И еще был Мэтью, — замечательный пример дейс­твия позитивных клеточных воспоминаний и вос­поминаний из этой жизни, которые проявились во время одной и той же регрессии. Мэтью было четыре года, и он один из самых прекрасных детей, которых я встречала в своей жизни. Он родился слепым. Хотя его отец и мать готовы были перевернуть небо и землю, чтобы помочь сыну, — водили к лучшим психологам и врачам, устрои­ли в специальную подготовительную школу, — он никак не мог приспособиться к жизни. Мальчик не злился на мир, он просто был печален, замкнут и слишком тих для здорового ребенка. Один из учителей его школы знал о том, чем я занимаюсь, и посоветовал Грации, матери Мэтью, обратиться ко мне. Искренне желая своему сыну добра и будучи человеком весьма широких взглядов, женщина последовала совету учителя.

Мы с Мэтью быстро нашли общий язык.

Едва я поздоровалась с ним, как он просиял и сказал:

— Я слышал вас по телевизору. Вы забавная. Маленькие дети часто говорят мне нечто подобное, особенно мои внуки, Вилли и Джеффи.

— Все эти истории про экстрасенсов-кексов-пен­сов — чепуха на постном масле. Главное, что передачи ве­селые, да?

Поверьте, я не жалуюсь. Я не представляю себе жизнь без юмора; к тому же ничто не помогает расположить к себе детей больше, чем юмор. Мэтью — не исключение. Когда Грэйс предположила, что ее сын будет более кон­тактен, если во время сеанса она останется с нами, Мэтью вежливо отклонил ее предложение:

— Не волнуйся, мама, мы сами.

Когда мы остались одни, я увидела, что Мэтью дейс­твительно очень тих, но при этом мил, умен и доброже­лателен. Я вкратце рассказала мальчику о гипнозе, о том, что нам предстоит сделать, и объяснила, что хочу подру­житься с ним, а для этого нужно, чтобы он рассказал о себе как можно больше. Точно так же как моя внучка Ан­жела, когда ей было четыре года, он не выговаривал букву «р». Он очень напомнил мне ее, когда ответил:

— Хо'ошо.

Как большинство детей — открытый, простодуш­ный, бесстрашный, — Мэтью очень легко поддался гип­нозу. Через несколько минут его дыхание стало глубоким и ровным, а сам он, видимо, чувствовал себя совершенно комфортно.

— Кем ты был раньше? — спросила я. Маленькие де­ти очень легко отвечают на этот вопрос, даже без гипноза, поскольку прошлые жизни для них — дело недавнее и гораздо более понятное, чем та жизнь, в которой они жи­вут сейчас.

— Высокий мужчина с темными волосами, — отве­тил мальчик, — я делаю музыку.

— Какое прекрасное занятие. А как ты делаешь музы­ку, Мэтью?

— Передо мной сидит множество людей с трубами, барабанами и другими штуками, а я говорю им, когда иг­рать, а когда останавливаться.

— Ты был дирижером?

— Да. Дирижером. Вот так, — и он начал размахи­вать руками в воздухе. Этот слепой от рождения четы­рехлетний мальчик точно знал, как движутся руки ди­рижера.

— Для того чтобы быть дирижером, нужно много знать о музыке, — заметила я.

— А я много и знаю. Я большой молодец, — заявил он с очаровательной детской прямотой. — Я умею при­думывать, — и снова в точности, как моя Анжела, он ска­зал «п'идумывать», — музыку и играть ее на пианино. Я люблю музыку.

— А сейчас, когда ты стал мальчиком по имени Мэтью, ты любишь музыку?

— Думаю, люблю. Но я уже не могу играть.

— Я уверена, что можешь, — сказала я. — Ты просто забыл, как это делается, вот и все. Учитель поможет тебе вспомнить.

— Нет, я совсем не могу.

— Почему?

— Потому что я слепой, — в его голосе было столько печали, что у меня едва не разорвалось сердце.

— Кто сказал, будто ты не можешь играть музыку из-за того, что ты слеп, Мэтью?

— Мама. Она говорит, что я не могу делать многие вещи, которые умеют делать другие дети.

Я села рядом с мальчиком и обняла его. Он уткнулся е в грудь.

— Знаешь что?

— Что?

— Это неправда.

— Мама соврала?

— Нет, Мэтью, не соврала, она просто ошиблась. Вре­мя от времени, сами того не желая, мы, мамы, говорим неправду. Помню, я тоже как-то раз сказала неправду, когда была примерно в твоем возрасте. — Он хихик­нул. — Вот что я тебе скажу: хочешь, я побеседую с твоей мамой?

— Может быть, ей от этого станет лучше, — сказал мальчик.

— Она больна?

— Она грустит. Мой папа тоже грустит. Все время.

— Почему?

— Из-за меня.

Да, мне определенно нужно было поговорить с его матерью. Я еще немного посидела в обнимку с Мэтью, гладя мальчика по волосам и рассказывая, что иногда на­ша душа помнит вещи, которые могут нам помочь, а иногда вещи, которые могут причинить нам боль, и от­ныне мальчик должен помнить только то, что может ему помочь, — вроде его любимой музыки. Бог заберет те ве­щи, что причиняют боль, окутает их светом своей любви, и они больше никогда не потревожат Мэтью.

Наконец я передала мальчика в заботливые руки сво­их сотрудников, — они буквально выстроились в оче­редь, чтобы познакомиться и пообщаться с ним, — а са­ма пригласила Грэйс поговорить наедине в моем кабине­те. Я объяснила женщине, что Мэтью считает себя бесполезным маленьким мальчиком, для которого не­доступно многое, что могут делать другие дети. К тому же он думает, что мама и папа все время грустят из-за него.

— Я бы тоже была тихой и унылой, если бы мне пришлось жить в таком мире, — заметила я.

Женщина расплакалась.

— Сильвия, мы обожаем сына. Мы бы не задумыва­ясь отдали за него свои жизни.

— Я знаю.

— Признаю, что нам крайне тяжело — и в финансо­вом, и в эмоциональном отношении. Но, поверьте, по-другому нельзя. Как нам ни тяжело, мы без остатка по­святили себя его болезни.

Через это прошли сотни моих клиентов. Весьма ко­варная ловушка, и многие в нее попадают.

— Возможно, как раз в этом и состоит ваша пробле­ма, — предположила я. — Возможно, вместо того, чтобы без остатка посвятить себя болезни, вам следовало бы посвятить себя своему талантливому, красивому и отзывчивому сыну. От этого вам всем стало бы легче. Не исключено, что вам даже было бы по-настоящему весело с ним. Я уверена, и Мэтью бы очень изменился, если бы вдруг оказался в обществе двух людей, которые искренне наслаждаются общением с ним.

Женщина слушала, впитывая каждое мое слово, и я решила воспользоваться ее вниманием, чтобы высказать самое неприятное:

— И еще, Грэйс, как можно говорить ребенку, что он не может делать многие вещи, которые способны делать другие дети? Зачем ставить ребенку такие ограничения?

— Честное слово, Сильвия, я понятия не имею, отку­да он это взял, — сказала Грэйс. — Я тщательно слежу за тем, чтобы не сказать ничего подобного в его присутс­твии. Не представляю себе, как можно даже намекать об этом ребенку. Мы с его доктором даже специально бесе­довали на эту тему, едва стало известно, что его слепота неизлечима. Вначале меня охватили печаль и гнев: я не могла смириться с такой несправедливостью. «За что судьба так наказала невинного младенца?..» Но врач про­чел мне целую лекцию о том, как необходимы мальчику позитивные психологические установки, и с тех пор я са­ма не сказала ни одного негативного слова, и другим не позволяю.

— А где находился Мэтыо, когда вы беседовали с вра­чом?

— Со мной, — ответила женщина. — Но, Сильвия, ему было всего семь месяцев.

— В этой жизни ему было всего семь месяцев. Но у него есть душа, столь же старая и мудрая, как у каждого из нас. Просто диву даешься, как много она понимает и помнит.

Грэйс несколько секунд помолчала, затем спросила с искренним интересом, но все же и с некоторым со­мнением:

— Так что же мне теперь делать?

— Просто попросите у него прощения и скажите, что понимаете, насколько были не правы. Он все поймет.

И еще... Вы можете приобрести для него пианино?

— Пианино? А почему пианино?

— Думаю, ему это понравится. Пока считайте, что у меня просто предчувствие, а если окажется, что я права, я расскажу вам обо всем подробнее.

— Мы не можем позволить себе купить его, — сказа­ла женщина. — Хотя... пианино есть у моей сестры, мо­жет быть, она одолжит нам его на время.

— Прекрасно. Попросите ее, — сказала я. — Поз­вольте ему несколько месяцев играть в свое удоволь­ствие, а затем позвоните мне и расскажите, что из этого получилось.

Восемь месяцев спустя я получила от Грэйс письмо. Женщина благодарила меня за помощь и вложила фо­тографию: улыбающийся Мэтью с родителями возле пи­анино. Вместе с письмом женщина прислала пленку с за­писью песни, которую сочинил Мэтти. Эту песню выучи­ли все дети из подготовительной школы, где учился мальчик, и спели ее в последний день перед каникулами.

Это очень простенькая песня, вряд ли ей суждено стать хитом или классическим произведением. В песне речь идет об очень счастливом маленьком мальчике, которым гордятся родители, и, возможно, это самая милая песня, какую мне только приходилось слышать в своей жизни.

Вы прочли много историй о том, как клеточные вос­поминания о нынешней или прошлых жизнях оказыва­ли благотворное или пагубное влияние на физическое и душевное состояние самых разных людей, и о том, как эти люди обрели новую жизнь, отпустив клеточные вос­поминания, приносившие им вред. Но я не могу считать эту книгу полной и законченной, пока вы не узнаете все, что знаю я. Самые интересные и важные клеточные вос­поминания — это ваши личные воспоминания, и все, что вам теперь нужно сделать, — это узнать свою истинную историю.