Самое знаменитое стихотворение Эдгара По «Ворон» впервые было опубликовано 29 января 1845 года в газете «Evening Mirror» … И сразу же принесло автору большую славу.

Возможно, Э. По опирался на средневековую христианскую традицию, в которой Ворон был олицетворением сил ада и дьявола, в отличие от Голубя, который символизировал рай, Святой Дух, христианскую веру. Корни такого восприятия уходят еще в дохристианские мифологические представления о Вороне как птице, приносящей несчастья.

Это стихотворение настолько ритмически разнообразно, что переводчикам есть где проявить свои способности. «Ворона» на русский язык переводили многие поэты. Некоторые переводы музыкально близки к оригиналу, но утрачивают что-то в содержании, другие, наоборот, верны содержанию, но не отражают музыкального своеобразия.

Здесь приводится перевод Дмитрия Мережковского, который довольно редко публиковался. А вообще это стихотворение переводили Валерий Брюсов, и Константин Бальмонт, и Василий Федоров, и Михаил Зенкевич, С. Андреевский, Л. Пальмин, В. Жаботинский, В. Бетаки, М. Донской…



ВОРОН



Погруженный в скорбь немую и усталый, в ночь глухую,

Раз, когда поник в дремоте я над книгой одного

Из забытых миром знаний, книгой полной обаяний, —

Стук донесся, стук нежданный в двери дома моего:

«Это путник постучался в двери дома моего,

Только путник — больше ничего».



В декабре — я помню — было это полночью унылой.

В очаге под пеплом угли разгорались иногда.

Груды книг не утоляли ни на миг моей печали —

Об утраченной Леноре, той, чье имя навсегда —

В сонме ангелов — Ленора, той, чье имя навсегда

В этом мире стерлось — без следа.



От дыханья ночи бурной занавески шелк пурпурный

Шелестел, и непонятный страх рождался от всего.

Думал, сердце успокою, все еще твердил порою:

«Это гость стучится робко в двери дома моего,

Запоздалый гость стучится в двери дома моего,

Только гость — и больше ничего!»



И когда преодолело сердце страх, я молвил смело:

«Вы простите мне, обидеть не хотел я никого;

Я на миг уснул тревожно: слишком тихо, осторожно, —

Слишком тихо вы стучались в двери дома моего…»

И открыл тогда я настежь двери дома моего —

Мрак ночной, — и больше ничего.



Все, что дух мой волновало, все, что снилось и смущало,

До сих пор не посещало в этом мире никого.

И ни голоса, ни знака — из таинственного мрака…

Вдруг «Ленора!» прозвучало близ жилища моего…

Сам шепнул я это имя, и проснулось от него

Только эхо — больше ничего.



Но душа моя горела, притворил я дверь несмело.

Стук опять раздался громче; я подумал: «Ничего,

Это стук в окне случайный, никакой здесь нету тайны:

Посмотрю и успокою трепет сердца моего,

Успокою на мгновенье трепет сердца моего

Это ветер, — больше ничего».



Я открыл окно, и странный гость полночный, гость нежданный,

Ворон царственный влетает; я привета от него

Не дождался. Но отважно, — как хозяин, гордо, важно

Полетел он прямо к двери, к двери дома моего,

И вспорхнул на бюст Паллады, сел так тихо на него,

Тихо сел, — и больше ничего.



Как ни грустно, как ни больно, — улыбнулся я невольно

И сказал: «Твое коварство победим мы без труда,

Но тебя, мой гость зловещий, Ворон древний, Ворон вещий,

К нам с пределов вечной Ночи прилетающий сюда,

Как зовут в стране, откуда прилетаешь ты сюда?»

И ответил Ворон: «Никогда».



Говорит так ясно птица, не могу я надивиться.

Но казалось, что надежда ей навек была чужда.

Тот не жди себе отрады, в чьем дому на бюст Паллады

Сядет Ворон над дверями; от несчастья никуда, —

Тот, кто Ворона увидел, — не спасется никуда,

Ворона, чье имя: «Никогда».



Говорил он это слово так печально, так сурово,

Что, казалось, в нем всю душу изливал; и вот, когда

Недвижим на изваяньи он сидел в немом молчаньи,

Я шепнул: «Как счастье, дружба улетели навсегда,

Улетит и эта птица завтра утром навсегда».

И ответил Ворон: «Никогда».



И сказал я, вздрогнув снова: «Верно молвить это слово

Научил его хозяин в дни тяжелые, когда

Он преследуем был Роком, и в несчастьи одиноком,

Вместо песни лебединой, в эти долгие года

Для него был стон единый в эти грустные года —

Никогда, — уж больше никогда!»



Так я думал и невольно улыбнулся, как ни больно.

Повернул тихонько кресло к бюсту бледному, туда,

Где был Ворон, погрузился в бархат кресел и забылся…

«Страшный Ворон, мой ужасный гость», — подумал я тогда, —

Страшный, древний Ворон, горе возвещающий всегда,

Что же значит крик твой: «Никогда»?



Угадать стараюсь тщетно; смотрит Ворон безответно.

Свой горящий взор мне в сердце заронил он навсегда.

И в раздумьи над загадкой, я поник в дремоте сладкой

Головой на бархат, лампой озаренный. Никогда

На лиловый бархат кресел, как в счастливые года,

Ей уж не склоняться — никогда!



И казалось мне: струило дым незримое кадило,

Прилетели Серафимы, шелестели иногда

Их шаги, как дуновенье: «Это Бог мне шлет забвенье!

Пей же сладкое забвенье, пей, чтоб в сердце навсегда

Об утраченной Леноре стерлась память — навсегда!..»

И сказал мне Ворон: «Никогда».



«Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий,

Злой ли Дух тебя из Ночи, или вихрь занес сюда

Из пустыни мертвой, вечной, безнадежной, бесконечной, —

Будет ли, молю, скажи мне, будет ли хоть там, куда

Снизойдем мы после смерти, — сердцу отдых навсегда?»

И ответил Ворон: «Никогда».



«Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий,

Заклинаю небом, Богом, отвечай, в тот день, когда

Я Эдем увижу дальной, обниму ль душой печальной

Душу светлую Леноры, той, чье имя навсегда

В сонме ангелов — Ленора, лучезарной навсегда?»

И ответил Ворон: «Никогда».



«Прочь! — воскликнул я, вставая, — демон ты иль птица злая.

Прочь! — вернись в пределы Ночи, чтобы больше никогда

Ни одно из перьев черных, не напомнило позорных,

Лживых слов твоих! Оставь же бюст Паллады навсегда,

Из души моей твой образ я исторгну навсегда!»

И ответил Ворон: «Никогда».



И сидит, сидит с тех пор он там, над дверью, черный Ворон

С бюста бледного Паллады не исчезнет никуда.

У него такие очи, как у Злого Духа ночи

Сном объятого; и лампа тень бросает. Навсегда

К этой тени черной птицы пригвожденный навсегда, —

Не воспрянет дух мой — никогда!

(Перевод Дм. Мережковского)



В переводе нам труднее уловить «подводное течение смысла», но в оригинале, как писал Бодлер, поэт «вне всяких философских систем постигает раньше всего внутренние и тайные соотношения между вещами, соответствия и аналогии».

Эдгар По вошел в американскую литературу как поэт, новеллист и критик. Много внимания он уделял теории искусства: он разработал эстетику «кратких форм» в поэзии и прозе. Он был одним из тех, кто заложил основы современной научной фантастики и детектива.

Он одновременно восхищался человеческим разумом и отчаивался от его бессилия, восхищался возвышенной красотой мира и тянулся к патологическим состояниям психики. В своем творчестве он стремился к математически точному «конструированию» произведений и эмоциональному воздействию на читателя. Желания и стремления его разрывали. Эдгар По жил словно на разрыв. Может быть, отсюда и полубезумное состояние его рассудка в последние годы жизни, пьянство, постоянные скитания, метания, переезды.

Эдгар По родился в Бостоне 19 января 1809 года. Отец оставил семью почти сразу, а мать умерла, когда мальчику не исполнилось и трех лет. Он воспитывался в семье богатого торговца Аллана, которая переехала в Англию, где Эдгара отдали учиться в закрытый лондонский пансион. В 1820-е годы он уже учился в колледже в Америке.

В колледже Эдгар влюбился в мать своего товарища. С его стороны это была очень страстная любовь, но закончилась она трагически — мать его товарища миссис Стенард в 1824 году умерла.

После колледжа По поступил в Виргинский университет, в котором он проучился всего год, так как его кормилец и воспитатель Джон Аллан наотрез отказался оплачивать карточные долги Эдгара.

Произошла ссора. Эдгар покинул дом Алланов. Сначала поэт уехал в родной Бостон, где под псевдонимом «Бостонец» выпустил свою первую книгу стихов. Всего он при жизни издал четыре поэтических сборника и два сборника новелл. Самой известной его книгой стала изданная в 1845 году книга «"Ворон" и другие стихотворения».

Издание первой книги поглотило все сбережения Эдгара. Безденежье заставило его стать солдатом. Потом он пытался устроиться в военную академию, в театр, переписывал бумаги в конторах Бостона и Ричмонда…

Стихи не приносили ему успеха. Зато первая же его новелла «Рукопись, найденная в бутылке», посланная на конкурс в один из журналов, заняла первое место.

Нужда гнала Эдгара По, он работал теперь в различных периодических изданиях на износ.

В 1835 году поэт обвенчался с четырнадцатилетней Вирджинией, дочерью его родной тетки Марии Клемм. Содержание семьи еще больше осложнило жизнь поэта. И тем не менее он все время писал новые стихи, замечательные новеллы, «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима». Платили тогда пять-шесть долларов за рассказ, за стихотворение намного меньше, так что нужда была постоянная.

В 1838 году Э. По переехал в Филадельфию, где стал редактором журнала. Жизнь стала налаживаться. Шесть лет он проработал в Филадельфии. За это время издал свою прозу в двух томах — «Гротески и арабески», напечатал множество литературно-критических статей.

В 1844 году писатель переехал в Нью-Йорк. Исключительный успех принесла ему публикация стихотворения «Ворон» в 1845 году. Эдгара пригласили в новый престижный журнал. Но светлый период длился недолго — через четыре месяца издание обанкротилось. А вскоре умерла Вирджиния.

Э. По пристрастился к опиуму, стал пить, у него что-то произошло с рассудком… И все-таки последние годы жизни он много работал. Писал, читал лекции, в ричмондских барах декламировал отрывки из своей философской работы «Эврика».

3 октября 1849 года По был найден без сознания на дороге в Балтимор, спустя четыре дня он скончался.

Вот такая жизнь была у великого романтика, который, как многие считают, очень сильно повлиял на мировую литературу XIX и XX веков, особенно на символистов, о чем писал Александр Блок.

Эдгар По считал, что сотворение шедевра и приобщение к Красоте для художника порой важнее художественного результата и даже самой жизни. Об этом, например, говорит его новелла «Овальный портрет», которая в первом варианте называлась «В смерти жизнь».

«Она была дева редчайшей красоты, и веселость ее равнялась ее очарованию. И отмечен злым роком был час, когда она увидела живописца и полюбила его и стала его женою. Он, одержимый, упорный, суровый, уже был обручен — с Живописью; она, дева редчайшей красоты, чья веселость равнялась ее очарованию, вся — свет, вся — улыбка, шаловливая, как молодая лань, ненавидела одну лишь Живопись, свою соперницу; боялась только палитры, кистей и прочих властных орудий, лишавших ее созерцания своего возлюбленного. И она испытала ужас, услышав, как живописец выразил желание написать портрет своей молодой жены. Но она была кротка и послушлива и много недель сидела в высокой башне, где только сверху сочился свет на бледный холст. Но он, живописец, был упоен трудом своим, что длился из часа в час, изо дня в день. И он, одержимый, необузданный, угрюмый, предался своим мечтам; и он не мог видеть, что от жуткого света в одинокой башне таяли душевные силы и здоровье его молодой жены; она увядала, и это замечали все, кроме него. Но она все улыбалась и улыбалась, не жалуясь, ибо видела, что живописец (всюду прославленный) черпал в труде своем жгучее упоение, и работал днем и ночью, дабы запечатлеть ту, что так любила его и все же с каждым днем делалась удрученнее и слабее. И вправду, некоторые, видевшие портрет, шепотом говорили о сходстве, как о великом чуде, свидетельстве и дара живописца и его глубокой любви к той, кого он изобразил с таким непревзойденным искусством. Но наконец, когда труд близился к завершению, в башню перестали допускать посторонних; ибо в пылу труда живописец впал в исступление и редко отводил взор от холста даже для того, чтобы взглянуть на жену. И он не желал видеть, что оттенки, наносимые на холст, отнимались у ланит сидевшей рядом с ним. И, когда миновали многие недели и оставалось только положить один мазок на уста и один полутон на зрачок, дух красавицы снова вспыхнул, как пламя в светильнике. И тогда кисть коснулась холста и полутон был положен; и на один лишь миг живописец застыл, завороженный своим созданием; но в следующий, все еще не отрываясь от холста, он затрепетал, страшно побледнел и, воскликнув громким голосом: "Да это воистину сама Жизнь!", внезапно повернулся к своей возлюбленной: — Она была мертва!»

«Язык, замыслы, художественная манера — все отмечено в Эдгаре По яркою печатью новизны… Метко определив, что происхождение поэзии кроется в жажде более безумной красоты, чем та, которую нам может дать земля, Эдгар По стремился утолить эту жажду созданием неземных образов», — так писал наш Константин Бальмонт, много переводивший По.