ТАЦИТ «АННАЛЫ»
О жизни Тацита нет никаких достоверных сведений. Дата его рождения и смерти устанавливается приблизительно и по косвенным данным (известно, с кем он общался и состоял в переписке, например, со своим близким другом Плинием Младшим, от которого сохранилось обширное эпистолярное наследие). Никаких изображений Тацита до нас также не дошло. От написанного им дожила до нынешних дней также далеко не большая часть: из 16 книг знаменитых «Анналов» – чуть больше половины. И, тем не менее, в ряду историков всех времен и народов Тацит прочно входит в первую десятку; осколки его исторических трудов впечатляют никак не меньше, чем многотомные произведения иных римских авторов.
Все дело в том, что до Тацита писаная история была только либо что-то констатирующая, либо кого-то восхваляющая. С Тацита начинается история обличительная. Существует даже такое выражение – «негодующая суровость Тацита». Действительно, время его жизни пришлось на эпоху Империи, порочные нравы которой нельзя было не осуждать. Но ведь нужно было еще иметь и личное мужество (впрочем, последнее относится ко всякой эпохе). Несмотря на то, что сам автор принадлежал к высшим слоям римского общества и занимал в ранге сенатора при разных императорах далеко не рядовые государственные должности, гневными филиппиками и отступлениями пронизаны все его произведения (а кроме «Анналов», им были написаны еще и другие важные исторические сочинения, среди них бесценный труд и по существу главный письменный источник по древней истории германских народов, кратко именуемый «Германия»).
Горестные размышления Тацита не просто убедительны – они как будто обращены ко всем временам (известно, например, что непосредственным поводом для ареста, суда и гильотинирования Дантона и его соратников в годы Великой французской революции послужила публикация в газете Камиля Демулена «Старый кордельер» – просто так, без комментариев – нескольких отрывков из Тацита, в которых Робеспьер усмотрел прямой намек на свой собственный деспотизм). Не составляет особого труда провести аналогии и с нашим временем, и с недавним прошлым
О жизни Тацита нет никаких достоверных сведений. Дата его рождения и смерти устанавливается приблизительно и по косвенным данным (известно, с кем он общался и состоял в переписке, например, со своим близким другом Плинием Младшим, от которого сохранилось обширное эпистолярное наследие). Никаких изображений Тацита до нас также не дошло. От написанного им дожила до нынешних дней также далеко не большая часть: из 16 книг знаменитых «Анналов» – чуть больше половины. И, тем не менее, в ряду историков всех времен и народов Тацит прочно входит в первую десятку; осколки его исторических трудов впечатляют никак не меньше, чем многотомные произведения иных римских авторов.
Все дело в том, что до Тацита писаная история была только либо что-то констатирующая, либо кого-то восхваляющая. С Тацита начинается история обличительная. Существует даже такое выражение – «негодующая суровость Тацита». Действительно, время его жизни пришлось на эпоху Империи, порочные нравы которой нельзя было не осуждать. Но ведь нужно было еще иметь и личное мужество (впрочем, последнее относится ко всякой эпохе). Несмотря на то, что сам автор принадлежал к высшим слоям римского общества и занимал в ранге сенатора при разных императорах далеко не рядовые государственные должности, гневными филиппиками и отступлениями пронизаны все его произведения (а кроме «Анналов», им были написаны еще и другие важные исторические сочинения, среди них бесценный труд и по существу главный письменный источник по древней истории германских народов, кратко именуемый «Германия»).
Горестные размышления Тацита не просто убедительны – они как будто обращены ко всем временам (известно, например, что непосредственным поводом для ареста, суда и гильотинирования Дантона и его соратников в годы Великой французской революции послужила публикация в газете Камиля Демулена «Старый кордельер» – просто так, без комментариев – нескольких отрывков из Тацита, в которых Робеспьер усмотрел прямой намек на свой собственный деспотизм). Не составляет особого труда провести аналогии и с нашим временем, и с недавним прошлым
Два наследства
9 сентября 2003 года перевело Лени Рифеншталь в ту плоскость бытия, где уже давно были многие из тех, кого она знала. В том числе и ее бывший кумир, а ныне главный оппонент.
Теперь не только дьявол, но и соблазненная им валькирия стали для нас прошлым. И возник уместный вопрос о том, кто из них какое наследство нам оставил.
Гитлер завещал великую ненависть. И оставил нам великие потери и великую скорбь.
А Лени? Вряд ли те, что снимают сейчас бесконечные клипы, задумываются о том, что приемами и всевозможными трюками они обязаны госпоже Рифеншталь. Как и те, что снимают грандиозные кино– и телеполотна с потрясающими эффектами. Это сейчас камера, торчащая с борта самолета, автомобиля или корабля, – обычное дело! А до Лени всего этого не было, как и многих других секретов могучей империи «движущихся картинок»!
Убийца оставляет после себя трупы. Художник – шедевры. Потому-то гений и злодейство несовместны.
Хотя, наверное, «люди покаяния», о коих говорил Лев Толстой, все-таки нам чуть ближе, чем те, кто покаяния не хочет.
9 сентября 2003 года перевело Лени Рифеншталь в ту плоскость бытия, где уже давно были многие из тех, кого она знала. В том числе и ее бывший кумир, а ныне главный оппонент.
Теперь не только дьявол, но и соблазненная им валькирия стали для нас прошлым. И возник уместный вопрос о том, кто из них какое наследство нам оставил.
Гитлер завещал великую ненависть. И оставил нам великие потери и великую скорбь.
А Лени? Вряд ли те, что снимают сейчас бесконечные клипы, задумываются о том, что приемами и всевозможными трюками они обязаны госпоже Рифеншталь. Как и те, что снимают грандиозные кино– и телеполотна с потрясающими эффектами. Это сейчас камера, торчащая с борта самолета, автомобиля или корабля, – обычное дело! А до Лени всего этого не было, как и многих других секретов могучей империи «движущихся картинок»!
Убийца оставляет после себя трупы. Художник – шедевры. Потому-то гений и злодейство несовместны.
Хотя, наверное, «люди покаяния», о коих говорил Лев Толстой, все-таки нам чуть ближе, чем те, кто покаяния не хочет.
В глубинах «голубого света»
Лени отправляется в Африку. Во многом это происходит под влиянием книг Хемингуэя. Но есть и еще нечто. Она продолжает свой спор с Гитлером, начатый тогда, осенью 1939 года.
А потому она хочет снимать красивых и сильных чернокожих людей. Это при том, что Гитлер с ужасом говорил о грядущем, в котором «негр сможет гулять по берегам Рейна!». И он не смог заставить себя пожать руку одному из победителей Мюнхенской Олимпиады. Американцу Джесси Оуэну, темнокожему атлету.
Ведь общество, которое снимала Лени, было не только для совершенных немцев. Но и для всех, кто ищет совершенства!
Она снимает людей племени нуба под Момбасой. Становится еще и первоклассным фотографом. И на обложке немецкого журнала «Шпигель» появляется фотография чернокожего атлета в духе Микеланджело и фильма «Олимпия».
И все-таки прошлое преследует ее. «Фашистская эстетика», – пишут газетчики. Неважно, что тела черны, идеи все те же. Да, идеи все те же! Совершенный человек, купающийся в ореоле «голубого света», идущего из Божественного Космоса!
И тогда Лени решает погрузиться в самые глубины «голубого света». В океан. В 72 года, сказав, что ей пятьдесят лет, она в молодежной группе учится подводному плаванию. И вот уже появляются прекрасные картины подводной жизни. «Могут ли коралловые рифы иметь фашистский характер?» – вопрошает она мир.
Но мир продолжает молчать. А Карма, великая и неотвратимая судьба, готовит Лени самое тяжкое испытание. Испытание возрастом. И вот уже на часах Лени сто лет! Большая часть из этой сотни прожита «после жизни», после триумфа ее воли, воли художника.
И вот случается непредставимое. Лени приглашена на Международный кинофестиваль «Послание к человеку». Он проходит в Петербурге, в городе, пережившем Ленинградскую блокаду.
Зал рукоплещет седовласой валькирии. И только шесть человек из общества «Мемориал» устраивают пикет возле здания, где чествуют столетнюю Лени.
Дети и внуки тех, что гибли на фронте и умирали от голода, разрешают ей даже показать «Триумф воли». Главный герой этого фильма хотел навсегда стереть с лица земли непокорный русский город. А та, что снимала фильм, приехала в Россию как вестница мира! Спор с дьяволом, соблазнившим чистую душу валькирии, продолжался. Ведь для мистиков нет смерти, а есть только переход на иные планы бытия.
Лени отправляется в Африку. Во многом это происходит под влиянием книг Хемингуэя. Но есть и еще нечто. Она продолжает свой спор с Гитлером, начатый тогда, осенью 1939 года.
А потому она хочет снимать красивых и сильных чернокожих людей. Это при том, что Гитлер с ужасом говорил о грядущем, в котором «негр сможет гулять по берегам Рейна!». И он не смог заставить себя пожать руку одному из победителей Мюнхенской Олимпиады. Американцу Джесси Оуэну, темнокожему атлету.
Ведь общество, которое снимала Лени, было не только для совершенных немцев. Но и для всех, кто ищет совершенства!
Она снимает людей племени нуба под Момбасой. Становится еще и первоклассным фотографом. И на обложке немецкого журнала «Шпигель» появляется фотография чернокожего атлета в духе Микеланджело и фильма «Олимпия».
И все-таки прошлое преследует ее. «Фашистская эстетика», – пишут газетчики. Неважно, что тела черны, идеи все те же. Да, идеи все те же! Совершенный человек, купающийся в ореоле «голубого света», идущего из Божественного Космоса!
И тогда Лени решает погрузиться в самые глубины «голубого света». В океан. В 72 года, сказав, что ей пятьдесят лет, она в молодежной группе учится подводному плаванию. И вот уже появляются прекрасные картины подводной жизни. «Могут ли коралловые рифы иметь фашистский характер?» – вопрошает она мир.
Но мир продолжает молчать. А Карма, великая и неотвратимая судьба, готовит Лени самое тяжкое испытание. Испытание возрастом. И вот уже на часах Лени сто лет! Большая часть из этой сотни прожита «после жизни», после триумфа ее воли, воли художника.
И вот случается непредставимое. Лени приглашена на Международный кинофестиваль «Послание к человеку». Он проходит в Петербурге, в городе, пережившем Ленинградскую блокаду.
Зал рукоплещет седовласой валькирии. И только шесть человек из общества «Мемориал» устраивают пикет возле здания, где чествуют столетнюю Лени.
Дети и внуки тех, что гибли на фронте и умирали от голода, разрешают ей даже показать «Триумф воли». Главный герой этого фильма хотел навсегда стереть с лица земли непокорный русский город. А та, что снимала фильм, приехала в Россию как вестница мира! Спор с дьяволом, соблазнившим чистую душу валькирии, продолжался. Ведь для мистиков нет смерти, а есть только переход на иные планы бытия.
Жизнь после жизни
Казалось, Лени будет снимать свой фильм бесконечно. Шла война, стремительно приближаясь к границам «тысячелетнего рейха», а люди на съемочной площадке все работали и работали.
Человек, которому она отдала свой талант, а раньше готова была отдать и свое пылкое сердце, ушел на иные планы бытия. Его гора рухнула, как рушатся в сказках горы злодеев после их гибели. И обломки рухнувшей громадины больно ударили по судьбам и сердцам многих немцев.
После этого сокрушения Лени Рифеншталь подвергли «денацификации». Ее арестовывают наравне с военными преступниками. Требуют от опальной валькирии публичного покаяния. Но она отказывается от него!
Она служила не режиму, а искусству. Ее фильмы гениальны. Они прославляли Гитлера и рейх? Но какого Гитлера, какой рейх? Это было до крематорских печей, до всемирной агрессии. Рейх на ее лентах – это общество сильных и красивых людей. И не только телом, но и душой. Она даже в партии не состояла.
Крылья валькирии настолько безжизненно повисли, что у нее начинается депрессия. Ее помещают в психиатрическую клинику.
Только в 1953 году прекращается ее судебное преследование. И начинается жизнь. Жизнь после жизни. Она не ищет для себя места в новой европейской реальности. Это Вейт Харлан, создатель антисемитской ленты, быстро приспособился к действительности и что-то снимает. Она-то никогда не была антисемиткой, славянофобкой и всем тем, что полагалось истинному нацисту! И Лени решает просто покинуть Европу.
Казалось, Лени будет снимать свой фильм бесконечно. Шла война, стремительно приближаясь к границам «тысячелетнего рейха», а люди на съемочной площадке все работали и работали.
Человек, которому она отдала свой талант, а раньше готова была отдать и свое пылкое сердце, ушел на иные планы бытия. Его гора рухнула, как рушатся в сказках горы злодеев после их гибели. И обломки рухнувшей громадины больно ударили по судьбам и сердцам многих немцев.
После этого сокрушения Лени Рифеншталь подвергли «денацификации». Ее арестовывают наравне с военными преступниками. Требуют от опальной валькирии публичного покаяния. Но она отказывается от него!
Она служила не режиму, а искусству. Ее фильмы гениальны. Они прославляли Гитлера и рейх? Но какого Гитлера, какой рейх? Это было до крематорских печей, до всемирной агрессии. Рейх на ее лентах – это общество сильных и красивых людей. И не только телом, но и душой. Она даже в партии не состояла.
Крылья валькирии настолько безжизненно повисли, что у нее начинается депрессия. Ее помещают в психиатрическую клинику.
Только в 1953 году прекращается ее судебное преследование. И начинается жизнь. Жизнь после жизни. Она не ищет для себя места в новой европейской реальности. Это Вейт Харлан, создатель антисемитской ленты, быстро приспособился к действительности и что-то снимает. Она-то никогда не была антисемиткой, славянофобкой и всем тем, что полагалось истинному нацисту! И Лени решает просто покинуть Европу.
Спуск в «Долину»
Поняв, что она никогда не будет для фюрера «подругой», Лени все еще очень дорожит титулом его «друга». И по возвращении в Германию немедленно отправляется на польский фронт. Ведь там идет борьба с коварными соседями! Не зря же доктор Геббельс рассказал всему миру о том, как поляки ночью напали на маленький немецкий городок. А кто, как не Геббельс, снабжал Лени самым лучшим кинооборудованием?
И тут мастера ждет потрясение. Она сталкивается с жестокостью немецких солдат. Ей, воплощенной валькирии, приходится наблюдать мерзкие сцены расправ германских воинов над мирными жителями!
И Лени возвращается домой. В душе ее зреет протест. И горечь от мысли, что мечта ее об «идеальном рейхе», который она являла зрителю, растоптана. И не кем-то, а сапогами солдат самого фюрера. Знает ли он об этом?
И валькирия в последний раз поднимается на гору, где обитает ее кумир. И впервые замечает, как разительно отличается эта гора от той, где когда-то для нее сиял голубой свет. Значит, и Гитлер тоже один из тех, кто растаскивал куски волшебного кристалла.
Она пытается с ним говорить о том, очевидцем чего стала. Но слова «друга» не производят никакого впечатления на вождя нации. Он полон грез о захвате всего мира, о том, что его гора устрашит человечество, как устрашает людей пламя действующего вулкана!
Единственное, чего добивается разочарованная идеалистка, так это права отойти от партийных дел. Фюрер в который раз демонстрирует теперь уже опальной валькирии триумф своей воли. Он великодушно позволяет ей жить в Альпах и снимать там художественный фильм. В конце концов, когда весь мир станет называться «Германией», то его счастливым гражданам будет что посмотреть на досуге.
И Лени начинает снимать фильм с символическим названием «Долина». Он романтический и сентиментальный, как и прежние картины Рифеншталь. Только с некоторой разницей.
В массовке используются 120 цыган, взятых из концлагерей под Берлином и Зальцбургом. После съемок большинство из них благополучно отправились в газовые камеры и крематорий.
Позже Лени наотрез отрицала, что знала об этом хоть что-то. Скорее всего, она говорила правду. Ведь она ушла в себя, спустилась в долину, где никогда не сиял голубой свет. А в темноте трудно рассмотреть очертания предметов и силуэты душ! Опальную валькирию наказали самым страшным наказанием. У нее отбили желание летать.
Поняв, что она никогда не будет для фюрера «подругой», Лени все еще очень дорожит титулом его «друга». И по возвращении в Германию немедленно отправляется на польский фронт. Ведь там идет борьба с коварными соседями! Не зря же доктор Геббельс рассказал всему миру о том, как поляки ночью напали на маленький немецкий городок. А кто, как не Геббельс, снабжал Лени самым лучшим кинооборудованием?
И тут мастера ждет потрясение. Она сталкивается с жестокостью немецких солдат. Ей, воплощенной валькирии, приходится наблюдать мерзкие сцены расправ германских воинов над мирными жителями!
И Лени возвращается домой. В душе ее зреет протест. И горечь от мысли, что мечта ее об «идеальном рейхе», который она являла зрителю, растоптана. И не кем-то, а сапогами солдат самого фюрера. Знает ли он об этом?
И валькирия в последний раз поднимается на гору, где обитает ее кумир. И впервые замечает, как разительно отличается эта гора от той, где когда-то для нее сиял голубой свет. Значит, и Гитлер тоже один из тех, кто растаскивал куски волшебного кристалла.
Она пытается с ним говорить о том, очевидцем чего стала. Но слова «друга» не производят никакого впечатления на вождя нации. Он полон грез о захвате всего мира, о том, что его гора устрашит человечество, как устрашает людей пламя действующего вулкана!
Единственное, чего добивается разочарованная идеалистка, так это права отойти от партийных дел. Фюрер в который раз демонстрирует теперь уже опальной валькирии триумф своей воли. Он великодушно позволяет ей жить в Альпах и снимать там художественный фильм. В конце концов, когда весь мир станет называться «Германией», то его счастливым гражданам будет что посмотреть на досуге.
И Лени начинает снимать фильм с символическим названием «Долина». Он романтический и сентиментальный, как и прежние картины Рифеншталь. Только с некоторой разницей.
В массовке используются 120 цыган, взятых из концлагерей под Берлином и Зальцбургом. После съемок большинство из них благополучно отправились в газовые камеры и крематорий.
Позже Лени наотрез отрицала, что знала об этом хоть что-то. Скорее всего, она говорила правду. Ведь она ушла в себя, спустилась в долину, где никогда не сиял голубой свет. А в темноте трудно рассмотреть очертания предметов и силуэты душ! Опальную валькирию наказали самым страшным наказанием. У нее отбили желание летать.
«Друг» и «подруга»
Лени давно поняла, что она не просто любит Гитлера, как и положено всякой истинной немке. Она испытывала к нему самые сильные чувства. И однажды, по свидетельству служанки Гитлера, сказала не столько ей, сколько куда-то в небо: «Ах, Боже, как я его люблю!»
Но Лени Рифеншталь имела прочную репутацию «друга» фюрера, его соратника. А «подругой» называли совсем другую. Актрису Еву Браун. Именно Ева делила с Гитлером любовное ложе, слушала разговоры не только о высших и низших расах, но и о его сексуальных фантазиях.
Ева Браун была «душечкой». Все, что ни говорил и ни делал фюрер, было для нее выше любой истины. Она не думала о том, что, выражаясь средневековым языком, «прелюбодействовала с дьяволом». И она доказала свою верность ему 30 апреля 1945 года.
А вот пламенная валькирия и «друг» фюрера умела думать. Она была не пассивной актрисой, а создателем своей реальности. Там слушались ее, выполняли творческие задания. И если бы она заняла место Евы Браун в жизни Гитлера, то, быть может, и смогла бы внушить ему мысль о том, что идеальный, «киношный» рейх лучше настоящего, с кровью и злодеяниями. Впрочем, слишком уж одержим был фюрер своей идеей! И даже такая женщина, как Лени, вряд ли бы его остановила. Он рвался и рвался вверх, туда, где к его услугам всегда был огромный воздушный замок, данный ему на время самим Люцифером!
Лени нужна была ему только как мастер. А ложе фюрера было занято. Той, что вполне вписывалась в концепцию Ницше о том, что женщина – игрушка для воина.
Лени давно поняла, что она не просто любит Гитлера, как и положено всякой истинной немке. Она испытывала к нему самые сильные чувства. И однажды, по свидетельству служанки Гитлера, сказала не столько ей, сколько куда-то в небо: «Ах, Боже, как я его люблю!»
Но Лени Рифеншталь имела прочную репутацию «друга» фюрера, его соратника. А «подругой» называли совсем другую. Актрису Еву Браун. Именно Ева делила с Гитлером любовное ложе, слушала разговоры не только о высших и низших расах, но и о его сексуальных фантазиях.
Ева Браун была «душечкой». Все, что ни говорил и ни делал фюрер, было для нее выше любой истины. Она не думала о том, что, выражаясь средневековым языком, «прелюбодействовала с дьяволом». И она доказала свою верность ему 30 апреля 1945 года.
А вот пламенная валькирия и «друг» фюрера умела думать. Она была не пассивной актрисой, а создателем своей реальности. Там слушались ее, выполняли творческие задания. И если бы она заняла место Евы Браун в жизни Гитлера, то, быть может, и смогла бы внушить ему мысль о том, что идеальный, «киношный» рейх лучше настоящего, с кровью и злодеяниями. Впрочем, слишком уж одержим был фюрер своей идеей! И даже такая женщина, как Лени, вряд ли бы его остановила. Он рвался и рвался вверх, туда, где к его услугам всегда был огромный воздушный замок, данный ему на время самим Люцифером!
Лени нужна была ему только как мастер. А ложе фюрера было занято. Той, что вполне вписывалась в концепцию Ницше о том, что женщина – игрушка для воина.
Наместница киноимперии
Но прежде, чем поговорить с Гитлером с глазу на глаз, Лени увидела его на открытии спортивного праздника. Она услышала его речь. И поняла, что этот человек полностью завладел ее воображением.
И вот непосредственная личная встреча. Гитлер восхищен Лени не меньше, чем она им. В ней он видит эталон арийской женщины. А такая женщина в его представлении должна быть строгой, упорной, спортивной. Соратница истинного воителя. Не то что какая-нибудь Грета Гарбо.
От фюрера поступает предложение: снять фильм о съезде нацистской партии в Нюрнберге.
Смущенная Лени пытается отказываться. Ведь она так далека от политики. Но как вспоминает она сама: «Гитлер сказал мне: фройляйн Рифеншталь, я хотел бы, чтобы этот фильм снял художник, а не член партии».
И вот спустившаяся с горы, где больше не горит голубой свет, Лени, как истая валькирия, носится над улицами старинного Нюрнберга. Вернее, над ними летит ее камера, снижаясь до ликующих толп мужчин и женщин и тут же стремительно взмывая к тому, кто становится отныне божеством новой Германии. Задействовано множество необходимой техники. И все это получает имя «Триумф воли». Триумф воли одного человека. И человек этот доволен! Искуситель делится своими восторгами публично, что делает автора фильма недосягаемой даже для самой робкой критики.
Спустя годы Лени Рифеншталь скажет: «Я была бы счастлива, если бы этот фильм сгорел. Когда после войны в 60-м году в Англии я посмотрела его, у меня мороз побежал по коже».
Но это потом. А сейчас ей предстоит снимать еще более грандиозный фильм. О Мюнхенской Олимпиаде 1936 года.
Гремят трамваи с кинокамерами, снимающими на ходу. Работают операторы с воздуха. Снимают, чуть ли не лежа на земле, а то и в специально вырытых ямах. Неслыханное новаторство!
«Олимпия» показывает красоту человеческого тела, величие и миролюбие Германии Адольфа Великого. Еще не дымят трубы крематориев, еще не пылает ни одна захваченная страна. Просто строится общество сильных телом и духом людей. Просто нацистская пресса открытым текстом пишет о том, что «разве можно сравнить Христа, этого слабого учителя из презренной Иудеи, с мессией сегодняшнего дня, с Адольфом Гитлером?». А сам Гитлер мечтает заменить в христианских соборах крест на свастику.
Лени Рифеншталь, «валькирия» новой Германии, становится наместницей Гитлера в кинематографе. Как Альберт Шпейер в архитектуре. Они должны делать наброски к тому гигантскому полотну, которое всю свою жизнь собирается писать несостоявшийся художник Гитлер.
И Лени счастлива, что ей досталась такая роль. Ведь глядя на ее работы, ее идеальных людей, фюрер будет создавать чистое, высоконравственное общество. Мечи древних германцев будут сверкать только на костюмированных парадах.
Получив премию Венецианского кинофестиваля, она едет по приглашению Голливуда в Америку. Туда, где живет другая немка – Марлен Дитрих. Убежденная антифашистка и давняя творческая соперница Лени.
Наместница великой киноимперии Гитлера витает в облаках. Как и положено валькирии. Но эта валькирия не хочет замечать того, как земля начинает покрываться убитыми. И не только на полях сражений.
Известие о начале Второй мировой войны застает ее в Америке. От нее требуют осуждения гитлеровской агрессии, хотят, чтобы она повторила путь Марлен Дитрих. Но Лени не желает оставаться за океаном. Она убеждена в том, что это против Германии совершена агрессия, что снова нависла угроза над волшебным кристаллом, свет которого зажег Адольф Гитлер. И наместница киноимперии спешит домой.
Но прежде, чем поговорить с Гитлером с глазу на глаз, Лени увидела его на открытии спортивного праздника. Она услышала его речь. И поняла, что этот человек полностью завладел ее воображением.
И вот непосредственная личная встреча. Гитлер восхищен Лени не меньше, чем она им. В ней он видит эталон арийской женщины. А такая женщина в его представлении должна быть строгой, упорной, спортивной. Соратница истинного воителя. Не то что какая-нибудь Грета Гарбо.
От фюрера поступает предложение: снять фильм о съезде нацистской партии в Нюрнберге.
Смущенная Лени пытается отказываться. Ведь она так далека от политики. Но как вспоминает она сама: «Гитлер сказал мне: фройляйн Рифеншталь, я хотел бы, чтобы этот фильм снял художник, а не член партии».
И вот спустившаяся с горы, где больше не горит голубой свет, Лени, как истая валькирия, носится над улицами старинного Нюрнберга. Вернее, над ними летит ее камера, снижаясь до ликующих толп мужчин и женщин и тут же стремительно взмывая к тому, кто становится отныне божеством новой Германии. Задействовано множество необходимой техники. И все это получает имя «Триумф воли». Триумф воли одного человека. И человек этот доволен! Искуситель делится своими восторгами публично, что делает автора фильма недосягаемой даже для самой робкой критики.
Спустя годы Лени Рифеншталь скажет: «Я была бы счастлива, если бы этот фильм сгорел. Когда после войны в 60-м году в Англии я посмотрела его, у меня мороз побежал по коже».
Но это потом. А сейчас ей предстоит снимать еще более грандиозный фильм. О Мюнхенской Олимпиаде 1936 года.
Гремят трамваи с кинокамерами, снимающими на ходу. Работают операторы с воздуха. Снимают, чуть ли не лежа на земле, а то и в специально вырытых ямах. Неслыханное новаторство!
«Олимпия» показывает красоту человеческого тела, величие и миролюбие Германии Адольфа Великого. Еще не дымят трубы крематориев, еще не пылает ни одна захваченная страна. Просто строится общество сильных телом и духом людей. Просто нацистская пресса открытым текстом пишет о том, что «разве можно сравнить Христа, этого слабого учителя из презренной Иудеи, с мессией сегодняшнего дня, с Адольфом Гитлером?». А сам Гитлер мечтает заменить в христианских соборах крест на свастику.
Лени Рифеншталь, «валькирия» новой Германии, становится наместницей Гитлера в кинематографе. Как Альберт Шпейер в архитектуре. Они должны делать наброски к тому гигантскому полотну, которое всю свою жизнь собирается писать несостоявшийся художник Гитлер.
И Лени счастлива, что ей досталась такая роль. Ведь глядя на ее работы, ее идеальных людей, фюрер будет создавать чистое, высоконравственное общество. Мечи древних германцев будут сверкать только на костюмированных парадах.
Получив премию Венецианского кинофестиваля, она едет по приглашению Голливуда в Америку. Туда, где живет другая немка – Марлен Дитрих. Убежденная антифашистка и давняя творческая соперница Лени.
Наместница великой киноимперии Гитлера витает в облаках. Как и положено валькирии. Но эта валькирия не хочет замечать того, как земля начинает покрываться убитыми. И не только на полях сражений.
Известие о начале Второй мировой войны застает ее в Америке. От нее требуют осуждения гитлеровской агрессии, хотят, чтобы она повторила путь Марлен Дитрих. Но Лени не желает оставаться за океаном. Она убеждена в том, что это против Германии совершена агрессия, что снова нависла угроза над волшебным кристаллом, свет которого зажег Адольф Гитлер. И наместница киноимперии спешит домой.
Два пути к одной встрече
Она появилась на свет 22 августа 1902 года в Берлине. Когда ему, Адольфу Шикльгруберу, было уже 13 лет. Чертова дюжина! Первая зловещая мистическая веха на пути сближения столь не похожих по рождению людей.
Австриец из обывательской семьи – и девочка из столицы кайзеровской Германии, где у нее были вполне обеспеченные и благополучные родители.
Впрочем, мать Лени заплакала, когда ей впервые показали младенца. В прозрачных бесцветно-голубых глазах новорожденной мелькнул какой-то таинственный свет, трагическое значение которого было понятно только матери. Но мать была женщиной типично кайзеровской эпохи, послушная главе семьи. И, естественно, она не решилась поделиться всякими мистическими глупостями с мужем! Тем более что муж был человеком не только жестким и тираническим, но и крайне раздражительным. По воспоминаниям самой Лени, он мог прийти в ярость от того, что пуговица на воротнике его кителя не так туго застегнута, как ему хотелось бы! И этим он мало отличался от австрийца Алоиса, отца Адольфа.
Быть может, потому и мальчик Адольф, и девочка Лени так безумно хотели бежать от родительского деспотизма. Скрыться от него в прекрасном и свободном мире искусства. Защититься языком высоких образов и понятий от базарного говорка приземленной черни.
Но Адольф не прошел в Венскую академию художеств. И превратился в ярого отрицателя современного искусства, да и всего мира с его традиционными христианскими ценностями. Он скитался по венским ночлежкам и писал свои непризнанные картины, где были разрушения домов, взрывы, пожары. И кое-кто покупал их у нищего самоучки. А Некто, названный великим Гете Мефистофелем, уже собирался купить не картину, а душу бедствующего австрийца.
Лени тоже ищет свой путь в искусстве. Деспотизм отца не только коверкал ее морально, но и привел к тому, что у нее с юности стала проявляться желчекаменная болезнь.
Но она презирает свои болезни. «Я хотела бы быть мужчиной, – пишет она в письме к одной из своих школьных подруг, – тогда мне было бы гораздо легче реализовывать планы, которые у меня есть».
Она мечтает стать танцовщицей, тайком берет необходимые уроки. Как ни странно, узнав об этом, отец не возражает. Он только разражается недобрым смехом: «Я не сомневаюсь, что ты бездарь и никогда ничего не добьешься!»
А она упорно занимается модными тогда «экспрессионистскими танцами», главной звездой которых стала Айседора Дункан. И тут в самый разгар ее турне по Европе случается несчастье. Она повреждает себе колено. Путь в танец ей отныне заказан. Как заказан путь в профессиональную живопись будущему Гитлеру.
В один из дней своего смятения и отчаяния она идет в кинематограф. И попадает на фильм Луиса Тренкера «Гора судьбы».
Лени пишет о впечатлении, которое произвела на нее встреча с фильмом: «Исполненная какой-то новой, странной тоски, я не могла спать всю ночь, и думала: что произвело на меня большее впечатление? Сами горы – или искусство, с которым они были сняты?»
А в Германии бушуют страсти двадцатых годов. Социальная несправедливость, версальское унижение германского духа, все нарастающие валы красного и коричневого экстремизма терзают души и тонких людей, и самых обычных обывателей.
Некоторые ищут выход из всего этого, уходя в горы. Кто-то – в прямом смысле этого слова. А кто-то – в кино. С гор можно озирать ристалище вечной человеческой битвы и думать о настоящей, Звездной Вечности!
Лени находит режиссера фильма, столь потрясшего ее воображение. Луис Тренкер влюбляется в молодую красавицу и помогает ей получить главную роль у другого «горного режиссера» – у Арнольда Франка в фильме «Священная гора», а потом и в фильме «Штурм Монблана».
Она становится звездой кино. Пока что немецкого. И решает снять свой собственный фильм. Ей уже тридцать лет. Ей хочется творить собственную реальность. А где может делать это человек, если он не Господь Бог и не великий политик? Только в кино!
И вот на экраны выходит пронзительный и романтический «Голубой свет». Баллада о деревенской девушке Юнте. Всю свою жизнь она видит голубое свечение в тех горах, где живет. Это сверкает прекрасный кристалл, быть может, волшебный камень той эпохи, когда валькирии свободно общались с отважными воителями, а теперь ушли подальше и повыше от людей.
Люди узнают о кристалле, потому что Юнта рассказывает об этом знакомому художнику, а он, в свою очередь, разбалтывает тайну всем. Кристалл разобран на сувениры. Юнта взбирается в горы привычной тропой, но не видит любимого света. И падает в пропасть. Не тот ли голубой свет увидела в глазах новорожденной девочки мать?
«Голубой свет» потряс многих в Германии. Но, кроме всех прочих зрителей, сентиментальную альпийскую историю посмотрел и руководитель одной из самых сильных политических партий Германии. Адольф Гитлер стал яростным поклонником и самого фильма, и его героини. И он пожелал увидеть эту женщину. И она тоже захотела этого. Потому что уже слышала о нем, как, впрочем, и вся Германия.
И каждый из них покинул свой воздушный замок, спустился со своей заветной горы, чтобы поговорить о вполне конкретных земных вещах.
Она появилась на свет 22 августа 1902 года в Берлине. Когда ему, Адольфу Шикльгруберу, было уже 13 лет. Чертова дюжина! Первая зловещая мистическая веха на пути сближения столь не похожих по рождению людей.
Австриец из обывательской семьи – и девочка из столицы кайзеровской Германии, где у нее были вполне обеспеченные и благополучные родители.
Впрочем, мать Лени заплакала, когда ей впервые показали младенца. В прозрачных бесцветно-голубых глазах новорожденной мелькнул какой-то таинственный свет, трагическое значение которого было понятно только матери. Но мать была женщиной типично кайзеровской эпохи, послушная главе семьи. И, естественно, она не решилась поделиться всякими мистическими глупостями с мужем! Тем более что муж был человеком не только жестким и тираническим, но и крайне раздражительным. По воспоминаниям самой Лени, он мог прийти в ярость от того, что пуговица на воротнике его кителя не так туго застегнута, как ему хотелось бы! И этим он мало отличался от австрийца Алоиса, отца Адольфа.
Быть может, потому и мальчик Адольф, и девочка Лени так безумно хотели бежать от родительского деспотизма. Скрыться от него в прекрасном и свободном мире искусства. Защититься языком высоких образов и понятий от базарного говорка приземленной черни.
Но Адольф не прошел в Венскую академию художеств. И превратился в ярого отрицателя современного искусства, да и всего мира с его традиционными христианскими ценностями. Он скитался по венским ночлежкам и писал свои непризнанные картины, где были разрушения домов, взрывы, пожары. И кое-кто покупал их у нищего самоучки. А Некто, названный великим Гете Мефистофелем, уже собирался купить не картину, а душу бедствующего австрийца.
Лени тоже ищет свой путь в искусстве. Деспотизм отца не только коверкал ее морально, но и привел к тому, что у нее с юности стала проявляться желчекаменная болезнь.
Но она презирает свои болезни. «Я хотела бы быть мужчиной, – пишет она в письме к одной из своих школьных подруг, – тогда мне было бы гораздо легче реализовывать планы, которые у меня есть».
Она мечтает стать танцовщицей, тайком берет необходимые уроки. Как ни странно, узнав об этом, отец не возражает. Он только разражается недобрым смехом: «Я не сомневаюсь, что ты бездарь и никогда ничего не добьешься!»
А она упорно занимается модными тогда «экспрессионистскими танцами», главной звездой которых стала Айседора Дункан. И тут в самый разгар ее турне по Европе случается несчастье. Она повреждает себе колено. Путь в танец ей отныне заказан. Как заказан путь в профессиональную живопись будущему Гитлеру.
В один из дней своего смятения и отчаяния она идет в кинематограф. И попадает на фильм Луиса Тренкера «Гора судьбы».
Лени пишет о впечатлении, которое произвела на нее встреча с фильмом: «Исполненная какой-то новой, странной тоски, я не могла спать всю ночь, и думала: что произвело на меня большее впечатление? Сами горы – или искусство, с которым они были сняты?»
А в Германии бушуют страсти двадцатых годов. Социальная несправедливость, версальское унижение германского духа, все нарастающие валы красного и коричневого экстремизма терзают души и тонких людей, и самых обычных обывателей.
Некоторые ищут выход из всего этого, уходя в горы. Кто-то – в прямом смысле этого слова. А кто-то – в кино. С гор можно озирать ристалище вечной человеческой битвы и думать о настоящей, Звездной Вечности!
Лени находит режиссера фильма, столь потрясшего ее воображение. Луис Тренкер влюбляется в молодую красавицу и помогает ей получить главную роль у другого «горного режиссера» – у Арнольда Франка в фильме «Священная гора», а потом и в фильме «Штурм Монблана».
Она становится звездой кино. Пока что немецкого. И решает снять свой собственный фильм. Ей уже тридцать лет. Ей хочется творить собственную реальность. А где может делать это человек, если он не Господь Бог и не великий политик? Только в кино!
И вот на экраны выходит пронзительный и романтический «Голубой свет». Баллада о деревенской девушке Юнте. Всю свою жизнь она видит голубое свечение в тех горах, где живет. Это сверкает прекрасный кристалл, быть может, волшебный камень той эпохи, когда валькирии свободно общались с отважными воителями, а теперь ушли подальше и повыше от людей.
Люди узнают о кристалле, потому что Юнта рассказывает об этом знакомому художнику, а он, в свою очередь, разбалтывает тайну всем. Кристалл разобран на сувениры. Юнта взбирается в горы привычной тропой, но не видит любимого света. И падает в пропасть. Не тот ли голубой свет увидела в глазах новорожденной девочки мать?
«Голубой свет» потряс многих в Германии. Но, кроме всех прочих зрителей, сентиментальную альпийскую историю посмотрел и руководитель одной из самых сильных политических партий Германии. Адольф Гитлер стал яростным поклонником и самого фильма, и его героини. И он пожелал увидеть эту женщину. И она тоже захотела этого. Потому что уже слышала о нем, как, впрочем, и вся Германия.
И каждый из них покинул свой воздушный замок, спустился со своей заветной горы, чтобы поговорить о вполне конкретных земных вещах.
Дьявол и опальная валькирия
Она ушла из жизни во сне. Как праведница. В отличие от того, кто соблазнил ее дух. Мировые средства массовой информации сообщили о том, что 9 сентября 2003 года в Баварии на 102-м году жизни скончалась Лени Рифеншталь. Знаменитый кинорежиссер-документалист ХХ века, автор фильмов о Гитлере и фашизме.
Ее называли «нераскаявшаяся Лени», потому что она не признавала своей вины за все, что содеял воспетый ею человек и его режим. Лени Рифеншталь говорила: «Чего хотят от меня эти журналисты? Какого раскаяния? Я осуждаю нацизм. Разве можно предъявлять художнику такое обвинение – политическая безответственность? А как насчет тех, кто снимал во времена Сталина? Эйзенштейн, Пудовкин. Если художник целиком отдается своей художественной задаче и добивается успеха, он вообще перестает быть политиком. Надо судить его по законам искусства».
А вот родившийся 9 сентября 1828 года Лев Николаевич Толстой считал не так: «Нет раскаяния – потому что нет движения вперед. Раскаяние – это как пролом яйца или зерна, вследствие которого зародыш и начинает расти. Самое существенное деление человечества: на людей с раскаянием и людей без раскаяния».
Жизнь и смерть волею Высшей Судьбы сошлись в одном осеннем дне. И каждая из неразлучных сестер, как всегда, предложила нам свою версию того, что есть триумф Истины.
Она ушла из жизни во сне. Как праведница. В отличие от того, кто соблазнил ее дух. Мировые средства массовой информации сообщили о том, что 9 сентября 2003 года в Баварии на 102-м году жизни скончалась Лени Рифеншталь. Знаменитый кинорежиссер-документалист ХХ века, автор фильмов о Гитлере и фашизме.
Ее называли «нераскаявшаяся Лени», потому что она не признавала своей вины за все, что содеял воспетый ею человек и его режим. Лени Рифеншталь говорила: «Чего хотят от меня эти журналисты? Какого раскаяния? Я осуждаю нацизм. Разве можно предъявлять художнику такое обвинение – политическая безответственность? А как насчет тех, кто снимал во времена Сталина? Эйзенштейн, Пудовкин. Если художник целиком отдается своей художественной задаче и добивается успеха, он вообще перестает быть политиком. Надо судить его по законам искусства».
А вот родившийся 9 сентября 1828 года Лев Николаевич Толстой считал не так: «Нет раскаяния – потому что нет движения вперед. Раскаяние – это как пролом яйца или зерна, вследствие которого зародыш и начинает расти. Самое существенное деление человечества: на людей с раскаянием и людей без раскаяния».
Жизнь и смерть волею Высшей Судьбы сошлись в одном осеннем дне. И каждая из неразлучных сестер, как всегда, предложила нам свою версию того, что есть триумф Истины.
Заклятие
На средства, вырученные от посещения музея, стало возможным продолжить строительство. Но словно какая-то властная сила не дает этого сделать. Оно и понятно – у современных строителей нет божественного, как у Гауди, «соавтора».
Возможно, пять поколений барселонцев ждут завершения строительства совсем по другой причине. Ведь полное название последнего творения Гауди – Искупительный храм Святого Семейства. Напомним также, что строился он во славу католической церкви. «Соавтору» Гауди сверху было хорошо видно, что не может быть славы во грехе. Может быть, недавнее сенсационное всенародное покаяние Папы Римского Иоанна Павла II позволит снять наконец заклятие с храма, и недалек тот день, когда дух великого Гауди воплотится в современном архитекторе, который завершит дело, начатое 117 лет назад.
На средства, вырученные от посещения музея, стало возможным продолжить строительство. Но словно какая-то властная сила не дает этого сделать. Оно и понятно – у современных строителей нет божественного, как у Гауди, «соавтора».
Возможно, пять поколений барселонцев ждут завершения строительства совсем по другой причине. Ведь полное название последнего творения Гауди – Искупительный храм Святого Семейства. Напомним также, что строился он во славу католической церкви. «Соавтору» Гауди сверху было хорошо видно, что не может быть славы во грехе. Может быть, недавнее сенсационное всенародное покаяние Папы Римского Иоанна Павла II позволит снять наконец заклятие с храма, и недалек тот день, когда дух великого Гауди воплотится в современном архитекторе, который завершит дело, начатое 117 лет назад.
Ангел-хранитель
Кто же финансировал безумные проекты гениального архитектора?
Испанский двор и власти предержащие не слишком жаловали барселонского чудака с еретическими наклонностями. Бог даровал ему земного ангела-хранителя в лице дона Эусебио Гуэля, которого называли «человеком с тонкой душой и толстым кошельком». Если бы не он, ни один замысел Гауди не был бы воплощен. Гуэль буквально боготворил Гауди и старался снабжать заказами, которые и давали деньги на возведение Саграда Фамилия.
Расходы дона Эусебио приводили в ужас его управляющего, который говорил всем и каждому: «Я наполняю карманы дона Эусебио, а Гауди их опустошает!»
«Опустошение» это продолжалось до рокового дня – 7 июня 1926 года, когда 74-летний Гауди попал под трамвай. В этот день он, как всегда, после работы шел по обычному маршруту на вечернюю службу. Он вполне мог бы выжить, но таксисты ни за что не хотели везти в больницу неизвестного оборванца.
Дух великого иррационалиста вознесся на небо, прах же был погребен там, где он жил и работал, в крипте недостроенного собора.
В 1936 году анархисты подожгли мастерские Гауди. Огонь уничтожил все его наброски и чертежи. Это на целых двадцать лет остановило строительство собора.
В недостроенном храме создан небольшой музей, посвященный жизни Гауди и его вселенским замыслам. Там – его посмертная маска и макет собора, сделанный им из веревок и грузов.
Кто же финансировал безумные проекты гениального архитектора?
Испанский двор и власти предержащие не слишком жаловали барселонского чудака с еретическими наклонностями. Бог даровал ему земного ангела-хранителя в лице дона Эусебио Гуэля, которого называли «человеком с тонкой душой и толстым кошельком». Если бы не он, ни один замысел Гауди не был бы воплощен. Гуэль буквально боготворил Гауди и старался снабжать заказами, которые и давали деньги на возведение Саграда Фамилия.
Расходы дона Эусебио приводили в ужас его управляющего, который говорил всем и каждому: «Я наполняю карманы дона Эусебио, а Гауди их опустошает!»
«Опустошение» это продолжалось до рокового дня – 7 июня 1926 года, когда 74-летний Гауди попал под трамвай. В этот день он, как всегда, после работы шел по обычному маршруту на вечернюю службу. Он вполне мог бы выжить, но таксисты ни за что не хотели везти в больницу неизвестного оборванца.
Дух великого иррационалиста вознесся на небо, прах же был погребен там, где он жил и работал, в крипте недостроенного собора.
В 1936 году анархисты подожгли мастерские Гауди. Огонь уничтожил все его наброски и чертежи. Это на целых двадцать лет остановило строительство собора.
В недостроенном храме создан небольшой музей, посвященный жизни Гауди и его вселенским замыслам. Там – его посмертная маска и макет собора, сделанный им из веревок и грузов.