Настоящее имя Лусиль Годой Алькаяга. Чилийская поэтесса. В 1924–1946 годах была на дипломатической работе. Ее лирика соединяла традиции испанской поэзии с анимистической образностью индейской мифологии. Сборники: "Сонеты смерти" (1914), "Отчаяние" (1922), "Тала" (1938), "Давильня" (1954). Лауреат Нобелевской премии (1945).



Ее и поныне называют "великой незнакомкой". Будучи всегда на виду, имея необычайно сильный общественный темперамент, Габриэла Мистраль, настоящая фамилия которой — Лусиль Годой Алькаяга — умудрилась остаться таинственной особой. Достоверное сплелось в ее жизни с легендами, со множеством домыслов и догадок. Одна из легенд, обставленная самой поэтессой трагическими подробностями и кочующая по всем ее биографиям — это история любви. Якобы в 17 лет Мистраль полюбила молодого человека всем сердцем (а сердце ее, конечно, не знало измен), но счастье оказалось коротким, и ее избранник по невыясненным обстоятельствам покончил жизнь самоубийством. Миф — о роковом, безграничном чувстве — взращен поразительными по трагической мощи "Сонетами смерти", в которых поэтесса истово оплакивала возлюбленного, добровольно ушедшего из жизни.



Твой прах оставили люди в кладбищенской щели —

Зарою тебя на залитой солнцем опушке.

Не знали они, что засну я в той же постели,

И сны нам придется смотреть на одной подушке.

Тебя уложу я в землю так тихо и нежно,

Как мать — больного уснувшего сына под полог,

И станет тебе земля колыбелью безбрежной,

И сон твой последний будет спокоен и долог.

(Перевод с испанского О. Савича)



Этот цикл стихотворений осветил беспросветное существование провинциальной сельской учительницы первыми лучами славы.

В 1914 году на литературном конкурсе в Сантьяго произошло редкое, хотя, казалось, малозначительное событие: премия была присуждена неизвестному поэту Лусиль Годой. Злые языки утверждали, будто жюри приняло свое решение в поисках наименьшего из зол: все представленные на конкурс произведения показались судьям очень слабыми, не дать премии значило сорвать праздник. Три вольно написанных сонета под общим заглавием "Сонеты смерти" жюри выбрало якобы только потому, что надо же было что-нибудь отметить.

Из области легенд и рассказ о том, что поэтесса не смогла прочитать свои стихи на празднике, потому что у нее было всего одно платье, не подходившее для роскошной обстановки, и она слушала исполнение "Сонетов смерти", сидя на галерке. Но образ скромной сельской учительницы, "этакой Джейн Эйр", вовсе не вязался с реальной личностью Лусиль Годой — особы с тяжелым, странным, скрытным и обидчивым до мелочности характером. История о единственном платье вполне могла произойти с поэтессой, потому что она в раннем возрасте потеряла отца и, испытывая нужду, лишь благодаря собственному нечеловеческому напряжению смогла получить хорошее образование, а вот миф о единственной, роковой страсти вскоре после смерти поэтессы был развенчан авторитетным биографом — Володей Тейтельбоймом. Собрав огромный документальный материал, он доказал, что это самоубийство, которое действительно произошло, никак не было связано с Мистраль, что "Сонеты смерти" имеют лишь косвенное отношение к самоубийце. Ну а любовь к нему — если и была — вовсе не первая и уж, во всяком случае, не единственная. Была другая — мучительная, долгая, странная — к малоизвестному поэту Мануэлю Магальянесу Моуре. И вновь тайна, вновь раздолье для толков и догадок. Мистраль, так одержимо писавшая о любви к мужчине, судя по всему, и в первую очередь по ее письмам, так и не познала плотских радостей.

В ее биографии словно все настроено на то, чтобы показать людям, будто большие поэты — существа неземного, потустороннего порядка, которым вовсе не обязательно переживать реальные чувства, чтобы вылить их лаву страсти на бумагу. Будто все это они познали в другой, прошлой жизни. Ее стихи о детях и материнстве дали ей высокий титул Матери всех детей. Трудно найти в мировой поэзии строчки, посвященные высшему предназначению женщины — материнству, — проникновеннее, чем у Мистраль. Между тем, она не имела своих детей, а чужих если и воспитывала, то лишь с учительской кафедры.

После победы в конкурсе Мистраль охотно печатали журналы и газеты, но первая книга поэтессы "Отчаяние" вышла лишь спустя девять лет. Ее обжигающие, слишком пессимистичные строчки, собранные под одной обложкой, производили впечатление стресса и долгое время не могли найти своего издателя. Решился же первым напечатать "Отчаяние" "Институт Испании" — Институт стран испанского языка в США, и лишь затем ее переиздали на родине. Все эти годы, пока поэзия Мистраль пробивала себе дорогу к читателю, она делала педагогическую карьеру. Странную учительницу любили не все, но ее общественному темпераменту мог позавидовать каждый. Даже в глухой провинции Габриэла чувствовала себя в центре Вселенной. В ней, несмотря на одиночество и непонимание, вызрело стойкое убеждение, что ей на роду написано стать Амаутой — нести свет мудрости не только детям, но и всему роду человеческому. В ее программном стихотворении "Кредо" есть строки. "Верую в сердце мое… ибо в мечтанье причастно оно высоте и обнимает все мироздание". Она всегда хотела быть "больше, чем поэт", а предназначение свое видела в проповедовании. В своей "Молитве учительницы" она поставила цель, прямо скажем, посильную лишь божеству: "Дай мне стать матерью больше, чем сами матери, чтобы любить и защищать, как они, то, что не плоть от плоти моей".

Работая директором школы в городке Темуко, Габриэла обратила внимание на талантливого ученика, который впоследствии стал одним из самых прославленных в Чили поэтов. Пабло Неруда получил творческое "крещение" Матери Габриэлы. Впоследствии, когда Мистраль достигла вершины славы и занимала должность консула в чилийском посольстве в Риме, она, бросив вызов общественному мнению, принимала у себя опального Неруду, лишенного гражданства. Потребовавшему объяснений послу, она ответила: "Принимаю и буду принимать каждого чилийца, который постучит в мою дверь, и в особенности, когда речь идет о моем старом друге и замечательном собрате Неруде".

В зрелые годы Мистраль обуревало желание скитальчества. По приглашению министра просвещения Мексики Хосе Васконселоса она приехала в эту страну. Министр, воплощавший в 1920-е годы революционные идеи в области образования, говорил, что Габриэла — "сверкающий луч, высвечивающий тайны человеческих душ". Вновь самоутверждение поэтессы происходит в чужой стране. Именно в Мексике Мистраль, не зная отдыха, со всей пылкостью отдается ниве просвещения: открывает сельские школы и библиотеки, читает лекции, купается в славе, ощущая себя на равных с Диего Риверой, Сикейросом, Пельисером.

В ней талант лирической поэтессы каким-то странным образом сочетался с бурным, дерзким общественным темпераментом. Это Мистраль бросила страстный призыв организовать испано-американский легион в Никарагуа, который должен был помочь "маленькой безумной армии, готовой на самопожертвование" (армии Сандино). Став лауреатом Нобелевской премии, она почувствовала себя гражданином Мира, писала статьи, произносила пацифистские речи — отсюда ее знаменитый "завет" "Проклятое слово" (1950). «После бойни 1914 года слово "мир" рвалось из уст с почти болезненной восторженностью, воздух очистился от самого тошнотворного запаха, какой есть на свете, — от запаха крови, будь то кровь убойного скота, раздавленных насекомых или так называемая "благородная человеческая кровь"»…

Однако если темперамента хватало на то, чтобы голос ее был услышан во всех уголках земли, то лирической нотой ее души оставалась Латинская Америка. Сказался незыблемый принцип любого таланта и успеха — всегда оставаться собой и не предавать своей "маленькой родины". Индейская кровь клокотала в Мистраль, делала ее поэзию таинственной, закрытой для тех, кто воспитан в европейской культуре.

Знаменательна в этом плане история с предисловием Поля Валери к первому поэтическому сборнику Мистраль, переведенному на французский язык. Он появился как мост к Нобелевской премии. Само издание было оплачено чилийским правительством, справедливо считавшим, что присуждение премии Мистраль — вопрос чести всей нации. Но предисловие Валери вызвало у Мистраль резкое неприятие, она почему-то обиделась на прямодушное откровение французского поэта, знавшего Габриэлу лично. Валери писал, что его потрясает в творчестве Мистраль напряжение чувств, доходящее до варварской запредельности, что поэзия Габриэлы так же далека от Европы, как и южноамериканский горный массив Анды, что мистика Мистраль слишком физиологична и что ничего подобного Валери на своем веку не читал.

Габриэла рвала и метала, прочитав исповедь француза. Она обрушилась на бедного Валери со всей силой своего необузданного темперамента, обвинив его в недалекости, поверхностности, европоцентризме. "Я дочь страны вчерашнего дня, метиска, и существуют еще сто вещей, которые находятся вне досягаемости Поля Валери".

Французский поэт, вероятно, ранил Мистраль в самое сердце: стремясь воплотить идеалы "нашей Америки", представительствуя во всех уголках земли от имени своей родины, она, тем не менее, "убегала" из Чили, чувствовала себя неуютно перед небольшой аудиторией соотечественников. Она мечтала сделать своей ораторской трибуной земной шар, весь Космос. Такие гигантские силы и небывалый темперамент подарила ей природа.

Смерть застала Габриэлу Мистраль в США. Оттуда ее тело отправили в Чили. Ей были устроены национальные похороны. И неудивительно: она стала гордостью страны, одним из первых латиноамериканских литераторов, прославившихся на весь мир, и единственной женщиной на континенте — поэтессой такого масштаба. Она всю жизнь боролась со злом в глобальном смысле, шла напролом, кричала во весь голос, обращалась к человечеству в целом. В одном из своих поздних стихотворений она требовала, чтобы люди сломали двери, разделяющие их; но дверей собственного дома, который казался ей тюрьмой, дверей личной закрытости она так и не захотела, а может, и не могла сломать.