Несколько иначе понимали феномен особых состояний со­знания сторонники экспериментально-психологического под­хода. Так или иначе они подчеркивали важность внушения при понимании этих состояний и существенную роль отводили социо-культурным факторам. Здесь мы рассмотрим лишь наибо­лее известные концепции К. Халла, Р. Уайта, Б. Ф. Поршнева, Дж. Сарбина, А. Добровича, П. Жане и др.

Как уже известно из исторического обзора, И. Бернгейм, обескураженный острой дискуссией с учеными школы Сальпетриер и не соглашаясь с А. Льебо, в конце концов заявил в полемическом запале: «Гипнотизма не существует, есть только внушаемость». Исходя из этой посылки, психолог-бихевиорист[29] К. Халл (1933) тщательно изучал пределы внушаемости. По его мнению, внушаемость удерживает словесные (символи­ческие) процессы субъекта в состоянии пассивности и позво­ляет реализоваться словесным побуждениям (символическая стимуляция), которые передаются экспериментатором. Эта точ­ка зрения близка к тому, что И. Бернгейм называл «законом идеодинамики», согласно которому в определенных условиях идея может непосредственно претворяться в движение. Отсю­да И. Бернгейм (1917) заключил, что внушаемость — это спо­собность поддаваться влиянию «идеи, воспринятой мозгом», и реализовать ее.

Начиная с Р. Уайта (1941), в понимании феноменов особых состояний сознания произошли значительные перемены, обу­словленные тем, что исследователи стали учитывать фактор мотивации. Р. Уайт определял поведение в трансе как экспрес­сивное, напрааченное к определенной цели, которая по существу состоит в пассивном поведении, подчинении постоянным указаниям экспериментатора, в соответствии с тем, как гипно­тизируемый субъект их себе представляет.

Интересную попытку соединить новейшие открытия в области археологии, антропологии, лингвистики и физиологии для объ­яснения глубоких эволюционных слоев в особых состояниях сознания предпринял Б. Ф. Поршнев (1974). Раскрывая действие механизма суггестии, он, по сути, исходит из концепции соци­ального происхождения высших психических функций человека (Л. С. Выготский, А. Р. Лурия): все высшие психические функции есть интериоризированные[30] социальные отношения.

По мнению Б. Ф. Поршнева, зарождение второй сигнальной системы и появление языка напрямую связано с явлением суггес­тии: «Вначале, в истоке, вторая сигнальная система находилась к первой сигнальной системе в полном функциональном биологи­ческом антагонизме. Перед нашим умственным взором отнюдь не «добрые дикари», которые добровольно подавляют в себе вожде­ления и потребности для блага другого: они обращаются друг к другу средствами инфлюации, к каковым принадлежит и суггес­тия, для того, чтобы подавлять у другого биологически полезную тому информацию, идущую по первой сигнальной системе, и заменить ее побуждениями, полезными себе... Вторая сигнальная система родилась как система принуждения между индивидуума­ми: чего не делать, что делать».

Он утверждает, что человек в процессе суггестии интериоризирует свои реальные отношения с другими индивидами, высту­пая как бы Другим для самого себя, контролирующим, регулиру­ющим и изменяющим благодаря этому собственную деятельность. Этот процесс уже не может осуществляться в действиях с предме­тами, он протекает как речевое действие во внутреннем плане. Механизм «обращения к себе» оказывается элементарной ячей­кой речи-мышления. Диспластия — элементарное противоречие мышления — трактуется Б. Ф. Поршневым, как выражение ис­ходных для человека социальных отношений «мы — они». Разви­тие феномена суггестии в целом укладывается между двумя рубе­жами: «возникает суггестия на некотором предельно высоком уровне интердикции; завершается ее развитие на уровне возник­новения контрсуггестии».

Свою гипотезу Б. Ф. Поршнев подтверждает данными нейро­физиологии о том, что из всех зон коры головного мозга человека, причастных к речевой функции (то есть ко второй сигнальной системе), эволгоционно древнее (первичнее) прочих — лобная доля, в частности, префронтальный отдел. Этот вывод отвечает тезису о том, что «у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, а особый род влияния одного индивида на действия другого — особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения».

Дж. Сарбин (1950) подчеркивает важность элемента ролевой игры (role-taking) в поведении гипнотизируемого. Игра является обычной формой его социально-психологического поведения, которая может реализоваться в особом состоянии сознания.

М. Орн (1959, 1962), воскресив идеи Р. Уайта и Дж. Сарбина, значительно обогатил их. Он был поражен тем фактом, что поведение гипнотизируемых зависит от господствующих в дан­ное время представлений о гипнозе. В доказательство он при­водит два примера диаметрально противоположного поведения: во время сеансов Ф. Месмера у пациентов, не получавших словесного внушения, возникали приступы конвульсий, тогда как при использовании метода Э. Куэ (он считает этот метод более совершенным) гипнотизируемые не проявляли никаких внешних признаков транса. М. Орн задал себе вопрос: имеет ли гипноз специфическую сущность или это полностью социаль­но-культурный продукт? Чтобы выявить влияние предваритель­ного знания (prior knowledge), он произвел следующие экспе­рименты.

На лекциях о гипнозе Орн говорил студентам, что одним из характерных признаков гипнотического состояния является ката­лепсия[31] поднятой руки (что не соответствует действительности; каталепсия, как правило, проявляется в обеих руках одновремен­но, однако такое объяснение Орна казалось правдоподобным). Студенты, присутствовавшие на сеансе гипноза, видели, что па­циенты, согласно полученной ими ранее установке, демонстри­ровали каталепсию поднятой руки. Загипнотизированные после этого студенты также обнаруживали каталепсию одной руки.

В данном случае пациент получал от гипнотизёра точные, хотя и не прямые указания о том, как себя вести. Но вопрос о зависимости поведения гипнотизируемого от экспериментатора иногда очень труден, поскольку гипнотизер может даже безот­четно, бессознательно внушить именно то, что он ожидает получить у пациента. В работе под названием «Специфические требования экспериментальной ситуации» М. Орн описывает совокупность указаний, передающих намерения или желания гипнотизера (в том числе скрытые, невысказанные указания экспериментатора и указания, связанные с процессом самого эксперимента).

Одним из важных открытий явилось то, что специфические требования экспериментальной ситуации влияют не только на пациента, но и на экспериментатора. Гипноз во многих отно­шениях можно рассматривать как «folie a deux» (сумасшествие вдвоем), каждый из вовлеченных в гипнотические отношения играет ту роль, которую другой от него ожидает. Пациент ведет себя так, как будто он не может сопротивляться внушениям гипнотизера, а тот играет роль всемогущей особы. Например, если пациент испытывает внушенные галлюцинации, то гипно­тизер ведет себя так, будто эти галлюцинации отражают реаль­ные явления (обращаясь к специфике эриксонианского гипно­за, мы более подробно рассмотрим эти требования).

Это взаимное влияние гипнотизера и гипнотизируемого ярко проявилось в случае, когда экспериментатор был пред­убежден против пациента, полагая, что тот является симулян­том. На самом же деле пациент был способен впасть в глубокий транс. Гипнотический сеанс потерпел неудачу, так как пациент проявил враждебность к гипнотизеру, который, делая обычное внушение, не сумел вполне убедительно сыграть свою роль.

Бротто (1936) подчеркивал значение бессознательной связи между гипнотизером и пациентом. Он цитировал работу одного из хирургов, который использовал скопохлоралозу как вспо­могательное средство при анестезии. Бротто, как известно, считал, что этот препарат прежде всего способствует повыше­нию внушаемости. Хирург не разделял его мнения, так как «теоретически не признавал использования гипноза и внуше­ния». «Подмена воли, — говорил он (хирург), — это самая большая ошибка, которую может совершить человек по отно­шению к себе подобным». Бротто указывал: «Гипнотизеры обычно выбирают тех пациентов, которые для них желательны. Ж. Льеже и А. Льебо имели очень послушных пациентов. П. Буардель и Ж. Бабинский не могли заставить загипнотизирован­ных выполнить внушение, которое, как они считали, должно было вызвать возмущение их морального сознания. В сущности, пациенты всегда выполняют те основные внушения, которые соответствуют предвзятым идеям гипнотизера. Во времена Ж. Шарко считалось, что у истериков нервные припадки долж­ны иметь вид красочных зрелищ. Но Ж. Бабинский не признает подлинности этих кризов... Конечно, ему не придется их на­блюдать: сам того не подозревая, он внушит своим больным не проявлять больше этих признаков болезни» (Бротто, 1938).

Но мнению М. Орна, трудно определить, что характеризует особое состояние сознания само по себе, поскольку невозмож­но найти наивных пациентов, полностью избавленных от вли­яния своей социально-культурной среды. Если бы удалось освободить основной процесс от множества социально-культурных наслоений, тогда, по мнению автора, проявилась бы в чистом виде сущность гипноза.

Кроме того, не только в гипнозе, но и в психотерапии в целом социально-культурные факторы играют, по мнению М. Орна, самую значительную роль. Процесс психотерапии зависит оттого, какое представление о ней в данное время имеют пациент и терапевт. Идеи, распространенные в обществе в тот период, когда проводится курс психотерапии, в большой мере определяют ее успех. Степень доверия социальной среды этому виду лечения также в какой-то степени влияет на его эффективность. Таким образом, для того чтобы вскрыть сущность всякого психотерапев­тического процесса, необходимо отделить его от всех этих социально-культурных факторов.

Безусловно, важно подчеркнуть влияние социально-культур­ных факторов на поведение гипнотизируемых. Однако они не кажутся нам столь решающими, какими представляются М. Орну. Вероятнее всего, они взаимодействуют с психобиологическими факторами. Различные «паттерны»[32] могут сосуществовать.

Во-первых, трудно согласиться с тем, что в конце XVIII века у всех гипнотизированных возникали конвульсивные кризы, как это ожидалось. Как убедительно доказывает в своей книге знаменитый исследователь гипноза Л. Шерток, уже среди ок­ружавших пресловутый металлический чан Ф. Месмера не у всех постоянно наблюдался приступ конвульсий: некоторые из пациентов прогуливались и разговаривали между собой. Вместе с тем подобные кризы можно наблюдать и сегодня при гипно­тизации явно истерических особ. Таким образом, можно гово­рить о том, что во времена Ф. Месмера в магнетических состо­яниях проявлялась вся гамма гипнотических феноменов.

Во-вторых, такое утверждение кажется нам слишком катего­ричным еще по одной причине. К сожалению, до сих пор нередко можно встретить пациентов, не имеющих никаких предваритель­ных сведений об этом предмете в силу общей неразвитости психотерапевтической культуры. Тем не менее реакция пациен­тов, ничего не знающих о психотерапии, которую к ним приме­няют, не отличается от реакции других пациентов. Поскольку трудно предположить, что она целиком определяется гипнотизе­ром, то приходится думать о существовании специфического механизма, представленного в различных вариантах.

По нашему мнению, этот механизм в его элементарной форме может быть выявлен в гипнозе животных. Он обусловливает адаптивное поведение, изменяющее взаимоотношении животного с окружающей средой и характеризующееся пре­кращением двигательной активности. У человека в первой стадии гипноза также тормозится активность двигательного аппарата — инструмента исследования окружающего мира. Нам могут возразить, что пациент в состоянии сомнамбулизма хо­дит. Но это объясняется тем, что у человека вступают в игру психодинамические феномены, то есть можно сказать, что гипнотизируемый ходит не по своей воле, а по воле гипно­тизера.

Видный отечественный психотерапевт А. Добрович считает, что для чисто психологического воздействия в особых состоя­ниях сознания нужна и особая социально-психологическая роль — роль Божества. «Конечно, мы, врачи, предпочитаем гипнотизировать больных с использованием всего арсенала физиологических усыпляющих воздействий: звуковых, зритель­ных и прочих. Оно и надежнее, и не пугает человека, и не оставляет у него унизительного чувства, что некто сломал его волю и повел на веревочке. С другой стороны, чтобы гипноти­зировать иначе — чисто психологическим способом, — вам пришлось бы взять на себя слишком много. Выражусь точно и определенно: пришлось бы взять на себя особую социально-психологическую роль. Роль, которая наполовину бессознатель­но, но почти мгновенно улавливается пациентом».

Более того, А Добрович (1981) предлагает набор ролей, имею­щих суггестивное значение, то есть позволяющих внушить чело­веку то, что вы замыслили:

«...среди суггестивных ролей на первое место я поставил бы роль Божества. Если вы способны по отношению к своему слушателю выступить в роли Божества — считайте, что он уже загипнотизирован. С той же секунды, как признал вас таковым! Притягательно, но и страшно Божество. В нем сверхчеловечес­кая мощь и власть, недосягаемая мудрость, непостижимое право карать и миловать... Перед ним остается лишь лечь лицом в пыль и с благоговейной покорностью ждать своей участи... Роль Божества... можно сравнить с белым светом. Если эту роль разложить на спектр, то каждый участок спектра, в свою оче­редь, окажется суггестивной ролью. Начнем... с теплого конца спектра и будем двигаться к холодному.

Роль Покровителя (красный цвет)

Покровитель — значит, могучий и властный, но добрый к тебе человек. Опора в бедах, утешение в страданиях, предмет благоговения...

Роль Кумира (оранжевый цвет)

Кумир знаменит, обаятелен, пользуется всеобщим востор­женным восхищением...

Роль Хозяина, или Господина (желтый цвет)

Любое его слово — закон. Попробуйте не подчиниться, если есть нечто похуже смерти: пытки, когда смерти ждут, как счастливого часа. Но если вы будете лояльны к Господину и выскажете полное послушание, вам будет хорошо. Вас, может быть, приблизят, обласкают, облекут относительной властью. Угодите ему — и станете жить в довольстве. Не сумеете уго­дить — пеняйте на себя.

Роль Авторитета (зеленый цвет)

Этот обладает ограниченной властью и не обязан творить благие дела. Благо уже в том, что он больше других разбирается в каком-нибудь общеполезном или важном деле. К нему нельзя не прислушиваться. Не воспользуешься его советом — гляди, сядешь в лужу.

Роль Виртуоза, или Ловкача (голубой цвет)

Выступая в этой роли, вы даете понять, что умеете совер­шить невозможное. Хорошее или плохое — неважно. Виртуоз­ный делец, «из-под земли» добывающий то, чего иным и не снилось; виртуозный вор-карманник, виртуозный игрок, фо­кусник, стихоплет, спорщик — что угодно. В любом случае вы завораживаете публику, и даже ограбленный вами субъект не может не восхищаться вашей ловкостью и не позавидовать ей в душе.

Роль Удава (синий цвет)

Это не Властитель, не Господин, хоть он при желании может сделаться для вас и Хозяином. Это тип, который видит все ваши слабые места и в любой момент готов поразить их, что доставляет ему истинное удовольствие. Ломать вас, топ­тать вас ему так же легко, как вам сигарету выкурить. И так же

приятно. Вы боитесь его и предпочитаете подчиниться, так как ни на миг не поверите, что способны справиться с ним, дать сдачи.

Роль Дьявола (фиолетовый цвет)

В этой роли вы — олицетворенное зло. Зло «метафизичес­кое», зло ради зла, а не во имя какой-либо цели. В известном отношении это «Божество с обратным знаком». Беспредельная власть Божества, но при этом беспредельная ненависть ко всему человеческому, светлому, упорядоченному. Неумолимая пасть акулы; земля, разверзшаяся при землетрясении; скелет с острой косой, садящийся за ваш свадебный стол».

А. Добрович отдает предпочтение ролям Покровителя и Авторитета: здесь достаточно убежденности и некоторого артис­тизма. Если проанализировать предложенную выше классифи­кацию суггестивных ролей, становится ясно, что в каждом конкретном случае мы имеем дело с модификацией ключевой роли — роли Божества.

А. Тхостов (1993) попробовал заменить термин «особая со­циально-психологическая роль» термином «миф», понимаемым прежде всего как «развернутое магическое имя» (А. Ф. Лосев, 1992). С этих позиций он призывает «изучать, вычитывать и расшифровывать скрытые мифы. Это поможет не утрачивать связи с реальностью, имея в виду основополагающую ограни­ченность мифического сознания, и использовать полученные знания в терапевтической практике, корригируя вредные и создавая необходимые мифологии. Это требует тщательного изучения принципов мифологизации болезни, так как навя­занные, не вписанные в общую систему медицинские требова­ния плохо приживаются на чужой почве. Лечение, лишенное адекватного мифа, в значительной степени утрачивает свою субъективную эффективность, тогда как самые абсурдные и вздорные рекомендации, включенные в миф, сохраняют свою притягательность, несмотря на объективно наносимый ими вред»[33]. Далее мы еще будем обращаться к этой теме.

Итак, если обобщить средства, которыми, по А Добровичу, создается «особая социально-психологическая роль», а по А. Тхостову «миф», получается следующий набор:

1) общее выражение лица;

2) глазо-двигательные реакции (выражение глаз);

3) поза;

4) жесты;

5) голос;

6) принадлежность к «богам», к «чуду»;

7) эзотерическое, тайное знание;

8) особое поведение;

9) специальная одежда;

10) использование латыни — языка посвященных. Американский исследователь Р. Барбер (1961) в своих иссле­дованиях шел по пути, намеченному еще И. Бернгеймом. Он пытался доказать, как и глава нансийской школы, что все феномены, названные гипнотическими, а именно изменение под гипнозом различных физиологических функций (сенсор­ных, кровообращения, желудочно-кишечных и др.), можно посредством внушения получить у предрасположенных субъек­тов в достоянии бодрствования. Работы Р. Барбера представля­ют несомненный интерес, так как показывают, что и в состоя­нии бодрствования для возникновения психофизиологических реакций имеет значение фактор взаимоотношений, однако вы­зывает удивление, что сторонники точки зрения И. Бернгейма продолжают использовать гипнотические приемы, чтобы до­биться феноменов, для получения которых по логике вещей достаточно было бы внушения наяву.

Помимо влияния И. Бернгейма, некоторые исследователи, работавшие над теорией гипноза, испытывали также влияние П. Жане. Они исходили из понятия «диссоциации сознания», суть которой, напомним вкратце, заключается в том, что какие-то течения сознания могут «отделяться» и брать на себя «авто­матическую» активность. Крайняя степень диссоциации созна­ния выражается раздвоением личности или появлением так называемых множественных личностей. Подобная диссоциация возникает в состоянии спонтанного сомнамбулизма или вне его. В литературе описано много примеров такой диссоциации. Этот механизм объясняет провоцированный сомнамбулизм; прочие гипнотические феномены можно рассматривать как проявле­ния неполной диссоциации.

Работы П. Жане оказали влияние на многих американских авторов, среди которых отметим Мак-Дугала (1926) и Мортон-Принца (1925).

В механизме диссоциации психики важную роль играет бессо­знательное. Но, показав всю важность бессознательного, П. Жане не интерпретировал его динамически, не подчеркнул его импера­тивности. Этот шаг был сделан 3. Фрейдом, и мы увидим далее влияние его идей на развитие теории особых состояний сознания.