Я начала свой поиск с того, что возвратилась к тем библиотечным полкам, где размещались книги по религии и философии, которые год назад пересматривал Стив по моей просьбе. «Он мог что-то пропустить», – думала я. Но это безнадежно утомительное занятие не принесло никаких плодов, если не считать того, что у меня разыгрался насморк и я стала чихать от пыли, годами оседавшей на фолиантах. Во всех этих академических трудах и слова не говорилось о том, как воспоминания из прошлых жизней могут исцелять людей.

Возможно, в более новых книгах мне удастся отыскать что-то более подходящее. И я потащила Чейза за собой в центр Эшвилла, к своему любимому книжному магазину, торгующему разнообразной литературой, и любимому кафе, расположенному напротив. После долгих уговоров Чейз наконец согласился смирно посидеть в детском отделе, пока я перерывала книги, посвященные реинкарнациям и мистицизму, на полках, зажатых между астрологической и буддийской литературой. Несколько названий выглядели привлекательно: я нашла книги Файор, Сатпена, Уомбэч и Моуди и стала быстро просматривать их. Тем временем Чейзу надоело сидеть смирно, и он затеял игру в прятки с маленькой девочкой между высокими стопками книг. Я слышала их восторженные крики, доносящиеся из разных уголков магазина, и знала, что мне недолго осталось ждать того момента, когда до моих ушей донесутся звуки разрушения. Итак, я ухватила под мышку Файор, Уомбэч и Моуди, быстро расплатилась и выволокла свободной рукой Чейза из магазина.

Но не все восприняли мои идеи с таким же энтузиазмом, как Кэти. Остальные мои друзья, которым я рассказывала о регрессиях, оказались менее восприимчивыми. Некоторые из них принимали возможность перевоплощений и соглашались с тем, что идея кармы предлагает новое представление о высшей справедливости. Но когда они узнавали о моих идеях, что воспоминания о прошлых жизнях могут исцелять, или о том, что я позволила своим детям пройти сквозь регрессию, в них побеждал скептицизм. Они холодно намекали на то, что я, должно быть, ошиблась и что всему этому можно найти иное объяснение.

Иные просто были смущены и испытывали за меня неловкость. Им казалось, что я забыла о здравом смысле, так как идеи о возможности перевоплощения были для них чем-то сверхъестественным и столь же подозрительными, как заголовки передовиц желтой прессы. И она еще решила ставить эксперименты на собственных детях! Одна моя приятельница прямо заявила мне: «Ты вступила на опасную территорию, возможно, оттуда не будет возврата». Я стала объяснять ей, что подозревала эту истину всю свою жизнь и только сейчас сумела найти ей доказательство. Более того, «всем после регрессий стало только лучше – мне лучше, Саре лучше, Чейзу лучше». Но видя, что подругу не переубедить, я оставила эту тему.

Несколькими днями позже мы с моей подругой Кэти Скай встретились за ланчем. У Кэти трое детей, она работает учительницей в подготовительной школе, к тому же она музыкант и писательница, обладающая живым умом. Во время моей болезни она постоянно посещала наш дом, приносила горячий суп и присматривала за детьми. Кэти уже было известно о моем необычайном выздоровлении после регрессии с Норманом. Этот ланч предоставил мне первую возможность рассказать ей, что произошло с моими детьми во время визита Нормана, а также поделиться идеями, переполняющими мой мозг.

Через полчаса, когда я наконец смогла сделать перерыв в своем рассказе, то обнаружила, что Кэти уже управилась со своей порцией, в то время как я почти не прикоснулась к еде. Она не вставила ни слова за все время моего монолога и поразила меня вопросом: «Ну, хорошо... а это безопасно?»

Прошло несколько недель после того, как Чейз и Сара прошли через регрессию, когда наступила моя очередь дежурить в подготовительной школе Чейза. Я стояла на детской площадке, а вокруг носились кричащие, смеющиеся дети. Я наблюдала за одноклассниками Чейза – в основном, четырехлетними и пятилетними малышами, – играющими в лапту под яркими лучами осеннего солнца, кормящими кроликов в загоне, карабкающимися на «стенки» и «горки» и раскачивающимися на качелях. Небольшая группа ребят собралась на моторной лодке, нашедшей свое окончательное пристанище на детской площадке. Дети бегали по палубе, вертели во все стороны штурвал и призывно махали руками тем, кто собирался влезть на судно. Две девочки в ярких развевающихся пальтецах грациозно танцевали во дворе, двигаясь в такт своему внутреннему ритму.

Я стала искать глазами Чейза по всему двору. Ярко-рыжая шевелюра делала его очень приметным в любой толпе. Он взбирался вверх по лестнице с несколькими ребятами, таща за собой упирающегося маленького мальчика. Мой ум начал свою игру: если Чейз был черным солдатом во время Гражданской войны, то кем были в своих прошлых жизнях остальные дети? Вспомнят ли они? Если спросить их, кем они были раньше, расскажут ли мне ребята о своей жизни в эскимосском селении или о том, что кто-то из них был русским крестьянином или африканским пастухом?

Зима пришла и ушла, и к своей огромной радости я ни разу не болела в течение самых холодных месяцев. Такое случилось со мной впервые за долгие годы. В марте пронеслась чудовищная снежная буря – столько снега за раз не выпадало на протяжении всей зимы. Пушистый снег в фут глубиной превратил горы в сказочный край, а поле для гольфа возле нашего дома стало лучшим во всем городе местом для езды на санках. Мы потеплее одевали наших детишек, и они весь день напролет катались с горки на надутых камерах от шин грузовика.

В эту ночь мы со Стивом дождались, пока дети заснут, а затем тихонько проскользнули во двор, чтобы покататься с горки. Это была прекрасная звездная ночь. Подростки разожгли огромный костер, и отблески огня играли на снегу, озаряя склон, с которого мы со Стивом спускались на импровизированных санях. Мы вдвоем ложились на одну надутую камеру и мчались по обледенелому косогору вниз, подпрыгивая на кочках и выбоинах. Нас вертело во все стороны, и мы то кричали, то хохотали от восторга. Свалившись в сугроб, я тут же вскакивала и неслась наверх, чтобы снова прокатиться на камере. Я вдыхала всей грудью морозный воздух. Внезапно я вспомнила прошлую зиму, когда я лежала больная и каждый вдох мне давался с трудом. В этот момент я поняла, что действительно исцелилась. Я прошептала молитву благодарности, направленную мигающим звездам над головой, вскочила на камеру и понеслась вниз, высоко подпрыгивая на рытвинах.

В последующие месяцы, когда я мыла посуду, складывала белье, чтобы отправить его в прачечную, или возила детей по городу, образы из прошлых жизней проплывали перед моим мысленным взором. Новое понимание приходило в виде озарений и подтверждало мое представление о том, как увиденные мною прошлые жизни соотносились с моей нынешней жизнью.

В свете этого нового понимания сцены и образы моего раннего детства стали приобретать больший смысл. Моя любовь к музыке и фортепьяно, история истребления евреев нацистами, которая одновременно страшила меня и завораживала, болезнь легких, которая столь долго не отпускала меня, – все это получило объяснение. Детские игры также получили иную окраску: мои подруги и я часто прятались под лестницей в подвале, притворяясь, что мы скрываемся от нацистов. И не странным ли было то, что мы, дети, любили брать с собой консервы, притворяясь, что боимся умереть с голоду? Когда я задумываюсь об этом сейчас, связь кажется очевидной.

Наконец-то я поняла иную загадку из моего детства. Меня долгое время преследовало повторяющееся сновидение, где женщина с каштановыми волосами средней длины, одетая в светло-коричневое пальто и черную шляпку, шла по бульвару, за которым возвышалась каменная стена. Образ был столь ярким и живым, что я не могла забыть его. Я когда-то думала, что должна стать этой молодой женщиной, когда вырасту.

Видения из этой жизни померкли. Без всякого перехода Норман предложил мне отправиться в другую прошлую жизнь. Я тут же увидела перед собой девочку одиннадцати-двенадцати лет, играющую на рояле перед небольшой аудиторией. Она была одета в серое платье с голубым отливом, белые чулки, а большой мягкий бант был повязан на ее волосах, достигающих плеч. Она давала представление. Я знала, что ее игра нравится родителям и другим чопорно одетым взрослым, которые сидели в комнате. До моего сознания донесся голос Нормана: «Что вы испытываете?»

«Я играю перед этими людьми, чтобы они смогли решить, стоит ли мне продолжать учебу в консерватории. Я знаю, что играю хорошо. Мне это легко дается. Принято решение, что я могу продолжать свое обучение. Поступить в консерваторию – большая честь. Но я чувствую грусть оттого, что должна расстаться со своими родителями. Я буду далеко от них, я буду скучать, но мне так хочется продолжать учиться музыке.

Я вижу отца, мать и младшего брата на вокзале. Все вокруг покрыто коричневой или серой копотью. Отец склоняется надо мной и целует. Мать плачет, младший брат выглядит потерянным. Я везу с собой один коричневый квадратный чемодан».

Я не умерла той зимой. После того как я увидела видение, мое здоровье пошло на поправку. Безусловно, все дело могло быть в лекарствах и отдыхе. Не берусь утверждать обратного. Когда приступы кашля ослабели, я смогла подолгу высыпаться. Это был благословенный, ничем не прерываемый сон. Мои силы восстанавливались с каждым днем. Примерно в это же время Сара прислала нам письмо из Нью-Йорка, в котором сообщала, что дедушка с бабушкой заботятся о ней, но добавляла: «Когда дедушка и бабушка поправляют мне одеяло, я не чувствую себя хорошо. Я жду не дождусь, когда сойду с самолета и увижу вас».

Я поняла, что мне стало гораздо лучше, когда мои мысли приняли иной оборот. Меня стали беспокоить такие бытовые вещи, как уборка дома, стирка грязного белья, которое скопилось за время болезни, и способность восстановить физическую форму, чтобы управляться с Чейзом. Через несколько недель Стив отправился в аэропорт и вернулся оттуда с Чейзом и Сарой. Я долго и крепко обнимала их, мысленно возвращаясь в те мрачные дни, когда казалось, что мне суждено навсегда с ними расстаться. Я была счастлива и благодарна судьбе.

В последующие дни я лежала в кровати, не в силах ничем заняться. Я была слишком слаба, чтобы читать, и, к своему большому огорчению, обнаружила, что разговор по телефону, длящийся более пары минут, вызывал приступы невыносимого кашля. Все, что мне оставалось делать, – это наблюдать за верхушками елей за окном, любоваться солнечными пятнами, ползущими по стене, – и думать.

Вопросы о перевоплощении и смерти кружились в моем неугомонном мозге. Картины моих похорон в прошлой жизни стояли перед моим мысленным взором – реальные и яркие. И предчувствие неминуемой смерти разливалось холодом по моему телу. Сейчас, когда я так тяжело болела, понимание перевоплощений обрело особый смысл и значение для выживания.

Я подумала об иудейских традициях моей семьи, о религии, которую я исповедовала в детстве, чтобы решить, не забыла ли я с тех пор чего-нибудь такого, что могло бы помочь мне сейчас. Я никогда не могла постигнуть мысль о том, что существование заканчивается со смертью. Мне также всегда казалась бессмысленной идея, что человек рождается в страданиях, живет, умирает и больше ничего. Но иудаизм никогда не мог дать мне адекватный ответ о смерти и жизни после смерти, в нем также ничего не говорилось о перевоплощениях. То же самое относилось и к христианству, которое исповедовали мои друзья.

Во время зимы 1986 года я так тяжело болела, что даже не знала, сумею ли выжить. Мне тогда было тридцать шесть лет. Это была третья зима, когда мне приходилось бороться с приступами астмы, плевритом, пневмонией и тяжелым бронхитом. Мне было так трудно дышать, что Стиву приходилось буквально заносить меня на второй этаж, в спальню. Одолеть лестницу самостоятельно было не в моих силах. Мой надрывный отрывистый кашель разносился по всему дому днем и ночью.

Ничто не могло избавить меня от кашля, даже специальная микстура с наркотическим веществом и гора таблеток от кашля, возвышающаяся на моем ночном столике. Мне прописали такое количество лекарств, которые я должна была принимать через различные промежутки времени, что мне просто не удавалось проследить за этим. Стив попытался помочь мне, нарисовав таблицу приема различных препаратов и прикрепив ее рядом с кроватью. Но это не помогло: я была так слаба, что не могла разбирать слова и цифры на таблице. Так что Стиву пришлось самому следить за приемом таблеток.

За год до того, как Норман провел Чейза и Сару через их прошлые жизни, он регрессировал меня через мои собственные две прошлые жизни. Благодаря регрессиям я исцелилась от двух хронических болезней и смогла объяснить себе видения, тревожные мысли и сны, преследовавшие меня с самого детства.

Если бы я сама не пережила еще раз события своих прошлых жизней, то случившееся тогда на кухне с моими детьми не представилось бы мне столь значительным. Но поскольку я прошла сквозь это сама, я смогла увидеть подлинность переживаний моих детей. Я смогла не концентрироваться на самом факте того, что дети вспоминают события прошлых жизней, а подметить тонкости процесса и те черты, которые поразили меня. Как легко всплывают на поверхность детского сознания эти воспоминания и до чего просто дети усваивают уроки из прошлых жизней! Я поняла, что этот процесс обладает огромным потенциалом для всех детей. Я видела в регрессиях моих детей не изолированное событие, а пример того, как можно оказать помощь всем детям.

Описание моей регрессии демонстрирует, как выглядят воспоминания о прошлых жизнях, как можно ощутить их. Порой эта память расходится кругами непосредственно под поверхностью сознания, оказывая влияние на нынешнюю жизнь. Воспоминания из прошлых жизней у детей действуют примерно так же, как и у взрослых.

Что-то необычное произошло в этот день. Я то и дело возвращалась мыслями к предыдущим словам Чейза: «Они больше никогда не заставят меня воевать!» Теперь я поняла, что за ними крылось. Воспоминания о жизни солдата были слишком реальны для него. Страх, грусть и растерянность мирного человека, ставшего солдатом, поднялись слишком близко к поверхности сознания Чейза и, оказав влияние на его современную личность, сформировали мировоззрение.

Две регрессии Чейза в ту жизнь раскрыли по очереди слои эмоций, мыслей и образов. Подобно «одежкам» луковицы, снятые слои открывали доступ к другим. Норман помог Чейзу перевести первый слой эмоций на сознательный уровень – слой страхов, которые ожили благодаря громким звукам, напомнившим ему о битве. Когда Чейз признал свои чувства солдата, убивающего других во время битвы, его экзема – стигма раны – исчезла.