Цинтии было 30 лет. Эту женщину направил ко мне мой друг, психиатр. Ее потребность во внимании стала очевидной еще до того, как она вошла в мой кабинет. Я слышала, как она говорит и смеется в прием­ной, и голос ее звучал примерно вдвое громче любой до­пустимой нормы. Из-за своей привычки бурно жестику­лировать она ухитрилась опрокинуть лампу и разлить свой кофе уже за тот короткий промежуток времени, по­ка представлялась моим сотрудникам. Выйдя, чтобы пригласить ее в кабинет, я увидела, что ее слишком обле­гающее, слишком короткое платье с глубоким вырезом, взлохмаченные волосы и яркий макияж — все было на­правлено на то, чтобы транслировать в окружающий мир то же самое послание, которое передавал оглуши­тельный голос и бурная жестикуляция: «Смотрите на меня!».

Вначале женщина, видимо, собиралась убедить меня, что она — одна из счастливейших клиентов, которых мне приходилось принимать в своем кабинете, и она пришла ко мне вовсе не для того, чтобы избавиться от каких-то проблем. Она сказала, что видела меня по теле­визору и захотела встретиться со мной лично. Что же ка­сается этой ее «потребности во внимании», на которую жалуется психиатр, то с его стороны это просто нелепое преувеличение. В конце концов, кому не нравится внима­ние? И что тут плохого, если внимание окружающих дос­тавляет ей удовольствие? Понятно, что многим это не нравится, но всякому ясно: ей просто завидуют.

Не нужно было иметь экстрасенсорные способности, чтобы через несколько минут этого скорострельного мо­нолога понять, что она протестовала слишком уж на­стойчиво. Видимо, Цинтия пыталась убедить не столько меня, сколько саму себя, будто она — счастливая безза­ботная женщина, которой нравится собственный образ жизни. Полчаса спустя Цинтия уже заливалась слезами и ее голос звучал тихо, спокойно, почти робко. Наконец она впустила меня за свой разукрашенный фасад и пока­зала, сколько одиночества, грусти и беспомощности скрыто в тайниках ее души. Из-за этой потребности во внимании — качества, которое ей будто бы нрави­лось, — ее не раз увольняли с работы, обвиняя в разру­шительном или «несоответственном» поведении. Кроме того, она была импульсивно неразборчива в личных связях и часто соблазняла молодых людей своих подруг, — в результате с ней перестал общаться и новый любовник и давняя подруга. Что же касается ее ухажеров, то, немного попользовавшись ее телом и деньгами, они шли к женщинам, требовавшим к себе уважения, которого Цинтия не требовала или не могла требовать, поскольку не ува­жала себя сама. Она слишком много времени проводила в барах, что вызвало угрозу алкоголизма, — именно эта проблема привела ее к психиатру, поскольку женщина полагала, что все остальное в ее жизни совершенно нор­мально. Но после восьми месяцев работы ни она, ни ее психиатр не достигли никакого заметного успеха. Цин­тия родилась в семье среднего достатка, родители с мла­денчества окружили дочь любовью и заботой, и никакие обстоятельства ее детства не давали ключей к этому не­контролируемому неумолимо возрастающему страху, что ее не заметят.

Гипнотизировать Цинтию было сплошное удоволь­ствие: открытая, отзывчивая, четко формулирующая свои мысли. Поскольку ее проблема была так специфич­на и сложна, я велела ей сразу же отправляться в точку входа. Цинтия немедленно попала в момент своей на­сильственной смерти во время войны между француза­ми и индейцами. Она была тогда семнадцатилетним под­ростком. Следующее, что увидела женщина: она одна среди простирающихся до горизонта пологих зеленых холмов, перед большим каменным домом с соломенной крышей. Как и в описанном выше случае Алана, я внача­ле подумала, что Цинтия рассказывает о Другой Стороне. Но чем дальше она говорила, тем больше я убеждалась, что после той конкретной смерти она попала отнюдь не Домой.

В доме и во дворе играли дети, за ними присматрива­ли женщины в длинных черных одеждах. Цинтия смот­рела на них через окно, и для этого ей приходилось па­рить на некоторой высоте над полом. Она отчаянно хоте­ла присоединиться к детям и поиграть с ними, но понимала, что это невозможно. И еще Цинтия понимала, что, хотя она прекрасно видит и слышит этих людей, они ее не замечают, словно ее не существует. Самое грустное, что она была там уже очень давно; очевидно, женщина попала в какую-то ловушку. Больше всего на свете ей хо­телось уйти оттуда и положить конец этой мучительной изоляции у окна, где она находилась, потерянная, одино­кая, обреченная на это немое невидимое существование. Но никто ее не замечал, и никому не было до нее дела.

Как выяснилось, она оказалась возле католического сиротского дома в Ирландии и была призраком, который попал в ловушку между Землей и Другой Стороной, не принадлежа ни одной из них. Именно это ужасное безна­дежное существование между жизнями и стало причи­ной клеточных воспоминаний, вызвавших у Цинтии не­истовую потребность во внимании. У меня были тысячи клиентов, но тех, кто регрессировал в кошмарное сущес­твование в качестве призраков, можно сосчитать на пальцах одной руки. В этом состоянии им остается толь­ко беспомощно ждать, что придет какой-нибудь спаси­тель (земной или с Другой Стороны) и освободит их. И в нынешней жизни такие клиенты, каждый по своему, страдают от ощущения неприкаянности и всеми силами стараются, чтобы их заметили, приняли и обняли, — ведь именно этого в конечном счете хотела и Цинтия.

Как я уже отмечала в этой книге, наш сознательный ум обмануть легко, но сверхсознательный ум и клеточная память резонируют и отвечают лишь на истину. Цинтия ни на секунду не сомневалась в том, что та псевдожизнь в земном плену, куда она вернулась во время регрессии, не была просто игрой воображения. Она вспомнила нечто настолько же реальное, как тот факт, что утром она оде­лась и поехала в мой офис. И женщина ощутила ослабле­ние боли, которую причиняли ей эти клеточные воспо­минания так же отчетливо, как если бы наконец прекра­тилась мучившая ее долгое время лихорадка.

Через восемь месяцев я получила от нее замечательное письмо на восьми страницах. Благодаря двенадцатишаговой программе и искреннему желанию сделать что-нибудь стоящее в жизни она бросила пить. Кроме того, у нее теперь нет времени ходить по вечерам в бары: она ре­шила стать преподавательницей и поступила в колледж. «Очевидно, мне по-прежнему необходимо внимание де­тей, — писала она, — но теперь я предпочитаю получать его, помогая детям обрести знания. И еще я хочу служить им наглядным примером человека, который совершил в жизни все мыслимые и немыслимые ошибки и все-таки сумел выйти на верный путь». Цинтия на некоторое вре­мя прекратила интимные отношения с мужчинами, — до тех пор, пока не убедится, что стала «достаточно здо­ровой, чтобы строить здоровые взаимоотношения». Она написала, что пытается восстановить дружбу с теми, кого некогда предала.

И еще в конверте была фотография симпатичной молодой женщины с цветущим лицом, чья естественная, не кричащая красота несомненно привлекала достаточно внимания окружающих, — благодаря душевному равно­весию и спокойной уверенности в себе, которые она из­лучала. Я бы подумала, что вижу младшую сестру той не­обузданной женщины, что была у меня в офисе, но под фотографией стояла подпись: «С любовью и благодар­ностью, освобожденная от земного плена Цинтия».