Резидент ГРУ в Оттаве полковник Николай Заботин проснулся от громкого плача ребенка в соседней комнате. Рядом, с мученически выражением лица, заткнув уши пальцами, лежала жена.

— Я не могу, я больше так не могу! Или сделай что-нибудь, или уеду… Каждую ночь, каждую ночь…

Заботин и сам понимал, что так дальше продолжаться не может. И решился на шаг, последствия которого оказались непредсказуемыми.

В соседней комнате жил шифровальщик Игорь Гузенко с женой и младенцем, который еженощно устраивал нескончаемые "концерты". В здании военного атташата не осталось свободных квартир, куда можно было бы переселить Гузенко с семьей. И полковник решился на невиданное нарушение: разрешил шифровальщику снять квартиру в городе, что категорически запрещалось правилами безопасности. Это случилось летом 1944 года. Заботин сообщил об этом в центр.

Вскоре пришел приказ переселить Гузенко с частной квартиры обратно в дом военного атташата. Но Заботин не выполнил его. В сентябре 1944 года было принято решение об отзыве Гузенко, но он продолжал работать. Год спустя начальник ГРУ Ф.Ф. Кузнецов прислал шифротелеграмму с категорическим приказом без промедления отправить Гузенко с семьей в Москву. Ее расшифровал сам Гузенко. Он понял, что телеграмма содержит явные угрозы в его адрес. Она ускорила его побег, который он давно замышлял.

Вина Н. Заботина в том, что произошло, была бесспорной. Он полностью доверил Гузенко хранение и уничтожение всей секретной переписки. Гузенко снимал копии с документов, требовавших хранения, а подлежащие уничтожению прятал. К тому же он воспользовался одним из двух ключей от сейфа резидента, хранившихся в специальном запечатанном конверте. В сейфе находились дела на агентуру и доверенных лиц. В делах же содержались имена, клички и прочие секретные данные. Гузенко открывал сейф и аккуратно переписывал их в свою тетрадочку.

5 сентября 1945 года Гузенко обратился в редакцию газеты "Оттава Джорнэл" и, вкратце сообщив о себе, попросил содействия в предоставлении ему политического убежища. Но журналисты не поверили ему и отказались разговаривать. Так же отреагировала и канадская полиция. Гузенко вернулся в дом, где проживал, и спрятался в соседней квартире. К этому времени в резидентуре объявили тревогу, к Гузенко приехали сотрудники атташата и попытались взломать его дверь. Полицейские пресекли это нарушение порядка и взяли Гузенко под свою защиту. Так он оказался первым послевоенным перебежчиком.

Канадские власти передали Гузенко американцам. Он явился к ним не с пустыми руками, а прихватив портфель с совершенно секретными документами, раскрывающими цели и задачи резидентуры ГРУ в Канаде. Использовав эти материалы, контрразведывательные службы США и Канады разоблачили ряд агентов советской разведки. Раскрыв разведывательную сеть ГРУ (об агентах внешней разведки он не знал) в самой Канаде. Гузенко также предоставил дополнительные доказательства разведывательной деятельности в США Элджера Хисса и Гарри Декстера Уайта, а также улики, приведшие к осуждению в 1946 году в Англии "атомного шпиона" Нанна Мэя и ключи к личности советского агента в британской разведке Лео Лонга.

Накануне бегства Гузенко 4 сентября 1945 года заместитель резидента НКГБ в Турции К. Волков попросил политическое убежище в Стамбуле. Благодаря энергичным действиям К. Филби этот побег удалось предотвратить, но в оставленной Волковым записке говорилось, что среди самых важных советских агентов двое находятся в Министерстве иностранных дел, а семеро — "в британской разведывательной системе", один из которых "выполняет функции главы отдела британской контрразведки в Лондоне". Удайся замысел Волкова, и всей "кембриджской пятерке" был бы нанесен непоправимый удар. Но и впоследствии эта информация сыграла свою роль.

Что же касается Гузенко, то помимо сведений об агентуре он передал американцам данные о многих канадцах, сочувствующих и помогающих Советскому Союзу, — членах парламента, руководящих деятелях компартии и о некоторых лицах в других государствах.

Кроме того, в украденных Гузенко документах были подробно описаны принципы шифрования, применявшиеся в НКГБ и ГРУ, и имели прямое отношение к операции "Венона", проводившейся американскими спецслужбами.

Началась эта операция еще за год до окончания войны, хотя свое название получила в 1945 году.

В 1944 году Управление стратегических служб США купило полторы тысячи страниц шифровальных блокнотов НКГБ, захваченных финнами еще в ходе "зимней войны" 1939/40 года. Надеясь использовать их в целях разоблачения советских агентов в США, начальник УСС Донован не доложил о покупке госсекретарю США Эдуарду Стеттиниусу. Но кто-то сделал это за него. В результате, по личному приказу президента Ф. Рузвельта, блокноты были переданы советскому послу А. Громыко. Конечно, копии Донован приберег у себя.

Вскоре представился еще один случай. Тайно проникнув в нью-йоркскую контору Амторга, ФБР выкрало оттуда шифроблокнот. И хотя его использованные страницы в соответствии с инструкцией были уничтожены, кто-то из нерадивых сотрудников оставил копии некоторых сообщений как в зашифрованном, так и в открытом виде.

Еще до окончания войны английская радиостанция в Австралии, занимавшаяся перехватом японских сообщений, стала "ловить" и советские сообщения. После капитуляции Японии она полностью переключилась на советские сети связи, которые хорошо улавливались. Специалисты быстро научились читать дипломатическую радиопереписку, не представлявшую большого интереса.

Гораздо серьезнее был радиообмен штаб-квартиры НКГБ в Москве с агентурой и резидентурами за рубежом. Эта переписка и мероприятия по ее расшифровке получили кодовое наименование "Венона". Но русскими применялись очень стойкие шифры, которые при правильном применении почти не поддавались вскрытию. Кроме того, многие важные, но не очень срочные документы направлялись не по радио, а через диппочту. Поэтому чтение перехватываемых радиосообщений приобретало особое значение.

В этих условиях именно побег Гузенко, покупка у финнов шифроблокнотов и операция с захватом шифротелеграмм в Амторге привели к решающему прорыву во вскрытии шифров НКГБ. Это удалось криптоаналитику Мередиту Гарднеру в 1948 году.

Однако английским и американским радиоразведывательным службам удалось прочитать лишь часть сообщений. Настоящие имена советских агентов отсутствовали, перехвачены были только их псевдонимы.

Поэтому, кроме криптоаналитиков, к "Веноне" пришлось привлекать аналитиков других разведывательных служб. Они "обсасывали" любую упоминавшуюся в шифрограммах деталь: регистрацию поездок, расписание морских рейсов, авиаперелетов, подробности жизни того или иного агента.

В 1948 году аналитики программы "Венона" после трехлетней работы обнаружили что-то общее между перехваченным в 1945 году сообщением советской разведки и телеграммой, которую тогда же Трумэн послал Черчиллю. Агента, предположительно передавшего текст телеграммы, звали "Гомером". Кроме того, в ходе операции "Венона" в телеграммах (с упоминанием "Гомера") были обнаружены приведенные дословно сообщения об англо-американских секретах в области ядерной энергетики.

Первые упоминания о "Гомере" были довольно расплывчатыми. Из них не только не вытекало, что он сотрудник английского посольства, но даже нельзя было сказать, гражданин ли он США или подданный Англии. Первоначально в круг подозреваемых, превысивший 7 тысяч человек, вошли практически все, кто имел или мог иметь доступ к трансатлантической связи.

Только к апрелю 1951 года список подозреваемых сузился до 9 человек. Упоминание о том, что "Гомер" дважды ездил в Нью-Йорк, чтобы навестить там свою беременную жену, и замечание, что он любит путешествовать, позволили англичанам проследить утечку информации до ее источника — первого секретаря их посольства в Вашингтоне Дональда Маклейна. Но прежде чем британские разведслужбы приняли решение допросить его, советская разведка уже знала об этом от Кима Филби. 17 мая 1951 года из Москвы Маклейну были посланы рекомендации покинуть Англию вместе с Гаем Берджесом. Ночью 25 мая Маклейн и Берджес бежали из Англии. Версий об их побеге несколько, но все они называют одну дату, на которую был назначен допрос Маклейна, — 28 мая. Он опередил своих преследователей на три дня.

В поисках "Гомера" операторам "Веноны" удалось выйти на еще одного очень важного советского агента, одного из главных "атомных шпионов".

Анализ отрывочных данных, полученных в ходе перехвата, показал, что некий агент обладал доступом к информации о секретных ядерных экспериментах. Таких людей были тысячи, но на данного агента была еще одна "зацепка": его сестра училась в одном из университетов на Восточном побережье США. Подозреваемым оказался Клаус Фукс, ко времени разоблачения сотрудник британского ядерного центра. Существует несколько версий его разоблачения.

По одной из них, в учреждении, где он работал, была умышленно допущена "утечка" информации о том, что один из ученых является советским агентом. Психологический нажим на Фукса оказался столь сильным, что он сам вынужден был "явиться с повинной". Такой метод был избран, чтобы зашифровать "участие" "Веноны" в его разоблачении.

По другой версии, Фукс упоминался вместе со своей сестрой Кристель в секретных документах, похищенных Гузенко еще в 1945 году. Слежка за Кристель позволила выявить советского агента Гарри Голда, который признался, что одно время служил передаточным звеном между Фуксом и советской разведкой. Но при допросе Фукса ему сказали, что он задержан на основании радиоперехвата. Одна версия противоречит другой, но тут привлекает внимание незначительная деталь: в одном случае мнимая слежка "прикрыла" собою "Венону", в другом — наоборот.

В дешифрованном в 1950 году сообщении, которое было перехвачено еще в 1944 году, упоминался некий советский агент, работавший в научно-исследовательском атомном центре в Лос-Аламосе. Данные агентуры уточнили, что речь идет о Давиде Грингласе, брате Этель Розенберг. В июне 1950 года Гринглас признался в том, что он являлся советским агентом и при этом сотрудничал с мужем Этель Юлиусом Розенбергом. Тот якобы похвалялся, что руководит целой разведывательной сетью работавшей на СССР и поставлявшей в Советский Союз данные о разработках в области ядерной энергии и других научно-технических достижениях США.

Супруги Этель и Юлиус Розенберги были арестованы. Они не признали себя виновными; более того, не было доказательств их вины, кроме показаний Грингласа. Тем не менее их приговорили к смертной казни и, несмотря на многочисленные протесты международной общественности, в том числе религиозных организаций и лично папы римского, они были казнены на электрическом стуле 19 июня 1953 года.

Безусловно, немалую помощь аналитикам "Веноны" оказали агенты, как с самого начала работавшие на ФБР, так и советские, ставшие на путь предательства. Одним из них была Элизабет Бентли, которая через пять месяцев после побега Гузенко явилась с повинной в полицию. Она вслед за Гузенко подлила масла в огонь антисоветской и антикоммунистической кампании, "охоты за ведьмами", "холодной войны".

В 1948 году в США начался период "красного психоза". Отправным моментом можно считать свидетельские показания Бентли с нападками на лидеров американской компартии и разоблачениями советской разведки, с которыми она выступила в сенате США. Пресса называла ее "королевой красных шпионов". Ее утверждения о широком внедрении в правительственные учреждения США лиц, являющихся советскими агентами или сочувствующих коммунистам, послужили основанием для республиканских законодателей, включая молодого Ричарда Никсона, быстро воспользоваться ситуацией, чтобы завоевать известность в масштабе всей страны, возглавив атаку на администрацию демократов в Комитете конгресса по расследованию антиамериканской деятельности.

Данные "Веноны" умышленно путались с данными агентуры и как дрова бросались в костер маккартизма, который тут же разгорелся ярким пламенем.

Сенатор Маккарти с трибуны конгресса США утверждал, что госдепартамент все еще является прибежищем для пятидесяти советских агентов. Свидетельские показания Бентли и другого предателя, Чемберса, стали как бы знаменем паранойи "красной опасности", охватившей всю страну.