и ещё рядом пастырских посланий, имеющих предметом расколы Фолициссима и Новациана. — Второе поколение смутного периода представителей в литературе не имело; но к эпохе Диоклетиана принадлежат два видных литератора, Арновий и Лактанций. Первый был собственно ритором; когда он выразил намерение перейти в X., епископ потребовал от него литературного доказательства его изменённого миросозерцания; тогда он написал сохранившиеся 7 книг »Adversus nationes«, из коих первые две содержат защиту X. (такую же, как и трактат Киприана к Деметриану), остальные же — обличение язычества. Изо всех апологий это самая несимпатичная; автор и в христианстве остался ритором и притом довольно низкопробным; в полемике он пошл и груб. С христианским учением он знаком лишь поверхностно и допускает много ошибок, вследствие которых его книги были позднее признаны апокрифическими. Лактанций был учеником Арновия, но действовал в одно время с ним; по языку это лучший вообще из христианских писателей, восторженный поклонник и подражатель Цицерона. Заглавия его сочинений (о Божьем гневе; о мироздании; руководство божественного учения, в 7 кн.) заставляют видеть в нем догматика, но в душе он апологет; уже Иероним заметил, что он с большим успехом обличал ложь, чем развивал истину. Действительно, его главное сочинение в значительной степени посвящено обличению языческой религии и философии и возвеличению на их счёт X. Но в то же время автор даёт в нем первую попытку построения христианской морали, причём он в основу кладёт учение Цицерона об обязанностях и в X. видит лишь надстройку над языческим зданием. Ещё дальше пошёл за ним в этом отношении Амвросий. Первым понявшим принципиальное различие между языческой моралью и христианской был Августин. Лактанцию же приписывается историко-апологетическое сочинение »О смерти гонителей« (доказательство, что все гонители христиан погибли злою смертью; много тенденциозных извращений, но и много драгоценных сведений) и изящное стихотворение в элегических дистихах о птице Фениксе. Наконец, к апологетам должен быть причислен и поэт Коммодиан, время жизни которого с точностью определить нельзя; он интересен как первый христианский поэт, и притом поэт, сознательно отказавшийся от изящного стиха своих предшественников-язычников и писавший оригинальным полуметрическим, полуритмическим гекзаметром, стоявшим близко к народному стихосложению его эпохи. От него сохранились »стихотворная апология« и »поучения«; в христианстве он слаб, подобно Арновию, и, подобно ему, подвергся впоследствии цензуре. — Вторая отрасль христианской литературы, догматическая, имеет на Западе как было сказано выше, не метафизический, а моралистический характер; во главе её стоит в нашу эпоху тот же Киприан, в большей части своих трактатов (»О добрых делах и милостыне«, »О ценности терпения«, »О зависти и недоброжелательстве«, »О молитве Господней«, »О хвале мученикам« и т. д.) и во многих пастырских посланиях; сюда же должен быть причислен и его современник, позднейший расколоучитель Hoвamиaн, от которого нам сохранились трактаты »О Троице« и »О иудейских яствах« и два послания к Киприану в пользу строгости церковной дисциплины по отношению к отступникам, доказывающая серьёзное философское и риторическое образование автора. К концу III в. относится деятельность епископа Пиктавийского (в Штирии) Викторина, умершего мучеником, вероятно, в Диоклетианово гонение. Он интересен для нас как первый экзегет западной церкви, первый, перенёсший в римскую христианскую литературу тот метод толкования Писания, который на Востоке был введён Оригеном. Нам из его комментариев сохранён вполне лишь один, а именно комментарий к Апокалипсису, да ещё часть комментария к книге Бытия под заглавием »De fabrica mundi«. К апологетам-ересиологам Викторин примыкает своим трактатом »Против всех ересей«, который (по Гарнаку) дошёл до нас среди трактатов Тертуллиана. О Лактанции см. сказанное выше. Последним писателем нашей эпохи был живший при Константине августодунский епископ Ретиций; подобно Викторину, и он был экзегетом и написал комментарий к »Песни песней", о стиле которого Иероним отзывается очень дурно. Нам он, как равно и сочинение Ретиция против Новатиана, не сохранён.

Четвёртый период. Эпоха перевеса X над язычеством

Четвёртый период. Эпоха перевеса X. над язычеством и постепенного искоренения последнего, от Константина Великого до Юстиниана. Так как в эту эпоху X. и язычество меняются ролями и предметом гонений (за исключением краткой реакции при Юлиане Отступнике) делается последнее, то историю отношений к X. римского общества и римских властей в это время читатель найдёт в статье Язычество.