Василий Андреевич Жуковский сообщал в своих записках, с какой печалью встречали петербуржцы 1838 год. Не пришли они по старинному обычаю в Зимний дворец, где обычно собиралось до двадцати тысяч гостей, чтобы поздравить царя своего с наступающим Новым годом. Приходить было некуда: великолепнейшего здания северной столицы больше не существовало.

Зимний дворец изумлял иностранцев как чудный памятник искусства, а для русских людей он представлял все отечественное, свое коренное. В историческом отношении для новой русской истории Зимний дворец был то же, что и Кремль для истории московской. Несколько дней до того здание еще блистало своей пышностью, здесь кипела и бурлила жизнь, а теперь в блестящих прежде залах царили пустота и мрак.

Флигель-адъютант Иван Лужин 17 декабря 1837 года был дежурным в Зимнем дворце. В залах дворца понемногу собирались рекруты и нижние чины, назначенные в гвардию, для осмотра их великим князем Михаилом Павловичем. По пышным залам Зимнего бегали скороходы с курильницами, источавшими благовония. Но здесь же распространялся и казарменный запах от более чем тысячи собравшихся нижних чинов. Однако все их вместе заглушал запах дыма, который чувствовался уже несколько дней, особенно из Фельдмаршальской залы.

Около семи часов вечера из-за печи в дежурной комнате показалась тонкая струйка дыма. Император с императрицей, наследником, великим князем Михаилом Павловичем и великой княгиней Марией Николаевной находились в это время в театре, где шел балет «Влюбленная баядерка» с участием знаменитой Тальони. О пожаре в Зимнем дворце им сообщили после первого действия балета.

Государь немедленно покинул театр и вместе с великими князьями отправился на место пожара. Первой заботой государя была безопасность его семейства, и он повелел отправить детей в собственный дворец. После этого император послал за войсками. Прежде других явился первый батальон лейб-гвардейского Преображенского полка, так как был ближе других расположен.

В считанные минуты все гвардейские знамена и все портреты (фельдмаршала Кутузова Смоленского, Барклая-де-Толли и других военных генералов, участвовавших в войне с Наполеоном), украшавшие Фельдмаршальскую залу и Галерею 1812 года, были сняты и отнесены в безопасное место — часть к Александрийской колонне, часть — в Адмиралтейство. Из Дворцовой церкви удалось спасти всю ее богатую утварь, великолепную ризницу, образа с дорогими окладами, большую серебряную люстру. Но прежде всего вынесли святые мощи, хранившиеся в церкви.

Из Георгиевского зала вынесли императорский трон, в величайшем порядке и без малейших повреждений из Зимнего дворца вынесли императорские регалии и бриллианты. Из Эрмитажа удалось спасти ценные художественные картины, зеркала, мраморные статуи, китайскую мебель — сокровища, которые в течение многих лет собирались русскими царями.

Мебель всех типов, отделок и обивок, золотая и серебряная посуда, мраморные статуи, каменные и фарфоровые вазы, хрусталь, картины, ковры — все роскошное и нарядное имущество царской семьи причудливо перемешалось с более чем скромным скарбом лакеев, поваров, трубочистов, дровоносов, ведь в Зимнем дворце жило не менее 3000 человек.

Но хоть и много успели спасти, однако в пламени пожара погибло все архитектурно-декоративное убранство парадных зал и личных апартаментов царя. А ведь за 75 лет существования Зимнего дворца его отделывали такие выдающиеся зодчие, как Растрелли и Кваренги, Росси и Стасов и многие другие. Вместе с гибелью этих помещений как бы потускнели и многие исторические воспоминания. На этих сгоревших лестницах и в залах не раз звучали голоса Ломоносова, Радищева, Державина, Карамзина, Жуковского, Суворова, Кутузова и многих других исторических лиц, которые составили славу русского государства.

Чтобы выяснить причину пожара, Иван Лужин спустился в дворцовый подвал, где в небольшой комнатке со сводами располагалась лаборатория. В ней была устроена плита для приготовления лекарств, а над ней железный шатер. Однако шатер этот не мешал распространению дурного лекарственного запаха в комнате. И тогда в дымной трубе (под шатром) пробили дыру, чтобы дурной запах уносился вместе с дымом. Но вместе с испарениями уносилось из комнаты и тепло. Ночевавшая здесь прислуга коченела от холода и придумала на ночь затыкать дыру рогожей. Рогожа эта вскоре провалилась, и сажа стала часто загораться.

Так повторилось и 17 декабря. Но трубу прочистили, дым в комнате, соседней с флигель-адъютантской, исчез, и все успокоились. Но, как оказалось потом, ненадолго.

Огонь пробился в незаделанную отдушину Фельдмаршальской залы и запылал в перегородке между ее деревянной стеной и капитальной. Стена начала потихоньку тлеть, а потом огонь пробил себе выход в том углу залы, где было большое пространство между деревянными и каменными стенами — прямо над залой Петра Великого.

Сухие вощеные полы, золоченая или окрашенная масляной краской резьба наличников и осветительных приборов вспыхнули мгновенно. Пожар расползался с неимоверной быстротой, зала за залой обрушивались, и вскоре пламя полностью охватило главное здание Зимнего дворца. Чтобы огонь не перекинулся на Эрмитаж, государь приказал немедленно разобрать крыши галерей, соединявших его с главным корпусом дворца. Переход по крыше был самым затруднительным. Солдаты и прибывшие пожарные по чердаку добрались до слухового окна (близ чердака малой церкви), потом по снегу и обледенелым листам — до Концертной залы. Плохими ломами и тупыми топорами они стали выворачивать кровельные листы. И хотя сильный ветер направлял пламя прямо в сторону Эрмитажа, пожар все-таки не достиг его. Зато он побежал по верхним потолкам самого дворца, и они загорелись одновременно сразу в нескольких местах. Прогоревшие балки и стеньги падали со страшным грохотом, разбрызгивая вокруг себя снопы искр. От них зажигались потолки и полы среднего яруса, которые в свою очередь низвергались огромными огненными грудами на своды нижнего этажа.

По рассказам очевидцев, зрелище было просто страшным, как будто посреди Петербурга вспыхнул вулкан. Пока еще в среднем ярусе было темно и горело всего несколько ночников, по комнатам бегали испуганные люди со свечами в руках. Потом вдруг над ними загорелись потолки, которые стали падать с ужасным грохотом, искрами и вихрем дыма. Везде развевался густой дым, невозможно ничего было видеть, да и просто дышать. Под конец потоки огня заполнили все внутреннее пространство и полились уже наружу — в окна. В один миг весь громадный дворец запылал и превратился в гигантский костер.

Пламя этого костра то восходило к небу высоким столбом под тяжелыми тучами дыма, то волновалось, как море, волны которого метались зубчатыми огненными языками, то вспыхивало снопом бесчисленных ракет, которые сыпали огненный дождь на соседние здания. Казалось, что господствует какая-то адская сила, как будто слетелись на добычу зловещие духи.

Зарево от пожара видели за 50–70 верст от столицы путники на дорогах и крестьяне окрестных деревень и сел. Дворец горел еще двое суток — 18 и 19 декабря.

В.А. Жуковский (очевидцы и спасатели тоже) отмечал, что государь был повсюду, к нему одному были устремлены глаза, исполненные доверия. Он сам всем руководил и направлял помощь туда, где еще можно было сопротивляться огню. Император Николай I везде являлся первым и уходил только тогда, когда уже не оставалось никакой возможности противостоять рассвирепевшей стихии.

Видя перед собой самоотверженный пример государя, так же мужественно вели себя и все остальные — от генерала до простого солдата. Отставной генерал-майор Л.Р. Баранович рассказывал впоследствии, что рядовой 10-го флотского экипажа Нестор Троянов и столяр интендантского ведомства Абрам Дорофеев приметили на самой вершине загоревшегося уже иконостаса образ Христа Спасителя. И хотя был настоятельный запрет даже приближаться туда, они (без всяких инструментов!) с небольшой лишь лестницей решили спасти образ Иисуса Христа. Лестница едва доставала до половины иконостаса, но это их не остановило. Цепляясь со сверхъестественной отвагой, они добрались до своей цели. С величайшей осторожностью Троянов снял образ и передал его Дорофееву. Потом они оба, изрядно обожженные, благополучно спустились со своей драгоценной ношей и отнесли ее в безопасное место. Государь был свидетелем их подвига, обласкал обоих и повелел выдать каждому по 300 рублей. А Троянова сверх того перевести в гвардию.

В ту минуту, когда пожар свирепствовал с наибольшей силой, в другом месте северной столицы произошло точно такое же несчастие. В Галерном селении, где обитало в основном беднейшее население, вспыхнул другой пожар. Государь тотчас велел отправить туда часть пожарной команды, а наследник цесаревич сам поспешил туда вместе с пожарными.

В то время, когда ужасный пожар в Зимнем дворце представлял собой такую разрушительную картину, другая картина своим тихим величием приводила душу в умиление. За цепью полков, окружавших Дворцовую площадь, бесчисленной толпой в мертвом молчании стоял народ. На его глазах погибала общая для всех святыня, и охваченный благоговейной скорбью народ с глубоким вздохом молился за своего Царя.

Долгое время официальные сообщения (а за ними и большинство мемуаристов) утверждали, что ни один человек не погиб во время пожара. Но вот участник события Колокольцов написал свои воспоминания через 45 лет, уже в более мягких цензурных условиях. В них, в частности, он сообщал, что погибли тридцать человек из числа гвардейцев. «И вот когда разбирались эти кучи, представлялись сцены душу раздирающие. Множество трупов людей обгорелых и задохшихся было обнаружено по всему дворцу. Находили иных людей заживо похороненных, других обезображенных и покалеченных. Мы не могли без ужаса выслушивать рассказы наших солдат о том, в каких положениях они находили своего брата солдата… Я тоже помню, между прочим, фигуру одного обгоревшего солдата. Это был настоящий черный уголь, в нем положительно ничего невозможно было признать, кроме человеческого контура».

После пожара, естественно, были произведены мероприятия для его дальнейшей охраны от подобных бедствий. В течение 1838–1839 годов перекладывали свинцовые водопроводные трубы, возводили брандмауэры и новые каменные и чугунные лестницы, отодвигали от стен и заново перекладывали печи, возводили новые дымоходы. И везде дерево заменяли железом, чугуном и кирпичом. К концу 1838 года расходы на эти работы превысили 100000 рублей.