Философский концепт чуда. Всё сказанное вовсе не отрицает признания чуда, только не в ортодоксально-религиозном и не в конкретно-научном, а в философском смысле этого слова. Если в природе чудес как таковых не бывает, а в области слепой веры чудеса нетрудно выследить и истребить силой разума, это не значит, что чуду больше негде угнездиться. Эпистемологическое убежище чуду предоставляет вненаучное знание. На его границах — в области этики, эстетики, вообще аксиологии — приволье всему чудесному. Правда, лишь в эмоциональном, субъективно-личностном смысле данного термина. Чудо — удел человеческой свободы, бросающей вызов тотальной детерминации космоса и частичной детерминации социума. Когда знания недостаточно или оно вовсе не нужно, тогда его дублирует чудо как синоним субъективного, ничем не обусловленного извне выбора. Так получаются чудеса родства, любви, дружбы, надежды и всех прочих недетерминированных, но онтологически укорененных в жизнебытии людей реалий этой самой жизни. Чудо, получается, не что иное, как непредсказуемый результат эволюции природы и, главное, последующей культуры. Короче говоря, чудо придумал сам человек для объяснения себе лично необъяснимого всем другим.

Итак, философия должна вывести понятие чуда из области религии и богословия. Однако отрицать чудо в духе классического скептицизма сегодня уже не актуально. Надо рационализировать чудо в рамках неклассической теории познания. В таком случае всё чудесное в жизни личности и культуре социума можно объяснить с помощью понятий веры, надежды и любви. Тогда в природе чудесное будет равно предельно редкому или же в принципе возможному в будущем.

Религия и мифология похожи друг на друга своим акцентом на иррациональное, интуитивно-эмоциональное восприятием действительности. Существенная разница между ними прежде всего в том, на что направляется вера в сверхъестественное. Миф как-то компенсирует нечто жизненно важное, но временно недосягаемое, хотя вообще-то, в будущем в принципе доступное человеку. Так, шаман нужен до тех пор, пока нет реальных лекарств от тяжёлой болезни. А развитая религия относится к действительно и вечно запредельным сторонам жизни. Тем, о причинах и последствиях которых никто ничего по сути не знает и никогда не узнает. Такова прежде всего смерть. Что-то представлять может живое существо. Умирая, оно сливается с неорганической природой. Контраст между жизнью и смертью, осознание неминуемой кончины всех людей и себя лично, бренности наших свершений на этом свете — вот что в первую очередь породило религию в глубокой древности и питает её до сих пор.

Русскому поэту Серебряного века Ивану Тхоржевскому принадлежит следующийстих:

Лёгкой жизни ты просил у Бога: Посмотри, как тяжко всё кругом... Бог ответил: Подожди немного, Ты меня попросишь о другом.

С каждым годом всё трудней дорога,

С каждым годом тоньше жизни нить... Лёгкой жизни ты просил у Бога — Лёгкой смерти надо попросить.

Но не только тайна смерти, своей и чужой, служит ключом к вере в Бога. В не меньшей, а для определённых возрастов и типов личности в большей степени на неё влияют светлые, оптимистические моменты жизни. Осознание удивительной гармонии природы, безначальной и безграничной; хаос случайностей, из которого соткана личная судьба; бремя страстей, обретений и потерь, через которое выплывает наша душа на свет каких-то принципов и даже идеалов. Вот в таких душевных переживаниях скрываются, из них прорастают плодоносные семена веры в какие-то высшие, сверхприродные силы, воздействующие на нашу жизнь.

Осип Мандельштам так формулирует эти вопросы:

Дано мне тело — что мне делать с ним? Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и жить

Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок, В темнице мира я не одинок.

На стёкла вечности уже легло

Моё дыхание, моё тепло,

Запечатлеется на нём узор, Неузнаваемый с недавних пор.

Пускай мгновения стекает муть — Узора милого не зачеркнуть!

1909.

В общем, вера в своей культурной норме вовсе не противоречит разуму, а контролирует его там и тогда, где и когда выработанные разумом знания влияют на судьбы людей, на саму нашу жизнь. По словам нашего модного богослова, дьякона Андрея Кураева, «входя в храм, надо снимать шляпу, а не голову». А, добавлю стихами Иосифа Бродского, «тот, кто плюёт на Бога, плюёт сначала на человека...» Ведь если нам перед лицом вечности не жалко самих себя, стоит пожалеть хотя бы других людей, которые нуждаются в таком утешении, которое даёт им религия. Отдельный человек вполне может ни во что не верить. Но представить себе народ атеистов невозможно.

Впрочем, религия — столь сложное явление личной и общественной жизни, что любое её определение останется односторонним и спорным. По крайней мере, она мало кого оставляет равнодушным и заставляет определять какое-то отношение к себе. При этом лучше избегать распространённых, к сожалению, крайностей. Обратим же внимание на две группы идейных искажений, извращений действительной природы и роли религии.

Старые (для современной России) антирелигиозные догмы — плоть от плоти учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина и иже с ними. От этапа к этапу развития и практического воплощения марксистской идеологии её изначально атеистический характер нарастал (На этом историческом фоне предвыборные заигрывания нынешних лидеров КПРФ с православием выглядят просто смешно, а, по сути, кощунственно). Отношение марксизма и, в частности, советской власти к религии и церкви можно свести к следующим тезисам:

· религия якобы не вечна; в начале истории человечества был де безрелигиозный период; религия придумана жуликами для дураков; в дальнейшем наряду с религией якобы всегда побеждал атеизм, богоборчество в общественной мысли; при социализме значение религии неуклонно снижается; при коммунизме вера в бога полностью отомрёт;

· религия будто бы аморальна, потому что призывает трудящихся отказаться от революционной борьбы с их угнетателями; тем самым, способствуя порабощению народа господствующими классами; (она — «вздох угнетённой твари», по определению Маркса); её заповеди — сплошное лицемерие, они невыполнимы и необязательны для сознательных граждан;

· религия — вообще тормоз общественного развития; враждебна светским формам культуры; оглупляет население, мешает его просвещению и политическому самоопределению («опиум народа», по Марксу; «духовная сивуха», согласно Ленину).

Надо признать, что пропаганда такого рода, при всём своем алогизме и кощунстве, находила поддержку у части населения — наиболее тёмной, ущербной и жаждущей легализировать свои грабительские наклонности с помощью идей «классовой борьбы», в том числе против служителей культа. Но вместо добродушной критики отдельных недостатков духовенства и некоторой ограниченности, противоречивости самих религиозных догматов, широко представленной в фольклоре и классической литературе, мы получили в нашей стране буквальное исполнение легкомысленного завещания Вольтера, мечтавшего о временах, когда «последнего попа повесят на кишках последнего царя».

После февральской революции 1917 г. церковные круги восстановили патриаршество. Большевики, придя к власти, заключили избранного 5 ноября патриарха Тихона под домашний арест. После его смерти в 1925 г. нового патриарха не избирали до 1943 г. Тогда Сталин, в самый разгар Отечественной войны, поручил извлечённым из тюрем иереям провести архиерейский собор. На нём был избран новый патриарх Сергий, тут же призвавший всех православных верующих к борьбе против фашизма.

За 1920-е – 1930-е гг. в СССР практически полностью репрессировали духовное сословие (расстреляли, заключили в концлагери, сослали в места весьма отдалённые десятки тысяч монахов, священников, приходских активистов, сектантов). Вот архивная статистика (собранная историком В.В. Раковым и его учениками) по одной Курской губернии и только за 1937 г. Тогда местными органами НКВД было арестовано 8354 человека. Среди них «духовенство и монашествующие элементы» составили 245 человек (3 %), из них к высшей мере наказания приговорено 146; «сектантский и церковный актив» — 576 (7 %), из них расстреляно 213. А ещё раньше, в годы революции и Гражданской войны большевики расстреляли епископа Белгородского Никодима (Кононова); настоятеля Успенского Николаевского собора в Белгороде протоиерея о. Порфирия (Амфитеатрова), смотрителя Белгородского духовного училища протоиерея о. Петра (Сионского), настоятеля церкви села Мясоедова протоиерея о. Константина (Ничкевича), настоятеля Преображенской церкви г. Белгорода протоиерея о. Алексия (Попова), священника с. Журавлинки о. Константина (Ефремова), тимского священника Пузанова и несколько десятков других священнослужителей КурскоБелгородской епархии.

К началу 1930-х гг. оказалось закрыто больше 90 % монастырей и храмов (в той же Курской губернии на 1917 г. действовало 13 монастырей, 1 скит, 1440 храмов, 57 часовен), здания которых в своём большинстве подверглись разрушению, несмотря на архитектурную ценность многих из них. Земельные владения и прочее имущество церкви подлежало «национализации». «Чёрными досками» русских икон XIV–XIX веков комсомольцы обивали полы и стены сельских клубов. На металлолом шла церковная утварь, начиная с колоколов. Тысячелетние святыни русского народа оказались безжалостно поруганы. В образовании и просвещении на десятилетия утвердился малограмотный, но воинствующий атеизм.

Гонения на церковь продолжались до конца 1980-х гг. Празднование тысячелетия крещения Руси в 1988 г. стало началом возрождения российского православия.

Прекращение, а затем и законодательный запрет государственного атеизма, возвращение церкви её гражданских прав, реальное признание свободы совести для всех граждан — одно из важнейших завоеваний периода демократических реформ 1990-х годов в России. Раньше, в 1950-е – 1980-е годы, когда уголовные репрессии за веру поутихли, в случаях выявленного партийными органами крещения новорожденного, вообще посещения церковных служб студентов снимали со стипендии; за ношение крестика-тельника исключали из комсомола; выявленных среди студентов баптистов и прочих сектантов безоговорочно исключали из высшей школы.

Осуждая вульгарный и воинствующий атеизм большевистского типа нельзя закрывать глаза на атеизм действительно научный, обоснованный теоретически и практически. Антирелигиозное свободомыслие в разных формах существует всегда. Целыми тысячелетиями в древности и средневековье оно было возможно только внутри какой-то религии или церкви. Такого рода альтернативные течения именовались адептами господствующей веры еретичеством. Еретики порывали со старой верой, но, как правило, организовывали новую, как-то реформированную (как у западных протестантов) или, напротив, отрицали церковные реформы (вроде наших отечественных старообрядцев). Кроме того, издревле встречались богоборцы — мыслители, вообще-то признающие существование богов (или Бога), но критикующие небесные силы за какие-то упущения в руководстве земными делами.

Эпоха Возрождения и особенно Новое время в Западной Европе востребовали более принципиальное отрицание слепой веры во всесильных идолов.