КУНЬИ

В семействе куньих звери небольшие, но очень ловкие и хищные. Живут они на всех конти­нентах, кроме Австралии и, разумеется, Ан­тарктиды; приспособились ко всем ландшафтам и хотя появились на Земле раньше всех совре­менных хищников, однако вымирать, как вид­но, не собираются. От Заполярья до тропиков населяют куньи планету. Когти у них невтяж­ные, так сказать, собачьего, а не кошачьего образца. У некоторых под хвостом железы с очень неприятным запахом — это своего рода химическая защита, их выделения используют­ся и для выставления пахучих знаков на грани­цах охотничьих участков.

В странах СНГ обитает 18 видов животных из семейства куньих: всем известный соболь, ку­ница, норка, горностай, хорь, ласка, выдра, бар­сук, росомаха и др.

«Редкий зверовщик вернётся с белкования с соболем, а другой, прожив на белкованье два-три месяца, не увидит и следа соболя», — писал, сокрушаясь, А.А. Черкасов.

Теряли мы соболя безвозвратно. Почти всюду его истребили ещё перед Первой мировой войной. Мех у соболя очень дорогой: с каланом и шин­шиллой делит он место среди самых ценных пушных зверей. Русские учёные твёрдо решили спасти соболя. До 1957 г. расселили зоологи по таёжным лесам шестнадцати краёв, областей и республик 12,5 тыс. соболей. И результаты прев­зошли всякие ожидания. «Теперь, — писал про­фессор В.Н. Скалон, — соболя стало не меньше, а может быть, больше, чем сто лет тому назад.»

Темнохвойные, захламлённые буреломом, ни­зинные и горные таёжные леса любит соболь. Нор он не роет, живёт в дуплах, которые от земли невысоко (куница повыше селится). Под­лесок, бурелом, коряги, вывороты соболю всего милее. Верхом ходит он с дерева на дерево реже, чем куница, больше низом (по земле) бегает. Охотится днём и ночью (куница — ночной зверь). Зимой соболь не спит, как барсук, рыщет по снегу, но от гнезда (где-нибудь под корягой или в невысоком дупле) далеко не уходит, обыч­но лишь на 2—3 км. У соболя охотничья терри­тория от 25 до 3000 га. Если другой соболь сюда явится, дерутся хозяин с пришельцем отчаянно.

Когда сильные морозы и метели, соболь вял. День за днём уходит, а зверь сидит в гнезде. А если выйдет, норовит бежать по валежинам,





ветровальным деревьям — по всему, что хоть на полметра от земли. Замечено: теплее ему тут бегать. Бывает, и в сугроб нырнёт, и под снегом ищет. Так и от собак спасается: в сугроб, потом вбок, пробежит изрядно, выскочит наверх — и опять в сугроб, пока не найдёт надёжного убежи­ща под корнями, в валежнике, в каменных плитах. Полёвок лесных и землероек умело на­ходит соболь под снегом, там же их обычно и ест. За белками соболь охотится не так ловко, как куница. Тут у него больше неудач, чем удач. Нападает на зайцев, глухарей, тетеревов, рябчи­ков, даже на зверей куньей породы — колонков и горностаев. Горностай спасается от соболя в сугробе, а тот его «вытаптывает», в оклад бе­рёт — кругом того места, где горностай нырнул под снег, сам ныряет, прыгает, снег утаптывает, пока не поймает «соседа». Но не всегда это ему удаётся.

К тетеревам и глухарям, спасающимся от стужи под снегом, когда их почует, соболь под­ходит осторожно, тихо переступая с ноги на ногу (но не ползком). Потом с расстояния метр-полтора прыгает на птицу. Но глухарь силён и, бывает, не метр и не два, а вёрсты, как уверяли А.А. Черкасова сибирские охотники, летит с вцепившимся в него соболем. Тут уж кто кого. Но чаще всё-таки «с позором для соболя конча­ется этот полёт».

Ест соболь и ягоды: бруснику, землянику, рябину, и кедровые орешки. Зимой разоряет кладовые бурундуков и белок. Сам запасов обыч­но не готовит.

Гон — свадьбы соболиные — летом: в июне — июле. Но странное дело — слишком долго бере­менны соболиные матки: 253—297 дней! Только следующей весной, в апреле — мае, приносят трёх-четырёх (иногда до семи) соболят. Получа­ется так потому, что оплодотворённые яйце­клетки месяцев 7—9 не развиваются, а потом вдруг за месяц-полтора, быстро нагоняя упущен­ное время, эмбрионы растут и как раз к весне созревают. Соболь-самец тут соболюшке помога­ет, приносит всякую добычу. Но семьёй живут недолго: в июле подросшие соболята уже уходят от родителей.

Куница лесная похожа на соболя. В Европе, где соболя нет, она занимает его экологическую нишу. Только зверь это больше ночной, больше любит, особенно осенью и в начале зимы, ходить верхом, с дерева на дерево — «грядой». И вер­хом, и низом пробегает куница больше, чем соболь: 6—10 км, а то и 16 км за сутки. Особен­но, если зима кормом бедная. Редкую ель про­пустит, не обследовав, спит на ней белка или нет. Белок куницы хватают прямо в гнёздах. И тут же, в их гнёздах, часто спят днём. Дупла, кото­рые повыше от земли, гнёзда аистов и сорок — временные убежища куниц. Постоянные нужны только самкам с детёнышами, а бездетные бро­дят по лесу. Охотничьи участки у них большие:









500—700 га, а у самцов и 1000 га — за одну ночь такие обширные угодья не обойдёшь. Вот и спят где приходится и где застанет рассвет. В своих владениях куница хорошо знает все пригодные для отдыха и укрытия места: дупла, бурелом, валежины и вывороты.

Другие звери куньего семейства поменьше куниц (кроме хоря). Это ласки, горностаи, колонки, норки и др. Среди них ласка — самый маленький на Земле хищник. Мыши и полёвки — обычная её добыча. Промышляет она их и в лесах, и в тундре, на полях и в лугах, нередко — в деревнях и городах. Плавает ласка хорошо, но по деревьям почти не лазает.

«Она не пакостлива, — писал А. А. Черкасов, — и, когда мышей много, никогда не тронет съестных припасов... И там, где поселилась ласка, наверняка уже не будет мышей, потому что она их преследует с особым ожесточением и по тонкости своего тела пролезает в самые узкие и тонкие их норки... Отважна до невероятности, смелость в её нападениях доходит до дерзости. Она душит даже зайца... Сибиряки говорят: "Ласка, поймавшись за шею тетери, так крепко прилипает, что ни за что не оторвётся, и так проворна, что на взъёме душит косачей и, перекусив им глотки, падает с ними наземь и никогда сама не убьётся" ».

Загадочны отношения ласок с лошадьми. Всюду в России среди крестьян бытовало поверье, будто домовой «играет» по ночам с лошадьми. Сплетает их гривы в космы и колтуны, щекочет, а то и совсем до белого пота заездит коня. Случалось, войдёт утром хозяин в конюшню, а лошадь вся в мыле, перепуганная, словно сам чёрт её объезжал! А грива запутана так, что и не расчешешь...

Профессор П.А. Мантейфель, известный наш зоолог, однажды застал этого «домового» верхом на лошади, в перепутанной её гриве. То была, как утверждает он, ласка.

Охотясь в конюшне за мышами, возможно, пристрастились неко­торые ласки залезать на лошадей и, прокусив кожу, слизывать капельки лошадиной крови. Некоторые лошади, почуяв ласку, при­ходят в сильное возбуждение, их начинает трясти дрожь.

Горностай — это тот зверёк, мех которого носили как знак верховной власти короли, цари и владетельные князья. Европейские леса, лесотундры, особенно берега рек, — места, где обитает горностай. А его пища — лягушки, грызуны, змеи, рыба, птицы, черника, брусника, можжевёловые ягоды. Когда всего этого много, горностай запа­сает излишки пропитания, чтобы не голодать в бескормное время. Как и ласка, он ловок и отважен: нападает и на зайцев, тетеревов, слу­чается, даже и на глухарей. Когда горностай возбуждён, он резко и громко стрекочет.

Колонок во многом похож на горностая, но в отличие от него на зиму не белеет. Весит всего 30—75 г. Обитают колонки в Азии: в Сибири, в Северной Индии, в Японии.

Хорь. В России живут два вида хорей: чёрный, или лесной, и светлый, или степной. Тёмный хорь предпочитает опушки, вырубки, овраги, захламлённые и заросшие кустарником места, хотя зверь он лесной. Светлый хорь селится большей частью в степях, на лугах, в полупусты­нях. В остальном они похожи образом жизни. Оба, уничтожая массу вредных грызунов, прино­сят большую пользу. Впрочем, бывает и вред от хоря: когда заберётся он в курятник, передушит немало птиц, больше, чем может съесть.

Норка — близкий родич хоря. Теперь в Рос­сии — два вида норок: европейская и американ­ская. У норок лапы с перепонками. Образом жизни и немного видом напоминают норки выдр: селятся у воды, плавают и ныряют от­лично. Ловят они рыб и лягушек, раков, моллю­сков, насекомых, грызунов, уток, иногда даже гусей. Американские норки охотятся порой и на зайцев. Едят ягоды. Там, где встречаются аме­риканские и европейские норки, бывают между ними помеси, но отношения их в общем-то не мирные: американские норки вытесняют и даже истребляют европейских.

Вопреки своему названию норы эти зверьки роют неохотно: чаще всего их гнёзда находятся в дуплах над корнями старых ив, под упавшими деревьями. «Из гнездовой камеры обычно ведут один-два выхода-входа, — пишут В.В. Дежкин и С. В. Мараков. — Близ одного из них за поро­гом жилья расположена уборная. Привычка к чистоплотности у норки прирождённая... Пол выстлан сухой травой, листьями, мхом, хвоей... Свою постель зверёк часто взбивает. Делает он это мастерски, лапами и зубами одновременно, потом ложится и сворачивается клубком».

Генетики вывели на зверофермах норок са­мых разных окрасок: сапфировых, жемчужных, топазовых, серебристых, белых, стальных и про­чих — больше двух десятков цветовых форм. Цена шкурки новой модной расцветки на миро­вых аукционах иногда — 400 долларов.

Теперь речь пойдёт о самых крупных зверях куньего семейства. И первый из них калан, или морская выдра: 40 кг весят старые самцы. Вто­рое место у росомахи: вес матёрых — 32 кг (но самки весят лишь 16 кг).

«Это кудой, шибко кудой, сама последний зверь», — такая, как говорит А.А. Черкасов,

















издавна в Сибири характеристика у росомахи. «Кудой» (т. е. худой, плохой) — потому что она падаль ест, змеями не брезгует. «Она, прокля­тая, туманит взор, так что собаки после этого плохо видят и теряют её из глаз», отвратитель­ная своим зловонием, которое испускает, когда псы окружают её. Росомаха всякого задавленно­го зверя и птицу из капканов ворует (сама, однако, умудряется в ловушку не попасть). Харч охотничий, припасы съестные, в лесу оставлен­ные, тоже ворует. А то, что не съест и не унесёт, поливает пахучей своей жидкостью, чтобы поме­тить своим запахом.

Прожорлива росомаха и смела. Даже у рыси без страха отбирает добычу. Лиса ей попадётся или выдра — может загрызть их росомаха. На косуль, иногда на бобров, молодых или больных лосей и оленей нападает и давит.

Крупную добычу росомаха не носит в зубах, т. к. слишком тяжела она для неё, а волочит по земле в место поукромнее, по пути ест и опять волочит. Далеко потом не уходит: сразу съесть не может, кормится несколько дней. Иногда к большой добыче собираются и другие росомахи и сообща пируют.

Когда росомахе с большой охотой не повезло и она голодна, то ловит лягушек у рек и озёр,

молодых уток, рыбу. Шерсть у росомахи от воды намокает плохо. По этой причине обшивают эскимосы её мехом свои одежды по краям рука­вов и ворота, чтобы на морозе не деревенела впитавшая воду малица.

Но вот у кого шкура, можно сказать, воду просто отталкивает, совсем её не принимая, так это у выдры. Оно и понятно: выдра — водяной зверь. Рыбья гроза!

Выдра при случае и диких утят, зайцев и болотных черепах ловит. Не брезгует водяными крысами, лягушками и раками. Но больше всего она любит рыбу. Но выдра — не враг рыболову, а друг. В последнее время биологи установили такую удивительную зависимость: как только у каких-нибудь водоёмов истребят выдр, в них вначале рыбы станет больше, но потом количест­во её заметно уменьшается. Как только снова расплодятся у тех рек и озёр выдры — опять там больше рыбы! Выдры ловят много больных рыб: удаляют тем самым заразных рыб из воды.

Выслеживая добычу, выдра таится на берегу и смотрит. А то и морду опустит в воду, чтобы лучше видеть. Заметит рыбью стайку — осторожно, без шума скользнёт в реку. Там, под водой, рванётся вперёд — и рыба у неё в зубах! Если выдра поймает большую рыбу, тащит её на берег, там и ест. А с маленькими она расправляется прямо в воде.

Выдра с рыбами в «кошки-мышки» играет! Когда сыта и хочет позабавиться, отпустит ры­бёшку и ждёт — пусть подальше отплывёт. А потом пускается за ней в погоню. Поймает и снова отпустит. Выдра вообще очень любит по­играть. Из всех игр самая любимая у неё — катание с горы. Зимой — с ледяной, летом луч­шее место для такой игры — глинистый обрыв. Одна выдра скатится — обрыв ещё сухой, трудно по нему скользить. Вторая, третья съезжают — намочат горку своими телами и тогда по ней, как по льду, можно кататься. И катаются: одна съедет, за ней другая спешит свою очередь не пропустить. Так часами забавляются.

Всего на Земле — 18 видов выдр. Обитают они на всех континентах, кроме Австралии.

Некоторые выдры плывут из рек в море, что­бы ловить там рыбу. Но такой морской поход — явление, так сказать, временное и нерегулярное. Однако есть выдра, которая постоянно живёт в море и на морских берегах, — это калан. Обитает калан у северных тихоокеанских побережий Азии и Северной Америки.

Летним днём каланы обычно плавают в не­скольких километрах от берега в море. В сумер­ках они возвращаются на сушу. Каланихи — очень нежные и заботливые матери, но, увы, малодетные: родится у них только одно дитя раз в два года. Двойни очень редки. Рожают каланихи на берегу или на скалах в море. Пример­но двухнедельного детёныша мать уже учит пла­вать: положит на грудь и, придерживая одной лапой, плывёт на спине в море. С ним, бывает, и ныряет за добычей на дно (детёнышу это ничем не грозит: у каланов при нырянии слуховые проходы и ноздри замыкаются). А добыча — морские звёзды, ежи, рыбы, кальмары, мол­люски, крабы.

Каланы, нырнув, собирают морских ежей и другую добычу, кладут её в складки кожи под мышкой и плотно прижимают лапой, чтобы не растерять. Часто захватят на дне ещё и камень и плывут наверх. Обедать на берегу калан не любит. Волны его покачивают, а он лежит себе

на спине. На груди у него вроде как стол обеденный: утвердив на ней ка­мень, достаёт из-под мышки морских ежей или другую добычу, пойманную на дне, и, разбив о камень, ест не спеша. Поест калан и зевать начнёт. Зевает-зевает, а потом уснёт тут же в воде, лёжа на спине. Лапки на груди сложит, уткнёт в них мордочку и покачивается на волнах, как в гамаке. Единственные враги каланов, кроме человека, — косатки (хищные дельфины).

Прежде каланов было много. Ради дорогого меха их массами истребляли. Теперь на Куриль­ских островах и Камчатке их уцелело, по-види­мому, 4—5 тыс. (в Америке — около 10 тыс.). Охота на них запрещена.

Иногда спрашивают, есть ли в Америке со­боль. И ответ получают: нет, в Америке истин­ный соболь не живёт. Тогда как понять, когда нередко приходится слышать: «американский соболь» или (он же) «гудзонский соболь»?

А так: это не соболь, а американская куница. Честь называться соболем присвоена ей не совсем законно: на основании ценности в пушной тор­говле (однако меньшей, чем у нашего соболя). Как и куница, гудзонский соболь любит жить и охотиться на деревьях, любит ходить с дерева на дерево.

БАРСУК И МЕДОЕД

Обыкновенный барсук из семейства куньих — зверь не только лесной: селится и в степи, и в пустыне. Лишь тундра ему не по душе. Норы роет в лесу, больше всего по оврагам, а в пустынях — в песчаных буграх. Барсучья нора — грандиозное для зверя сооружение. В ней много отнорков, входов и выходов, иные в десятках метров друг от друга. В норе — абсолютная чистота. Подстилку — сухие листья, мох, траву — барсуки выносят нередко по утрам из норы проветривать и сушить. Барсуки необщительны: близкого со­седства даже своих соплеменников, других барсуков, не терпят. Днём спят в норах, ночью промышляют личинок насекомых или их самих, лягушек, ящериц, змей, зайчат, птиц — всех, кого могут одолеть.

Немало шмелиных гнёзд разоряет барсук. Взбешённые шмели его кусают, а он, когда уже невмоготу, катается по земле, давит их. Потом опять спешит к гнезду, чтобы съесть мёд и детку.

Барсук почти все солнечные дни проводит в подземелье, а для здоровья это, как известно, вредно. Потому, прерывая дневной сон, он выходит погреться на солнце. Лежит, сидит у норы на припёке или бродит вокруг. Когда барсучата родятся, мать их тоже выносит «позагорать». Надо пола­гать, чтобы рахита не было.

К зиме барсуки сильно жиреют, увеличивая вдвое свой вес: старые самцы — почти до 32 кг. И там, где зимы хо­лодные, звери спят с октября примерно по апрель. В тех местах, где барсуков не беспокоят, они поселяются целыми колониями, и их норы ветвятся под землёй на пространст­ве иногда в 25 га.

Барсук для лесного хозяйства — зверь очень полезный, много он истребляет майских и других вредных жуков. В тех местах, где всех барсуков перебили, гибнут от жуков-вредителей деревья.

Некоторые исследователи считают, что наш медоед и африканский ратель — один вид. Но если это и разные виды, то очень близкие. Вся жизнь рателя — в постоянной борьбе с пчёлами, которые в Африке часто гнездятся в земле. Гус­той мех, толстая шкура и жир надёжно охраняют его от укусов. Очень интересен этот зверь тем, что живёт в «сладкой» дружбе с птицей медоуказчиком, или индикато­ром. Медоед-бортник и медоуказчик-разведчик — замеча­тельная пара. Один находит мёд, другой его добывает. Едят вместе. Когда медоуказчик увидит рателя, кричит громко. Сейчас же на его крик с радостным «кудахтаньем» спешит ратель. А птица, его друг, трещит не умолкая. Перелетит с куста на куст и опять поджидает барсука.

Барсук в туче яростно атакующих пчёл разоряет их гнездо, ест детку и мёд, а медоуказчику оставляет пустые соты. Но для того и воск — лакомство. Эта удивительная птица (с помощью ещё одних друзей — симбиотических бак­терий и дрожжей, поселившихся в её кишечнике) способна, оказывается, переварить несъедобный почти для всех воск.

СКУНСЫ

В Северной, Центральной и Южной Америке живут скун­сы. Природа наделила этих зве­рей оружием столь же необычным, как и эффективным: разворачиваясь «тылом», они брызжут жёлтой маслянистой жидкостью. Плотная струя летит четыре-пять метров и метко попадает в цель, хотя скунс стреляет, что называет­ся, не глядя, потому что химические железы у него под хво­стом. Чтобы «дать залп», он вы­нужден повернуться к мишени задом. Иногда это, как говорят военные, одиночный выстрел, а то и автоматная очередь из пол­дюжины залпов, которые поража­ют цель за несколько секунд.

Основное вещество в химичес­ком оружии скунса — этилмеркаптан. Человек чувствует его запах (самый отвратительный на свете!), даже если вдохнёт его только 0,000000000002 г! Тот, на кого попала хоть капля скунсо­вой струи, не рискнёт несколько дней показываться на людях, да­же если хорошо вымоется и пере­менит платье. Очень стойкий запах!

Надёжно защищённый от не­другов, скунс никогда и никуда не спешит. Даже если его преследу­ет стая гончих, скунс не ус­корит шага. Как только псы приблизятся до черты, дальше которой их подпускать уже небез­опасно, полосатый скунс посыла­ет первый предупредительный сигнал — топает ногами. По­том поднимает хвост, но конец его ещё полусогнут: боевой «флаг» полуспущен. Третий и по­следний сигнал, непосредственно предшествующий «газовой» ата­ке, — хвост трубой вздымается к небу, взъерошен весь. Это озна­чает: «Беги скорее — стреляю!» Затем следуют быстрый разво­рот и «залп», который, если и пролетит мимо, шибает в нос, словно таран.

Пятнистый скунс, который поменьше полосатого, пос­ледний сигнал подаёт совсем необычно: встанет на передние ноги — головой вниз, задними ногами вверх — и наблюдает, приподняв голову, какое впечатление на противника произвёл его акробатический номер. Если нужного впечат­ления не произвёл, тем хуже тому, кто им пренебрёг!

Скунсы всеядны. Поедают немало гусениц и этим очень полезны. Они довольно плодовиты: до десяти крохотных детёнышей приносят в одном помёте.

По причине исключительной вонючести у скунсов почти нет в дикой природе врагов. Однако пумы и американские ма­лые рыси, бывает, идут на риск стать сугубо вонючими и нападают на скунсов.