Вольф Мессинг — знаменитый телепат, человек необычной судьбы и таланта.

Он родился 10 сентября 1899 года на территории Российской империи в маленьком еврейском местечке Гура-Кальвария близ Варшавы. Семья его была фанатически религиозной. Отец был очень строг со своими детьми (кроме Вольфа у родителей было ещё три сына).

В самом раннем детстве Вольф страдал лунатизмом, от которого его излечили весьма простым способом — корытом с холодной водой, которое в течение некоторого времени ставили у его кровати. Вставая по ночам, Вольф попадал ногой в холодную воду и просыпался.

Когда Вольфу исполнилось шесть лет, его отдали в хедер — школу при синагоге. Основным предметом, преподававшимся там, был Талмуд, тексты из которого дети учили наизусть. У Вольфа была отличная память, и в зубрёжке Талмуда он преуспевал. Именно эта его способность явилась причиной встречи с Шолом-Алейхемом. Общая религиозная атмосфера, царившая в хедере и дома, сделала Вольфа крайне набожным, суеверным и нервным мальчиком.

Отметив религиозность мальчика и его способность к запоминанию текстов Талмуда, раввин решил направить Вольфа в специальное учебное заведение, готовившее священнослужителей, — иешибот. Однако перспектива одеть чёрное платье не импонировала Вольфу, и он наотрез отказался от такого решения своей дальнейшей судьбы. С ним сначала спорили, потом отступились. И тут мальчик стал свидетелем «чуда», в которое долго потом верил.

Однажды отец послал сына в лавку за пачкой папирос. Время было вечернее, солнце зашло, и наступили сумерки. К крыльцу своего дома Вольф подошёл уже в полной темноте. И вдруг на ступеньках выросла гигантская фигура в белом одеянии. Мальчик разглядел огромную бороду, широкое скуластое лицо, необыкновенно сверкавшие глаза. Воздев руки в широких рукавах к небу, этот небесный вестник произнёс:

— Сын мой! Свыше я послан к тебе… предречь будущее твоё во служение Богу. Иди в иешибот! Будет угодна Богу твоя молитва.

Впечатление, произведённое этим видением на экзальтированного, нервного, мистически настроенного мальчика, было ошеломляющим. Он упал на землю и потерял сознание. Очнувшись, он обо всём рассказал отцу. Тот, внушительно кашлянув, произнёс:

— Так хочет Бог… Ну, пойдёшь в иешибот?

Потрясённый происшедшим, Вольф сдался.

Иешибот, в котором он стал учиться, находился в другом городе. Так началась жизнь Вольфа вне дома. В иешиботе мальчик проучился два года, и возможно, что вскоре он стал бы раввином. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы…

Однажды в молитвенном доме, где жил в то время Вольф, остановился странник — мужчина гигантского роста и атлетического телосложения. Каково же было изумление мальчика, когда по голосу он узнал в нём того самого «посланника Неба», который наставлял его от имени самого Господа Бога на путь служения Ему. Вольф испытал не меньшее потрясение, чем в момент первой встречи с ним. Он понял, что отец просто сговорился с этим проходимцем, быть может, даже заплатил ему, чтобы тот сыграл свою роль. Всё это было сделано с одной целью: чтобы Вольф пошёл учиться в иешибот! Для подростка открытие такой лжи было очень болезненным, и он решил уйти из иешибота. Он считал, что вернуться к обманувшему его отцу невозможно, и решил бежать.

С «капиталом» в девять копеек он пошёл на ближайшую станцию железной дороги, сел в полупустой вагон первого попавшегося поезда и залез под скамейку, так как билета у него не было. Как оказалось, этот поезд шёл в Берлин. Кондуктор, зашедший в вагон для проверки билетов, заметил мальчика под скамейкой и спросил у него билет. Можно себе представить состояние Вольфа в этот критический для него момент. Нервы его были на пределе. Он протянул руку и схватил какую-то валявшуюся на полу бумажку. Их взгляды встретились. Всей силой страсти и ума Вольфу захотелось, чтобы кондуктор принял эту грязную бумажку за билет… Кондуктор взял бумажку, повертел в руках, затем сунул её в тяжёлые челюсти компостера и щёлкнул ими. Протянув назад Вольфу «билет», он сказал мальчику:

— Зачем же вы с билетом — и под лавкой едете? Есть же места… Через два часа будем в Варшаве…

Так, в минуту максимального душевного напряжения впервые проявились способности Мессинга к внушению.

Приехав в Берлин, Вольф устроился посыльным в доме приезжих на Драгунштрассе. Он носил вещи, пакеты, мыл посуду, чистил обувь. Впоследствии, вспоминая свою жизнь, Мессинг говорил, что это было, пожалуй, самое трудное для него время. Он постоянно голодал, так как зарабатывал очень мало. Возможно, всё кончилось бы весьма трагически, если бы не случай…

Однажды его послали с пакетом в один из пригородов. Прямо на берлинской мостовой он упал в голодный обморок. Его привезли в больницу. Обморок не проходил. Пульса и дыхания не было, тело было холодным. Вольфа перенесли в морг. Там какой-то студент случайно заметил, что сердце у мальчика всё-таки бьётся.

В сознание Вольфа привёл на третьи сутки профессор Абель. Это был талантливый психиатр и невропатолог, пользовавшийся известностью в своих кругах. Абель объяснил Вольфу, что тот находился в состоянии летаргии, вызванной малокровием, истощением, нервными потрясениями. Абель, к своему удивлению, открыл также, что Вольф способен полностью управлять своим организмом, и назвал его «удивительным медиумом».

Абель начал ставить с Мессингом опыты. Прежде всего он старался привить мальчику чувство уверенности в себе, в свои силы, говорил ему, что тот может приказывать себе всё, что только захочет.

Вместе со своим другом и коллегой профессором-психиатром Шмиттом Абель начал проводить с мальчиком опыты внушения. С улыбки Абеля, как считал сам Мессинг, и начала ему улыбаться жизнь.

Абель познакомил Мессинга и с первым в его жизни импресарио — господином Цельмейстером, красивым и представительным мужчиной лет тридцати пяти. Тот сразу же устроил Мессинга в берлинский паноптикум. Еженедельно в пятницу утром, до того, как раскрывались ворота паноптикума, Вольф ложился в хрустальный гроб и приводил себя в каталептическое состояние. В таком состоянии в течение трёх суток — с утра до вечера — он должен был лежать совершено неподвижно. По внешнему виду Мессинга его нельзя было отличить от покойника.

В паноптикуме Мессинг проработал более полугода. Это значит, что около трёх месяцев своей жизни от пролежал в прозрачном холодном гробу. Платили за такую работу пять марок в сутки — баснословная для него в то время сумма.

В свободное от работы время Мессинг тренировал свои уникальные способности. Он начал хорошо понимать мысленные распоряжения, которые во время опытов давали ему Абель и Шмитт; научился выделять из хора «звучащих» в его сознании мыслей окружающих людей именно тот «голос», который ему нужно было услышать. В свободное время он ходил на берлинские базары. Обычно он шёл вдоль прилавков и «прослушивал» простые мысли немецких крестьян. Для проверки правильности своего восприятия он иногда подходил к какому-нибудь прилавку и говорил, проникновенно глядя в глаза человеку:

— Не волнуйся… не думай об этом… Всё будет хорошо…

Возгласы удивления убеждали Мессинга, что он не ошибся.

Такими тренировками он занимался более двух лет. Абель научил Вольфа и ещё одному искусству — способности выключать силой воли то или иное болевое ощущение. Когда он почувствовал, что научился вполне владеть собой, то начал выступать в варьете Зимнего сада — Винтергартене.

В начале вечера он выступал в роли факира: заставлял себя не чувствовать боли, когда ему кололи иглами грудь, насквозь прокалывали иглой шею. В заключение на сцену выходил артист, одетый под миллионера.

Затем на сцене появлялись разбойники. Они «убивали миллионера», а драгоценности его (естественно, фальшивые) раздавали посетителям, сидящим за столиками, с просьбой спрятать в любое место, но только не выносить из зала. Затем в зале появлялся молодой сыщик Вольф Мессинг. Он шёл от столика к столику и у каждого столика просил дам и господ вернуть ему ту или иную драгоценность, спрятанную там-то и там-то. Этот номер пользовался неизменным успехом у берлинской публики.

Когда Вольфу исполнилось пятнадцать лет, импресарио устроил его в знаменитый в то время цирк Буша. Шёл 1914 год.

Началась Первая мировая война. В его программе мало что изменилось — те же иглы, то же прокалывание шеи. Однако появились и первые психологические опыты. В цирке Буша артисты уже не «убивали миллионера» и не раздавали его драгоценности посетителям, а, наоборот, собирали у них разные вещи. Потом эти вещи сваливали в одну груду, и Вольф должен был разобрать их и раздать владельцам.

В 1915 году Мессинг вместе со своим импресарио, господином Цельмейстером, поехал в своё первое турне в Вену с программой психологических опытов. С цирком было покончено навсегда. Гастроли длились три месяца. Его выступления привлекли всеобщее внимание. Он стал «гвоздём сезона».

Здесь, в Вене, Мессинг встретился с Альбертом Эйнштейном. Тогда, в 1915 году, Эйнштейн был на пике своего творческого взлёта. Побывав на одном из выступлений Мессинга, он пригласил его к себе в гости.

Придя к Эйнштейну, Мессинг встретил там, кроме хозяина, ещё одного человека — Зигмунда Фрейда — знаменитого австрийского врача и психолога, создавшего теорию психоанализа.

Именно Фрейд предложил ему сразу приступить к опытам. Он стал индуктором Мессинга, то есть мысленно отдавал приказания.

Первым из них было следующее: подойти к туалетному столику, взять пинцет и, вернувшись к Эйнштейну, выщипнуть из его великолепных пышных усов три волоска. Взяв пинцет, Мессинг подошёл к великому учёному и, извинившись, сообщил ему, что хочет от него Фрейд. Эйнштейн улыбнулся и подставил усы…

Второе задание было проще: подать Эйнштейну его скрипку и попросить того поиграть на ней. Мессинг выполнил и это безмолвное приказание Фрейда. Эйнштейн засмеялся, взял смычок и заиграл. Вечер прошёл в непринуждённой и дружеской обстановке, хотя одному из собеседников, Мессингу, было всего шестнадцать лет.

На прощание Эйнштейн сказал ему: «Будет плохо — приходите ко мне…»

В 1917 году Мессинг выехал в большое турне. За четыре года он побывал со своими выступлениями в Японии, Бразилии, Аргентине… В 1921 году он вернулся в Варшаву. Польша теперь уже не входила в состав Российской империи, а была самостоятельным государством. Местечко, в котором родился Мессинг, оказалось на территории этой страны.

Мессингу исполнилось в это время уже двадцать три года, и его призвали в польскую армию. Прошло несколько месяцев. Однажды Вольфа вызвал к себе командир и сказал, что его приглашает сам «начальник Польского государства» Юзеф Пилсудский.

Вот как сам Мессинг вспоминает об этой встрече:

«Меня ввели в роскошную гостиную. Здесь было собрано высшее „придворное“ общество, блестящие военные, роскошно одетые дамы. Пилсудский был одет в подчёркнуто простое полувоенное платье без орденов и знаков отличия.

Начался опыт. За портьерой был спрятан портсигар. Группа „придворных“ следила за тем, как я его нашёл. Право же, это было проще простого! Меня наградили аплодисментами… Более близкое знакомство с Пилсудским состоялось позднее в личном кабинете. „Начальник государства“ — кстати, это был его официальный титул в те годы — был суеверен, как женщина. Он занимался спиритизмом, любил „счастливое“ число тринадцать… Ко мне он обратился с просьбой личного характера, о которой мне не хочется, да и неудобно сейчас вспоминать. Могу только сказать, что я её выполнил».

По окончании военной службы Вольф Мессинг вновь вернулся к психологическим опытам. Вместе со своим новым импресарио, Кобаком, он совершил множество турне по разным странам Европы; выступал со своими опытами в Париже, Лондоне, Риме, Берлине, Стокгольме, Риге. В Риге, например, он ездил по улицам на автомобиле, сидя на месте водителя. Глаза его при этом были крепко завязаны чёрным полотенцем, руки лежали на руле, ноги стояли на педалях. Настоящий водитель, по существу управлявший автомобилем с помощью рук и ног Мессинга, сидел рядом с ним и мысленно диктовал, что тому нужно было делать. Этот опыт, поставленный на глазах у тысяч зрителей, был очень интересен, так как ни до этого, ни потом Мессинг за баранку автомобиля даже не держался.

В эти годы он посетил также и другие континенты — страны Азии, Австралию, Южную Америку, Индию.

К знаменитому уже в то время Мессингу нередко обращались люди с просьбами самого разного характера: урегулировать семейные отношения, обнаружить похищенные ценности и т.д.

Один из таких случаев связан с происшествием в старинном родовом замке графов Чарторыйских. Это была очень богатая и известная в Польше семья. Она владела большими поместьями и располагала огромными средствами. Сам граф Чарторыйский был весьма влиятельным человеком в стране. По какой же причине он обратился за помощью? Вот что рассказывал в своих воспоминаниях сам Мессинг:

«И вот в этой семье пропадает старинная, передававшаяся из поколения в поколение драгоценность — бриллиантовая брошь. По мнению видевших её ювелиров, она стоила не менее 800 тысяч злотых — сумма поистине огромная. Все попытки отыскать её были безрезультатными. Никаких подозрений против кого бы то ни было у графа Чарторыйского не было: чужой человек пройти в хорошо охраняемый замок практически не мог, а в своей многочисленной прислуге граф был уверен. Это были люди, преданные семье графа, работавшие у него десятками лет и очень ценившие своё место. Приглашённые частные детективы не смогли распугать дела.

Граф Чарторыйский прилетел ко мне на своём самолёте — я тогда выступал в Кракове, — рассказал всё это и предложил заняться этим делом. На другой день на самолёте графа мы вылетели в Варшаву и через несколько часов оказались в его замке.

Надо сказать, в те годы у меня был классический вид художника: длинные до плеч, иссиня-чёрные вьющиеся волосы, бледное лицо. Носил я чёрный костюм с широкой чёрной накидкой и шляпу. И графу нетрудно было выдать меня за художника, приглашённого в замок поработать.

С утра я приступил к выбору „натуры“. Передо мной прошли по одному все служащие графа до последнего человека. И я убедился, что хозяин замка был прав: все эти люди абсолютно честные. Я познакомился и со всеми владельцами замка — среди них тоже не было похитителя. И лишь об одном человеке я не мог сказать ничего определённого. Я не чувствовал не только его мыслей, но даже и его настроения. Впечатление было такое, словно он закрыт от меня непрозрачным экраном.

Это был слабоумный мальчик лет одиннадцати, сын одного из слуг, давно работающих в замке. Он пользовался в огромном доме, хозяева которого жили здесь далеко не всегда, полной свободой, мог заходить во все комнаты. Ни в чём плохом он замечен не был и поэтому и внимания на него не обращали. Даже если это и он совершил похищение, то без всякого умысла, совершенно неосмысленно, бездумно. Это было единственное, что я мог предположить. Надо было проверить своё предположение.

Я остался с ним вдвоём в детской комнате, полной разнообразнейших игрушек. Сделал вид, что рисую что-то в своём блокноте. Затем вынул из кармана золотые часы и покачал их в воздухе на цепочке, чтобы заинтересовать беднягу. Отцепив часы, положил их на стол, вышел из комнаты и стал наблюдать.

Как я и ожидал, мальчик подошёл к моим часам, покачал их на цепочке, как я, и сунул в рот… Он забавлялся ими не менее получаса. Потом подошёл к чучелу гигантского медведя, стоявшему в углу, и с удивительной ловкостью залез к нему на голову. Ещё миг — и мои часы, последний раз сверкнув золотом в его руках, исчезли в широко открытой пасти зверя… Да, я не ошибся. Вот этот невольный похититель. А вот и его безмолвный сообщник, хранитель краденого — чучело медведя.

Горло и шею чучела медведя пришлось разрезать. Оттуда в руки изумлённых „хирургов“, вершивших эту операцию, высыпалась целая куча блестящих предметов — позолоченных чайных ложечек, ёлочных украшений, кусочков цветного стекла от разбитых бутылок. Была там и фамильная драгоценность графа Чарторыйского, из-за пропажи которой он вынужден был обратиться ко мне.

По договору граф должен был заплатить мне 25 процентов стоимости найденных сокровищ — всего около 250 тысяч злотых, ибо общая стоимость всех найденных в злополучном „Мишке“ вещей превосходила миллион злотых. Я отказался от этой суммы, но обратился к графу с просьбой взамен проявить своё влияние в сейме так, чтобы было отменено незадолго до этого принятое польским правительством постановление, ущемляющее права евреев. Не слишком щедрый владелец бриллиантовой броши, граф согласился на моё предложение. Через две недели это постановление было отменено».

Таких и подобных дел Вольфу Мессингу пришлось раскрывать немало. Вот ещё одно из них:

«Психологически интересный случай произошёл со мной в Париже. Это было нашумевшее в двадцатых годах дело банкира Денадье. Денадье был очень богатый и очень скупой человек. В уже достаточно преклонных годах после смерти своей жены он женился вторично на совсем молодой женщине, прельстившейся его богатством. Была у него дочь, также недовольная своей жизнью: тех средств, которые ей отпускал отец, ей явно не хватало. Эти трое таких разных, хотя и находящихся в близком родстве, людей и были единственными обладателями виллы Денадье. Прислуга была приходящей, и на ночь никто из посторонних в доме Денадье не оставался.

А между тем там начали твориться довольно-таки странные вещи. Началось с того, что однажды вечером оставшийся в одиночестве Денадье вдруг увидел, что висящий у него в комнате портрет его первой жены качнулся сначала в одну, потом в другую сторону. В испуге широко вытаращенными глазами уставился он на портрет. Ему показалось, что его покойная жена чуть двинула головой, руками, какое-то движение пробежало по её лицу. Возникло впечатление, что она хочет выпрыгнуть из рамки, но не может этого сделать, и поэтому портрет раскачивается.

Легко представить, какое впечатление произвело это на суеверного пожилого человека. Он не смог подняться с кресла. Закрыв глаза, он начал кричать. Только через полчаса, а то и позже — Денадье не смотрел на часы — на его крик прибежали вернувшиеся к этому времени из театра жена и дочь…

С тех пор портрет начал подмигивать и качаться каждую ночь. Это сопровождалось нередко стуком в стену в том месте, где висел портрет. По характеру звуков казалось, что они рождаются внутри стены. И ещё одна деталь: обычно вся эта чертовщина происходила именно тогда, когда и жены, и дочери не было дома. В их присутствии портрет вёл себя нормально.

Денадье обратился в полицию. Ночью тайно от всех у него в комнате остался детектив. В урочное время портрет начал качаться и раздался стук. Не смутившийся детектив двинулся к портрету, но в самый неподходящий момент он обо что-то споткнулся, упал и вывихнул себе ногу. Тогда убеждённость, что в этом деле замешана нечистая сила, стала всеобщей. Полиция отступилась. Денадье был предоставлен своей судьбе и „нечистой силе“.

Тогда-то я и заинтересовался этим случаем, узнав о нём из газет… Префект парижской полиции порекомендовал меня Денадье. Тайно ото всех я остался в его комнате в первый же вечер; несчастный человек был близок к сумасшествию, но не соглашался снять портрет своей первой жены. Несмотря на свою повторную женитьбу, он свято хранил память о ней. Откладывать дело было нельзя, уже завтра могло быть поздно. Бедный Денадье мог сойти с ума или умереть от страха каждую минуту. Он сообщил мне, что в доме никого нет: жена и дочь уехали в театр. Всё способствовало тому, чтобы таинственное явление произошло.

Мы выключили свет. Я сразу же почувствовал, что вилла отнюдь не пуста. Очень скоро я понял, что в соседней комнате — комнате дочери — кто-то есть. И почти тотчас же раздался стук в стену. Одновременно я увидел в слабом свете лунных лучей, падавших в окно, что портрет качается. Честно сказать: это было довольно зловещее зрелище. Обмякший Денадье, неспособный пошевелить ни одним членом, бессильно лежал в кресле…

Очень осторожно, пробираясь на цыпочках вдоль стенки, чтобы не оказаться в положении вывихнувшего ногу детектива, я пробрался к двери и вышел в коридор. Затем я подошёл к соседней двери в комнату дочери и постучал в неё. Стук в стенку комнаты Денадье сразу прекратился. Очень настойчиво я постучал снова и, сильно нажав плечом, открыл дверь. Сорванная задвижка, звякнув, упала на пол, в комнате на кровати лежала молодая женщина. Она делала вид, что только что проснулась.

— Вы же в театре, мадемуазель, — сказал я. — Как вы очутились здесь?..

Я следил за лихорадочной путаницей её мыслей, читая их. Через несколько мгновений мне стал ясен весь тайный механизм преступления.

Дочь и мачеха, оказывается, давно уже нашли общий язык. Обеих не устраивал тот скромный образ жизни, который вёл сам Денадье и который вынуждены были вести и они. Обе молодые женщины мечтали овладеть миллионами банкира и избрали показавшийся им наиболее лёгким и безопасным способ: довести старого, больного человека до сумасшествия. Для этого был сконструирован тайный механизм, приводивший в движение висевший в комнате Денадье портрет. Я испытал истинное наслаждение, когда префект в эту же ночь по моему телефонному вызову прислал полицейских и обе преступницы были арестованы».

Лучше всего, по словам самого Мессинга, он чувствовал судьбу человека, которого встречал первый раз в жизни, или даже не видел совсем, только держал какой-либо принадлежавший этому человеку предмет, в то время как рядом думал о нём родственник или близкий человек.

Однажды, в 1930-е годы, в Польше к Мессингу пришла на приём молодая женщина, пришла как к человеку, умеющему читать мысли, узнавать то, что скрыто от других.

Она достала фотографию мужчины, несколько моложе её по возрасту, имеющего явное родственное сходство с ней.

— Мой брат, — объяснила она Мессингу. — Два года назад уехал в Америку. За счастьем. И с тех пор — ни единого слова. Жив ли он? Можете вы узнать?

Мессинг посмотрел на карточку брата женщины. И вдруг увидел его словно сошедшего с этой карточки, живого, в хорошем костюме. Мессинг сказал:

— Не волнуйтесь, пани. Ваш брат жив. У него были трудные дни, сейчас стало легче. Вы получите от него письмо на тринадцатый день, считая сегодняшний.

Женщина ушла и, как водится, рассказала обо всём соседям. Пошла молва, дошла она и до газетчиков. В печати начался спор: ошибся Мессинг или нет? На тринадцатый, предсказанный им, день в этом местечке собрались корреспонденты чуть ли не всех польских газет. Письмо из далёкой Филадельфии пришло с вечерним поездом…

Об этом факте писали многие польские газеты. Это была одна из сенсаций.

Был в практике Мессинга и один ошибочный случай предсказания судьбы человека. Впрочем, не совсем ошибочный. Вот как он сам вспоминает об этом:

«Дело было опять-таки в Польше. Ко мне пришла совсем немолодая женщина. Седые волосы. Усталое доброе лицо. Села передо мной и заплакала…

— Сын… Два месяца ни слуху ни духу… Что с ним?

— Дайте мне его фото, какой-нибудь предмет его… Может быть, у вас есть его письма?

Женщина достала синий казённый конверт, протянула мне. Я извлёк из него написанный листок бумаги с пятнами расплывшихся чернил. Видно, много слёз пролила за последние два месяца мать над этим листом линованной бумаги.

Мне вовсе не обязательно в таких случаях читать, но всё же я прочитал обращение „Дорогая мама!..“ и конец „твой сын Владик“. Сосредоточился. И вижу, убеждённо вижу, что человек, написавший эти страницы, мёртв…

Оборачиваюсь к женщине:

— Пани, будьте тверды… Будьте мужественны… У вас много ещё дел в жизни. Вспомните о своей дочери. Она ждёт ребёнка — вашего внука. Ведь она без вас не сумеет вырастить его…

Всеми силами постарался отвлечь её от заданного вопроса о сыне. Но разве обманешь материнское сердце? В общем, наконец я сказал:

— Умер Владик…

Женщина поверила сразу… Только через полчаса ушла она от меня, сжимая в руке мокрый от слёз платок…

Я было забыл уже об этом случае: в день со мной разговаривали, просили моей помощи, советовались три-четыре человека. И в этом калейдоскопе лиц затерялось усталое доброе лицо, тоскующие глаза матери, потерявшей сына… И, конечно же, сейчас я не смог вспомнить о ней, если бы не продолжение этой истории…

Месяца через полтора получаю телеграмму: „Срочно приезжайте“. Меня вызывают в тот город, где я был совсем недавно.

Приезжаю с первым поездом. Выхожу из вагона — на вокзале толпа. Только ни приветствий, ни цветов, ни улыбок — серьёзные, неприветливые лица.

Выходит молодой мужчина:

— Вы и есть Мессинг?

— Да, Мессинг это я…

— Шарлатан Мессинг, думаю, не ожидает от нас доброго приёма?..

— Почему я шарлатан? Я никогда никого не обманул, не обидел…

— Но вы похоронили живого!..

— Я не могильщик…

— И чуть-чуть не загнали в гроб вот эту женщину… Мою бедную мать…

Смутно припоминаю её лицо, виденное мной. Спрашиваю:

— Всё-таки кого же я заживо похоронил?

— Меня! — отвечает молодой мужчина.

Пошли разбираться, как это всегда в таких случаях было в еврейских местечках, в дом к раввину. Там вспомнил всю историю.

— Дайте мне, — прошу женщину, — то письмо, что вы мне тогда показывали.

Раскрывает сумочку, достаёт. В том же синем конверте, только пятен от слёз прибавилось. По моей вине лились эти бесценные слёзы! Смотрю я на страницы с расплывшимися чернилами — и ещё раз прихожу к убеждению: умер человек, написавший это письмо, умер человек, подписавшийся „твой сын Владик“… Но тогда кто же этот молодой мужчина?

— Вас зовут Владик?

— Да, Владислав…

— Вы собственноручно написали это письмо?

— Нет…

Для меня это „нет“, как вспышка молнии, озаряющая мир.

— А кто написал?

— Мой друг. Под мою диктовку… У меня болели руки… Мы с ним вместе лежали в больнице.

— Ясно… Ваш друг умер?..

— Да. Умер. Совершенно неожиданно.

Обращаюсь к женщине:

— Пани, простите мне те слёзы, что вы пролили после нашей встречи… Но ведь нельзя знать всё сразу… Вы мне дали это письмо и сказали, что его написал ваш сын. Я вижу, что рука, написавшая эти слова, — мертва… Вот почему я и сказал, что сын ваш умер…».

…1 сентября 1939 года бронированная немецкая армия перешла границы Польши, началась Вторая мировая война. Мессинг понимал, что ему нельзя оставаться на оккупированной немцами польской территории, так как его голова в это время была оценена немецким правительством в 200000 марок. Это было следствием того, что ещё в 1937 году, выступая в одном из театров Варшавы в присутствии тысяч людей, он предсказал гибель Гитлера в том случае, если тот повернёт на Восток. Об этом предсказании Гитлер знал, так как оно было напечатано на первых полосах многих польских газет…

В это время Мессинг жил в родном местечке, у отца. Вскоре это местечко было оккупировано немецкой армией, и в нём немцы организовали гетто. Вольфу Мессингу удалось бежать в Варшаву, а все его родные, оставшиеся дома, в дальнейшем погибли в Майданеке, в варшавском гетто.

В Варшаве Мессинг некоторое время скрывался в подвале у одного торговца мясом. Однажды вечером, когда он вышел на улицу, его схватили. Офицер долго всматривался в его лицо, потом вынул из кармана обрывок бумаги с портретом.

— Ты кто? — спросил офицер.

— Я художник, — ответил Мессинг.

— Врёшь! Ты — Вольф Мессинг! Это ты предсказывал смерть фюрера…

Он отступил назад, а потом нанёс Мессингу страшной силы удар по челюсти. Тот выплюнул вместе с кровью шесть зубов… Затем его отвели в полицейский участок и заперли в карцере. В этой критической ситуации дар Мессинга не подвёл его. Он напряг все силы и заставил собраться у себя в камере полицейских, находящихся в помещении участка, — всех, от начальника до часового. И когда они, повинуясь воле Мессинга, собрались у него в камере, заключённый, лежавший до этого неподвижно, как мёртвый, быстро встал и вышел в коридор, задвинул засов окованной железом двери и был таков…

Мессинг решил, что единственным выходом для него было проникнуть на территорию Советского Союза. Пробираясь тайком, он, наконец, достиг Западного Буга и, перебравшись на другой берег, оказался на советской территории.

Здесь на первых порах ему пришлось очень трудно. Он никого не знал, плохо говорил по-русски. К тому же, в этой стране в то время не жаловали ни гадалок, ни волшебников, ни хиромантов, ни телепатов, к числу которых Мессинг и относился.

И всё же нашёлся один человек, который его поддержал. Это был заведующий отделом искусств П.А. Абрасимов.

На свой страх и риск он включил Мессинга в бригаду артистов, обслуживающих Брестский район. Постепенно жизнь стала налаживаться… В мае 1940 года Мессинга направили в Минск, он стал гастролировать по всей Белоруссии.

Однажды, во время гастролей в Гомеле, к нему подошли два человека в форменных фуражках. Прервав опыт, они извинились перед залом и увели Мессинга с собой. Как впоследствии оказалось, для того чтобы отвезти к Сталину. Вот как описывает сам Мессинг свою первую встречу с «отцом народов»:

«Приехали — куда, не знаю. Позже выяснилось, что это гостиница. И оставили одного. Через некоторое время снова повезли куда-то. И опять незнакомая комната.

Входит какой-то человек с усами. Здоровается. Я его узнал сразу. Отвечаю:

— Здравствуйте. А я вас на руках носил…

— Как это на руках? — удивился Сталин.

— Первого мая… На демонстрации…

Сталина интересовало положение в Польше, мои встречи с Пилсудским и другими руководителями Речи Посполитой. Индуктором моим он не был.

После довольно продолжительного разговора, отпуская меня, Сталин сказал:

— Ох и хитрец вы, Мессинг.

— Это не я хитрец, — ответил я. — Вот вы так действительно хитрец!..

Со Сталиным я встречался и позже. Вероятно, по его поручению были всесторонне проверены мои способности. Помню такие проверки: мне было дано задание получить 100000 рублей в Госбанке по чистой бумажке. Опыт этот чуть не кончился трагически.

Я подошёл к кассиру, сунул ему вырванный из школьной тетради листок. Раскрыл чемодан, поставил у окошечка на барьер.

Пожилой кассир посмотрел на бумажку. Раскрыл кассу. Отсчитал сто тысяч… Для меня это было повторением того случая с железнодорожным кондуктором, которого я заставил принять бумажку за билет. Только теперь это не представляло для меня, по существу, никакого труда.

Закрыв чемодан, я отошёл к середине зала. Подошли свидетели, которые должны были подписать акт о проведённом опыте. Когда эта формальность была закончена, с тем же чемоданчиком я вернулся к кассиру.

Он взглянул на меня, перевёл взгляд на чистый тетрадный листок, насаженный им на один гвоздик с погашенными чеками, на чемодан, из которого я начал вынимать тугие нераспечатанные пачки денег… Затем неожиданно откинулся на спинку стула и захрипел… Инфаркт!.. К счастью, он потом выздоровел».

Мессинг, после проверок его способностей, стал часто выступать в концертных залах разных городов с сеансами по чтению мыслей («психологическими опытами», как он сам называл свои выступления).

Как известно, в то время, вскоре после подписания пакта Молотова—Риббентропа, вся советская пресса и средства массовой информации всячески славили советско-германскую дружбу и мудрого Сталина, который избавил народ от войны.

Однажды Мессинг был приглашён для демонстрации своих психологических опытов в весьма зловещее и в то же время элитное место — клуб НКВД в Москве. Выступление близилось к концу. Мессинг отвечал на записки, которые хотя и не подписывались, но были вполне безобидны, касались главным образом мелочей. В те времена люди, которые способны были ещё задавать серьёзные вопросы, могли делать это, лишь пребывая по ту сторону колючей проволоки. Но вот среди прочих промелькнула записка: «Что вы думаете о советско-германском пакте?» Человек осмотрительный просто бы оставил её без внимания или на худой конец промямлил бы в ответ несколько невразумительных фраз о нерушимой дружбе двух народов, которыми заполнены были в те дни страницы советских газет. Но Мессинг не был осмотрительным человеком. Едва он прочёл вопрос, как у него, как говорят некоторые ясновидящие, «пошла картинка». Он тут же со сцены постарался донести её до аудитории:

— Я вижу танки с красными звёздами на улицах Берлина!

Зал замер. Стало тихо, очень тихо. Чтобы понять, как прозвучали и что значили эти слова, нужно было жить в то время. Нужно представить себе и тех, что сидел в зале. Это были следователи, «мастера» массовых казней и расправ, которые тех, кто говорил или хотя бы слушал такое, тут же отправляли в ГУЛАГ или расстреливали. Некоторые, сидевшие ближе к дверям, на цыпочках, по одному стали красться к выходу — «Меня там не было!»

Случай этот имел продолжение, однако не то, которое ожидали присутствующие. Каким-то образом эпизод этот стал известен германской стороне, и Наркомату иностранных дел СССР пришлось объяснять, что высказывание частного лица не отражает точку зрения Советского правительства. На всякий случай было выражено сожаление по поводу инцидента.

Случай этот власти постарались предать забвению, а заодно забыть и самого Мессинга, что было для него по тем временам далеко не худшим вариантом. Афиши с его именем исчезли, а о нём самом поползли тёмные слухи, к счастью, они оказались ложными. Приказ не трогать Мессинга исходил якобы от самого Сталина.

О Мессинге и его предсказаниях, впрочем, скоро вспомнили — началась война. Он стал снова выступать, разъезжая по разным городам. Тысячи людей писали ему, пытались встретиться после сеанса в надежде узнать что-то о своих близких, находившихся на фронте. Но Мессинг наотрез отказывался отвечать на такие вопросы:

— Я не могу сделать счастливой одну семью и лишать надежды десять других.

В 1943 году, в самый разгар войны, Мессинг выступал на сцене Новосибирского оперного театра. Среди прочих ему передали записку с вопросом: «Когда кончится война?» Едва Мессинг прочёл фразу, случилось то же, что и несколько лет назад в клубе НКВД. В ту же секунду «пошла картинка», и он чётко «увидел» дату — «8 мая» — и назвал её. Года он не «видел».

О предсказании стало известно Сталину. Во всяком случае, когда капитуляция Германии была подписана, Сталин, по словам Мессинга, прислал ему телеграмму, в которой отметил точность его даты. Война закончилась, как известно, 9 мая. Ошибся Мессинг всего на один день.

В годы войны Мессинг работал очень много, выступал в цехах заводов, иной раз прямо под открытым небом. Платили ему за выступления много. На свои средства он смог подарить военным лётчикам два самолёта: первый — в 1942-м, второй — в 1944 году.

В первые послевоенные годы Мессинг много ездил по стране, всюду выступая со своими «психологическими опытами». В 1950 году его непосредственное начальство обратилось в Институт философии Академии наук СССР с просьбой помочь в составлении текста, который бы объяснял материалистическую сущность опытов. Это были трудные времена в философской науке: считалось, что всё уже объяснено, ничего нового в этой области знаний нет и быть не может. Здесь единственным человеком, которому принадлежало право на новое слово, был Сталин. Нечто подобное произошло и в психологии. Поэтому, когда учёные испытывали способности Мессинга, они в первую очередь старались всё непонятное, необъяснимое подвести под уже известные законы. То, что в эти рамки не умещалось, Мессингу просто не рекомендовали делать. Долгие годы он выступал по «научной» инструкции…

Показ психологических опытов происходил по отработанной эстрадной программе. Мессинг, держа за запястье того или иного любознательного зрителя, быстро «отгадывал» его желание — найти кого-либо из сидящих в зале людей, извлечь задуманные «передатчиком мыслей» предметы, раскрыть на такой-то странице книгу, пересчитать деньги в сумочке дамы, сидящей в таком-то раду, и т.д. и т.п. Все эти манипуляции вроде бы наглядно подтверждали научную гипотезу: всё основано на улавливании еле заметных идеомоторных движений мускулатуры, реагирующей на то или иное задуманное человеком желание. Люди науки не допускали предположений, что Мессинг мог руководствоваться чем-то иным, кроме своей феноменальной наблюдательности.

Обычно в конце своего выступления Мессинг показывал следующий опыт. Он выходил из зала в сопровождении кого-либо из членов жюри, в обязанности которого входило соблюдение чистоты опыта — изоляция Мессинга от публики. Затем, когда члены жюри, при активном участии энтузиастов из зрителей, прятали какой-нибудь предмет, а проделавшего эту операцию усаживали в зале, входил Мессинг и, к удивлению и восторгу зрителей, находил этот предмет.

В 1960-х годах с Мессингом произошёл один интересный случай. Вот что он рассказывает об этом в своих воспоминаниях:

«…Я показывал свои „психологические опыты“ в редакции одной газеты. После сеанса меня пригласили в кабинет главного редактора. Присутствовали человек 10 журналистов. Разговор зашёл о возможностях телепатии. Кто-то выразил сомнение в моих возможностях. Слегка возбуждённый после только что окончившегося сеанса, ещё не вошедший в „нормальное состояние“, да ещё подзадориваемый разговором, я сказал:

— Хорошо… Я вам дам возможность убедиться в силе телепатии… Вы все журналисты. Возьмите свои блокноты…

Одни с интересом, другие со скептической улыбкой, но блокноты вытащили все. Те, у кого блокнотов не оказалось, взяли чистые листы бумаги со стола главного редактора. Вооружились вечными перьями…

— Теперь пишите, — скомандовал я весело, — сегодня — пятое июня… Между двадцатым и двадцать пятым июня… простите, как ваша фамилия? — обратился я к одному из присутствующих.

— Иван Иванович Иванов, — с готовностью ответил тот.

— Так вот, между двадцатым и двадцать пятым июня вы, Иванов, получите очень крупное повышение по служебной линии. Новое назначение… У меня просьба ко всем: когда это случится, позвоните мне… Все записали? Ну вот, через несколько недель и выясните, прав я был или нет.

Двадцать второго числа мне позвонили в разное время четыре человека. Иванова назначили главным редактором одной из крупнейших газет…

Свидетели этого случая все живы, и я думаю, все помнят этот день — пятое июня. Только фамилию Иванова не ищите в списках главных редакторов: я не знаю, будет ли ему приятно широкое обнародование этого случая, и поэтому не назвал ни редакции газеты, ни его настоящей фамилии» (В. Мессинг. О самом себе. М.: Политиздат, 1991. С. 95).

В дни Карибского кризиса к Вольфу Мессингу обратился человек, знавший его. Вот что он рассказывает:

— Я пришёл к Мессингу: «Вольф Григорьевич, слышали о блокаде Кубы? Если атомная война — это конец…» Он велел, когда войдёт в состояние самокаталепсии, дать ему карандаш и бумагу. И вот пульс почти не прощупывается, зрачки не реагируют на свет. Врач вкладывает в его крепко сжатую руку карандаш. «Мир будет» — такие слова прочитали мы. «Моё подсознание связалось с „чем-то“ или с „кем-то“, — объяснял Мессинг происхождение информации. — Вот что вышло…»

Вольф Мессинг был удостоен звания заслуженного артиста РСФСР. Выступления его всегда отличались большой зрелищностью и артистизмом. Присутствовавшие на них люди всё время находились в состоянии напряжения, переживали происходящее вместе с испытуемыми, находившимися на сцене. Зал буквально замирал, стояла полная тишина, когда знаменитый артист выполнял сложнейшие задания зрителей.

Последнее его выступление состоялось в Москве в кинотеатре «Октябрь» в 1974 году. В этот вечер Вольф Мессинг был, как говорится, в «ударе» — все опыты выполнял безукоризненно. Вскоре этого удивительного человека не стало…