МЕДВЕЖЬИ

Весна ещё ранняя, апрель. Снегу в лесу по ельникам, борам, буеракам много. Глубо­ко вязнет медведь в нём. Вылез из берлоги, не терпится ему. Как запахи весны почуял, про­ломил «небо» спальной ямы своей, выбрался на свет. Лёг, щурясь, тут же, поверх берлоги. Лежал в дремоте ещё крепкой дня три, никуда не ухо­дил.

Но вот пошёл, всюду хозяйничая: корягу вы­вернет, камни какие перевернёт. Сила велика у зверя. Может, мелочь какая живая есть, чтобы её съесть. Похудел за зиму, голодный зверь, всё жуёт и гложет, что зелено, что живое суетится по весне. Да и падаль найдёт — попирует. Му­равейник — находка особенно приятная. Весь разроет, раскидает далеко вокруг. Лапы поли­жет и «кладёт их на муравьище». Насекомые суетятся, на медвежьи лапы толпами лезут. Он их слижет и съест. И за новой порцией тянется когтистой лапищей.

Когда с моховых болот снег сойдёт, клюкву медведь на них собирает. Щуки на разливы пойдут метать икру — и медведь туда же. Вы­смотрит косматый с берега какую побольше и всеми лапами, как лиса на мышь, прыгнет на рыбину с шумным плеском.

Оттуда, где спит, туда, где кормится, ходит медведь обычно одной тропой, к которой привык. А там, где медведей много, тропы эти — часто единственные дороги в тайге. Ведут они к самым удобным перевалам, к самым рыбным и ягодным местам. Вся Камчатка, например, пере­сечена такими дорогами.

Нет зверя в тайге, кроме тигра в Приамурье, где бурый с полосатым встречаются, да ещё, может быть, большого лося и кабана-секача, который бы медведя не боялся и которого при случае медведь не заломал бы. Лось и кабан, впрочем, тоже от медвежьих когтей не застрахо­ваны. Однако больших секачей косолапый всё-таки остерегается. Но матку с поросятами если увидит — своего не упустит. Оглядится, нет ли кабана поблизости, подползёт тогда без шума по круче и начинает кидать, катить с горы на них камни, коряги, которые потяжелее. Иной раз и задавит так какого-нибудь поросёнка.

Купается медведь с плеском, с шумом. Ко­лотит, забавляясь, лапами по воде. А плавает просто отлично: и на боку, и на спине, и стоя в воде «солдатиком».

Забот у медведя немало. Особенно у медведи­цы с медвежатами. Хорошо ещё, пестуны помо­гают, что бы она без них делала? Медвежата, рождённые в этом году, прозываются муравей­никами, прошлогодние — лончаками. Но тех лончаков, что медведица оставляет при себе и





которые помогают ей смотреть, ухаживать за малютками мура­вейниками, именуют пестунами. Обычно медведица выбирает одного пестуна. И обычно этот пестун — самочка. Самцов очень редко оставляет медведица в пестунах. Гонит их осенью всех прочь от себя.

Медвежья семья шествует обычно так: впереди медведица, за ней муравейники, а тыл замыкает пестун. Однажды случилось так: переходила медвежья матка с малолетками и пестуном речку. Одного малыша, ухватив за загривок, перенёс через быструю воду пестун, другого сама медведица. За третьим на другую сторону реки пестун не пошёл, и мать дала ему пару увесистых шлепков. Тогда он, осознав вину, потопал за братишкой по камням через реку.

Рожает медведица медвежат зимой в берлоге (в январе — феврале) одного-двух, реже четырёх и даже порой шестерых. Крохотных совсем: с рукавичку — полкилограмма в каждом, не больше. Они слепые (до месяца), шерсть на них редкая, растут, пока в берлоге, медвежата медленно. И дрожат: холодно им. Мать и согревает сосунков, укрыв лапами, и дышит на них, чтобы им теплее было.

Постель берложную медведи готовят из мха и надранной с деревьев коры. Некоторые медведи, в местах, где не очень холодно, ложатся зимовать прямо среди молодых елей, только согнут над собой их вершинки — получится нечто вроде шалаша, в нём и спят. Но там, где зима студёная, роют яму для берлоги где-нибудь недалеко от воды, на болоте, под корнем упавшего дерева. Иные яму накрывают хворостом, ветками, мхом. У такой берлоги, как говорят, есть «небо»,





т. е. крыша. «Челом» берложным называют дыру в берлоге — отдушину.

Рассказывают про медведя, будто он зимой лапу сосёт. Может быть, и сосут некоторые — оттого, как думают, что кожа на подошвах линя­ет и чешется. Но, говорит А. Черкасов, не слы­шал он что-то, чтобы добывали медведей в бер­логах с обсосанными лапами: у всех они сухие, грязные ещё с осени, в пыли и с присохшей землёй.

Прежде чем лечь в берлогу, путает медведь свои следы, как заяц, петляет по бурелому, мо­ховым болотам, по воде, скачет вбок со следа и через валежины, одним словом, туда-сюда не раз пройдётся. Только тогда ляжет, успокоенный, что след хорошо запутал.

Если лето было малокормное, то некоторые, особенно худые, медведи и вовсе в берлоге не лежат, всю зиму бродят голодные. Эти шатуны, как их называют, — «смертники», до весны они погибнут. Шатуны человеку, скотине и всякому зверю опасны — даже медведю, спящему в бер­логе. Был случай: небольшой медведь-шатун раскопал берлогу медведя, который был здоровей его, загрыз и съел сонного Топтыгина.

Чем восточнее живут медведи, тем крупнее они. В Старом Свете самые большие медведи — камчатские. Но если последуем по путям древне­го расселения медведей через Берингов пролив в Америку, то найдём здесь, на Аляске и некото­рых близких к ней островах, ещё более крупных медведей. Это бурый медведь кадляк — чемпион-тяжеловес среди всех хищников на Земле (до 751 кг весом). Когда стоит этот зверь, опираясь на все четыре ноги, то в холке высота его до 130 см (у европейского медведя в среднем — 1м).

Гризли, или серый медведь, — другой подвид бурого, почти так же велик, но окрашен светлее.

В Северной Америке есть чёрные медведи, или барибалы. Они мельче гризли и бурых (около 90 см в холке), а самые крупные весят около 160 кг. Знаменитые шапки британских гвардей­цев шьют из шкур именно этих медведей, кото­рых ещё много в Америке.

В Индии и на Дальнем Востоке России тоже водится чёрный медведь — гималайский. Он возбудим, раздражителен и часто по малому поводу или без повода приходит в бешенство. На людей нападает, лишь когда все пути к бегству отрезаны. И тогда больше от страха, чем от храбрости, атакует и бьёт в лицо тупыми, но длинными когтями. На совести этого медведя больше, чем у любого другого зверя Индии, иска­леченных и обезображенных людей.

Там, где зимой холодно, гималайские медведи к осени очень жиреют (сала на иных процентов сорок от общего веса). Найдя дуплистое дерево, дупло в нём выскоблят когтями и очистят от гнилья, расширив для себя просторное поме­щение. В дупле, иногда в пяти метрах от земли и выше, спят всю зиму.

В Азии живут ещё два медведя: малайский и губач. Из всех медведей малайский — самый маленький: от носа до корня короткого хвоста около 120 см, а весит — не более 50 кг. Но совсем не безобиден, взрослые медведи довольно свирепы. В Москов­ском зоопарке однажды произошёл страшный случай: один малайский медведь отгрыз руку мальчику, которого хорошо знал и к которому, казалось, вполне привык. Мальчик хотел через решётку погладить медведя.

По деревьям малайский медведь лазает лучше всех медведей. Здесь, высоко над землёй, и про­водит он большую часть жизни в поисках яще­риц, птичьих и пчелиных гнёзд и фруктов.





Второй медведь, обитающий в Азии, — губач (родина его — Южная Индия). Его называют также медведем-ленивцем. Ноздри на широком его носу так устроены, что когда надо, их плотно закрывают особые мускулы. А «надо» часто: всякий раз, когда, разорив гнездо пчёл или термитов, губач с сопением и шумом всасывает в свою пасть, как в пылесос, этих любимых им насекомых. Если бы ноздри в столь ответствен­ный момент не были плотно закрыты, насеко­мые набились бы в нос, что, конечно, если учесть

их жалящие свойства, не очень-то приятно.

В Южной Америке живут очковые медведи. Названы так за широкие белые кольца вокруг глаз. Очковый медведь — очень редкое, пугливое животное. Насколько известно, ещё никто из европейцев не видел его на воле. По-видимому, этот медведь более убеждённый веге­тарианец, чем все, о которых было рассказано. В зоопарках, куда очковые медведи попадали не раз и даже размножались здесь, мясо они едят менее охотно, чем другие медведи.

БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ

Прежде думали: белый поляр­ный медведь — неутомимый бродяга, кочует по дрейфующим льдам всей Арктики, нигде особен­но долго не задерживаясь. Теперь замечено, что белые медведи более привязаны к определённым мес­там, к тем особенно, где есть открытая, свободная ото льда во­да. Зимой это южные окраины арктических льдов. Летом белые медведи разбредаются шире, неко­торые доходят почти до Северно­го полюса (до 88-го градуса северной широты). Но ещё много загадок в миграциях белых медведей.

Острова в Северном Ледо­витом океане, местами прибрежья материков — истинная родина белых медведей: здесь осенью под занесённым снегом обрывом залегают в спячку белые медведицы. Здесь родятся у них медвежата. В снежных наносах на берегу роет белый медведь зимо­вальную свою яму. К ней ведёт под снегом «нора» длиной 2—3, а иногда и 6 м. В любой мо­роз близкая к нулю температура сохраняется в берлоге! Весной, примерно в марте, вся семья покидает зимний приют.

Белые медведи, похоже, исчеза­ют. По ориентировочным подсчётам, в мире живёт ещё 10—12 тыс. белых медведей. Из них 5—7 тыс. в нашей Арктике.