Для многих лыжи представляют собой предельный случай борьбы человека с природой. И почти для всех величайшее имя в этом виде спорта делилось черточкой посередине Жан-Клод Килли.

Килли, имя которого разделяла пополам гордая черточка, имел, похоже, черточку и в фамилии, по крайней мере с точки зрения произношения, ибо в галльском варианте его фамилия звучит как «Кии-ЛИИ». Темноволосый и симпатичный, кумир вечеринок во всем, вплоть до шрама на левой щеке, он был настоящим героем своей страны, словно какой-нибудь полководец. Один острослов так охарактеризовал его популярность: «Когда у Килли болит гортань, вся Франция полощет свое горло и булькает».

В соответствии со словами отца, подарившего маленькому Жан-Клоду первую пару лыж в его жизни, молодой человек был «рожден для лыж». Мальчик, «любивший лыжи, как некоторые малыши любят своих плюшевых мишек», часами пропадал на склонах холмов, окружавших маленькую деревушку Валь д'Изер, расположенную во французских Альпах.

Глаза… Их видели в первую очередь, когда Морис Ришар ракетой вылетал на лед. Эти глаза, пылавшие сразу расчетом и божественным огнем, и зловещий оскал улыбки сразу превращали Ришара в подобие ночного страшилища, что может примерещиться за окном вашего дома.

Одним из вратарей, которому подобное видение докучало и после того, как он ушел в отставку, был Гленн Халл. «Чем мне запомнился "Ракета", так это своими глазами, — вспоминал Халл, — когда он налетал на меня с шайбой на клюшке, глаза его пылали, горели и светились как лампочки на игральном автомате. Чистая жуть». Другой вратарь, Дон Симмонс, утверждал: «Глаза его светились как фары большого грузовика».

Прочие вратари, равным образом смущенные присутствием на поле самого свирепого из хоккеистов, после игр не могли уснуть, терзаемые наезжавшим на них видением шайки, состоявшей из одного человека, наделенного угольно-черными глазами и волосами вполне под пару бившим из его глаз лучам света.

Если вы достаточно стары, чтобы помнить большой говорящий предмет, что стоял на полу в гостиной вашего дома, — для удобства юных читателей скажу, что назывался он радиоприемником, — значит, вы помните, как сидели на полу перед ним, тыкая острым карандашом в прикрывавшую динамики металлическую сетку и внимая программе под названием «Шоу Билла Стерна», доносившейся до вас через те же динамики по пятницам. Сперва звучали обязательные первые слова, маленькое и неброское вступление, гласившее: «Говорит Билл Стерн, компания крем для бритья "Колгейт"», а потом в течение пятнадцати минут вы слушали какую-нибудь невероятную историю об известном спортсмене или просто о человеке, на которого легла тяжелая рука судьбы, но он сумел вырваться из-под нее. Пусть большая часть этих рассказов была откровенно вымышленной, и все они были похожи на известный комментаторский шедевр: «…а теперь этот человек, у которого сегодня нет головы, нет рук и нет ног… находится на второй базе "Стадиона Янки"», все они были увлекательными и захватывающими.

Когда речь заходит о Бобе Коуси, всегда важно понять, чему ты веришь больше: рассказчикам или собственным глазам. Просто многие из его свершений на баскетбольной площадке попросту озадачивали зрителей: был ли это пас буквально сквозь игольное ушко, или дриблинг за спиной, проведенный в манере — видишь мячик, а вот его нет, или ловкость рук, от которой голова зрителей идет кругом.

Прозванный «Гудини паркета», Коуси представлял собой так сказать умеренно рослого человека: его 189 сантиметров были весьма невелики по баскетбольным меркам. Однако то, что он творил при своем росте, не укладывается ни в какие описания.

Человек, именовавшийся попросту «Кузом», играл в баскетбол так, словно имел дело с арфой в тысячу струн, производя на ней больше вариаций, чем сумел бы придумать даже сам Мусоргский. Какое-то мгновение вам казалось, что он сумел бы, ведя мяч одной рукой, другой застегнуть пуговицу на своем жилете — если бы баскетболисты играли в жилетах. А потом он вдруг отдавал пас — из-за спины, из-за уха, невесть откуда, — неуклонно продвигаясь к корзине, а противники, глядя на все это, застывали словно персонажи музея восковых фигур мадам Тюссо. Коуси объяснял свой успех собственной одаренностью, состоявшей, по его мнению, из «скорости движения, быстроты мышления, периферийного зрения и т.п.».

Если спорт представляет собой, как предположил кто-то и когда-то, метафору метафоры, то год 1948-й стал годом, когда спортивная арена в большей степени чем когда-либо была полна устремлений — прошлых, нынешних и будущих, чем за всю свою долгую историю. С центральной площадки еще отказывались уходить несколько исполнителей, карьеру которым продлила Вторая мировая война, теперь скорее принадлежащие к поколению отцов спортсменов, а не самих спортсменов. К ним можно добавить несколько звезд, спортивная жизнь которых была прервана войной. Теперь они вернулись, чтобы дать свое последнее выступление. А рядом с ареной уже ждали своего времени несколько будущих звезд. И среди них был семнадцатилетний школьник из Туларе, Калифорния, по имени Боб Матиас.

Матиас, могучий молодой человек, ростом шесть футов два дюйма и весом под 80 килограммов, с лицом киногероя, проявил свои способности в баскетболе и футболе. Однако высот он достиг в мире легкой атлетики, поставив более двадцати рекордов в толкании ядра, метании диска, беге с барьерами и прыжках в высоту. Весной 1948 года тренер предложил разностороннему спортсмену заняться десятиборьем.

Америка начала 1900-х годов была уверена и самодовольна, она не сомневалась в отношении собственного места в истории, но искала себя. И находила собственную сущность в своих героях: Тедди Рузвельт — в политике, Джек Лондон — в литературе и Кристофер Мэтьюсон — в спорте.

Репутация Мэтьюсона основывалась на его прославленном «скрытом броске» — умении так бросить мяч, что кисть его прятала мяч от бэттера да еще подкручивала его, так что снаряд попадал в ноги игроку команды-соперницы, и на его немыслимом умении владеть собой. Элегантно орудуя мячом, Мэтти чередовал свой «ублюдочный питч» с мячами, пущенными по быстрой кривой, причем попадания его были точны, как движения парикмахера, выбривающего усатого клиента. Совершавший за игру в среднем полтора прохода, Мэтти заставил спортивного журналиста Ринга Ларднера вознести ему следующую хвалу: «Никто на свете не способен так точно направить мяч в любое нужное место». Умение Мэтти было столь велико, что ему до сих пор принадлежит рекорд по количеству иннингов без прогулки, равный 68 за тридцать дней и поставленный в 1913 году.

Многие из так называемых экспертов, знатоков спорта, когда их просят охарактеризовать великого спортсмена, начинают свое описание с одной части таланта, одной части рекордов, одной части результатов и одной части доминирования в своем виде. Потом к этому головокружительному составу добавляется последний ингредиент, неосязаемый фактор, известный под названием «уверенность в себе», которая в случае Бейба Рата представляла собой «меткость», Джо Намата — «гарантированность», а Мухаммеда Али — «предсказуемость».

Однако никакая из подобных формул величия не сумеет объяснить масштаб фигуры Джерри Алана Уэста. Дело в том, что Джерри Уэст не располагал самым важным из компонентов упомянутой выше комбинации — этой самой уверенностью в себе. Углубленный в себя и обремененный сомнениями в большей степени, чем любой из тех, кто находится по эту сторону приемной психиатра, Уэст внес в эту формулу свой собственный ингредиент: желание превосходить других.

Желание это возникло, когда Уэст был еще маленьким мальчиком в Западной Вирджинии, в Чельяне, однолошадном городке возле известного всем Кэбинскрика. Как вспоминал Уэст: «Делать там было нечего, кроме как заниматься спортом». И поэтому когда один из соседей прикреплял корзину на стене гаража, молодой человек естественным образом перемещался в сторону единственной игры в городке.

Любой из соперников Демпси, которому удавалось уйти собственными ногами после поединка с ним, мог считать свое выступление успешным. Примерно шестьдесят его противников — в том числе и те, с кем он встречался в выставочных боях, не сумели добраться до второго раунда, столь сильным был его удар.

На ринге Демпси представлял собой идеальный образец бойца. Приближаясь к противнику с оскаленными зубами, виляя корпусом и раскачиваясь, как метроном, пригибая черноволосую голову, чтобы в нее труднее было попасть, и сверкая черными глазами, Демпси казался врагу подступающим ангелом смерти.

Удивительная быстрота его рук и смертоносный крюк левой, вкупе с психологией необходимости, рожденной в шахтерском городке, где прошла его юность, превращали каждый его бой в войну, в которой уцелевших не оставалось. Ради победы он шел на всевозможные уловки — бил ниже пояса, после колокола, в затылок, бил по сопернику уже падающему и даже встающему. «Черт, — говаривал он, — это же просто привычка заботиться о собственной безопасности».

Если начать вспоминать с античных времен, то имена пар, состоящих из отца и сына и добившихся большого успеха, можно записать на булавочной головке, причем на ней останется еще достаточно места для текста «Отче наш», Господней молитвы. О, конечно, к некоторым успех приходил, к какому-нибудь сказочному крестьянскому сыну, сделавшемуся гордостью своего отца, но в основном парни эти подобно библейскому Авессалому приносили своим родителям лишь бездну неприятностей.

Одним из тандемов, нашедших успех в объединении, а не в разделении являются Питер и Себастьян Коу. О них и будет наша повесть, рассказанная о величайшем средневике всех времен.

Родившийся в Лондоне, где люди всем способам передвижения предпочитают езду, Себастьян — имя это сокращается в «Себ» — предпочитал бегать. Везде и всюду. «Я предпочитал бегать, наверно, с того дня, как научился ходить, — вспоминал он впоследствии. — Мне так было удобнее. Я регулярно пробегал две мили или что-то вроде того по поручениям матери и никогда не пользовался велосипедом, предпочитая удовольствие, полученное от бега. Кажется, я не ходил вообще, а только бегал».

Папа Питер, заметив, что сын его гоняет по городу как гончая за кроликом, инстинктивно попытался ввести эту природную способность в какие-то рамки. Обнаружив, что ему достался редкий ребенок, который будет охотно заниматься, тренер-самоучка стал поощрять сына к многочисленным упражнениям в спринте и бегу вверх по склонам, чтобы развить силу ног и дыхание, которые поднимут Себа на те высоты, которые впоследствии позволят ему глядеть свысока на остальных бегунов мира.

Физически Генри Армстронг представлял собой тощую акулу, бойца, исповедавшего теорию генерала Клаузевица, гласящую, что побеждает тот генерал, который сумеет навязать свою волю противнику. Армстронг навязывал своим противникам свою волю сто сорок пять раз, окутывая их роем ударов, сокрушая и уничтожая.

Однако этот вечный двигатель мог остаться всего лишь примечанием в истории бокса, скорее курьезом в ней, чем ее творцом, если бы в мозговом центре его тренерской группы не оказалось Эла Джолсона и если бы величайший год Армстронга — 1937-й — не оказался также годом Джо Луиса. До 1934 года Генри Армстронг выступал в весе пера, с переменным успехом сражаясь в Лос-Анджелесе и вокруг него с противниками, которые останутся столь же неизвестными, как тот солдат, что покоится на Национальном кладбище в Арлингтоне. Во время еженедельного матча по боксу Голливудского Легиона, перед полной звезд толпой, Армстронг отличился сенсационным нокаутом. Двое из присутствовавших звезд, Эл Джолсон и жена Руби Кеелера, ощутили симпатию к этому живому урагану и приобрели его контракт для своего друга Эдди Мида. Судьба Армстронга разом переменилась к лучшему — как и калибр его соперников.

Великие спортсмены бывают всякого размера, но экземпляры меньше Эдди Аркаро, чья тень простиралась по земле на пять футов два дюйма, попадаются редко. Однако какую тень он отбрасывал вместе с находившимися в его власти 1200 фунтами конской плоти, которую он подгонял, торопил, подхлестывал и пинал в бока на пути к одной из 4779 побед, одержанных им за три десятилетия пребывания в седле.

Для большинства игроков тотализатора само присутствие Аркаро в седле было гарантией верной ставки, это было — как получить деньги из дома, не написав письма, так как жокей, которого они признательно — и по понятным причинам — именовали «Нос Бананом», финишировал при деньгах на более чем половине из двенадцати тысяч лошадей, на которых ему приходилось ездить. Следуя освященному временем завету лошадиного тренера Солнечного Джима Фицсиммонса, гласящему, что хороший жокей «не обременяет коня», Аркаро сливался с животным как хорошо подогнанное седло и управлял животным как пианист своим инструментом, что и принесло ему прозвище «Маэстро» среди собратьев-жокеев.

Тем не менее на ранних стадиях своей карьеры Аркаро был похож на кого угодно, но только не на «маэстро». На деле он, скорее всего, тянул на звание мистера, и, если говорить откровенно, шансов у него не было почти никаких.

Если впервые поглядев на Ларри Бёрда вы могли подумать, что перед вами будущая баскетбольная суперзвезда, то можно было бы точно сказать, что в голове у вас бо-ольшой беспорядок. Перед вами стоял явный герой пьесы под названием «Белый человек прыгать не умеет», но чтобы суперзвезда — да он не прошел бы элементарного медицинского освидетельствования на это звание. Для начала он просто не был способен бегать и скорее ковылял на утиных ножках, явно не слишком знакомых друг с другом. Потом был его бросок, скромное движение, начинавшееся примерно от уха, а потом посылавшее мяч к корзине невысоко, в обманчивой близости от рук защитников. Завершалось все его неспособностью к прыжку, недостатком, который в раздевалках НБА зовется «болезнью белого человека», поводом для его же собственной шутки: «Когда я прыгаю, под мои кеды и бумажки не пропихнешь».

Как же мог игрок, обладающий таким количеством атлетических недостатков, сделаться одним из величайших спортсменов всех времен? Должно быть, дело было в одном из непонятных компонентов, составлявших вместе Ларри Бёрда, величину, заметно превышавшую сумму составлявших ее частей. «Баскетбол никогда не был для меня отдыхом. Он был скорее моей любовью. Я просто играл в баскетбол и всегда пытался сделать все возможное, чтобы победить», — говорил он, пытаясь объяснить, что же заставляло Ларри бегать, бросать, прыгать — и побеждать.