По ту сторону мифа
Исходя из своей метафорической сути, понятие мистерии означает приобщение. То есть не общение на равных, а прикосновение к силе, которая не зависима от того, кто желает ее ощутить. Иными словами, это сознательное вхождение в «мир иной», который существует самостоятельно, вне человеческого бытия. И погружение в этот мир — не что-то умозрительное, а вполне конкретное, ибо в действе участвуют тело и дух, разум, вера и воля.
Еще одним важным условием мистерий является таинственность, мистика (от слова mistery), четкое разделение на открытые и тайные практики. Такое разделение существовало у всех народов, хоть в цивилизованном Египте, хоть у первобытных племен. Не случайно за 2 тысячи лет существования Элевсин- ских мистерий их тайна была сохранена настолько, что и по сей день едва ли их можно восстановить в полном объеме.
Поэтому сегодня мы можем говорить больше о форме Элевсинских мистерий, тонкостях обрядовых действий, некоторых психоделических средствах, гипнотических воздействиях, которые, впрочем, тоже известны не всем, в том числе и современным, психотерапевтам.
Относительно таинственности, то здесь все объяснимо. Элевсинские мистерии являлись чрезвычайно секретным
и закрытым институтом древности, о нем в Греции знали только посвященные. На то была веская причина: за закрытыми дверями храмов или в пристроенных к ним потаенных комнатах человек, которому доверялись сокровенные тайны, клялся никогда не выносить их оттуда. Да и Афинское государство ревниво следило за тем, чтобы тайна Элевсинских мистерий не нарушалась его гражданами.
Многие великие мыслители придавали мистическим ритуалам важнейшее значение. К примеру, Аристотель был убежден, что благополучие его родной Греции зависело от Элевсинских оргий — наиболее известных из всех изученных историками. А Сократ считал, что прошедшие через испытания связывают со своей грядущей смертью радужные надежды.
Многие мистерии составляли существенную часть государственных культов и находились под неусыпным надзором государства. Другие, напротив, не признавались и совершались частными лицами или религиозными обществами. Некоторые из тайных культов первого рода" имели огромный авторитет у верующих, и посвящение в них считалось необходимым для счастья в здешней и в загробной жизни. По словам Цицерона, мистерии принесли немало пользы и не только учили жить хорошо, но и умирать с достоинством.
В Грецию культ воскресающей природы проник, вероятно, с Крита, где он был связан с культом Богини-Матери. Около VII века до н. э. мистерии становятся главным религиозным и общественным праздником с центром в городке Элевсине, расположенном примерно в 20 километрах от Афин. Посвящались они Деметре — богине, символизирующей плодородие в природе, соответствующее главному закону мироздания. Деметру настолько любили и почитали, что ее образ никто не мог представить иначе как реально существующим.
Мистерии делились на малые и великие. Малые проводились в день весеннего равноденствия ежегодно. Великие же отмечались в период осеннего равноденствия раз в пять лет. Исходя из внутреннего смысла и формы проведения, Элев- синские мистерии для одних были пышным всенародным праздником, для других — посвящением.
Важная часть Элевсинских мистерий — драматическое представление, в ходе которого разыгрывался миф о зачатии и рождении, искуплении и посвящении, смерти и исчезновении, возрождении и воскрешении. Половой акт, олицетворение священного брака, являлся в Элевсине прежде всего актом духовным, исполненным внутренней чистоты, не теряя при этом своей естественности и тесной связи с природой.
В основе обряда лежал широко распространенный миф, действующими лицами которого были сама Деметра, Персе- фона, дочь Зевса и Деметры, и бог Аид. Согласно легенде, однажды юная Персефона собирала на лугу цветы. Внезапно разверзлась земля и на золотой колеснице появился владыка подземного царства Аид. Умчав Персефону в свое царство, он сделал ее женой и повелительницей потустороннего мира.
Крик Персефоны, от которого «ахнули тяжко... темные бездны моря и горные главы», был услышан ее матерью. Девять дней Деметра скиталась с зажженными факелами в поисках дочери. Сочувствуя состоянию богини, весь растительный мир начал увядать и чахнуть. Испугавшись, что род людской вымрет и некому будет приносить жертвы богам, Зевс приказал Аиду вернуть Персефону Деметре. Тот повиновался, но велел жене проглотить зернышко граната — как залог возвращения.
С тех пор Персефона проводит две трети года на земле, которая, разделяя радость матери, расцветает и плодоносит, а треть — в подземном царстве. Тогда Деметрой вновь овладевает скорбь, а земля становится холодной и бесплодной.
В соответствии с этим преданием действо заключалось в том, что в одну из осенних ночей по направлению к Элев- сину выходила факельная процессия людей, следовавших девять ночей и девять дней «путем Деметры». Этот период означает еще и девять планов восхождения души, равно как и девять месяцев вынашивания плода. Факел, главный атрибут Элевсинских мистерий, — это и свет знаний, и колос, и зерно, и семя: от одного факела можно зажечь миллионы огней без ущерба для пламени.
Так возникают два скрещенных факела, зажженные с четырех сторон, — символ неизбежности. «Только люди, не умеющие отличить добро от зла, не понимают сути» — в этой фразе, приписываемой Деметре, богиня предстает не только носительницей тайны и покровительницей мистерий. От ее факела зажглись огни всех мистерий, фестивалей, массовых народных празднеств, олимпиад, с ним же, судя по смыслу, они и угаснут.
Для основной массы народа Элевсинские мистерии были грандиозным праздником, цель и назначение которого — пробудить в людях уверенность в благодатности природы, надежду, что их труд не будет напрасен, что земля щедро вознаградит всех за трудолюбие и принесет богатый урожай злаков и винограда. Моря и реки будут богаты уловами, умножатся стада домашних животных, щедрые дары созреют в садах и апельсиновых рощах.
Затем празднующие двигались к морю — воде, из которой все вышло, стихии, очищающей и освежающей. От моря шествие направлялось к главному элевсинскому храму Деметры. Двигались по ночам. Днем же люди делали остановки, во время которых выступали атлеты, разыгрывались пантомимы, исполнялись ритуальные танцы, выступали певцы и музыканты, слагали свои панегирики поэты. Ритуалы должны были готовить посвящаемых к главному таинству.
На пути из Афин в Элевсин стояли толпы людей, чтобы принять участие в жертвоприношениях, освобождениях, которые устраивались в святилищах на пути шествия. Народ был по-праздничному разодет, царило всеобщее дневное веселье. Посвящаемым же полагалось быть обнаженными — ведь душа приходит в мир без эмоций, мыслей, желаний, а одежды она приобретает уже на земле. Полыхали огнем букеты маков — символ Деметры, цветы забвения и сна души в ее земном теле, свидетельство иллюзорности земной жизни и надежды на освобождение души после смерти.
Многотысячной ликующей процессией, которая отправлялась к храму Деметры в Элевсине, руководили жрецы и жрицы богини, облаченные в снежно-белые одеяния с серебристой перевязью в волосах. Отсчетом для начала мистерий был символический брак, совершавшийся между жрецом Солнца и жрицей Деметры. Этот брак должен был символизировать оплодотворение земли. Другой жрец опускался в глубокую пещеру, изображавшую подземное царство, откуда ежегодно весной является миру Персефона — символ освобождения земли от царства мрака и смерти...
Согласно древним верованиям, между стремлением и его объектом находится Стигийское озеро, где душа покидает на время свою земную оболочку. Когда метафорическая дистанция преодолевалась успешным прохождением этапов посвящения, возникало «видение света элизийского». Глаз, по преданию, переставал смотреть внутрь и созерцал свой объект через атмосферу естественной жизни, ибо было достигнуто подобие, «столь близкое, сколь возможно в сознании», между самопознанием и самопознанным. Существовала и другая степень, называвшаяся умопостижением Элизиума, где, как сказано, приоткрывался «примерный образ» всеобщей природы.
В итоге души, став совершенными и «пройдя через все движение умопостигаемых причин», подходили вплотную к созерцанию Высшего единства. Это созерцание являлось заключительной подготовкой к осознанию иных сущностей мира.
Иной характер имели Дионисийские мистерии. Культ Диониса по существу противостоял утвержденной традиции. Это был праздник вина, веселья, отказа от норм однообразной жизни, культ буйства и свободы. Ему предавались здоровые, не находящие достойного выхода своим душевным силам женщины, которые становились на время мистерии вакханками, или менадами, — спутницами Диониса.
В античные времена к этому таинству относились неоднозначно, считалось, что оно разрушает традиционные устои и в какой-то мере развращает молодых людей. Тем не менее праздник в народе любили, как и самого бога Диониса.
Согласно мифологическому повествованию, некогда обезумевший юноша скитался среди рощ и лесов по воле злопамятной Геры. Правда, скитался не в одиночестве. За ним следовали поклонницы — менады, такие же безумные женские духи.
В описаниях Дионисийских мистерий говорится о бегущих толпах вакханок, все уничтожающих на своем пути. Они одеты в шкуры леопардов или оленей, вооружены жезлами, увитыми плющом, подпоясаны задушенными змеями. За ними шли толпы людей, созерцая зрелище. А вот на пути бегущих им лучше было не становиться.
Необычайное поведение менад позволяет думать, что их сознание было притуплено или изменено, как и у самого Диониса. В принципе, группа людей легко меняет свое сознание и без наркотических средств. Но одному человеку сделать это значительно труднее. Здесь работают некоторые механизмы массового возбуждения людей, ставшие известными в результате исследования психологии толпы и относящиеся к коллективному бессознательному человека. Толпа даже из интеллектуалов остается толпой с ее эмоциями и буйными страстями.
Это не значит, что менады не принимали возбудителей. Так или иначе их бег и повышенная активность должны были смениться иным состоянием — покоя, расслабления и сна. Это согласуется с человеческой физиологией, но именно об этой части мистерии ничего не известно. Согласно мифологии, Диониса успокоила Кибела и приобщила к своим мистериям. Поэтому можно предположить, что после бега и изнурительных танцев менады переходили к чему-то качественно иному, связанному с почитанием Матери-земли, в результате чего они становились нормальными, уравновешенными женщинами.
Как правило, такие мистерии носили эротический характер. Понятно, что когда менады бежали, никакого разврата быть не могло. Их полуобнаженные тела для греков не являлись непристойными. Но вот когда менады падали в изнеможении, тогда, очевидно, и происходили обрядовые действия почитания земли. Эта часть мистерии источниками умалчивается, поскольку греки вообще не описывали в литературе сам процесс сексуальных отношений, равно как и не предавались им публично. Возможность полового акта с изможденными менадами можно рассматривать как необязательное приложение к мистериальным действам. Тем не менее поздние источники оставили указание на то, что Дионисийские мистерии действительно имели какое-то отношение к разврату.
Кое-кого из менад после мистерии находили мертвыми, повешенными на деревьях. Как они оказывались там — не совсем ясно. Все знали, что быть менадой опасно. Очевидно, некоторые из вошедших в экстаз менад просто уже не просыпались, а те, кто просыпался, возможно, чтобы стать менадой навечно, сами себя приносили в жертву, если получали в видениях такое повеление. Могло быть и так, что в практике погружения менад в экстаз был элемент приду- шения — давления на сонную артерию, после чего наступал сон с видениями. Тех, кто утром после этого не вставал, оставляли на деревьях, висящими в воздухе, как бы отданными Дионису, воспарившими к нему. Из этого можно заключить, что бег менад заканчивался у какого-то большого дерева, которое символизировало дом Кибелы.

Посвященные
Главное таинство происходило в шестую ночь. Непосвященные и «неочищенные» покидали процессию. Открывался храм Деметры, и в него входили кандидаты с повязками на глазах. Они облачались в особые одежды из замши. В полной темноте с яростным и ужасным звуком появлялось видение Тартара — царства Великой бездны, жилища Ночи, которое располагается ниже самого Аида.
При помощи театрального действа мистам представлялись муки, ожидающие тех, кто попадает в Тартар. За этим следовало видение Элизиума, сопровождаемое божественными мелодиями, картинами безоблачного рая, благоуханных лугов, где живут и радуются избранные. В это время сами кандидаты, те, кого допустили участвовать в заключительной стадии таинств, оставались в пределах храма.
К вечеру характер праздника резко менялся. В последующих церемониях, проводимых в храме, называвшемся Теле- стерионом, или рядом с ним, могли принимать участие лишь избранные. Надпись у дверей святилища запрещала вход в него непосвященным. К участию в них никто не допускался, кроме мистов, получивших высшую степень посвящения и потому называвшихся созерцателями.
Одежда посвященного (иерофанта) была окрашена в пурпур, который в представлении греков ассоциировался не только с праздником, но и со смертью. Миртовые венки, украшавшие головы жрецов, были одним из атрибутов загробного мира: предполагалось, что души умерших обитают там в миртовых рощах.
Посвященным считался человек, прошедший обряд инициации. Главную роль в этом обряде играли вода и темнота. Голова инициируемого была покрыта так же, как в античности накрывались невесты и все уходящие в царство мертвых. Да и само слово инициировать означает закрывать и используется, когда речь идет о рте и глазах. На голову посвящаемого набрасывали покрывало, он входил в подземелье и.., как говорил, правда по другому поводу, Шекспир, «а дальше — тишина».
Вообще жрецы Деметры ревниво оберегали свои тайны. Тот, кто вступал на путь посвящения, давал страшные клятвы молчания. Горе непосвященному, который кощунственно проникал на богослужение. Тот из мистов, кто разглашал секреты Элевсина, считался святотатцем. Чтобы не дать проникнуть на праздник чужим, иерофанты имели списки будущих мистов, а готовящиеся к церемонии повязывали красные ленты.
В момент посвящения гасили все огни и храм погружался во тьму. Затем загорались огни факелов — свет возрождения, светлые блики, видимые рождающимся младенцем перед окончательным выходом из материнского чрева, переходом от страданий родов к рождению. «Светлее солнца элевсинские ночи сияют», — говорили древние. Чувство тоски и муки сменяется облегчением, катарсисом и духовным обновлением.
В это время иерофант раскрывал двери святая святых — и перед участниками представали обрядовые предметы, украшенные драгоценностями и богатыми аксессуарами. При погашенных факелах верховный жрец Зевса вступал в занавешенное помещение. Перед этим он должен был с помощью особого напитка вызвать извержение семени. Спустя некоторое время верховная жрица Деметры, которую дожидались молящиеся, появлялась перед завесой и показывала колосья, которые, как верил народ, она мгновенно зачала и тут же родила.
После этого таинства процессия совершала переход из одной части святилища в другую. Снова разливался ослепительный свет, озарявший фигуры грозных чудовищ, раздавались страшные звуки. Жуткие картины представляли мучения, ожидавшие за гробом грешников. На людей они производили столь сильное впечатление, что некоторые на время лишались чувств. Не случайно ведь древние авторы часто сравнивали состояние души человека при смерти с теми страданиями, томлениями и трепетом, которые она переживает при посвящении в мистерии.
Наконец страшные сцены и здесь сменялись светлыми, успокоительными: открывались двери, закрывавшие статуи и жертвенники, при ярком свете факелов перед участниками действа представали украшенные роскошными одеждами статуи богов. Свет и великолепие обстановки так поражали избранных, что они без труда представляли себе вечную радость и блаженство, ожидающие за гробом людей добродетельных и посвященных в таинства.
И еще одна небезынтересная деталь. Во мраке, предшествовавшем явлению колоса, участники мистерий со словами «вынул — вложил» передавали друг другу корзины со священными изображениями мужского и женского половых органов. Это происходило при благоговейном молчании окружающих, испытывающих чувство приобщения к великой сакральности. В то же время иерофант, испивший зелье, усиливающее половое влечение, уединялся в глубинах храма со жрицей для исполнения обрядов священного брака, вероятно, чтобы подчеркнуть характер мистерий как таинства смерти — возрождения.
Исполненными благодати считались не только сами мисты, но и некоторые принадлежавшие им предметы. Например, одежде, которая была на них во время посвящения, приписывались магические свойства. Благодаря инициации посвященные становились «богоподобными», т. е. им предназначалось «непременно пребывать в обществе богов».
Во время мистерии совершенно определенное назначение имел и напиток, именуемый кикеоном: смесь воды, муки и приправ. Им причащались участники — в память о том, что, по преданию, его отведала Деметра, которая, пребывая во время скитаний в доме царя Келея, отказалась от предложенного ей вина. В завершение успешного прохождения испытаний кандидат получал почетный титул mistes, т. е. видящий сквозь туман.
Разумеется, все описанное — лишь внешняя сторона обряда. О том, что в действительности происходило внутри храма, достоверных сведений так и не обнаружено, поскольку, как говорилось, все иерофанты давали обет неразглашения тайны. К примеру, Сократ не захотел быть посвященным в мистерии, опасаясь, что данный статус не позволит ему открыто философствовать. Отказался от высокой чести и Платон, поскольку сомневался, что сумеет сохранить тайну. Он хорошо знал, что для посвященных строжайший обет молчания был первым необходимым условием, а нарушение клятвы каралось жестоко, вплоть до лишения жизни.
Здесь стоит вспомнить о том, что многие мировые религии всегда пытались создать идеального человека путем запретов и ограничений, воздействуя исключительно на сферу сознания. Между тем бессознательная, темная сторона души, где кроются причины многих бед, полностью игнорировалась. Но поскольку в природе все находится в равновесии, в бессознательном скрыто и Великое освобождение. Древние хорошо об этом знали, создавая мистерии, которые были хоть и опасной инициацией, зато верным проходом через тьму бессознательного, воплощенную в царстве мертвых. Только так можно было если не подавить, то нейтрализовать темные инстинкты, обратив их энергию во благо.
Чем еще объяснить столь прочное влияние этой архаической религии? Что именно греки, нередко иронизировавшие над своими богами, находили в древнем мифе о Деметре, Аиде и Персефоне? Ответ на этот вопрос может быть лишь один: боги — властители сокровенных глубин земли, где обитают тени усопших, — связывались с самыми важными сторонами человеческого бытия. Их религия обещала людям не только земное благополучие, но и вечную жизнь, бессмертие. Это давало ей огромное преимущество перед гражданским культом. Созерцание мистерий, как полагали, устанавливало магическую связь между людьми и высшими существами.
Другое объяснение — благоговение перед тайной, превышающей способности обычного разума. Ощущение встречи со сверхчеловеческим, священным, скрытым от взоров обычных людей делало Элевсинские мистерии предметом глубокого и искреннего почитания. Насмешки греков, которые потрясали Олимп, смолкали у порога Элевсина.
Кроме того, к мистериям Деметры мог приобщиться любой эллин, не запятнанный преступлением, — мужчина, женщина и даже раб. Это означало, что наконец-то перед низами общества открывался путь к духовным радостям и вечности! Тому, кто проходил посвящение, было обещано избавление от рокового Аида:
Счастливы те из людей земнородных,
кто таинства видел,
Тот же, кто им непричастен,
по смерти не будет вовеки
Доли подобной иметь
в многосумрачном царстве подземном.
Несомненно, Деметра владела тем, чего не имели другие боги, — таинственной мощью возрождения природы и силой бессмертия. Неудивительно поэтому, что к святилищу устремлялось так много почитателей великой богини. Они были твердо уверены, что почва Элевсина является лишь тонкой преградой, отделяющей обычный мир от загадочной глубины недр. Не случайно поэт Аристид восклицал: «Найдется ли хоть один грек, хоть один варвар столь невежественный, столь неблагочестивый, чтоб не считать Элевсин всеобщим храмом всего мира?!»
Примечательно, что первую ступень мистерий прошел Лу- ций Апулей — автор знаменитого романа «Золотой осел». Не раз обращался он к верховному жрецу с просьбой посвятить его в эту тайну. Наконец тот согласился и повел писателя в святилище, где проводились богослужения с жертвоприношениями. Жрец вынул из тайника книгу, исписанную непонятными знаками, и поведал несколько секретов. Потом приказал десять дней не есть мяса, не пить вина, воздерживаться от всяких излишеств.
На одиннадцатый день Луция облачили в новую полотняную рубаху и повели в самое сердце святилища. «Я с удовольствием рассказал бы тебе обо всем, если бы мне не было запрещено рассказывать, — пишет Апулей другу. — Я вплотную приблизился к смерти, я стоял у порога богини подземного царства, я рождался в разных стихиях, а затем снова вернулся на землю. Я видел солнце, сияющее во всей своей красе посреди ночи, я приближался к высшим и низшим богам и поклонялся им, видя их воочию перед собой...»
Психологическую суть этих тайных ритуалов раскрыл историк Плутарх. В момент смерти душа испытывает то же самое, что и при посвящении в великие мистерии, полагал он. Когда наши души освобождаются с помощью мистерий и восходят к невидимым чистым сферам, «Бог становится их непосредственным господином и наставником, и они с самозабвенным восхищением любуются его красой, которую невозможно передать несовершенным человеческим языком».
То, что посвящение в мистерии считалось важным условием достижения блаженства в загробной жизни, а души умерших мистов переходили из одной мировой сферы в другую и даже возвращались на время в обиталище живых, означает одно: мистериям не было чуждо учение о переселении душ и о таинственном общении живых и умерших.
Однако для того, чтобы получить счастье в загробной жизни, недостаточно было одного посвящения: уже у Аристофана высказывается мысль, что после инициации надо вести благочестивую жизнь, ведь люди порочные не допускались в жилища блаженных; да и к самому посвящению в мистерии допускались только люди, не запятнанные преступлениями. По словам Цицерона, «Афины, создавшие много прекрасного и великого и внесшие это прекрасное в жизнь человеческую, не произвели ничего лучше тех мистерий, благодаря которым люди из грубого состояния перешли к жизни, достойной человека, и улучшили свои нравы».
Нет сомнения, что атмосфера тайны всегда притягивала людей. Однако природе мистерий было присуще и другое свойство, о котором тоже мало кто распространялся. В связи с этим вспомним, что высшие египетские жрецы владели секретами гипноза и вызывания глубокой каталепсии. В этом плане они были способны на такое, что наверняка превосходило уровень современных гипнотизеров. (К примеру, жрецы могли сохранять разум посвящаемого бодрствующим даже тогда, когда его тело погружалось в транс.)
У ариев издревле материальные эффекты усиливались посредством использования галлюциногенов. Согласно древнеиндийскому учению Ригведе, в качестве галлюциногена использовался напиток сома. По-видимому, он же употреблялся и их наследниками — зороастрийцами, основные религиозные действа которых также сводились к мистериям.

Классика таинства
Многие древние авторы с одобрением, а иногда и с восхищением говорят об Элевсиниях. Ранние свидетельства принадлежат греческим поэтам. Благословен и счастлив тот, кто, по выражению Еврипида, знаком с таинствами богов, которые ведут свою священную жизнь, «устраивая оргии в горах». По Пиндару, эти люди знали «цель жизни и всякую цель Зевса».
Для Софокла место таинств было местом жизни, ибо всем остальным правят страдание и зло. В хоре посвященных у Аристофана провозглашается, что только для них сияет солнце и для них существует дар света, ибо они соблюдают правила благочестия.
Исторически за поэтами следует Платон, утверждая, что целью посвящения было возвращение души в то положение, «откуда она пала, как из исконного места своего совершенства». Он цитирует Сократа, говорившего, что учредители таинства «...были не так уж просты, но на самом деле еще в древности приоткрыли в намеке, что сошедший в Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившиеся и принявшие посвящение, отойдя в Аид, поселятся среди богов».
Платон и сам описал таинства, «которые можно по праву назвать самыми блаженными»: те, кто допускается к ним, восходят посредством созерцания к «умопостигаемой красоте». Это напоминает изречение из одного орфического фрагмента: «Следуй верным путем и созерцай единственного Правителя мира». В заключение Платон говорит, что целью таинств было объединение душ людей «в причастности богам».
Римский философ Цицерон говорил о священных и величественных обрядах Элевсина, которые есть «начало жизни разума и добродетели». Также, на его взгляд, «Афины создали много великолепных и даже божественных вещей... но не дали ничего лучше, чем те таинства, с помощью которых мы уходим от неразумной и дикой жизни и приручаем себя к жизни человеческой». Позже он утверждал, что их главным вдохновенным упованием было благословенное бессмертие.
Христианская эпоха тоже имеет целый ряд классических источников. Согласно Страбону, «тайное проведение таинств сохраняет величественность, подобающую Божеству». Аристид называет Элевсинии «общим храмом земли». Порфирий упоминает моральные принципы, внушаемые священными обрядами. А Плутарх сравнивает смерть с продвижением кандидата к.болыним таинствам, так как жизнь после жизни подобна своего рода посвящению в величественный обряд.
Приведенные цитаты кратки и фрагментарны, но они достаточно показательны в том смысле, что позволяют составить представление об отношении авторов классического периода к Элевсинским мистериям. Высказанные в разные эпохи, эти мнения настолько более поздние по сравнению с самим обрядом, что могут быть определены как относительно современные.
Таинства возникли за много веков до того, как Пиндар рассказал об их назначении. Место, которое занял обряд посвящения, было столь значительным, что он стал вроде повсеместного обычая, пренебрежение которым считалось почти позорным. Скажем, того же Сократа, который отказывался вступить в святилище, очевидно, из-за того, что был свободным учителем, вполне можно сравнить с человеком, который в христианском мире отказывается от обряда крещения. Его считали изгоем, подозревая во всех смертных грехах.
Более того, таинства были защищены самим национальным духом, и любое упоминание о том, что происходит во внутреннем святилище, было не только запрещено, но и осуждаемо общественным мнением. Мы знаем, что однажды люди восстали как один, готовые буквально уничтожить своего великого Эсхила за мнимый намек на официальные тайны в одной из его трагедий. Оправдался поэт только тем обстоятельством, что сам не был посвящен в таинства.
Таким образом, Элевсинии были самой большой святыней, внутренним сердцем религии. Греция из века в век исполняла ритуалы мистерий в качестве «высокого приличия», великого национального установления и в чем-то выигрывала от верности своей традиции.
По сути, античные мистерии использовали те же средства, что и современная психотерапия, но жрецы совершали свои действия, следуя установленным высшим принципам, которые никогда не раскрывали, ссылаясь на некую опасность. Эта античная практика непосредственно отражена в наблюдении философа Пселла: «Жизненный дух, очищенный определенным образом, становится зеркалом Вселенского Разума Природы, и этот священный и величественный опыт передается человеку одному в Божественном единении».

Оргии как психоделическая практика
В начале 1990-х годов на юго-востоке Каракумов, в поселении Тоголок, был раскопан храм II тысячелетия до н. э. Он принадлежал древним иранцам дозороастрийской эпохи, когда, как полагают, началась запись ведических гимнов, которые до этого столетиями пересказывались устно.
Храм имел размер 60 х 50 метров и очень толстые стены. Центр его занимал крытый дворик, где были обнаружены терки, пестики и кувшины. На стенках сосудов найдены следы галлюциногенного растения эфедры, а на пестиках — следы мака. Надо понимать, что всю эту смесь перетирали и добавляли в какой-то напиток, приготовление которого составляло великую тайну.
Внутри по периметру храма располагались алтари с углублениями для огня и священные места расположения богов — вероятно, там помещались их изваяния. По результатам раскопок можно сделать вывод о том, что если религиозные действа производились с использованием галлюциногена, секрет которого хранился в глубочайшей тайне, то в обыденной жизни на использование средства такого типа был наложен строгий запрет.
Согласно некоторым исследованиям, именно эфедра и мак являлись основными претендентами на компоненты, входящие в сому — священный напиток Ригведы. Хотя при этом не отрицается и возможность приготовления сомы из како- го-то гриба, например мухомора, но, скорее всего, это маловероятно по причине его относительно слабых галлюциногенных свойств.
По мнению ученых, именно эфедра, мед и мак могли использоваться в Элевсинских оргиях. Возможно, они входили в состав элевсинского пива, которое готовили к празднику. По крайней мере, Деметру — Мать-землю, которой посвящались эти мистерии, изображали с колосьями ячменя и головками мака. В пользу того, что во время Элевсинских мистерий нечто подобное принималось участниками, свидетельствует известный скандал в Афинах в 415 году до н. э., когда аристократ
Алкивиад был оштрафован за то, что у него в доме оказался элевсинский напиток, который он употреблял и которым угощал друзей.
Впрочем даже большая доза галлюциногена не окажет воздействия, если человеческое сознание не будет работать должным образом. В некотором смысле галлюциноген является лишь средством, облегчающим восприятие иного мира. Видения наступают, если человек этого активно желает сам и различные образы уже есть в его сознании. Роль галлюциногена состоит лишь в том, что он снимает физиологические запреты сознания видеть иное, не только то, что имеет место в объективном плане. Доза галлюциногена в мистериях, очевидно, была небольшой, но такой, чтобы участник мог проявлять активность, т. е. чтобы он видел то, что ему представляют в мистерии, и был способен к известному участию в действе. При этом видение происходящего было бы иным, чем в обыденной жизни.
Каким же было видение? На этот вопрос ответить сложнее всего, поскольку он относится к сути и содержанию мистерий, тайна которых тщательно оберегалась. Но, с другой стороны, в мистериях на протяжении веков принимали участие многие люди различных сословий. Последний раз античные мистерии проводились в IV веке, при Юлиане. До и после они жестоко преследовались христианской церковью. Так что же, ни один участник мистерий не выдал тайны? Выходит, что так. А может, суть мистерии просто невозможно было передать словами?
Вот что писал тот же Апулей своему другу: «Я бы сказал, если бы было позволено говорить, а ты бы узнал, если бы позволено было слушать. Одинаковой опасности подвергаются и рассказчик и слушатель... Но не буду больше тебя томить. Итак, слушай и верь, что я говорю правду. Я достиг пределов смерти, преступил порог богини и снова вернулся, пройдя все стихии; в полночь я увидел солнце в сверкающем блеске, предстал перед богами подземными и небесными и вблизи поклонился им. Вот я тебе и передал, а ты, хотя и выслушал, остался в полном неведении».
Почти все виденное рассказчиком можно было проделать в рамках театрального действа. Наверное, так оно и было, но Апулей пережил это всерьез, как реальность. Кроме того, писатель, по его словам, «достиг пределов смерти», что кажется невозможным при использовании исключительно театральных средств. Наверняка должно быть некое сильное воздействие на сознание, приводящее к его временному отключению от окружающей действительности. Такое воздействие как раз и может оказать галлюциноген. Иначе говоря, сознание участвующего в мистерии принимало все, что он видел и слышал, за абсолютную реальность, как во время мистерии, так и после нее.
Другой вопрос: почему это не стало известно в деталях во времена гонений на мистерии, когда бывшие мисты, обратившись в иную веру, могли бы поведать кое-что любопытное? И вот здесь некоторые исследователи не без основания выдвигают еще одну версию. Вполне возможно, что основная причина умолчания относительно таинства мистерий кроется не в том, что мисты не хотели выдать тайну, а в том, что они не могли этого сделать, даже если бы хотели.
Все дело здесь в том, что для описания мира иной реальности, в которую попадали мисты при мистериях, не было и до сих пор нет понятийного аппарата некоторых действий. Новизна ощущений и образов не могла быть передана слушателю потому, что для этого просто не была разработана словарная база. Запрет на разглашение мистерий был, скорее всего, запретом на разработку такого словаря, ибо чудо должно оставаться чудом, быть изначально новым для каждого человека. Язык мистерии не должен иметь перевода.
Вот в этом и состоит основная тайна мистерий. Мудрость сводилась к тому, что не все надо стремиться осваивать разумом, хотя он и хочет охватить необъятное. Так, по аналогии, нельзя анализировать свою любовь и любимого человека —• это ослабляет чувства и лишает тайну ее притягательности.
Сегодня о древних мистериях мы иной раз вспоминаем, когда знакомимся с откровениями людей, переживших клиническую смерть, о прохождении темного тоннеля и встрече с неким светлым существом. Или когда читаем о масонских ритуалах — их корни как раз в мистериях. Сюда можно добавить японское понятие кваппо —- секретную традицию посвящения в джиу-джитсу: учитель около минуты сначала душил ученика, чтобы его дух отделился от тела, а потом возвращал к жизни. Тем не менее оптимисты все же надеются, что когда-нибудь будет создана новая, возможно полностью измененная с учетом современных реалий, версия мистерий...
К сожалению, человечество отказалось от этого пути, уничтожив замечательную школу самопознания. А произошло это в IV столетии, когда Элевсинские мистерии были запрещены эдиктом христианского императора Феодосия Великого. С той поры душа человека, его Персефона, уже не возвращалась в наш рациональный мир.
С концом Элевсина великая и широкая река партнерства, культа Персефоны и галлюциногенного экстаза, существовавшая несколько веков, ушла в ту сферу, которая предназначена для забытых религий. Триумф христианства означал конец прославления природы и планеты как высших духовных сил. Все заполнилось определенными догмами, социальными моделями, политическими конструкциями... Лишь смутное эхо древних путей звучало в форме таких занятий, как алхимия, герметизм, астрология, мнимое всеведение новоявленных мистов. С закатом минойского Крита и его мистерий человечество шагнуло за водораздел, в мир, более руководимый эго, энергии которого претворялись в монотеизм, патриархат и владычество мужчин. И теперь великие, формирующие общество связи с растениями, связи ушедшего Старого Света будут впредь низводиться до статуса «мистерий» — эзотерических изысканий богатых путешественников, праздных и непраздных умов, археологов, ученых, все еще помнящих о великой эпохе, скрытой от последующих цивилизаций.
Но кто-то, как, например, французский историк Шарль Диль, нет-нет, да и скажет: «Ничто не может сравниться с чувством глубокого благоговения, которое испытывали к Элевсинским мистериям самые серьезные умы древнего мира, философы, государственные мужи, ораторы, историки и поэты. Начиная от Пиндара и до Платона, от Сократа и до Цицерона, все согласно признавали, что мистерии глубоко влияли на души людей».
Историку можно, конечно, верить, но вот испытать былое благоговение уже вряд ли кому-либо удастся.